Текст книги "Мама"

Автор книги: Эфраим Севела

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

И чудится Янкелю такая картина.

По пустым, до жути пустым улицам Вильно, где все дома стоят словно слепые, с закрытыми наглухо ставнями, движется, ползет черная, немая толпа. Женщины, старики и дети. С еврейскими лицами. С которых никогда не сходит печать скорби и печали.

Толпа течет неслышно по вымершему городу. И колокольни костелов и церквей пристыжено молчат. И даже дети на руках у матерей не плачут. И от шагов человеческих ног не слышно ни звука. Как во сне. В кошмарном, мучительном сне.

Но вдруг раздался голос, забился над головами еще живых, но, можно сказать, уже мертвых людей. Скрипучий голос. Почти нечеловеческий.

– Здравствуйте! Как поживаете? Как идут дела у еврея?

Над головами, трепеща крыльями, мечется старый желтый попугай, выискивая круглым глазом кого-то.

– Здравствуйте! Как поживаете?

Ожили лица в толпе. Лица женщин, стариков и детей. Очнувшись, глаза следуют за желтой птицей, а она носится над головами, заглядывает в лица, кричит, повторяет одно и то же:

– Здравствуйте! Как поживаете? Как идут дела у еврея?

И совсем как ребенок, вдруг закричала, выискивая кого-то круглым недоумевающим глазом: – Мама! Мама! Мама!

Охранники, сопровождавшие колонну, вскидывают винтовки и начинают палить в небо по мечущемуся над толпой желтому попугаю.

Но сквозь треск выстрелов по-прежнему слышится скрипучий голос неугомонной птицы:

– Здравствуйте! Как поживаете? Как идут дела у еврея? И вслед затем:

– Мама! Мама! Мама!

– Подъем! Вставай!

Надзиратель тормошит спящего Янкеля. Но не строго, а почти дружелюбно. Янкель обалдело пялится на него спросонья.

– Вставай, – улыбается надзиратель. – Ты свободен. Отныне ты уже не пленный, а наш союзник. Польша и Россия воюют против общего врага.

По заснеженной дороге с песней маршируют в новенькой форме, с сияющими белыми орлами на фуражках-конфедератках польские солдаты.

Большое каре польских войск, принимающих присягу. Голос диктора из репродуктора оповещает о сформировании на территории СССР из бывших военнопленных новой польской армии под командованием генерала Андерса.

В снегу лежат солдаты и ведут из винтовок огонь по мишеням. Отстрелявшись, бегут, утопая в снегу, к мишеням и приносят их на проверку унтер-офицеру. Это – пан Заремба. Он снова в родной стихии. Одет с иголочки. Скрипят портупейные ремни. Усы лихо закручены. В маленьких глазках – упоение данной ему властью. Каждый солдат демонстрирует ему свою мишень с рваными дырками от пулевых попаданий.

– Глуховский! – рявкает Заремба. – Два попадания из пяти… Позор для польского солдата. Получишь наряд вне очереди! Дембовский! Попадание не по центру. Меньше по русским бабам надо лазить. Месяц без увольнительных. Лапидус! Ни одного попадания! Ты о чем думал, когда стрелял? А? О своей маме? Забудь про маму. Немцы в Вильно. У них с евреями разговор короткий. Это мы с вашим братом церемонимся.

На перекладине, как висельник, болтается на веревке чучело-мешок, набитый соломой, с подрисованной наверху углем рожицей: бровки, глазки-точки, улыбающийся рот полумесяцем.

Унтер-офицер Заремба обучает солдат штыковому бою. Взяв у солдата винтовку с приткнутым штыком, он делает выпад и с наслаждением вонзает штык в чучело.

– Вот так надо колоть! На весь штык. Чтоб кончик у него из спины вышел! Ясно? И старайтесь в живот!

Заремба снова делает выпад и протыкает чучело насквозь.

– Вот так! Живот у человека самое уязвимое место. А теперь – ты сделай, как я.

Заремба возвращает винтовку солдату. Это – Янкель Лапидус.

– У меня так не получится, пан унтер-офицер, – кротко произносит Янкель.

Заремба даже улыбнулся:

– Почему, разрешите полюбопытствовать?

. – Потому что, – со вздохом сказал Янкель, – потому что я ни разу в жизни никого не ударил. Как я уколю живого человека? У него ведь пойдет кровь.

