Текст книги "Первые партизаны, или Гибель подполковника Энгельгардта"

Автор книги: Ефим Курганов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава вторая. Виктор Антонович

Флигель-адъютанты Бенкендорф и Волконский были наипервейшие соратники и помощники генерал-адъютанта барона Винценгероде, обе его руки фактически. Однако был в летучем корпусе барона, бившемся в тылу «Великой армии», ещё один совершенно блистательный командир, имевший под своим началом особую партию партизан. Я разумею тут майора Виктора Антоновича Пренделя (впоследствии он дослужился до генерал-майора).

Это был поистине великий партизан. Барон Винценгероде им неизменно гордился, и по праву. Составляя список отличившихся, барон написал о Пренделе следующее: «Отличнейший штаб-офицер, употреблённый мною в самые нужнейшие откомандировки. Исполнял все данные ему от меня препоручения с отличнейшею расторопностью, отважностью и деятельностью».

Майор Прендель в партизанском деле был маг и волшебник, истинный виртуоз. Были у него и свои партизанские шутки. Так, когда он со своими казаками ловил секретных вражеских курьеров – а сие происходило достаточно часто, – то писарь его снимал с арестованных бумаг точнейшую копию. А Виктор Антонович ставил на оригиналах оттиски своей печати и затем отсылал их по назначению (самому Наполеону или маршалам его).

Но расскажу всё по порядку.

Виктор Антонович Прендель родился в Альпах, он из семьи тирольских дворян, из рода хоть и обедневшего, но древнего. Отец его занимался лесничеством, и наш герой с детских лет сопровождал его при многодневных объездах альпийских лесов. Когда ему было 12 лет, он самовольно ушел в горы, встретил там медведя, убил его наповал из ружья и несколько верст тащил до дома. Родителей история эта напугала, и они отослали его в монастырь, в Коллегиум братства Святого Бенедикта.

Виктор Прендель зарекомендовал себя учеником блистательным. Монастырских наставников его особливо поражало, с какой легкостью он осваивает географические карты и выучивает языки – Прендель освоил французский, итальянский, венгерский, польский и русский языки. Монахи были довольны им: это был практически готовый католический миссионер. Но Прендель вовсе не хотел быть миссионером, и он убежал из монастыря. Несколько лет по поручению одного венецианского банкирского дома ездил по Европе, изучал финансы. Однако мирная, спокойная жизнь не была суждена Пренделю.

В Париже вспыхнула революция, и Прендель стал непримиримым её врагом. Он участвовал едва ли не во всех антиреволюционных войнах, однажды был ранен, попал в плен, трибуналом Лиона был приговорён к смертной казни, но сумел бежать.

Виктор Антонович принял участие в итальянском и швейцарском походах Суворова, командуя казачьим отрядом. Однако на российскую службу он перешел токмо в 1804 году.

В сражении при Аустерлице он во главе партии из ста гусар и ста пятидесяти казаков действовал в тылу неприятеля и сумел захватить в плен 260 солдат и 60 офицеров!

На Пренделя обратил внимание Барклай де Толли, и, став в 1810 году военным министром, он определил его в военные атташе и послал в Дрезден. И Виктор Антонович в течение двух лет совершал ценнейшие разведочные поездки по Франции, Италии, Голландии, Австрии и Германии.

В июне 1812 года началась военная компания Наполеона, и уже в июле Прендель появился в России. Он тут же бросился в Смоленскую губернию.

4 и 5 августа Виктор Антонович был среди смельчаков, оборонявших Смоленск, но далее с армией не отступил, будучи определён в отряд генерал-адъютанта Винценгероде. Под его начало было отдано 200 казаков. Это и была его партия, с коей он совершал в тылу противника дерзкие наезды.

Когда «Великая армия» заняла Москву, Прендель оставил пределы Смоленской губернии и действовал под Рузой и Можайском, сумев, между прочим, захватить в плен порядка двух тысяч человек.

Это был великолепный партизан – дерзкий, отчаянный и умный, пример для всех смоленских ополченцев. Сколько я знаю, Павел Иванович Энгельгардт отзывался о нём с восторгом.

