Текст книги "Пустыня внемлет Богу. Роман о пророке Моисее"
Автор книги: Эфраим Баух
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Вот какие странные мысли, ранее никогда его не посещавшие, приходят Месу на ослепительном безвременье, в пекле ливийской пустыни, рядом с похожими на живые мощи аскетами.
– Была бы на то моя воля, – мечтательно говорит он Яхмесу, – остался бы здесь до конца своих дней.
5. Мернептах
После ослепительного испепеляющего безмолвия, переходящего в изматывающий звон в ушах как бы все время на грани потери сознания, после странных мыслей, подобных небольшим, но резко закручивающимся воронкам, жерла которых теряются в неизбывных глубинах духа, дворец оглушает Месу привычной суетой и бестолковостью слоняющейся по коридорам и анфиладам комнат знати и слуг.
Как ни пытается Месу пребывать в облаке покоя и размышлений, протягивающемся из вчерашнего безмолвия, в глаза назойливо лезут из каждого закоулка полупроявленные в полумраке шептуны, и отличает их скорее не выпученный взгляд, а необыкновенной величины уши. В ушах же Месу назойливо звучит негромкий голос Яхмеса, объясняющий, почему комнаты строят анфиладами: с одним входом комната подобна ловушке; можно перекрыть и оба входа, но все же шансов на спасение больше.
Месу искупался, с удовольствием сменил отяжелевшую, напитанную песком одежду на чистую холщовую и намеревается пересечь длинный коридор, наполненный привычным, багровым от пламени редких и слабых светильников мраком, в сторону сада, но внезапно каменные стены высвечиваются множеством факелов: навстречу ему идет,улыбаясь, Мернептах, за которым тянется хвост охраны.
Мернептах желает из уст Месу услышать о поездке к аскетам, но не здесь и не в саду. Есть у него заветное место. Они проходят теряющийся во мраке гулко пустой необъятный тронный зал с огромной статуей правителя мира в виде стоящего сфинкса, поднимаются на колесницы.
Улицы полны пьяного люда, сегодня ведь праздник техи [5] , дары в храмы отнесены, можно пить и орать во всю глотку, приветствуя проезжающего наследника и его свиту.
Охрана, среди которой надежно и близко маячит лицо Яхмеса, окружает огромный дом, утопающий в зелени. В приятном сумраке зала слышен лишь шум фонтана. Необъятной величины стол уставлен винами и яствами.
Что ж, – говорит Мернептах, – раз праздник, то и нам не грех пригубить.
Месу, редко берущий каплю в рот, знает, что и Мернептах пьет мало, При виде такого изобилия трудно сдержать зарок питаться, как аскеты, который Месу дал себе в эти дни.
Еще более расслабившись после кубка вина, Месу впервые испытывает необъяснимую симпатию к Мернептаху. Обычно подвижный, стремительный, полный жизни, в эти мгновения он замер по ту сторону стола в непривычной, даже несколько печальной задумчивости.
Вино развязывает язык, и Месу как-то очень легко, в духе аскетов, рассказывает о смерти Хори, и от внимания его не ускользает, что при этом сообщении Мернептах чуть вздрагивает. Месу говорит о звоне в ушах, о песчинке, раскачивающей пространства, об аскетах, которые изначально ощущают в себе душу грешной, жалкой, нечистой и пытаются праведностью вымолить у богов отпущение грехов, очищение от скверны.
Как же быть с теми, – неожиданно и негромко говорит Мернептах, – кто самоуверен в своей праведности, считает свою справедливость и власть непогрешимой?
«Неужели в этот миг мы вместе с ним думаем об одном и том же существе: нашем отце и деде, повелителе миров? Или это ловушка? Или я не понял тона и он самого себя имеет в виду? Но ведь произнес слово «самоуверен»?» – лихорадочно думает про себя Месу.
Меня, который окружен охраной, – продолжает Мернептах, – и каждый раз наново должен проверять собачью верность каждого из телохранителей, поражает, как тот же аскет, абсолютно наг и беззащитен в недрах бескрайнего песчаного безмолвия, ныряет в сон, не боясь там встречи с мертвыми, остановки сердца, потери дыхания.