Солдаты рассмеялись.

Янкель, в новой шинели, ботинках, шапке и перчатках, застыл перед строем взвода, а унтер-офицер Заремба, играя как кот с мышью, с наслаждением поучает его:

– Ян Лапидус – худший солдат во взводе. Его даже русская тюрьма ничему не научила. На показательных стрельбах он опозорит честь польского мундира. Поэтому я принял такое решение: винтовку у него отобрать! Но не радуйся, Лапидус! Вместо винтовки дать ему ручной пулемет. Из пулемета прицельной стрельбы не ведут. Зато потаскает на своем горбу лишний пуд.

У Янкеля забирают винтовку и надевают на него ручной пулемет Дегтярева с большим черным диском и железными сошниками-ножками для упора при стрельбе.

Заремба оглядел его и добавил:

– Надеть на него запасной диск! Сформированная в СССР польская армия Андерса по соглашению между союзниками была направлена через Иран в Африку, где в Ливийской пустыне британские королевские войска вели тяжелые бои с германским экспедиционным корпусом Роммеля. Решающая битва разыгралась под Тобруком.

По раскаленной пустыне, увязая в песке, движется колонна пехоты. В английских, похожих на миски, касках, в коротких, до колен, штанах, рукава закатаны выше локтей. С солдат в три ручья льет пот.

Янкелю труднее всех. Он тащит на горбу тяжелый ручной пулемет да еще вдобавок запасные диски. Его ботинки глубже всех уходят в песок. Каска наезжает на глаза. Рот раскрыт, как у вынутой из воды рыбы. Кажется, еще шаг и его хватит солнечный удар.

На песчаных барханах – сожженные вездеходы, разбитые пушки, порой торчат ботинки полузанесенного песком трупа. Густо валяются каски, немецкие и английские. Под ногами движущейся колонны – медные стреляные гильзы. Унтер-офицер Заремба, поскользнувшись на такой гильзе, падает потным лицом в песок и, когда поднимает голову, он весь как мукой облеплен, даже усы запудрены.

– Пся крэв! Холера ясна! – плюется Заремба. – Эти англичане нас в пекло загнали! Сами в Тобрук утекли, пиво пьют и виски, а нами, поляками, дырки на фронте затыкают.

По колонне передается команда:

– Колонна, стой! Занимаем позицию! Окопаться! Янкель, весь в поту, со сбитой набок каской, саперной лопатой роет окоп. Песок, выброшенный из ямы, стекает обратно. Заремба подползает к нему.

– Сколько ты будешь копаться? – шипит Заремба. – Когда будет готова огневая позиция для пулемета?

Янкель смахнул со лба пот.

– Я стараюсь, пан унтер-офицер. Но песок сыплется обратно.

– Вот немец сейчас откроет огонь и тогда песок из тебя посыплется. Ты же весь открытый. Наш взвод останется без пулемета.

– А со мной что будет? – спросил Янкель.

– Пойдешь вслед за пулеметом… – зловеще усмехнулся Заремба, – прямиком на небо. Вот что, Лапидус, если ты замешкаешься и не откроешь огонь, когда будет команда., я тебе вот этим кулаком твой еврейский нос сворочу набок. Понял?

– Понял, пан унтер-офицер, – скосил глаза на протянутый кулак Янкель. – А теперь можно вопрос?

– Какие – еще вопросы?

– Насчет огневой точки… Вот тут, под дорогой, бетонная труба… Видите? Вон куда пулемет нужно укрыть… Ни одна пуля не достанет.

– А ты не дурак, Янкель, – удивленно вскинул брови Заремба. – Но наше начальство не глупее тебя. В той бетонной трубе пан полковник – приказал себе командный пункт устроить. Понял? Его пуля не достанет. А нашему брату торчать кверху жопой из песка.

Унтер-офицер Заремба накаркал на свою голову. Немцы открыли артиллерийский огонь по позиции, занятой польскими частями. Снаряды рвались среди не успевших окопаться солдат. Поднятый взрывами песок слепил тех, кто еще был жив, а затем тучами уходил к небу. Вся позиция превратилась в ад.

Лапидус и Заремба лежат рядом, полузасыпанные песком. Вокруг рвутся снаряды. Осколки со свистом проносятся над ними.