Пару раз Прендель бывал в Дягилеве. Энгельгардт угощал его своей знаменитой «дягилевкой», и она произвела на Виктора Антоновича неизгладимое впечатление. Потом они совершили и дружеский обмен. Энгельгардт презентовал Пренделю ящик бесценной «дягилевки», а Прендель прислал Павлу Ивановичу ящик шампанского из обоза, который был послан из Парижа Наполеону, но Прендель сумел отбить весь обоз.

Впоследствии, уже во время заграничного похода, когда у Дениса Давыдова за нарушение приказа был отобран его отряд, тот был отдан под начало Пренделя.

На покое Виктор Антонович принялся за записки. Кажется, они пропали; во всяком случае, текста их ни один известный мне специалист как будто так и не держал в руках. А там должна содержаться масса любопытного, и не только по истории партизанского движения, но и по истории европейской разведки начала XIX столетия.

Но записки всё-таки были. Ещё при жизни Пренделя немецкое историческое общество хотело приобрести у Виктора Антоновича сии записки, но он отказал, следующим образом мотивировав окончательное своё решение:

«Жизнь и сведения мои принадлежат гостеприимной России – моему второму Отечеству – где живу и где намерен умереть».

Таков был этот несостоявшийся католический миссионер и состоявшийся разведчик, великолепный мастер тайных военных наездов, летом и осенью 1812 года лихо рубившийся в тылу противника.

Но возвращаемся к началу августа 1812 года, когда русские войска после двухдневной обороны Смоленска, вдруг исчезли из города и двинулись далее, дабы Наполеон не проскочил к дороге на Москву, заперев нашу армию на погибель её в Смоленске. В губернии же покамест оставался лишь летучий корпус генерал-адъютанта Винценгероде.

Задач было несколько, и все были очень непростые – совсем небольшому сравнительно с размерами «Великой армии» соединению надобно было не только пытаться дестабилизировать наполеоновский тыл, но и ещё поставить «замок» на дорогу, ведущую к столице российской империи, а также нещадно бить мародёров всех мастей. А ещё надобно было содействовать местным помещикам, городничим, исправникам, становым устраивать отряды сопротивления.

И приструнивать как следует надобно было трусов и предателей, помогающих французским властям. А в этом роде случаи были, и нередкие, увы.

Что греха таить, находились крестьяне (не все, слава Богу, но находились), которые выходили из повиновения своим помещикам, приказчикам и старостам. Бунтуя, мужики да бабы говорили не раз, что отныне принадлежат они французам, поэтому повиноваться будут им, а отнюдь не царской власти. Были в данном отношении истории и совсем даже страшные. На ниве измены было пролито много крови.

Приходится признать, что в Смоленской губернии находились тогда некоторые подданные российского императора (сие неоспоримо), способствовавшие неприятелю в отыскании фуража и сокрытии припрятанных барами имуществ, а другие, сообща с солдатами и офицерами Наполеона, попускались даже на грабительство господских домов.

Увы, так было.

Глава третья. От Смоленска к Москве. О действиях отряда императорского генерал-адъютанта, барона Винценгероде в августе и начале сентября 1812 года

(хронологическая роспись)

Августа 9-го, собрав весь свой отряд, Винценгероде направился по большой дороге, ведущей от Витебска на Поречье и Духовщину, к Дорогобужу.

Одна из наших партий, посланная на Поречье, благодаря рвению и храбрости жителей, получила столь действительную поддержку, что у нее оказалось в руках свыше 150 пленных.

Так как мы находились совершенно в тылу французской армии, то марши наши сделались затруднительными. Нас часто останавливали неприятельские отряды, которые со всех сторон наводняли страну, жгли и грабили деревни. Мы повсюду находили следы их опустошений и святотатств, и повсюду генерал Винценгероде спешил на помощь несчастным жителям. Их рвение, до прихода нашего отряда никем не направляемое, хотя и побуждало их к мужеству, но в то же время распространяло страх даже в местах, удалённых от опасности. Чтобы устранить это неудобство и обеспечить внутренность страны, отряд наш направился на Белую, которая уже была оставлена жителями. Зрелище наших войск и пленных, число которых увеличивалось с каждым маршем, произвело наилучшее впечатление и так ободрило некоторых помещиков и исправников, что они стали раздавать вооружение крестьянам и в порядке, разумно действовать против общего врага.

