Текст книги "Мастерская человеков"

Автор книги: Ефим Зозуля

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

– Совершенно верно,-перебил Муреля внезапно оживившийся портной Карташевич. – Вы знаете, когда я был на военной службе, мой фельдфебель кричал на отделенного командира, которого заставал за чаепитием в обществе товарища рядового, его же земляка, но не прошедшего "учебной команды". Он так кричал: "Что же ты делаешь? Какой же ты начальник?!. Ты... собачье, а не начальник. С кем чай пьешь?! С подчиненным?! С рядовым! Ты еще поцелуйся с ним! Как же он тебя слушаться будет, свинья необразованная?! Чай пьешь. Кто он тебе – товарищ, может быть? Эх, и начальник же из тебя!"

Латун строго оборвал бывшего солдата:

– Прекратите. Во-первых, я вам не давал слова, а во-вторых, прошу выражаться деликатнее. Вы не в кабаке.

Он был не на шутку рассержен развязностью и грубостью Карташевича и добавил:

– Не понимаю, как такая грубость совмещается у вас с умением делать изящных женщин?!

Капелов был уверен, что портной обидится. Но он и не думал обижаться. Он улыбался как ни в чем не бывало. Чтобы замять эту историю, Капелов подмигнул Мурелю, чтобы он продолжал речь.

– Совершенно верно, – продолжал Мурель. – Это и есть истоки влияния и авторитетности.

Карташевич опять перебил его:

– Простите, еще два слова. Мой фельдфебель старался зря. У отделенных командиров это не всегда получалось. Когда у рядового появлялась колбаса и белый хлеб, начальственность опять забывалась...

Латун сделал недовольное движение губами, и Капелов опасливо взглянул на него: да, этот Мурель всегда как-то уезжает в сторону в своих речах. Что-то он начинает всегда с одного конца и въезжает в другой. Может быть, это интересно – то, что он сказал, но вряд ли это приближает к исполнению заказа. Чтобы дополнить его речь актуальным концом, Капелов взял слово и сказал:

– Во всяком случае, я думаю, что исполнить этот заказ нам будет нетрудно. Правда, его нельзя причислить к наиболее дешевым. Эликсир интеллектуальности придется влить в него в том или ином количестве. Все-таки управлять гостиницей и большим клубом не так просто.

В клубе могут играть очень видные лица и проигрывать крупные суммы, и вообще мало ли кто бывает в клубах и живет в большой гостинице. Управлять этим может человек с большим тактом и умением заставлять себя уважать и считаться с собой. Однако где же этот полковник?

Кнупф сказал:

– Он со вчерашнего вечера в леднике. Надо его оживить и выдать ему его платье.

Минут через пятнадцать в комнату вошел типичный, хмурый, хищный колониальный полковник. На полу от него оставались следы, так как его только что сняли с ледняка. Он сел и полуоткрыл оловянные глаза. Спокойные руки достали табак и трубку. Он нахмурился и начал, если так можно выразиться, молчать. Это молчание вначале было выжидательным, потом тягостным, затем стало напряженным. Постепенно оно переходило в стадии неопределенности, недоумения, равнодушия, презрения, неуважения ко всем и наконец дошло до безнадежности.

Последним ощущением у собравшихся, вызванным этим молчанием, уже была полная подавленность. Все стали двигать ногами, перекладывать на столе руки, открывать и закрывать рты. Но от спокойного, равнодушного, скучливого, никого не уважающего, покрытого какой-то корой лица офицера продолжали исходить токи порабощения. Какую он проявил выдержку в этом отношении! Какой у него чувствовался опыт! Какая тренировка! На лице полковника мелькало такое выражение, как будто он чем-то занят важным, серьезным, а его задерживают мелкие бестолковые служащие. Сотрудники Мастерской Человеков видели все это совершенно отчетливо. Ведь все-таки они уже имели небольшой опыт по созданию людей. Технически полковник проделывал это довольно грубо. Вообще техника всех решающих видов поведения людей чрезвычайно примитивна и понятна.