– Янкель, Янкель… – кричит Заремба. – Ты живой? Янкель протирает запорошенные песком глаза:

– Кажется… А вы?

– Конец нам, Янкель, – задыхается Заремба. – Отсюда живыми не выбраться. Господи! Есус-Мария! Молись, Янкель, своему Богу, а я – своему. Может, один из них услышит и обоих спасет.

Заремба стал неистово молиться. А Янкель, щуря запорошенные глаза, зашептал:

– Мама… Прощай, мамочка… Твой сын погибает далеко от тебя… в Африке… в пустыне…

И как это уже случалось прежде, сквозь грохот артиллерийской канонады пробился спокойный, умиротворяющий голос пани Лапидус, и сын увидел лицо мамы и ее руку, качающую колыбель, и закачался в такт колыбельной песне не дорытый окоп, закачались песчаные барханы, закачались занесенные песком трупы, и песенка про белую-белую козочку, которая отправилась на ярмарку и оттуда привезет мальчику гостинцев – изюм и миндаль, как молитва, поплыла над местом побоища, над лицами убитых, приглушила стоны раненых.

Последний взрыв раздался так близко, что когда Янкель поднял голову, он ничего не мог расслышать – оглох. Заремба что-то кричал ему, а он не слышал. Крикнул в ответ, но Заремба замотал головой, показал на уши. Он тоже оглох.

Артиллерийский обстрел кончился. В песке валялись убитые. Санитары волокли стонущих раненых.

Ручной пулемет Дегтярева отбросило далеко в сторону, и Янкель пополз за ним. Выбрался на песчаный бугор. Увидел шоссе со сгоревшими автомобилями на нем и отверстие бетонной трубы под шоссе. Прихватив пулемет, он забрался в трубу. Там никого не было. Стоял полевой телефон, а рядом валялась польская офицерская фуражка.

По всей линии не дорытых окопов бежит, пригнувшись, посыльный и тем, кто жив, кричит:

– Отходим! Немедленно! Нас отводят на запасной рубеж! Польская часть покидает позицию. Ряды ее поредели.

Почти каждый несет на себе раненого товарища. Заремба бредет без ноши и все время дергает головой.

– О, черт! – ругается он. – Как ватой уши заложило, и все свистит-свистит.

– Вы контужены, пан унтер-офицер, – говорит ему солдат.

– Громче! – заорал Заремба. – Не слышу! Сколько человек осталось от моего взвода? Я – раз! Ты – два! Третий… так… четвертый… Шестеро раненых… так… А где этот… Лапидус?

Заремба и солдат оглядываются назад на покинутую разгромленную позицию. Там валяются лишь тела убитых.

Заремба приложил ладони рупором ко рту:

– Янкель! Лапидус! Сукин сын! Слушай команду! Отходим! Догоняй свой взвод! И не забудь пулемет! Головой за него ответишь!

– Да он же первый ушел! – криво усмехнулся солдат. – Что мы, не знаем их него брата?

– Не слышу! – рявкнул Заремба. – Громче говори, сукин сын!

И ударил наотмашь солдата по лицу.

Янкель лежит в трубе, проверяет свой пулемет. Он снял и снова надел диск. Нажал курок. Пулемет затрясся в его руках, но беззвучно. В ушах стоит гул. Янкель разговаривает сам с собой:

– Если тут буду сидеть, в трубе, пан унтер-офицер подумает, что я прячусь, и свернет мне нос, как обещал. Поэтому я высунусь, чтоб меня было видно.

Он выполз наверх, толкая впереди пулемет, и увидел, как по пустыне, с этой стороны дороги, густыми цепями движутся немцы. Идут в атаку на польские позиции.

Янкель продолжает бормотать:

– Если я не начну стрелять и пан унтер-офицер не услышит мой пулемет, то он непременно свернет мне нос, как обещал.

Он прижал к плечу приклад пулемета и, хоть ствол был задран наверх, в небо, нажал на курок.

Передняя цепь немцев, заслышав пулеметные очереди, залегла. Ее примеру последовали остальные.

Янкель содрогается всем телом вместе с работающим взахлеб пулеметом. Немцы ползком начинают отходить.

Янкель расстрелял весь диск. Снял его и поставил запасной.