Августа 19-го. Из Белой мы направились к Покрову по Дорогобужской дороге, посылая части по различным пунктам и возможно ближе к большой Московской дороге.

От Покрова шли к Воскресенску и, постоянно следуя в расстоянии нескольких маршей за флангом нашей армии, мы направились к Тесову, между Гжатском и Сычёвкой, где, по мере приближения к столице, война принимала ещё более жестокий и разрушительный характер. Женщины, дети и скот искали убежища в лесах, а крестьяне, вооружась отнятым у французов оружием, бежали защищать свои церкви и готовить пытки для тех несчастных, которые попадали в их руки.

Держась постоянно одного и того же направления, генерал Винценгероде устремился к Корчеву, на путь, который от Гжатска ведёт прямо на Зубцов. Части его продолжали тревожить неприятельских фуражиров, но уже не с прежним успехом, по мере того, как мы слишком приблизились к дороге, по которой двигалось ядро французской армии.

Августа 27-го. Таким образом мы пришли в Сорочиново, на дороге, которая от Можайска ведет к Волоколамску. Тут генерал получил положительные сведения о битве при Бородине, о которой мы уже слыхали от французов, бродивших по деревням в поисках пищи и убежища и которых приводили к нам казаки. Генерал отправился сам на квартиру фельдмаршала Кутузова за новыми приказаниями и по возвращении оттуда направил свой отряд на Рузу.

Августа 28-го. К вечеру мы подошли к городу. Нам показалось, что он занят слабой неприятельской частью, и генерал Винценгероде хотел овладеть им силой. Но в тот момент, когда войска двинулись было в атаку, мы обнаружили значительный лагерь вправо от города и линию правильно содержимых постов, так что генерал вынужден был послать за хвостом своей колонны и сначала осведомиться. Несколько человек неприятельских кавалеристов, снятых с коней нашими казаками, сообщили нам, что то был четвёртый корпус под начальством вице-короле Итальянского, что после бородинской битвы он отстал от армии Наполеона и должен был прикрывать его марш слева.

Так как мы были предупреждены об его марше по дороге от Рузы к Москве, то генерал Винценгероде, заставив весь корпус вице-короля стать под ружьё, шёл всю ночь обходным путем и прибыл с другой стороны Рузы по Звенигородской дороге, чтобы встретиться с неприятелем лицом к лицу. Он тотчас же послал фельдмаршалу своё донесение и тот, осведомлённый этим о направлении четвёртого корпуса, отдал приказание усилить наш отряд полком егерей, двумя орудиями конной артиллерии и тремя казачьими полками. Однако неприятель, приведённый в замешательство нашей атакой накануне на тыл его лагеря и за ночным временем не заметя нашего движения и численность наших сил, провёл весь день в Рузе и только на третий день решился выйти оттуда.

Августа 30-го. Наши пикеты находились в Воронцове, а остальная часть отряда в Белкине и так как егерский полк и два орудия прибыли в Звенигород только поздно ночью, то генерал прислал им приказание дожидаться его там. Он поручил полковнику Иловайскому командовать арьергардом на большой дороге, а полковнику Бенкендорфу, с тремя, вновь пришедшими казачьими полками, обеспечивать его отступление, расположась вдоль высот, идущих по левую сторону дороги от Рузы к Звенигороду. Сам же он с драгунским полком отправился на поиски выгодной позиции для защиты доступа к Звенигороду.

Августа 31-го. Неприятель, численностью в двадцать тысяч человек, начал с того, что развернул все свои силы. Полковники Иловайский и Бенкендорф вытянулись в порядке медленно и соединились, чтобы предпринять атаку против нескольких кавалерийских полков, отделившихся слегка от главной части своих корпусов. Полки эти были отброшены, но так как на помощь им подоспели артиллерия и пехота, то мы вернули в свою очередь казаков: полковник Иловайский вынужден был наскоро перейти дефиле при входе в Звенигород, а полковник Бенкендорф был энергично атакован в тот момент, когда он переходил мост через маленькую речку, которая около города впадает в Москву. Он вынужден был спешить казаков, вооружённых ружьями, и таким образом избавился от преследования кавалерии.