А все-таки как она действует! Самый умный, широкий, наблюдательный, опытный человек смущается, как мальчик, от легкого окрика какого-нибудь ничтожества, от строгого взгляда, от сдержанного обращения.

И как это ни странно, Латун, сам делавший людей, поддавался влиянию дешевой техники "выдержки". Примитивное, но аптекарски рассчитанное молчание полковника старик начинал принимать за чистую монету превосходства, душевного спокойствия, значительности и таинственности. Так огромный опыт имеет часто и свои отрицательные стороны. Это можно часто наблюдать.

Опытнейших людей часто обманывают самым примитивным образом. А может быть, это тяга к контрастам? Например, крупнейший художник, делающий чудеса красками, способен порой умилиться примитивной детской мазней. А Льву Толстому, например, – и это всем известно, – очень нравились явно плохие рассказы каких-то людей. Вероятно, по этому же закону сложным обжорам и тончайшим гастрономам нравится обыкновенная кислая капуста или какой-нибудь соленый огурец.

– Ну, что же, – тихо сказал Батайль, -будем его исследовать или нет?

– Да, – поддержал Капелов. – Это надо сделать. Ведь, в конце концов, заказ не ждет. Надо измерить его объемы.

Капелов встал и направился к полковнику, чтобы это сделать, но Кнупф находился поближе к нему и успел приступить к этому раньше. Он достал из кармана сантиметр, а Карташевич, как бывший портной, быстро развернул его, взяв у Кнупфа из рук, и повесил себе на шею, как это делают все портные. Кнупф встал за спиной полковника и, ничего не желая этим выразить, легко хлопнул его по плечу.

В этом движении не было ничего обидного. Так хлопают обыкновенно лошадей, когда их продают, собак и даже вещи, о которых идет речь. Просто так, ничего особенного. Но полковник встал, вынул револьвер и, не говоря ни слова, даже не выпустив из левой руки трубки, начал стрелять по очереди во всех присутствующих.

Поднялся неслыханный переполох. Сидящие с левой стороны не стали ждать своего расстрела, а бросились к палачу, схватили его за ноги, опрокинули и обезоружили. Заседание было прервано, так как нужно было починить раненых людей. Больше двух часов ушло на возню по заклеиванию ран и починке всяких поврежденных внутренностей. Причем у некоторых после этих операций значительно изменился характер. .

Кнупф, который был легко ранен и отброшен поднявшейся суматохой в угол комнаты, опираясь на плевательницу, кое-как приподнялся и со стоном произнес:

– Эта сволочь стреляет точно где-нибудь в африканских колониях. Но интересно, какой это дурак дал ему костюм, не осмотрев предварительно карманов?!

Глава шестнадцатая

Латуну полковник весьма неудачно прострелил ухо и зашить его было чрезвычайно трудно. Нужно было новое.

У Капелова был случай выказать старику свою преданность. Он сделал из человеко-теста нечто замечательное по форме и цвету. Операция была искусна. Он прилаживал новое ухо с необыкновенной тщательностью. Несколько раз, осторожно касаясь головы Латуна обеими руками, он поворачивал ее в разные стороны и весьма внятно при этом спрашивал:

– Можете ли вы свободно поворачивать голову? Так хорошо? И так тоже свободно? И так? И так?

Самый нечуткий человек мог бы понять, на что намекает Капелов. Но Латун так и не понял и даже, когда наконец Капелов сказал ему: "Теперь вы могли бы починить и мне голову", то и это никак не подействовало на старика.

– Ладно, – сказал он. – Пусть это сделает Карташевич.

Большей обиды нельзя было придумать. Капелов был ранен полковником в ногу. Он сам извлек пулю и сам вставил себе новую коленную чашечку. Это была мучительная операция. Он страдал сильно и теперь еще не оправился. Операцию Латуну он делал с сильной головной болью, с приступами тошноты. И как все же старался!

Ответ Латуна его поразил. Впрочем, он волновался недолго. Работа и жизнь в этой Мастерской Человеков научила его относиться спокойно ко многому.