– Все дело в любви к миру, которой они одержимы, – внезапно выпаливает Месу, сам удивляясь, откуда и каким витком это вынырнуло.
– Слово произнесено: любовь.В меру наших возможностей мы достаточно знаем друг о друге. Мне известна та святость, с которой ты относишься к любви между мужчиной и женщиной. Об этом наши записные распутники во дворце даже сочиняют всякие байки и небылицы. Яне жду от тебя ответа на мучительные вопросы, это было бы смешно. Даже молчаливого подтверждения для меня достаточно. Вот проделал ты нелегкий путь, искупался, облачился в чистые ткани, выпил и поел, утишил боль души, всегда полной тревоги и рвущейся неясно к чему. Но как понять: незнакомое ранее и, следовательно, ничтожное для тебя существо мимолетно, может и не думая ни о чем, коснулось тебя рукой или бедром, улыбкой или нежным своим очертанием, мелькнувшим вдали, и вся жизнь в тебе перевернулась, и все вкривь и вкось, и никакой логики? Вот корень, точка, смерч, не дающий мне покоя, или любимая тобою воронка – я ведь внимательно читал твой трактат о водоворотах, – откуда произрастает вся чистота, святость и тайна жизни.
Но откуда это невероятное распутство наших женщин? Яне говорю о гаремах, домах свиданий, певичках и танцовщицах. Я говорю о тех, кто хранит семейный очаг и растит детей. Отдаются за дешевую побрякушку, за пару серег. Став даже повелителем этой страны, я ничего не смогу сделать. Знаешь ли ты что-либо о наших с тобой братьях, о том, что они вытворяют, пока ты мучительно копаешься в своих грехах? Поехали…
Опять колесницы летят во тьму ночи сквозь невероятную скученность домов, улиц, толпы пьяных, но даже эти улицы всё сужаются, искривляются, опять возникает в глубине зелени какой-то приземистый темный дом. В слабом колышущемся пламени светильников вокруг ощущается замешательство: охранники дома узнают своих собратьев по делу, телохранителей Мернептаха и Месу, о чем-то бубнят. Мернептах с привычной стремительностью влетает в дом, за ним – Месу.
Удивление, и не более, на лицах пьяных, захваченных врасплох принцев, на столах перевернутые ковши, лужи вина на полу, в проемах дверей мелькают полуобнаженные, а то и совсем нагие фигуры женщин, явно не похожих на египтянок; испуг и, кажется, даже слезы на их лицах.
Месу вздрагивает: существо с кошачьими повадками ловко и быстро убирает столы, вытирает лужи, подбирает каждый клочок мусора. Мернептах вихрем проносится по комнатам, и опять они летят на колесницах обратно, в то самое заветное, как сказал Мернептах, место.
Поздний час ночи. Безмолвные звезды и дремотный шум фонтана.
Кто же эти девицы? – смутно догадываясь, спрашивает Месу.
Тебе знаком Джаа, тощий как палка, с бельмом на глазу, глава государственной службы безопасности? Большой любитель женщин. С его легкой руки пара верных ему псов-охранников неотступно выслеживает красивых женщин-хабиру, затем шантажирует: заберем у вас младенцев, если не окажете услуги начальству. Он и принцев втянул в это дело.
Куда же смотрит… повелитель миров?
Не куда, а сквозь пальцы. Так что и мне не попадет за мои вольности, и им за их распутство.
А этот… Джаа? Он ведь опасен.
Мы ему слишком обязаны, но он знает свое место. Понимаешь, брат мой, вот она, мерзкая реальность, и мы с нашими размышлениями и самокопанием ей не подходим, а изменить что-либо невозможно. Что ж, пора спать. Покойных снов.
Месу так и не уснет до утра, ворочаясь в постели, ошеломленный всем увиденным и услышанным. Что сие означает: отбросить самокопание и приспособиться к мерзкой действительности или уйти к аскетам? Ай да Мернептах, самоуверенный сорванец в прошлом, повелитель мира в будущем. Но что он хочет от него, Месу? Об этом и словом не обмолвился.