Генерал Винценгероде защитил вход в Звенигород и заставил французов потерять много людей, но так как весь его отряд не доходил до трёх тысяч человек, то он принужден был уступить и отошел за несколько вёрст от города. К вечеру он отступил до Спасского по Московской дороге и тут ожидал, чтобы полковник Бенкендорф с ним соединился.

Сентября 2-го. На рассвете неприятель пришёл в движение и отбросил наши аванпосты и, когда полки драгунский, егерский и два орудия перешли мост, он был уничтожен, и, казаки, могшие перейти речку вброд, остались на той стороне, чтобы сколь возможно замедлить движение неприятеля. Им удалось отбросить до пехоты несколько полков французской кавалерии, которая слишком выдвинулась, и взял ещё двадцать человек пленными.

Тем временем пришёл четвёртый корпус, вступил в дело и таким образом, казалось, ждал только сигнала к атаке в соединении с великой армией Наполеона, которая была почти под рукой. В этот момент вернулся Винценгероде. Наша армия дефилировала через Москву, и наш отряд получил приказание отправиться на дорогу, которая ведёт от Москвы к Владимиру.

Так как Наполеон уже вступил в Москву, то надо было тотчас же начать наше отступление. Генерал вернул к армии егерский полк, Изюмский гусарский полк и казаков гвардии, которые накануне посланы были из авангарда под начальством графа Милорадовича, чтобы произвести сильную рекогносцировку вправо от нашей армии и, не будучи в состоянии перейти вновь через Москву, присоединились к отряду Винценгероде и впоследствии получили приказание там и остаться.

Мы вытянулись вдоль окраины Москвы до Ярославской заставы, не будучи преследуемы. Генерал Винценгероде расположился для защиты жителей столицы, которые бежали при приближении неприятеля. Ночью он отправил к фельдмаршалу курьера, чтобы изложить ему основания, которые вынудили их ожидать вторичного приказа, прежде чем покинуть важные пути Петербурга и Ярославля, остававшиеся совершенно открытыми.

(Настоящая докладная записка составлена графом Александром Христофоровичем Бенкендорфом, который в 1812 был штаб-офицером при генерале Винценгероде и первым его заместителем.)

Глава четвёртая. После 6 августа. Смоленск и губерния под французами. Кое-что об изменниках

(несколько коротких заметок, не исчерпывающих, но, как представляется, существенных)

* * *

4 и 5 августа ударные корпуса «Великой армии» штурмовали Смоленск, но город не был взят. Причина была не только в достойной обороне, но ещё и в том, что Наполеон ждал, чтобы русские сконцентрировали и ввели в действие основные свои силы. На 6 августа был назначен главный штурм. Однако когда передовые отряды французов на рассвете 6 августа, крадучись, проникли в Никольские и Молоховские ворота, оказалось, что город пуст. Во всяком случае, русские войска исчезли из него.

В 8 часов утра в город въехал Наполеон, злой до остервенения. Именно по этой причине. «Пропажа» русской армии пред началом решительного штурма вывела его из себя. В сердцах император несколько раз назвал Барклая де Толли «подлецом», «негодяем» и «обманщиком».

12 августа император покинул Смоленск, после значительных колебаний решившись всё же идти далее – в Московском направлении, дабы догнать, наконец-то, вечно исчезающего Барклая.

В Смоленске были оставлены склады «Великой армии» с порохом, оружием, зерном. Генерал-интендантом Смоленска Наполеон назначил генерала Армана Виллебланша. Комендантом стал Трибо. Военным же генерал-губернатором был поставлен генерал Жомини, перешедший впоследствии на русскую службу. Впрочем, в Смоленске за три месяца оккупации была настоящая чехарда военных губернаторов, а вот генерал-интендантом бессменно оставался Виллебланш. Он-то как раз в первую очередь и занимался новым устройством городской власти.

Уже 15 августа Виллебланш организовал в Смоленске муниципалитет. Городским головою он поставил статского советника Ярославцева, секретарем – Ефимова, бывшего до того учителем гимназии. Было ещё несколько членов муниципалитета (10 человек), и среди них два коллежских асессора – Рутковский и Узелков. Было среди членов муниципалитета и несколько купцов – Чапа и Брун. Семинариста Зверева сделали писцом.

Назначил Виллебланш и нескольких комиссаров, которые должны были следить за обеспечением продовольствия города и за порядком. Одним из этих комиссаров был Рагулин, в прошлом помощник консисторского секретаря.

