Текст книги "Русское"
Автор книги: Эдвард Резерфорд
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)
А потом на пороге храма показалась высокая фигура митрополита. Он посмотрел на ясное небо и опустился на колени. Со своего места Иванушка мог различить, что грек плачет.
– Нам ниспослано чудо, – гулко, подобно церковному колоколу, прозвучал голос митрополита. – Возблагодарим Господа!
А когда толпа загудела и закрестилась, те, кто стоял ближе к нему, услышали, как он произнес:
– Да простит Господь мое неверие.
Ведь когда открыли гроб, оттуда разлилось дивное благоухание, которое Господь дарует только своим святым.
Спустя несколько мгновений в храм внесли мощи Глеба. Они были заключены в каменный саркофаг, а поскольку саркофаг этот был слишком тяжел, чтобы доставить его в церковь на руках, собравшиеся, следуя древнему обычаю земли Русской, повлекли его на санях-волокуше.
И снова, на глазах у Иванушки, Господь ниспослал знак: когда люди, тащившие волокушу, достигли храмового порога, сани застряли. Они толкали и толкали, на помощь даже пришла толпа, но саркофаг не трогался.
Тогда митрополит наставил паству: «С молитвою взывайте: „Кирие элейсон!“». И Иванушка вместе со всеми собравшимися повторил: «Господи, помилуй». И снова: «Господи, помилуй». И тогда сани легко сдвинулись с места.
Когда сани подались, Иванушка ощутил, что дрожит всем телом, а волосы его стали дыбом. Он бросил взгляд на свою семью и увидел, что потрясен даже Святополк.
Ибо по ниспосланным знамениям, засвидетельствованным в летописях, люди земли Русской отныне поняли, что Борис и Глеб – истинные святые.
И именно в это мгновение Иванушка узрел отца Луку.
Старый инок пребывал в храме, но на миг вышел на воздух. Иванушка тотчас же узнал его, но с трудом мог поверить, что это он.
Ибо за те четыре года, что прошли с его паломничества в Киево-Печерский монастырь, духовник его отца окончательно одряхлел и ослаб. Он словно усох. Теперь он медленно передвигался с костылем, приволакивая ногу. А глаза, прежде слезящиеся, теперь, невидящие, были беспомощно устремлены в пространство. Он напоминал маленького бурого кузнечика или сверчка: выполз откуда-то на солнце, ничего не видит и вот-вот неминуемо погибнет, когда на него наступят.
Он бросил взгляд на своих родных и заметил, что Игорь почтительно поклонился. Но отец Лука ничего не видел. Иванушка невольно уставился на него. И вызванный чудом восторг внезапно рассеялся.
Так вот к чему ведет житье-бытье монастырское, вспомнил он с ужасом.
Иванушке казалось, хотя он и не был в этом до конца уверен, что все это происходит в лесах возле сельца Русское.
По крайней мере, вспоминая впоследствии этот сон, он был уверен, что все это случилось в Русском.
Было это к вечеру. Тени делались все длиннее, но небо было ярко-голубое, а значит, дело было летом. Он ехал верхом по тропинке, может быть ведущей на восток, хотя точно он не знал. Деревья, по большей части дубы и березы, словно переговаривались между собой в дрожащем, трепещущем солнечном свете, когда он проезжал мимо. Конь у него был вороной.
Он что-то искал, но сам не знал что.
Вскоре справа он заметил омут. Повернув коня, чтобы получше разглядеть водную гладь, он различил бледное мерцание на ее поверхности и одновременно словно бы расслышал слабый крик, донесшийся из-под воды, – то ли стон, то ли смех. Сообразив, что это обитательница омута, русалка, он пришпорил коня и поспешно поскакал прочь. В лесу сделалось темнее.
Дальше во сне его наступило утро, он по-прежнему ехал по лесу, только почему-то уже на сером коне. Тропа вывела его на поляну с несколькими сбившимися в стайку березами, а на дальнем конце поляны виднелось распутье. На распутье стоял какой-то человек маленького роста, в буром одеянии; он показался Иванушке знакомым. Он медленно подъехал поближе.
Это был отец Лука. Глаза у него теперь были ясные. Несомненно, теперь к нему вернулось зрение. Иванушка почтительно поклонился ему.