Перед глазами Месу колышутся испуганные лица нагих женщин-евреек, так бы их назвал Яхмес. Месу вздрогнул: показалось ему, всплыли их голоса, как бы схваченные его слухом, но не услышанные им в те мгновения стремительного прохода и полной растерянности, – им, который, один раз услышав чей-то голос, различит его в любом многоголосии.
– Привет тебе от истинной твоей матери и кормилицы! Я – сестра твоя!
6. Голоса
Мернептах, кажется Месу, после той ночи даже стал его избегать. В циклопическом лабиринте дворца повелителя мира можно жизнь прожить и не встретить друг друга.
Голоса той ночи бесовски вселились в слух Месу, не дают покоя. Мгновениями ему кажется, что он сошел с ума и бредит ими, но, взяв себя в руки, он осторожно, как бы препарируя их, движется от голоса к голосу, отметая бубнящую тягомотину охраны, насмешливо-пьяные, по-птичьему тонкие голоса принцев, приближаясь то ли к говору, то ли к плачу на языке хабиру, свирепо злясь на собственную самоуверенность в таланте различать голоса, которая в этом невероятном случае лишь увеличивает сомнение.
Месу забросил все свои занятия, хартом его не прикасается к папирусу, трактаты покрываются пылью, ибо он, отличающийся аккуратностью, даже не вкладывает их в шкафы. Месу знает: единственный, кто может ему помочь, – это Яхмес, но что-то связанное с мгновенно ударяющим в лицо мерзким обликом существа с кошачьими повадками мешает ему обратиться к несомненно самому верному человеку.
Месу пытается сблизиться с братьями и льстивым, непривычным для него голосом, опять впадая в косноязычие при виде их насмешливых взглядов, до омерзения ненавидя самого себя, напрашивается в их компанию к девицам из племени хабиру. Каковы красотки, говорят принцы, от тебя, Месу, мы, конечно, такого не ожидали, но поздно или рано это случается с каждым.
Чувствуя, что может наделать много глупостей, Месу обо всем рассказывает Яхмесу, который, оказывается, тоже немалый специалист по голосам, их же этому учили.
Яхмес по-настоящему взволнован, Месу знает почему: у внука повелителя мира пробудились чувства к собственному роду-племени.
– Я вас научу, как притворяться вдрызг пьяным, не взяв и капли в рот, иначе они заставят вас участвовать в оргиях.
– И этому вас учили?
– Это один из самых важных приемов в нашей работе, – в голосе Яхмеса проскальзывает нотка профессиональной назидательности.
Все происходит наилучшим образом: испытывая брезгливость к окружающим его принцам и к самому себе, весьма талантливо изображая кутилу, Месу видит охранников, которые и вправду похожи на гончих псов, – они приводят испуганно жмущихся друг к другу женщин-хабиру, красоту лиц которых даже страх, бессилие, слезы не могут испортить. Псы-охранники вводят их в соседнюю комнату, срывают с них одежды, и тут они начинают подавать голоса, перекликаться, всхлипывать. Сейчас их начнут выбирать. Это вам не готовые заранее на все египтянки. Страх, бессилие, слезы лишь увеличивают похоть этих самцов.
Месу роняет голову на стол, в лужу вина, принцы пытаются его подхватить под руки, не тут-то было: этот сильный мужчина превратился в грузный мешок плоти, припал к столу и думает: «До чего докатился. Да, дружище Месу, внук повелителя миров, перед тобой все пути открыты: жрецом ты уже не стал, ученым вряд ли станешь, аскетом – трудно поверить. Зато кутила ты совершенный, и не знал, что за тобой водится такой талант».
Яхмес выволакивает его проветриться. Обнимая Яхмеса за шею, воистину как брата, с двумя колесницами охраны, на почтительном отдалении следующей за ними, Месу, спотыкаясь, идет по улице, оглядываясь в проскальзывающие мимо в темноте женские фигуры, думая, что эти тоже из хабиру, и пытаясь с ними заговорить, пока Яхмес не объясняет ему, что это египтянки, а евреек привозят издалека, три-четыре часа быстрой езды отсюда, из местности Гошен, где повелитель мира строит новый город.