Он с головой ушел в работу. Неприятностей было много. В сущности, вся работа состояла почти из одних неприятностей.

Полковника, то есть человека по его образцу, сделали. Даже в двух экземплярах. Один был продан в гостиницу, а другой помещен в леднике в анабиозном состоянии, как резервный образец. В гостинице и карточном клубе вначале были довольны выполненным заказом. Похожий на колониального полковника властный заведующий внушал к себе в нужных размерах уважение, почтение и страх. Он так поглядывал на служащих, что те подчинялись ему беспрекословно. Проигравшиеся игроки в казино уходили довольно спокойно. Высокая фигура с трубкой и оловянными глазами не располагала к лирическим высказываниям разных мыслей и соображений по поводу проигрышей. Игроки-счастливцы тоже были довольны. Их ожидали всевозможные развлечения для того, чтобы они имели возможность не все деньги уносить с собою, а значительную часть их оставлять в этой же гостинице в обмен на удовольствия. Все шло как будто очень хорошо, и хозяин гостиницы обещал заказать еще одного такого заведующего, лишь только он откроет вторую гостиницу.

Но всего через месяц этого заведующего кто-то легко задел, и он вдруг начал стрелять в игроков точно так же, как его прототип на заседании Мастерской Человеков. Скандал получился огромный. Это была сенсация в масштабе всего государства. К величайшему счастью, хозяин гостиницы сбежал, и власти не узнали, что стрелок был искусственным человеком, а то бы добрались до Мастерской. Латун был достаточно напуган этой историей и говорил Капелову, Кнупфу и другим свое излюбленное:

– Мы не боги. Мы ремесленники. Нам дали образец этого англичанина, мы по нему и делали. А откуда мы знаем, что он привык стрелять в колониях в людей, как в собак?! Откуда мы знаем! Мы и сами здорово пострадали от культурных привычек этого гражданина. Мы еле зашили прободенные внутренности и поврежденные члены.

Вообще трудно было ожидать, чтобы продукция такого предприятия, как Мастерская Человеков, существовала безболезненно. Рано или поздно до Мастерской должны были добраться. Пока еще ни с одним заказом благополучно не было.

Рабочий, преданный хозяину, тоже не получился. Делали, переделывали, а все же ничего не выходило. Опять были неприятности. Оказалось, что рабочего, который был бы предан хозяину, чрезвычайно трудно сделать, почти невозможно. Несколько раз в Мастерскую прибегал перекошенный от исступления хозяин и жаловался :

– Это черт знает что такое! В нем нет никакой преданности! Я не знаю, по-настоящему ли он религиозен. Чего я только не делаю с ним, но ничего не выходит. При первом случае он свернет мне шею. Я в этом вполне уверен. Зачем же я платил вам деньги? Такого рабочего я мог бы найти на любой бирже труда. Таковы они все.

– Да, – вмешался Мурель, который присутствовал при одном из таких разговоров. – Раз вы получаете прибавочную стоимость, то очень трудно, чтобы эксплуатируемый был предан вам.

– Что вы мне рассказываете такие новости! – рассердился заказчик. – Я это знаю без вас. Поэтому я и заказывал у вас специально рабочего, религиозного и преданного хозяину, чтобы он чувствовал, что он получает от меня кусок хлеба, чтобы он меня уважал, чтобы он снимал шапку передо мной, чтобы его жена и дети были благодарны мне. Для чего же вы нужны мне были, если вы не можете такого создать? Вы не знаете, какой заказ вам предстоит?! Если б вы мне сделали одного такого, какой мне нужен, то вы были бы обеспечены заказами в несметном количестве. Преданные служащие и рабочие чрезвычайно нужны теперь! Всюду, всюду забастовки, скандалы, непочтительные акты в отношении хозяев, фабрикантов и властей. Дела приходят в упадок. Вечная возня, всякие простои, борьба, всякие неприятности и в результате разорение! Неужели же вы не можете сделать рабочего не бунтаря, рабочего, который был бы предан своему хозяину? Что там такое в нем находится, что вечно в нем бунтует? Пожалуйста, переделайте вы его и пригласите меня. Я хочу присутствовать при том, как вы будете его переделывать.