Ещё комиссарами были назначены следующие лица: губернский секретарь Великанов и ещё Ключарев и Павлов.

Рейнеке и Санхо-Ляшевич были определены в переводчики – не знаю точно, при магистрате ли или же вообще при новой власти.

В общем, дворянство, купечество да чиновничество смоленское, интеллигенция смоленская своих изменников французам вынуждены были поставить.

Генерал Виллебланш создал ещё и Верховную комиссию, куда уже вошли дворяне; в основном, правда, это были поляки – упомянутый выше Санхо-Ляшевич и Фурсо-Жиркевич.

В составе сей Верховной комиссии был, например, Голынский, старый наш знакомец, чуть не битый прежде подполковником Павлом Ивановичем Энгельгардтом. Членом Верховной комиссии был, между прочим, и полковник Костенецкий, надзиравший потом за казнью Павла Ивановича Энгельгардта.

Всего на службу к французам пошло, кажется, что-то около пятидесяти человек. Конечно, я имею в виду не крестьян и представителей мещанского сословия (эти просто поименно никем как будто не учитывались, но таковые были, конечно – есть неопровержимые свидетельства), а чиновников, дворян, офицеров.

* * *

Приведу хотя бы несколько имён из сего позорного списка. Этот список важен. Очень. Надобно знать, что предатели тогда были и надобно знать, кто именно они были. А мы ведь их обычно трусливо вычеркиваем, подчищая наше прошлое, облагораживая его. Истинных же героев частенько по лени забываем. И то, и другое совершенно недопустимо.

Впоследствии едва ли не все упоминаемые ниже лица были привлечены к суду, но затем были прощены 30 августа 1814 года, в день ангела императора Александра Павловича.

Следствие длилось около двух лет. В ходе его некоторые из привлечённых к нему померли. Несколько человек были освобождены ещё во время следствия – их невиновность была доказана.

Во время допросов почти все из арестованных утверждали, что были взяты на службу французами не просто насильно и даже под угрозою расстрела. Утверждали они и то, что ничего, вредящего чести Отечества их, не делали. Так заявляли в том числе и те, кто были французским правительством Смоленска назначены комиссарами; например, Фёдор Прокофьевич Рагулин, ставший комиссаром по продовольствию города и надзору за порядком.

Однако мне доподлинно известно, что некоторые снюхались с французами по доброй воле – ведомо мне сие и о Щербакове, и об Голынском, и об Каховском (а это дворяне, между прочим, и двое последних даже весьма родовитые и состоятельные) и ещё кой о ком.

* * *

Вот, наконец, и обещанный списочек:

Дворянин Яков Пржевский.

Дворянин Щербаков (имя мне неизвестно).

Дворянин Каплинский, сообщник Щербакова.

Дворянин Рейнеке.

Дворянин Санхо-Ляшевич.

Подполковник Масленников.

Подпоручик Тарас Бородинцов.

Поручик Влас Трубников.

Штабс-капитан Пётр Попов (бежал и от следствия освобождён).

Штабс-капитан Залевский.

Капитан Степан Телесник.

Капитан Павел Конопадчиков.

Майор Аристарх Каховский.

Майор Евгений Абатуров.

Коллежский секретарь Георгий Петрунин.

Титулярный советник Демьян Краевский.

Чиновник канцелярии губернатора коллежский регистратор

Николай Дроздовский (попал в плен с казёнными бумагами; от следствия был освобожден).

Коллежский асессор Рутковский.

Коллежский асессор Узелков.

Купец Чапа.

Купец Брун.

Рагулин.

Великанов, губернский секретарь.

Ключарев.

Павлов.

Семинарист Зверев.

Фурсо-Жиркевич (вместе с Голынским входил в Верховную комиссию).

* * *

При составлении списка изменников хочется непременно помянуть отдельно и Аристарха Борисовича Каховского, представителя богатого аристократического рода (смоленские дворянские сливки).

Он был офицером Преображенского полка, с императрицей Екатериной Второй менуэт танцевал.

После, выйдя в отставку, Каховский сильно запил. По пьяному делу даже руку сжег.

Каховский остался в Смоленске при вступлении Наполеона и стал при французах переводчиком. Пользовался доверием новых властей.