На следующий день с приближением сумерек они добираются до ближайших, слабо мерцающих окнами моря окраин с хижинами хабиру. Яхмес просит остальную охрану следовать на большем отдалении, и тем не менее, увидев их вдвоем, все проходящие мужчины и женщины испуганно жмутся к стенам, их невозможно разговорить, услышать хотя бы голоса.
Махнув на это рукой, Месу жадно вглядывается в подслеповатые, слабо освещенные изнутри светильниками окна хибарок, и ранее не испытанное чувство зависти к семейной спайке, тесноте и уюту, даже скученности, но душевной, неразрывной, этих, там, при свете, людей охватывает его вместе с неясным, но сладостным ощущением одиночества и свободы, неким настойчивым прообразом будущей его жизни, заранее печаля своей неотменимостью.
7. Убийство
Спустя несколько дней необычно взволнованный Яхмес просит Месу выйти к полуночи в знакомое, никем не прослушиваемое место в саду.
Зная, что поблизости нет ни шептунов, ни слуховых отдушин, Яхмес все же шепотом сообщает, что, воспользовавшись поручением начальства найти причины заинтересованности Месу в этих хабиру, у шал через наисекретнейший отдел их службы имя кормилицы Месу и место ее проживания. Он нашел ее и долго с ними беседовал.
– Ты говоришь – с ними?
– Так вот, – Яхмес с трудом переводит дыхание, – это ваша мать Нохевед, отец Амрам, старшая сестра Мириам и брат ваш Аарон.
Во мраке ночи Месу закрыл глаза, ибо вновь сверкнуло огнем, толкнуло в висок, перехватив дыхание, крыло ангела. Спасающего или карающего?
– Ты уверен, что это мои… мать, отец, сестра и брат?
– Уверен. Наказано им было нашей службой рта не раскрывать о том, что Йохевед взяла вас у дочери повелителя мира и кормила грудью. Наши же вездесущие ищейки не имеют доказательств, что она родила третьего ребенка. Она так и не призналась в этом. Но тут я пустился, простите меня за настырность в этом деле, на хитрый ход, остался с дочерью Мириам и, в упор глядя ей в глаза, как нас учат поступать в таких случаях, сказал: «На празднике сошествия к Озирису ты была среди танцовщиц с тимпанами в храме, приблизилась к внуку повелителя миров и крикнула: «Привет от истинной матери твоей и кормилицы! Я – сестра твоя!» Я сам это слышал».
Да, призналась Мириам, это я крикнула. Но тут же стала объяснять, что привязалась к вам, когда ее мать кормила вас грудью, и потому считала вас братом. Большего я от нее добиться не мог, но, кроме всего, вы удивительно на нее похожи, не только внешне, но и характером и, знаете, бьющей из нее энергией жизни. Детей у нее нет, так что мы бы зря ее искали среди евреек в том мерзком доме. Кстати, они зовут вас по-еврейски Моше – Моисеем. Ну, как быть? Хотите их увидеть? Для этого необходимо время. В Гошен собирается Мернептах со свитой: повелитель мира поручил ему проверить строительные работы…
– Покойной ночи, – говорит Месу, и Яхмес беззвучно растворяется в ночи.
В последнее время, с той ночной встречи с Мернептахом, у Месу четкое ощущение, что он медленно и неотвратимо втягивается в спиралью закручивающуюся воронку, дна которой не видно. Но сказанное Яхмесом – это одновременно и удар в солнечное сплетение, и горькая, но настоящая радость. От себя-то таиться нечего: при всех отчаянных своих поисках, погоне за голосами женщин где-то в глубине души жила надежда, что все это байки да легенды, игра его воображения и впечатлительности, а он был, есть и будет сыном и внуком повелителя миров и, быть может, ближайшим соратником Мернептаха, когда тот придет к власти. И потом, вовсе еще не доказано и Яхмесом, что Йохевед его мать. Странно произносить ее имя, как и собственное, такое непривычное, но как-то более ему подходящее: Моисей.
Но у Месу на такие вещи слух тонкий, и ошибиться тут трудно: это голос его судьбы. Он пытается представить себе облик матери, и слезы наворачиваются на глаза.