Латуну пришлось согласиться и на это. Когда переделывали рабочего, хозяин стоял под рукой и шептал, волнуясь, потирая руки и проделывая другие жесты, изобличавшие крайнюю заинтересованность, надежду, жадность и азарт.

– Сделайте ему маленький мозг! Я вас очень прошу! Уберите эти извилины! Пусть он не рассуждает много! Сделайте ему поменьше сердце! Не надо! Пусть он не чувствует так много. Это отвлечет его от работы. Сделайте ему большие ступни. Побольше, побольше. Это нужно. Пусть он крепче стоит и лучше выдерживает тяжести. Сделайте ему крепкую шею и твердый позвоночник. Это тоже нужно. Он должен быть вынослив. Руки тоже пусть будут крепкие. Это нужно. Он должен работать. А то – для чего он мне нужен!

И так далее. Неугомонный хозяин надоел и Латуну, и Капелову, но все-таки заказчик не был доволен.

С писателем, женихом, а теперь мужем девушки-первой заказчицы Мастерской, – тоже было неладно. Он писал какие-то странные вещи. Латун часто выражал опасение, как бы не вышло с ним большой истории.

С религиозным проповедником было совсем плохо.

О нем уже начинали распространяться слухи. Как и можно было ожидать, он становился опасным альфонсом и шантажистом. Ареной своей деятельности он избрал, конечно, высшее общество и даже пытался влиять на государственную политику через жен влиятельных сановников. Методы этих авантюристов одинаковы во всех странах, где они могут иметь применение.

Довольно большое количество мелких заказов, выполненных Мастерской, тоже давало радости мало и еще меньше денег. Заказчики были, как правило, недовольны, и количество врагов Мастерской увеличивалось. Полиция, разумеется, знала об ее существовании и уже начинала не удовлетворяться взятками, которые передавал ей Кнупф. Дело в том, что скандалы становились все громче и приобретали все более болезненный характер.

Например, довольно уважаемый человек, в достаточной мере популярный в городе, заказал себе в Мастерской Человеков друга. В своем заявлении, проникнутом большой искренностью, он писал, что чувствует себя весьма одиноко, несмотря на популярность и уважение, какими он пользуется. Он писал, а затем подтвердил и на словах, что ему очень тяжело жить без дружеской поддержки. Но друга у него не было. Ближайшие его товарищи и многие, именовавшие себя друзьями, искренне огорчались, когда на его долю выпадал успех,

Когда он им рассказывал о своих успехах, по лицам многих из них пробегали тени, знакомые ему тени, которые говорили о том, что им неприятно слушать про его успехи и переживать их. Зато, когда он рассказывал им о своих неуспехах и всяких неприятностях, в глазах их явно светилось удовлетворение. Они выражали ему сочувствие и, несомненно, вполне искренне говорили о том, что не прочь ему помочь. Постепенно он перестал делиться радостями с друзьями. Им было тяжело это! Но всетаки одиночество порой было невыносимо, и, узнав о существовании Мастерской Человеков, он заказал себе Друга.

Увы, искусственный друг оказался не лучше естественных. Делиться с ним своими радостями заказчик не мог, и, будучи мирным, культурным, корректным человеком, он не удержался и устроил в Мастерской скандал:

– Зачем вы открыли вашу подлую лавочку! – кричал он. – Вы плодите мерзавцев и разных гнусов, которых и так достаточно без вас1 Я закажу себе в обыкновенной токарной мастерской манекен, и он будет лучше того барахла, за которое вы взяли с меня такие огромные деньги, заработанные мною честным трудом!

Действительно, он заказал себе в токарной мастерской манекен в человеческий рост и, говорят, беседовал с ним часами, а манекен кивал головой. Бедный человек! У него были столь скромные потребности в обыкновенной дружбе, но и их не смогла удовлетворить Мастерская Человеков.