– Немцы – не дураки, – рассуждает сам с собой Янкель. – Они засекли, откуда стреляет пулемет, и сейчас бабахнут сюда парочку снарядов. Но мы ведь тоже не совсем глупые и заблаговременно сменим позицию. Пусть бьют по пустому месту.

Волоча за собой пулемет, Янкель вполз в бетонную трубу и по ней стал пробираться к другому отверстию, на противоположной стороне шоссе.

Немцы, подгоняемые офицерами, вперебежку пересекают шоссе и там выстраиваются в цепи для повторной атаки. Но стоило им двинуться вперед, как и с этой стороны ударил пулемет. Немцы снова залегли и поползли назад.

Янкель выбросил второй пустой диск. Больше патронов не было.

– Пан унтер-офицер, – удовлетворенно бормотал Янкель, – ко мне у вас претензий быть не может. Я израсходовал весь боезапас. И вы сами слышали, как я стрелял… А если он не слышал? Ведь он оглох, как и я. О, тогда надо скорей выбираться наружу… чтоб он меня хоть видел, а то непременно свернет мне нос, как обещал.

Янкель прошел по трубе назад, вылез наружу и встал во весь рост. Его взору предстала такая картина. Занимаемая польскими частями позиция была абсолютно пуста. Но сами польские солдаты цепью бежали из тыла, возвращаясь на оставленный рубеж.

Низкорослый полковник, увидев Янкеля, одиноко стоявшего с пулеметом в руках, подбежал к нему и на глазах у всех польских солдат обнял и, привстав на цыпочки, поцеловал в губы.

– Он один удержал позицию батальона! – восторженно воскликнул полковник. – И не дал противнику выйти на оперативный простор! Слава герою! Слава!

Толпа польских солдат троекратно повторила здравицу в честь Янкеля.

– Как твое имя, солдат? – ласково спросил полковник.

Янкель ничего не отвечал, потому что не расслышал вопроса, и лишь смущенно улыбался.

– Он глухой, контуженый, – сказал кто-то.

– Чей это солдат? – обернулся полковник. – Где его командир?

И тогда выступил вперед унтер-офицер Заремба и, взяв под козырек и выпятив грудь, четко доложил: – Это солдат моего взвода, рядовой Лапидус. Стрелок-пулеметчик.

Полковник просиял:

– От лица службы благодарю вас, унтер-офицер, за то, что вырастили такого героя, который спас честь всего нашего польского соединения. Пусть знают англичане, какие орлы воюют под польскими знаменами!

Заремба смущенно кашлянул:

– Разрешите уточнить, господин полковник… Унтер-офицер Заремба склонился к полковнику и, не отнимая правой руки от козырька, конфиденциально зашептал:

– Смею доложить… солдат Лапидус… э… э… не совсем поляк… Его имя – Янкель.

Полковник выпучил рачьи глаза и шевельнул пиками усов:

– Какой Янкель? У героя не может быть такого имени.

– Так точно, господин полковник, – согласно кивнул Заремба, – Янкель никуда не годится. Лучше представить его польским именем Ян.

– Ян? Превосходно! – просиял полковник. – Отличное польское имя! Пусть не зазнаются англичане! Мы чего-нибудь да стоим на поле брани!

– Рядовой Лапидус! – звучит в знойном воздухе над городской площадью Тобрука, над выстроенными в каре польскими частями в полном параде со знаменами и штандартами. Английский военный оркестр оглушает дробью барабанов. – Слава герою!

Ян Лапидус стоит впереди каре, смущенно моргая. Гремят барабаны, которых он не слышит, но зато видит, как склоняются перед ним польские и британские знамена. На двух языках, польском и английском, зачитывается королевский указ о награждении польского солдата Яна Лапидуса за героический подвиг высшей военной наградой Британской империи – крестом Виктории.

Английский генерал со стеком под мышкой цепляет ему на грудь крест, а через плечо надевает широкую ленту. Затем жмет ему руку.

Гремят британские и польские гимны. Британские и польские войска салютуют герою.

Янкель не слышит музыки и поэтому направляется в строй, но его ловит унтер-офицер Заремба и как можно деликатней возвращает на место.

Среди английских офицеров некоторое замешательство. Польские офицеры объясняют, что герой контужен и ничего не слышит.