Мернептах по-прежнему приветлив к нему, когда они в очередной раз встречаются на церемонии утреннего одевания повелителя миров. Конечно же, он возьмет Месу в свою свиту, он ведь и раньше полагал его брать в такие поездки, просто Месу, кажется, не проявлял к ним интереса.
Опять какие-то двусмысленные намеки?
Приезжают они поздней ночью в подготовленный для свиты дом – Мернептах, Месу, их охрана, главный архитектор при повелителе миров со своими помощниками, лысый плюгавый человечек, несомненно гений в своем деле. Он уже разъяснил Месу перед поездкой круг его действий.
Все падают с ног, но Месу с Яхмесом еще идут немного прогуляться.
В хибарах темень, там ложатся рано, чтобы рано встать. Только на стройке дворца при свете факелов еще идет работа, слышны хлесткие, как их бичи, крики надсмотрщиков, тяжкое дыхание плетущихся мимо Месу доходяг с ношей кирпичей на спине. Значит, она вправду существует, эта каторжная рабская работа, о которой он был наслышан от Яхмеса и все же не очень-то верил, настолько это казалось ему нереальным, и братья его по роду-племени теряют последние силы, а чисто и жизнь, чтобы вымахать для повелителя мира еще один дворец, который тот, вероятнее всего, никогда и не посетит.
Хибара Амрама и Йохевед расположена в кривом переулке недалеко от строящегося дворца и в получасе ходьбы от дома, где они ночуют.
Уединившись в своей комнате, Месу не находит себе места. То ему хочется немедленно вернуться к себе, во дворец, в привычные ему стены, сослаться на недомогание, и всё тут, и он сам начинает складывать вещи, не желая тревожить спящего в соседней комнате Яхмеса. То он решает тут же отправиться к хибаре, понимая, что просто всех там перепугает.
Забывается тревожным сном, и снится ему зеленая долина, полная покоя и дремы на раннем восходе, поблескивает вода родника, и к нему осторожно тянутся губами изящные газели. Тонконогие страусы танцем приветствуют восходящее солнце. Детеныш газели взобрался на край оврага, принюхивается к слабым порывам ветра, тревожно прядает ушками: что это он слышит? Сигнал? Дождь стрел обрушивается на животных. Пес на лету перегрызает горло детенышу газели. Визг, стон, сдавленные звуки, удары.
Месу вскакивает со сна, пытаясь кашлем прочистить горло от удушья. Но сдавленные звуки, визг, стон, удары не прерываются пробуждением, несутся снаружи. От них еще больше сжимается горло, холодная испарина покрывает все тело. Месу не выбегает – выпрыгивает из дома мимо спящего часового.
На пустыре перед стройкой с горами строительного мусора, ямами и колдобинами, в свете едва просыпающегося дня крепкого сложения египтянин хлещет бичом скрючившегося на земле худосочного работягу-хабиру с редкой курчавой бородкой, вывалянной в песке и пыли, и тонкая шея избиваемого так напоминает шею детеныша газели в тот момент, как змейка бича вгрызается в нее, подобно пасти летящего пса…
Неведомая доселе ярость сотрясает Месу, кроткого Месу, даже и не знающего своей силы. Он не слышит собственного голоса: «Что ж ты делаешь?»
Невероятным прыжком оказывается рядом с повернувшимся к нему в удивлении надсмотрщиком, наносит ему удар в челюсть.
Египтянин падает как подкошенный.
Месу наклоняется над ним, не разжимая кулаков. Месу садится рядом, на груду мусора, прикладывает пальцы к шее лежащего, как учили его определять – ранено животное или убито.
Египтянин мертв. Избиваемого хабиру и след простыл.
Внезапная тишина рассвета, когда сон особенно сладок, нарушается лишь какими-то слабыми звуками со стройки.
Как лунатик, с выключенным сознанием, но четко действуя, Месу сбрасывает грузное тело убитого в одну из ям, лопатой сбежавшего хабиру засыпает ее песком, глиной, строительным мусором, с той же летучей легкостью лунатика пробегает мимо спящего часового. В окне комнаты все тот же не усилившийся свет просыпающегося дня, уровень водяных часов ни на каплю не снизился, ну, быть может, минута прошла, словно все это было в страшном сне и обитатель комнаты никуда из нее не выходил.