Исполнение приспособленца для богатого путешественника тоже было неудачно. Путешественник писал, что он недостаточно еще приспособляется.

Что касается певцов и певиц, над которыми работал Батайль, то это дело только еще было в зародыше. Несмотря на нестерпимое хвастовство Батайля, крупные голоса у него еще не выходили, хотя иногда приятные басы и баритоны оглашали его лабораторию. Можно было надеяться, что дело у него все-таки пойдет. Но он вдруг потребовал от Кнупфа, чтобы тот организовал при Мастерской Человеков бюро печати для рекламирования этих певцов и певиц.

– Без этого, – говорил он, – нечего рассчитывать ни на малейший успех. Пусть он поет, как бог, все равно ничего не будет, если в газетах не будут мелькать его портреты, описания его любовных историй, поездок и разных скандалов. В частности, бас не может выдвинуться, если он не широкая натура, не драчун и не скандалист вроде, например, Шаляпина. Надо, чтобы бас побил по меньшей мере с десяток антрепренеров и несчетное количество разных там парикмахеров, гримировщиков и музыкантов, чтобы он стал действительно знаменитым.

Кнупф согласился с Батайлем и принялся организовывать бюро печати. Его энергия не знала пределов. Бывали дни, когда он работал в Мастерской с раннего утра до позднего вечера. В маленькой комнатке, которую он облюбовал себе, нередко можно было наблюдать и ночью огонь. Но нельзя сказать, чтобы дела Мастерской Человеков были хоть в какой-нибудь мере налажены.

Очень неважно обстояло и в отделе Карташевича. Этот требовал для своего отдела самые лучшие материалы. Он браковал самые лучшие сорта мяса и человеко-теста. Он мотивировал свою требовательность тем, что женщины должны быть изящны, красивы и во всяком случае привлекательны.

Латун умолял его быть экономнее.

– Ваша требовательность надоела, – говорил он. – Что вы хотите, в самом деле? Женщина должна быть меньше, уже, тоньше мужчины. Зачем вы делаете эти здоровенные ручищи, эти невероятные плечи, эти бока и толстые ноги? Кому это нужно? Женщина должна быть худенькой и изящной. Ну что это за рука? Из такой руки можно сделать четыре. У вас нет вкуса. У вас нет представления об изяществе! Кто будет любить таких коров, как вы делаете?

– Не беспокойтесь, – отвечал Карташевич. – Я знаю, что делаю. Уж что касается женщин, так вы мне не объясняйте, я это дело понимаю.

Старик повышал голос:

– Я не знаю, что вы понимаете! Я знаю, что вы нас разорите. Нужно, чтобы женщина была женщиной, и больше ничего.

Карташевич не обращал внимания на его слова. Он снисходительно улыбался, как улыбается артист, слушая профана, и все, в том числе и Латун, покорялись спокойствию Карташевича. В самом деле, раз человек так спокоен, значит, он знает, что делает. Вероятно, он сделает таких женщин, на каких будет спрос.

Однако этот портной, бывший солдат и недавний парикмахер, обманул всех. Первое изделие, вышедшее из его отдела, представляло собою нечто несусветное, хотя он утверждал, что это самая модная женщина. Ошибся ли он, недомерил, не высчитал, перепутал, но получилось нечто ужасное. Огромная женщина, с короткой спиной, выпяченным задом, короткими, плоскими, неприятными ногами и тоненькими вертлявыми ручками, которыми она беспрерывно поправляла жалкие локоны на крохотной голове. Выражение лица у нее было плаксивое и наглое. Общее соотношение частей тела вызывало скуку и раздражение.

На женщину вышли посмотреть, кроме Латуна и Капелова, Кнупф, Ориноко, Камилл и Мурель.

Увидя такое большое количество мужчин, она стала кокетливо дергаться, поводить в сторону глазами, загадочно улыбаться и жеманно прогуливаться, покачиваясь и еще более выпячивая неудачный зад.

– Безобразие, – сказал Латун. – Ну что такое? Кому это нужно?

– Да, – подтвердил Кнупф. – Как это его угораздило создать такое существо?