Английский генерал пришел в возбуждение:

– В таком случае – немедленно в госпиталь… э… э… для офицерского состава и э… э… создать наилучшие условия для выздоровления.

Отдельная госпитальная палата, где стоит лишь одна кровать, а на ней, в новой пижаме, лежит Янкель, утопая в цветах, словно покойник в гробу. Хорошенькие медсестры вносят все новые букеты, а также перевязанные лентами коробки с шоколадом и конфетами.

– А это вам от медсестер нашего госпиталя. Медсестра раскрывает коробку конфет, достает одну, сует ему в рот и припечатывает его уста поцелуем.

Вбегает женщина-офицер в польской форме, быстро выставляет из палаты медсестер и склоняется к Янкелю.

– Сейчас явятся журналисты, – громко кричит она Янкелю в ухо. – Я ваш переводчик. Как со слухом? Лучше?

Янкель кивает с набитым ртом.

В палату врывается шумная орава журналистов с фотоаппаратами. Сверкают вспышки магния. Янкеля фотографируют, а затем приступают к интервью. Из общего гама переводчица извлекает вопрос и, склонившись к уху Янкеля своими пухлыми накрашенными губами, медленно и четко спрашивает по-польски:

– Расскажите, господин Лапидус, как вы совершили свой подвиг. Вы меня поняли?

Янкель кивает:

– Понял. Слово в слово. Я слышу уже лучше. Женщина-офицер просияла:

– Господа, приятная новость. Слух понемногу возвращается к нашему герою.

Журналисты торопливо записывают в блокноты эту приятную новость.

Янкель приподнялся в подушках, бережно поддерживаемый с обеих сторон.

– Рассказать, как все было? Хорошо. Дело в том, что я оглох, когда немцы накрыли нас артиллерийским огнем, и не расслышал команды, что надо отходить. Если б услышал, я и побежал бы вместе со всеми. А тут я остался один. И не знал об этом. А знай я, непременно схватил бы разрыв сердца.

Женщина-офицер растерялась:

– Я, право, не знаю, как переводить… потому что… Низкорослый полковник, весь в аксельбантах, тот, кто первым поздравил Янкеля на поле брани с подвигом, выступил вперед и оттеснил переводчицу.

– Господа, я переведу точнее. Наш герой, оставшись один, оценил обстановку и совершил остроумный маневр… Подробности его подвига вы получите позднее, а сейчас, чтоб не тратить драгоценного времени и не утомлять раненого воина, переходим к другим вопросам.

А Янкель, воодушевленный всеобщим вниманием, продолжает рассказывать:

– Я не знаю, за что меня наградили. Я не убил ни одного человека, я вообще плохо стреляю и стрелял в небо, лишь бы куда, чтобы унтер-офицер не сердился…

Полковник и переводчица озабоченно переглянулись. Она насильно положила Янкеля на подушки и натянула одеяло ему на лицо, чтоб заткнуть рот.

Полковник пытается спасти положение:

– Господа, прошу внимания. Если кто-то понимает по-польски, не обращайте внимания на его слова… Человек контужен. А кроме того, скромность мужественного воина, совершившего подвиг не ради славы, а во имя освобождения своего любимого отечества.

Янкель сорвал одеяло и снова сел в кровати.

– Если вы журналисты, то у меня к вам просьба. Переводите.

Женщина-офицер понурившись стала переводить журналистам.

– Напишите в газетах… – попросил Янкель, – Янкель Лапидус ищет свою маму, оставшуюся в Вильно. Каждый, кто знает хоть что-нибудь о ее судьбе, пусть напишет мне… все время вижу ее во сне и слышу, как она поет… колыбельную песенку.

И Янкель запел колыбельную про белую-белую козочку, которая отправится на ярмарку и привезет мальчику гостинцы – миндаль и изюм…

Совершенно-сбитый с толку, полковник стал оттеснять напирающих журналистов:

– Господа, как вы понимаете, он контужен и у него не в порядке с головой… Пресс-конференция закончена. Герою нужен абсолютный покой.

В палату вбегают встревоженные медсестры и укладывают поющего Янкеля, капают в стакан успокоительные капли.

В полутемном ресторане Тобрука, полном военных, заунывно звучит восточная музыка.