Месу навзничь падает на постель, прикрывает глаза.
«Ты убил человека?!» – каркающий голос. Жирно лоснящаяся черная птица сидит на подоконнике, чистит когти, косо сверкает лакированным в первых лучах солнца глазом. Он уже видел такую птицу на похоронах какого-то знатного вельможи: мумию его вносили в склеп, на крыше которого и сидела эта птица.
На миг окатило изнутри выжигающим пламенем. Реющее вне его дыхание ужаса, пронизывающее все сущее, всегда готовое заледенить душу человека, ударило Месу в грудь: так однажды во время бури крыло птицы, слепо относимой ветром, ударило его по лицу.
Вновь прикрывает глаза, открывает: птица исчезла.
Откуда эта невероятная вспышка, этот выброс доселе незнакомой, дремавшей в нем ярости, это отрицание самого себя?
Надо взять себя в руки. Закапывая убитого, он зорко, как истинный лунатик, видел всё вокруг: стройка была далеко, быть может, лишь глаза этой птицы, которую, кажется, и вправду отметил сидящей на дереве, видели всё. Месу неожиданно вздрогнул: точно, вчера, когда они с Яхмесом возвращались с прогулки, он ее видел, эту птицу, сидящей на крыше дома, как на склепе.
А может, действительно все приснилось, все плод нервного напряжения перед встречей с матерью, если это она? И нет никакого ужаса, полоснувшего ножом душу, и завтра он вернется в уют дворца, где даже суета в коридорах успокаивающе льнет к сердцу и подобен чистым прохладным простыням нехитрый комфорт простых радостей каждого наступающего дня?
В коридоре слышен шум пробуждающегося дома.
Месу выглядывает в окно: у ограды человек с кошачьими повадками разговаривает с двумя охранниками. Его ли голос, каркающий или мяукающий: «Не прельщайся снами, внук повелителя мира, рожденный еврейкой, ты убил египтянина при исполнении им государственных обязанностей»? Месу резко оборачивается. Перед ним Яхмес.
«Кажется, я схожу с ума».
– Может, лишь к вечеру удастся их увидеть, – негромко говорит Яхмес, кивком головы указывая в окно на человека, по-кошачьи ступающего к воротам.
– Кого? – как со сна спрашивает Месу.
Яхмес удивлен. Месу начинает шумно двигаться по комнате, готовясь идти в ванную. Огибая Яхмеса, спрашивает:
– Ты тоже вчера ночью видел птицу на крыше дома?
– Какую птицу?
– Ну, такую черную. Глаза поблескивают, как пуговки.
– Кладбищенскую, что ли?
– Так ее называют?
– Может, вам приснилось?..
Вся свита во главе с Мернептахом движется к стройке, пересекает пустырь и – о, ужас: бич валяется в мусоре, бич-то я забыл швырнуть в яму, бич, подобно тонкой черной змее, кажется, сейчас вспрыгнет и вопьется мне в шею смертельным укусом.
Никто на него не обращает внимания, на этот бич.
Все идет как положено. Еще бы, готовились к приезду высокого начальства. Докладывают мастера. Несущие колонны будут из камня, а не из кирпичей, дерево не отечественное, а экзотическое, с гор Ливанских, статуй повелителя мира будет вдвое больше, чем обычно, а самые крупные будут покрыты золотыми пластинами.
Месу понемногу успокаивается. Носильщики кирпичей, каменотесы, штукатуры – все хабиру, отдалены от свиты, чтобы видом своим потным и пыльным не портить настроение будущего повелителя мира и его приближенных. И правильно. Месу ловит себя на том, что ни хабиру его раздражают. Но чем? Бегающими глазками? Трусостью? Я спас ему жизнь, а он тут же сбежал. Да мог ли он поступить иначе? Ты же видел иных хабиру на медных копях. Что будет? Как будто ничего вокруг на йоту не изменилось, но уже из водоворота не вырваться, идешь ко дну.
Начальник столярных мастерских рядом со стройкой показывает чертежи мебели: вся она будет инкрустирована золотом и драгоценными камнями.