Мурель тихо сказал:

– Да, трудно представить себе, кто ей будет говорить "моя дорогая, маленькая птичка".

Ориноко, большой мастер повторять чужие слова, засмеялся и добавил:

– Ой, ей трудно сказать "голубка моя, радость моя".

– Надо переделать, – решительно сказал кто-то. Нельзя же такую чепуху выпускать.

Но Латун вдруг изменил мнение:

– Вот у вас просто-"переделать". А сколько это будет стоить – вас не касается. Хорошо бы мы выглядели, если слушались вас! "Переделать". Что тут переделывать? Конечно, это не первого сорта женщина. Я видел покрасивее. Но ничего. Как говорится, жить можно. Надо ее выпустить. Какого-нибудь дурака она подцепит. Он ей будет говорить: "птичка" и "голубка" и все, что полагается. Вот посмотрите (Латун подошел к окну). Вот ходят тут разные женщины, разве они лучше?

Напротив Мастерской Человеков по тротуару шли всякие люди, в том числе и женщины.

– Вот на эту, например, посмотрите.

Он указал на короткую толстую некрасивую женщину, с трудом передвигавшуюся на прозаических, неинтересных ногах. Ее бессмысленное лицо было грубо накрашено.

– Ну вот, такой ведь тоже кто-нибудь говорит: "птичка" и "голубка".

Сотрудники Мастерской Человеков подошли к окну. Некоторые грустно улыбнулись.

– Да, вероятно, говорят.

Ориноко издевательски пропел:

– Дорогая птичка моя, надень галоши, ты простудишь свои ножки!..

– Ну вот, – махнул рукой Латун. – И этой будут говорить то же самое. Выпустить заказ! – приказал он.

Заказ выпустили с большим трудом. Заказчик, уходя с этим заказом, уже на лестнице начал скандалить, понадобились солдатские кулаки того же Карташевича, чтобы удалить парочку из переулка.

Не меньший скандал получился и с работой Ориноко. Он достал заказ на нескольких людей, которых он сделал до такой степени безобразными, что их не хотели принять.

Мурель грустно посоветовал:

– Пошлите их в провинцию...

Но и оттуда их прислали обратно. В довершение всего Капелов, выполняя заказ – очень солидный и богатый – на двух честных и уважаемых людей, сделал двух мещан. Как это вышло, он сам не знал, но мещане получились совершенно закоренелые. Ничего с ними нельзя было поделать! Они жили в Мастерской, быстро укрепились, срок для переделки был упущен, и теперь было неизвестно, что с ними делать.

Глава семнадцатая

Примерно в это время, то есть время крайних затруднений Мастерской Человеков, как-то в полдень пришел хорошо одетый гражданин в рыжем костюме, с двумя самопишущими ручками в кармане, с довольно холеным лицом, но все же с печатью работоспособности во всем облике. У него были внимательные глаза, необычайное спокойствие и такое умение якобы равнодушно и неторопливо говорить, что его речам внимали больше и они были во много раз убедительнее, чем если бы они произносились в самом бешеном темпе и с самой огненной страстью. У него были свои интонации, которые сообщали певучесть фразам и как бы говорили: "Странно, как вы этого сами не понимаете, непонятно, как вы сами не догадались".

Фамилия его была Кумбецкий. Это был большой практик, человек, сведущий по всем вопросам, причем по каждому вопросу знал столько подробностей, и самых свежих, что невольное уважение окружающих, как правило, сопровождало концы его речей в тех случаях, когда начала встречались с недоверием. Эти мелочи, изобличавшие в нем глубокое знание предмета, делали реальной самую отвлеченную идею. Они приближали смутную мысль к реальному осуществлению. Он много ездил по Европе, но работал и в Москве. Был не то торговым агентом, не то специалистом сразу пo многим отраслям. Но, так или иначе, в своих советах и сведениях, которые он щедро расточал, он не проявлял корыстной заинтересованности. Он был прирожденный любитель деловой и всяческой целесообразности.