Унтер-офицер Заремба залпом опрокинул в рот стакан виски и стукнул кулаком по уставленному закусками и пустыми бутылками столу. С ним пьют еще несколько польских военных. За другими столами – английские солдаты. Арабы-официанты в белых одеяниях бесшумно движутся между столами, жонглируя подносами на высоко поднятых руках.

– Пся крэв! Холера ясна! – рычит Заремба. – Я тоже оглох. А крест дали еврею! Всегда они нашего брата обставят! У, хитрая нация!

Он наотмашь влепил в живот проходившему официанту, и тот со звоном рассыпал посуду на пол. Собутыльник Зарембы укоризненно заметил:

– Чего ты его ударил? Он не еврей!

– Все равно! – бушует Заремба. – Не люблю… брюнетов.

В польском штабе идет совещание. Низкорослый полковник, весь в аксельбантах, докладывает офицерам:

– Господа, приближаются важные события. После успешного завершения кампании в Африке, союзные войска нацелились на Европу. Для высадки на континент подготавливаются отборные части из самых лучших и храбрых солдат. Этим подразделениям предстоит первыми ступить на многострадальную землю оккупированной Европы. Они примут на себя первый удар и, конечно, понесут наибольшие потери, но зато откроют путь всей нашей армии. Отряды храбрецов называются «коммандос». Нам оказана великая честь послать в отряды «коммандос» своих польских орлов, лучших из лучших, храбрейших из храбрых. Какие будут предложения?

Офицеры зашептались между собой, и, наконец, один попросил слова, выражая мнение всех собравшихся:

– Рядовой Ян Лапидус, покрывший наши знамена неувядаемой славой» – лучшая кандидатура в отряды «коммандос». Кавалеру креста Виктории самим Богом указано место в гуще боев.

– Прекрасно! – вскричал полковник. – Не возражаю. Пусть от нас в «коммандос» идет Лапидус. А еще кто? Помнится мне, взводом героя командовал бравый унтер-офицер… если память мне не изменяет… Заремба. Человек, воспитавший героя, сам становится героем. Не будем разлучать товарищей по оружию. Возражений нет?

– Разрешите справку? – со стула поднялся штабной офицер. – Унтер-офицер Заремба, несомненно, достойный кандидат в эти самые… «коммандос», но он, к сожалению, не транспортабелен. Находится в госпитале на излечении. Получил ножевое ранение в столкновении с местными жителями.

Морская волна лениво плещет о берег. Восходящее солнце серебрит воду. На берегу офицеры в пятнистом маскировочном обмундировании, в беретах набекрень, обходят строй «коммандос» – рослых, здоровенных как на подбор солдат в таком же обмундировании и в таких же беретах. Крутые подбородки, крепкие бычьи шеи. Берет за беретом. Как по струнке. Лишь в одном месте линия беретов нарушена. Провал. Один «коммандос» присел на корточки и торопливо зашнуровывает ботинок. Янкель, а это он, поднял виноватые глаза на поравнявшегося офицера. Офицер хотел было рассердиться, но, увидев болтающийся на груди солдата крест Виктории, смягчился.

– Обладатель такой высокой награды должен по крайней мере владеть нехитрым искусством шнуровки ботинок, – съязвил англичанин.

Янкель поднялся с корточек, вытянул руки по швам и простодушно улыбнулся офицеру.

– Имя? – совсем не строго спросил английский офицер.

– Ян Лапидус! – выпятил грудь Янкель. Английский офицер окинул его оценивающим взглядом:

– Кавалеру креста Виктории больше к лицу настоящее английское имя – Джек. Отныне ты больше не Ян Лапидус, а Джек Лапидус. И в извещении о твоей героической гибели будет стоять это имя… к немалому удивлению твоих родителей… Прошу прощения. Это английский юмор.

– У меня тоже есть чувство юмора, – не обиделся Янкель, – а из родителей – лишь одна мать. В Вильно.

Английский офицер поднял бровь:

– Где это… Вильно?

– В Польше, – пояснил Янкель. – Вернее, был в Польше. Потом был занят Советским Союзом. А теперь оккупирован Германией.

Английский офицер сокрушенно вздохнул:

– Далеко тебя занесло… от твоей мамы. Придется добираться к ней через весь континент. С юга на север. Наша первая цель – остров Сицилия.