Сколько можно судить, Аристарх Борисович участвовал в работе Верховной комиссии, устроенной генералом Виллебланшем, но не на правах члена, а добровольно.

К содействию сего Каховского не раз как будто прибегал комендант Смоленска, Трибо.

Каховский впоследствии сотрудничество своё с французскими властями списывал прежде всего на то, что почти постоянно находился под хмельком, и ещё он пытался убедить следствие, что не очень помнит, что именно с ним происходило.

По всей видимости, Каховский использовался французскими оккупационными властями в первую очередь как переводчик.

Особого вреда безопасности российской империи как будто он не принес. Принимал участие в допросах, переводил официальные французские бумаги, которые власти намеревались донести до местного населения. Видимо, это всё, как можно теперь судить.

В общем, ничего особенного. Каховский для меня сейчас оказался важен как российский аристократ, добровольно пошедший на сотрудничество с захватчиками земли русской.

Пример прискорбный, но всё-таки не страшный, как мне кажется.

Между тем, ведь были тогда в Смоленской губернии и случаи настоящей, подлинной измены, чреватые реальными и весьма неприятными последствиями; случаи измены, напрямую наносившие урон интересам российской империи.

* * *

А вот об Голынском, члене Верховной комиссии, стоит, думаю, рассказать особо и даже с некоторыми подробностями, хотя личность это была совершенно премерзостная, отвратительная.

Голынский был изменником из изменников и фактически являлся предводителем разбойничьей шайки, за что даже в тюрьме сидел. И это ведь произошло задолго до 1812 года.

Ну, и как началась война, тут-то Голынский и развернулся во всей прелести своих весьма специфических дарований, как предатель, как личность, способная на всё гадкое.

Случай с Голынским – отдельная история, напрямую, однако, связанная с тем, что приключилось потом с подполковником Павлом Ивановичем Энгельгардтом.

В заключение сей краткой главки замечу, что хотя бы с Голынского, учитывая несомненную измену его Государю нашему и Отечеству (и даже многократные измены!), не надо было снимать наказания. Но это личное моё мнение, и не более того. Возможно, всё дело в том, что я, увы, плохой христианин.

Однако добрейший наш государь Александр Благословенный простил ВСЕХ ДО ЕДИНОГО, без исключений. Простил всех, кто запятнал себя сотрудничеством с захватчиками земли русской. Некоторых, правда, Господь прибрал ещё во время следствия. Все же, кто выжил, были, увы, прощены.

Итак, предлагаю читателям настоящей хроники совершенно неизбежный рассказец о помещике Голынском, по коем виселица плакала чрезвычайно сильно, но, к сожалению моему, совершенно безнадёжно. Ничего не поделаешь – у нас был добрый государь, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

И вдогонку делаю ещё одно замечание.

Французы, придя в Смоленск, силами местного населения создали по инициативе своего императора две институции: первая – городской магистрат; вторая – верховная комиссия.

В магистрате, главным образом, было представлено чиновничество и купечество.

Все члены верховной комиссии были дворяне; правда, это были польские дворяне (а их предки, не стоит забывать этого, целые столетия зарились на смоленские земли, страстно желая отхватить их себе), но при этом они ведь были русские подданные, а вернее – бывшие русские подданные.

Одним из таковых как раз и являлся Голынский – фигура, как я думаю, во многих отношениях в высшей степени показательная.

Но попробуем изложить историю Голынского более или менее последовательно, хотя особо стараясь при этом по возможности не углубляться в детали, дабы не усложнять наше повествование.

Итак, вот каков был Голынский – человек, главным делом своей жизни сделавший измену.

Правда, изменником его можно считать лишь в том случае, ежели бы он был подданным императора Александра Павловича.

Судя по всему, Голынский не считал себя вассалом российского царя и неустанно трудился для восстановления королевства польского, полагая себя подданным несуществующего короля польского, но никак не государя Александра Павловича.

Так что сам Голынский, как видно, не смотрел на самого себя как на изменника.

Но ведь он был помещик Могилевской губернии, имевший ещё кой-какую недвижимость в Смоленской губернии, то есть являлся российским подданным.

В общем, сомнений нет: в случае с Голынским измена всё ж таки имела место.