Войдя в Мастерскую, он наткнулся на двух людей, которые сидели в приемной за маленьким столиком и Один из них печально рассказывал другому:

– Понимаете, это очень-очень печально. Я сделал двух мещан, не знаю, как быть с ними, и боюсь сознаться Латуну. Он в достаточной мере угнетен нашими неурядицами, и о переделках, связанных, конечно, с большой тратой материалов, он и слушать не захочет. А что мне с ними делать? Вот я сделал вас вместо жениха для девушки, и, откровенно говоря, вы единственный, из-за которого пока не было неприятностей. Со всеми остальными были. Вы живете в городе, меня мало отягощаете. Те деньги, которые мы платим вам за участие в заседаниях, помощь в работе и консультацию, невелики и не вызывают разговоров. Требования у вас небольшие. Вид у вас приличный, скромный. Словом, с вами как-то получилось ладно. А ведь могли быть крупные неприятности!.. Ведь я для вас не пожалел эликсира интеллектуальности... Счастье, что Латун не знает вашего происхождения. Кстати. Заклинаю вас. Берегите свято тайну. Но что мне делать с двумя мещанами? Заказ был на двух нормальных, порядочных людей, причем заказ это внутренний, для экспедиции. Но пока их никто не берет, и меня уже начинают упрекать за них. В самом деле, получились самые обыкновенные, гнусные, тухлые мещане. Что мне с ними делать? Они живут там наверху в комнатке, едят, пьют, чувствуют себя прекрасно, круглеют, один даже отращивает себе животик – очевидно, у него от обжорства неправильный обмен веществ. Они поют какие-то дешевые песенки, спрашивают меня про какие-то идиотские романсы. Удивительно, как все дешевое, обывательское, мещанское мгновенно доходит до них. Если на другом конце города идет пошлая пьеса, они узнают о ней мгновенно. Как они чутки к этому! Как выдержаны их мещанские вкусы! Они убедили Камилла достать им граммофон, а Батайль им достал какие-то пошлейшие романсы, которым он, кстати, обучает своих певцов.

Это говорил Капелов, а слушателем был Мурель, который регулярно навещал его.

– Что делать? – спросил Капелов.

– Ничего, – тихо ответил Мурель. – Переделывать их не надо. Спрос на них всегда будет. Поживут немного, а потом вы их сплавите. Мещан все ругают, но спрос на них велик. Они будут в цене еще долго, очень долго...

Мурель собирался, видимо, продолжать, но вошедшему Кумбецкому уже неловко было слушать беседу, и он, извинившись, спросил о том, кто хозяин Мастерской Человеков – Латун, кажется? Так вот, где он и нельзя ли с ним поговорить.

Капелов сказал, что Латуна сейчас нет и что поговорить можно с ним, Капеловым.

– А где Латун? – очень спокойно, по-домашнему, совершенно как свой человек, спросил Кумбецкий. – Не в комитете ли он по делам открытий и изобретений? Хотя я там был недавно, а его я не видел. Кстати, как у вас дело обстоит с патентом: вы уже получили его?

Капелов видел Кумбецкого впервые, но у того был такой спокойный и знающий вид и такой тон своего, близкого Латуну, человека, что Капелов сказал:

– Да, возможно, что Латун в комитете. Пустое занятие ходить туда. Совершенно бесцельное.

– Ну, конечно, – снисходительно сказал Кумбецкий. – Явная потеря времени. Кто там сидит? Ничтожество! Они все еще возятся с этими мешками по перевариванию пищи, причем вряд ли что-либо выйдет из этого.

– Да, – согласился Капелов, разглядывая Кумбецкого, – конечно, трудно сказать что-либо о судьбе этих мешков для переваривания пищи, но, так или иначе, безобразия, царящие в комитете по делам открытий и изобретений, нестерпимы. Патента у нас нет и, по-моему, его никогда не будет.

Кумбецкий сделал гримасу подчеркнутого равнодушия и пропел:

– Я не знаю, нужен ли вам вообще патент? Какой смысл в нем?