Высадка войск союзников в Сицилии. Армады самолетов в небе. Гигантские корабли обстреливают укрепления противника. Ощетинился огнем из бетонных амбразур каменистый берег. Надувные лодки с «коммандос» устремляются навстречу гибельному огню.

На «коммандос» глубокие американские каски. В руках – автоматы и ножи. Янкель вместе с другими прыгает из надувной лодки и по грудь в воде пробирается к берегу. Снаряды ложатся рядом, поднимая фонтаны воды к небу. Неумолимо грохочут пулеметы, и один за другим, слева и справа от Янкеля, уходят в воду и больше не появляются храбрые «коммандос». На сушу их выбралось живыми не больше половины состава, и здесь их стали косить пулеметным огнем. Падают убитые. Корчатся на земле раненые. А с моря движется, по шею в воде, новая цепь «коммандос».

Выбравшись на сушу, Янкель обнаружил, что на его ногах лишь один ботинок, вторая нога – босая. Он вернулся на мелководье и вытащил из песка свой увязший ботинок, сел на берегу и стал обуваться. Мимо него пробегают вперед «коммандос» и валятся, скошенные огнем. Один из «коммандос», с развевающимся знаменем в руках, был подстрелен, когда пробегал мимо Янкеля. Звездно-полосатое полотнище упало на Янкеля, укутав его. Янкель барахтается под знаменем.

Вдоль горизонта вытянулись боевые корабли, прикрывая своим огнем высадку десанта.

На мостике крейсера американский адмирал оторвался от бинокля и возбужденно сказал:

– Наш флаг – на занятом плацдарме. Приступить к высадке главных сил!

К полудню сопротивление противника было сломлено. Утих огонь.

Все побережье усеяно трупами. Набегающая волна колышет тех, кто упал, не дойдя до берега.

С самоходных барж по мосткам съезжают танки, «виллисы». Адмирал в сопровождении свиты тоже сходит на берег. Среди убитых один, завернутый в американский флаг. По указанию адмирала солдаты бережно разматывают флаг с тела и обнаруживают живого и невредимого Янкеля. Его поднимают и ставят на ноги. Адмиралу докладывают, что это единственный уцелевший из «коммандос». Янкель сидит в песке и зашнуровывает свой злополучный ботинок. Адмирал по-отечески улыбается и, опустившись на колено, помогает герою справиться со шнуровкой.

Площадь городка в Сицилии.

Перед строем американских солдат генерал объявляет о награждении рядового Джека Лапидуса американским орденом Пурпурное сердце, а также, по поручению прльского командования, польским орденом Виртути Милитари. Два новых ордена увенчивают грудь Янкеля.

Союзные войска вступили в столицу Италии Рим. Население восторженно встречает освободителей. Девушки зацеловывают чумазых солдат, разъезжающих в «виллисах» по улицам древнего города.

Янкель сидит в кафе. Официантки щебечущей стайкой окружили его столик, трогают пальцами ордена и медали, спрашивают их названия. Янкель, смущаясь, поясняет:

– Это – крест Виктории. Британский орден. А это – польский, Виртути Милитари. Это – американский. Пурпурное сердце. А это…

– Ой, какой же вы храбрец! – восторгается официантка. – Представляю, сколько немцев вы уложили!

– Ни одного, – устремил он на нее свои печальные глаза.

– Шутите! – рассмеялась официантка. – А за что вам столько орденов повесили?

Янкель пожал плечами:

– Вы думаете, я знаю?

– Скромность украшает героя, – отзывается из-за стойки старая буфетчица. – Помню, в первую мировую войну был у меня кавалер, вся грудь в крестах, а спросишь, за что, говорит: сам не знаю.

– Но я действительно никого не убил, – пытается убедить их Янкель, – я плохо стреляю!

От этих слов официантки приходят в восторг:

– Какая скромность! Какое чувство юмора! Вот это настоящий герой!

К столику подходит нищий музыкант с аккордеоном и с печальными, как у Янкеля, глазами.

– Сыграй нашему герою! – попросила его буфетчица. – По его желанию!

Музыкант оглядел Янкеля и сказал:

– Я знаю, что ему сыграть.

Он растянул меха аккордеона и, горестно прикрыв веками глаза, завел еврейскую песню «Ди идише маме». И все в кафе умолкли, увидев, как у солдата наполнились слезами глаза. Вот-вот зарыдает. Музыкант оборвал мелодию.