На праздничном прощальном ужине во главе стола сидят Мернептах, Месу и главный архитектор повелителя мира. У всех на лицах смесь усталости и возбуждения, все выпили чуть больше нормы, но более всех возбужден Месу, он в ударе, он ловит на лету какую-то фразу Мернептаха об аскетах, он говорит о том, что его потрясло в понимании мира аскетами: они, худосочные и высохшие, сохраняют и себе лишь истинно живоев человеке, при этом понимая, что оно, это живое, как бы вне их, не зависит от них, шире их, причем с двух сторон – до рождения и после смерти, то есть присутствиекаждого шире его во все стороны, как некая аура, и оно, это присутствие, мучит человека, предает его, толкает даже к самоуничтожению, но только в этой ауре человек может существовать и, однажды ощутив ее, не может не податься в аскеты.
Речь Месу вызывает удивление, архитектор в восторге, он весьма надеется в ближайшее время встретиться с Месу и записать все им сказанное для него, архитектора, строящего не только дворцы, но циклопические усыпальницы, невероятно важно сказанное Месу, он жмет внуку повелителя мира руку, да и остальные, расходящиеся по своим спальням, явно под впечатлением речи Месу.
Уже в коридоре портит Месу настроение вновь возникший ниоткуда молодой человек с кошачьими повадками, вероятнее всего сын того, кто убирал в ту ночь в мерзком доме, крутится тут вокруг всех, как вокруг ковша со сметаной. Одно понятно: если эта тварь где-то рядом, никуда отлучаться нельзя.
Авось пронесет?!
Сон Месу тяжек и тревожен: какое-то бесконечное бегство от рушащихся карой на голову дворцов и пирамид, преследующих по пятам пожаров и мертвых тупиков, и тупики эти несут ножевую тоску мести убитого, лица которого он не помнит, да и видел ведь мельком, и это страшнее всего – безглазие и безликость.
И опять эти сдавленные звуки, визги, удары. И опять удушье вырывает Месу из сна в слабом, изначальном свете дня, опять удары и визги доносятся с того же пустыря, опять Месу проносится мимо спящего, похожего на мертвого ибиса стражника.
Что за наваждение?
На пустыре один из евреев, на удивление крепкого сложения, избивает другого, более хилого, схватив его за жидкую бороденку.
– Да вы что? – Месу пытается их разнять. – Это же брат твой, – Месу пытается унять силача.
Черная ли птица пролетела над головой, зашевелив поднявшиеся дыбом волосы, силач ли осклабился гнилой, гадкой улыбкой, гримасой раба и доносчика?
– Ты что, судья нам? Не думаешь ли убить меня, как убил египтянина?
Месу спокоен, возвращается, входит в комнату.
Яхмес уже там. Хотя будить Месу следует часа через полтора. Молча подает клочок исписанного папируса:
«Записку берите с собой, ибо уверен в вашем спасении. Уже есть приказ повелителя мира арестовать и судить по всей строгости. Вас убьют при попытке к бегству. Солнце еще не взошло. Когда оно будет на локоть выше горизонта, я приду будить вас и подниму тревогу. Времени мало. Спускайтесь в туалет. Рядом с ним дверь на черную лестницу. Ее по неряшливости забывают закрывать. Она выводит за ограду. Двадцать шагов по тропинке, и вы в гуще зелени. У тропы найдете все необходимое. Слева долина, по ней на юго-восток протекает неглубокий ручей. Идите босиком по воде, пока солнце не поднимется на три локтя. Розыск обычно сразу начинают вести на северо-восток, в сторону пограничной крепости Чеку. Выйдя из ручья, заметите холм. По цвету зелени можно определить, что он искусственный. Это тайник. Яведь тоже подумывал о побеге. И в этом ваше спасение. Вы должны там залечь до первой ночной стражи. Затем опять по ручью возвращайтесь на северо-восток, идите быстро всю ночь по долине. Дальше это суходол. На рассвете будьте особенно осторожны, заройтесь в листья и травы. Недалеко от вас перекресток дороги. Там будет полно меджаев и нет-хетер [6] , и я среди них: значит, все в порядке. Дальше, с наступлением ночи, идите по нарисованной мной схеме. Днем отсыпайтесь, ночью идите. После крепости Чеку сильные ночные ветры нагоняют воду из горьких озер, не бойтесь ступать по ним, они мелки…»
Нет времени, терпения, нервов дочитать до конца.