– Как так не нужен патент? Да ведь мы же не можем развернуть как следует деятельности!

– Деятельности, – иронически повторил Кумбецкий. – Какая у вас тут может быть деятельность? Кому нужны ваши люди? Подумаешь... Вы делаете разное барахло, которого и так в достаточном количестве в любом доме и в любом учреждении. Вы совсем не на том пути, на каком вам следует быть. Великое открытие растрачивается совершенно зря.

– Как так зря? Что вы говорите?

Такова уж была особенность Кумбецкого. Он с первой же встречи становился своим человеком, и с ним говорили и советовались всерьез, как будто делали общее дело.

– Ну, конечно, – спокойно и тоном совершенно незаинтересованным продолжал Кумбецкий. – Кого вы делаете? Кому это нужно? Так всегда бывает в странах капитализма: самые великие открытия обращаются на служение чепухе. Раз вы умеете выполнять людей на заказ, так поставьте дело как следует быть. Поезжайте, например, в СССР, там вы сможете получить заказы на настоящих людей. Там нужны новые люди. Это – действительное дело. Там вы сможете развернуться, делать действительно кого надо. А скажите, пожалуйста, ваше открытие совершенно? Вы действительно умеете делать людей точно по заказу?

Для Кумбецкого такой вопрос был нетипичен. Ему легче было отвечать на вопросы, чем ставить их. Но, повидимому, это дело интересовало его, и он изменил себе. Его действительно интересовала Мастерская Человеков, и он задавал наивные вопросы.

Так во всем мире и умные и глупые люди Одинаково наивно спрашивают в магазинах или ресторанах:

– А это хороший товар? Это свежее блюдо?

Как будто приказчик или официант могут хаять тот товар, которым они торгуют.

Капелов воспользовался паузой, последовавшей после вопроса, и, еще неясно понимая, но чувствуя, что этому посетителю предстоит крупная роль в жизни Мастерской, сказал уверенно:

– О, вы в этом можете не сомневаться. Латун, который выглядит столь обыкновенно, – величайший человек ни земле. Он сам не знает, какое открытие он сделал.

Капелов чуть было не сказал: "Мы не боги, мы ремесленники", но инстинктом почувствовал, что в данном случае этого нельзя говорить.

– О, – продолжал он, – тайна Мастерской Человеков велика, и этот человек владеет ею с дьявольским совершенством. Даже мы, жалкие подмастерья Латуна, делаем людей безошибочно на любой заказ, изготовляем любые качества, характеры, внешности кого и как угодно. Что же сказать о нем! Если б я не убедился в строгой научности этого дела, я бы думал, что он колдун.

– Да? – спросил Кумбецкий. – Ну что ж, если это так, то тем более вам нужно ехать в СССР. Зайдите какнибудь ко мне, когда вы будете в Берлине. Я покажу вам кучу советских газет и журналов, вы своими глазами прочтете, что один из главных вопросов в Советской России – это создание нового человека. В самом деле, для чего идет вся великая борьба за коммунизм? Что такое коммунизм, как не мечта о новом человеке на новой земле? Ведь в этом все дело. А если вы можете делать новых людей без, так сказать, особенных затрат, так что может быть прекраснее?! Что вы тут прозябаете, делаете каких-то дураков для гнилой буржуазии? Кого вы до сих пор сделали? Сделали вы хоть одного путного человека?

Капелов почувствовал укол: посетитель позволял себе как будто уж слишком много – ни одного путного человека, это уже слишком. Вот, например, сидит Мурель. Разве он не настоящий человек? Так давать разоряться случайному посетителю Мастерской вряд ли стоит. Надо ему дать отпор.

Капелов открыл было рот, чтобы ответить на дерзость дерзостью, но, взглянув на Муреля, сдержался. Мурель мимикой напоминал ему о тайне. Это было как раз вовремя. Капелов мог бы проболтаться. Кроме того, взглянув на Муреля, он почувствовал упадок. Мурель был так желт, мал, сух и жалок, что фигурировать в качестве доказательства путной продукции Мастерской он тоже вряд ли мог бы.