– Откуда вы знаете эту песню? – спросил растроганный Янкель.

– Откуда? – невесело усмехнулся музыкант. – А какой еврей не знает этой песни о маме? Скажи мне лучше, откуда ты родом? Я, например, из Вильно.

– Из Вильно? – вскочил Янкель. – И я из Вильно! Господи, встретить в Риме живого еврея, да еще из Вильно! Садитесь к столу, поставьте аккордеон на пол. Я вас угощаю!

Музыкант сел к столу. Официантки по кивку буфетчицы быстро уставили стол бутылками и закусками.

– Дорогой мой, где вы жили в Вильно? – не сводит с него глаз Янкель.

– На Антолке.

– На Антолке? – вскричал Янкель. – Знаю! Собор Петра и Павла. А я – на Погулянке.

– На Погулянке? – вскричал музыкант. – Как же! Знаю!

– Знаете? – хлопнул его по плечу Янкель. – А, может быть, помните магазин «Горячие бублики. Мадам Лапидус и сын»?

– Наивный вопрос, – покачал головой музыкант. – Какой же виленчанин не знал этот магазин?

– Так это я! – заорал Янкель. – Мадам Лапидус – моя мама, а сын – это я.

– Подумать только! Я ведь у вас покупал бублики! Янкель совсем раскис от избытка чувств:

– Дайте я вас обниму. Вы для меня как родственник. А скажите, как вы в Риме очутились? Из Вильно.

– А как вы? – совсем как в Вильно, вопросом на вопрос ответил музыкант.

– Ну, я – совсем другое дело. Я искал маму. Да, да. Как вышел в сентябре тридцать девятого года из горящей Варшавы, чтоб увидеть маму, так и иду по сей день. По-моему, уже полпланеты обошел…

Два пьяных, в обнимку, шатаясь, движутся по узкой римской улочке. Один – в военной форме, другой – в штатском рванье и играет на аккордеоне. Оба навзрыд тянут песню «Ди идише маме».

Американский военный патруль – два рослых негра в белых касках, хотели было призвать их к порядку, но, увидев набор орденов на груди Янкеля, вытянулись по стойке «смирно» и отдали честь.

Летом 1944 года войска союзников высадились на Европейском континенте с Севера. В Нормандии началась крупнейшая битва второй мировой войны. В проливах Ла-Манш и Па-де-Кале, отделяющих британские острова от Франции, был сконцентрирован огромный флот, на аэродромах – тысячи транспортных самолетов для переброски воздушных десантов.

И вот наступил день «Д». Флот подверг французское побережье сокрушительному артиллерийскому удару, и стаи десантных судов устремились через проливы под огнем немецкого «Атлантического вала». В воздухе столкнулась авиация обеих сторон, отплевывая пылающие самолеты в воды Ла-Манша. Под покровом ночи на глубинных аэродромах шла посадка парашютистов в закамуфлированные «Дугласы».

Затылок в затылок движутся парашютисты к люку «Дугласа» и один за другим исчезают в его чреве. На головах – стальные каски. На груди и на спине – парашютные мешки. Одеты в комбинезоны. На ногах – высокие армейские ботинки. Цепочка грузящихся в самолет парашютистов размыкается. Один присел на корточки и поспешно зашнуровывает ботинок. Задние, недовольно качая касками, обходят его. Присел Янкель, Джек Лапидус.

Рассветное небо усеяно тысячами самолетов. Стоит непрерывный гул. От самолетов отделяются точки. Затем, как бутоны цветов, раскрываются купола парашютов. Все небо в этих куполах.

Захлестываются спаренные стволы немецкой зенитной установки, вращаясь вместе с пулеметчиками вокруг своей оси. Каждый ствол плюется огнем в небо. Лица пулеметчиков под касками возбуждены, как на охоте.

Внезапно со свистом с неба обрушивается что-то на батарею, хлопнув одного пулеметчика по темени, и он валится с железного сиденья без чувств. Остальной экипаж установки ринулся наземь, ожидая взрыва. Взрыва не произошло. Когда, опомнившись, немцы подняли головы, их взорам предстал высокий армейский ботинок, свалившийся на них с неба.