Безбородый мужчина без имени и прозвища, ибо прошлое отчеркнуто, а будущее неизвестно, словно бы и несуществующий и потому не обращающий на себя внимания, по виду египтянин, пересекает поляну.
Лишь небесам видно, как он подбирает под кустами бурдюки с водой, еще какую-то поклажу и, не оглядываясь, исчезает в глубинах зелени.
8. Тамит. Отчет-донесение №…
...
Повелителю Вселенной лично (1 экз.)
За разглашение – смертная казнь
Распростершись прахом у ног Повелителя Вселенной, ожидаем справедливого наказания.
Полагаясь на весь накопленный нами опыт, мы даже представить себе не могли, что кроткий и стеснительный Месу без всякого повода убьет надсмотрщика, вероятнее всего подкараулив его в ранний час.
Наш осведомитель совершенно случайно остался до утра на стройке и увидел со спины человека, убегавшего в дом, где ночевала свита наследника Повелителя Вселенной Мернептаха.
В то же утро, позднее, затесавшись среди слуг, он опознал Месу, но не с полной уверенностью. Мы не тронули валявшийся на месте преступления бич, в надежде, что убийца вернется на это место, чтобы уничтожить улику. Но Месу вместе со всей свитой прошел мимо, даже не обратив на этот бич внимания.
Тогда мы решили инсценировать драку на следующее утро в час, когда днем ранее произошло убийство. На крики и шум, как мы и полагали, выскочил Месу.
И тогда наш осведомитель из хабиру, инсценировавший драку с целью добиться желаемой нам реакции со стороны Месу, совершил глупость и закричал:
– Может, и меня убьешь, как того египтянина?
Никакой реакции, ярости или испуга, со стороны Месу не последовало.
Он спокойно ушел в дом. Пришедший будить его телохранитель, Яхмес, один из лучших наших агентов, не обнаружил Месу и поднял тревогу.
Сам факт бегства Месу является неопровержимым фактом его вины. И мы сделаем все, что в наших силах, чтобы он не ушел от законного наказания, согласно приказу Повелителя Вселенной, – лишения жизни при попытке к бегству.
Розыски ведутся во всех направлениях, а также, насколько это возможно, за пределами границ Кемет. Все наши агенты, включая нищих на дорогах, участвуют в розыске.Мы не успокоимся, пока не выполним приказа Повелителя Вселенной.
Почтительно распростершись в ногах
Повелителя Вселенной, Тамит-младший
Часть вторая Пустыня внемлет Богу
Ночь тиха…
М. Лермонтов
На горе Нево
1
Моисей вздрогнул. Время бегства внезапно вернулось в сознание мгновением надвигающихся сумерек, когда, впервые ощутив себя в относительной безопасности, он подполз к колодцу.
Он увидел себя, обросшего, вместе с небом и ранними звездами, в зеркале стоячей воды,он – спасшийся в воде проточной.
Именно в тот миг безмолвия, стоячих бесшумных вод, отчужденного неба и незряче уставившихся в него звезд он как никогда раньше ощутил собственную душу, без имени и места, подкатившую к горлу комом неясного, невыносимого по тяжести бремени, которое в будущем ляжет на него.
В этом безмолвии, заброшенности, самоотсутствии собственная душа изводила его навязанным ему другими – родителями ли, богами – даром жизни. Влажная тьма, живительная глубь дышала спасением и гибелью, мерцала зеркалом судьбы. Влага как бы влагала в него душу, рожденную водами, земными и небесными, за которыми таилось самое страшное – ты игрушка в водах судьбы, которые, играючи одолевая твое сопротивление, втягивают в водоворот набегающей валом жизни. За этим ощущается кто-то, смутный, но настойчивый, абсолютно не похожий на то расцвеченное гримом, перьями и змеями пестрое сонмище богов, живущее с ним, Моисеем, в ладу или наказывающее его все эти годы.