– Какую дорогу избрать мне, отче? – спросил он.
– Можешь избрать любую из трех, – тихо промолвил старец. – Налево пойдешь – тело спасешь, а душу погубишь.
– А если направо пойти?
– Направо пойдешь – душу спасешь, а тело погубишь.
– А если прямо?
– Прямо только дураки ходят, – ответствовал инок.
Его ответ показался Иванушке не более утешительным, чем прежние, но, подумав, он решил, что у него нет другого выбора.
– Все меня зовут Иванушкой-дурачком, – сказал он, – стало быть, дорога эта как раз по мне.
– Как пожелаешь, – промолвил старец и с этими словами исчез.
Потому-то Иванушка и поехал дальше, сам не зная куда. Ему послышался резкий, пронзительный колокольный звон, долетавший откуда-то с небес, а серый конь его без всякой причины обернулся чалым.
Вот какой сон привиделся Иванушке в ночь накануне отъезда.
Утро еще не сменилось днем, когда две ладьи, одна нагруженная товарами, другая – перевозящая нескольких путешественников, безмолвно заскользили по огромной, бледной, колеблющейся речной глади. Над ними раскинулось чистое, омытое дождем, голубое небо; справа поднимались высокие песчаные берега, на которых кое-где пасся скот. Иванушка заметил, что желтый берег поблизости сплошь источен норками, вокруг которых стремительно носились мелкие птички. Вдали, на левом берегу, простиралась светло-зеленая равнина, поросшая деревьями.
Его хорошо снарядили в дорогу. На поясе у него висел надежно прикрепленный кошель с серебряными гривнами, который дал ему отец. «Уходя в монастырь, ты получил свою часть наследства задолго до меня», – сухо заметил Святополк, когда Иванушка тронулся в путь.
А теперь великая река Днепр несла его на юг, где должна была решиться его судьба.
Они плыли все утро, приближался полдень, и Иванушка как раз собирался закрыть глаза и вздремнуть, как вдруг его пробудил от дремоты громкий крик, донесшийся от передней лодки: «Половцы!»
Его попутчики в изумлении подались вперед, но сомнений в том не было: судя по смуглым тюркским лицам, в ладье, которая отошла от берега им наперерез, сидели половцы.
У Иванушки и его попутчиков были все основания удивляться. Славяне думали, что в это время года половцы отдыхают в своих степных станах, вдали от днепровских берегов. Кроме того, никто и не слыхивал, чтобы они нападали на воде. Обыкновенно они предпочитали подстерегать караваны далеко на юге, у речных порогов, когда приходилось переносить ладьи в обход быстрин.
– Они посадили на весла полоненных и заставили вывезти их на реку, – пробормотал кто-то, и Иванушка заметил, что гребцами у половцев и вправду были несчастные славянские крестьяне. На глазах у него один из половцев выхватил длинный, изогнутый лук, над водой пронеслась стрела, и один из тех, кто сидел в ладье с грузом, обмяк и свалился за борт.
– Сзади! – разнесся над водой громкий окрик, и, обернувшись, он увидел другую ладью, стремительно двинувшуюся им наперерез против течения.
– Ничего не поделаешь, придется нам прорываться к левому берегу, – крикнул старший ладейщик.
Однако до левого берега было слишком далеко. Иванушке в этот миг показалось, будто он почти на горизонте, за широко раскинувшейся голубой водной гладью. Покрякивая от усилий, гребцы налегли на весла, и ладья быстро заскользила наперекор водному потоку.
Обернувшись, Иванушка увидел, что ладью с грузом уже захватили половцы, и понадеялся, что они этим удовлетворятся, однако спустя несколько мгновений заметил, что второй половецкий челн бросился за ними в погоню.
– Впереди маленькая речка, она впадает в Днепр вон там! – выкрикнул старший ладейщик. – И крепость маленькая в нескольких верстах по течению, пойдем к ней!
И тут Иванушка понял, что шепчет молитву. Ибо хорошо знал, что это за крепость.
Странно было вернуться в Русское. Жидовина в тот день на месте не оказалось, но их встретили пятеро ратников. Половцы прекратили погоню вскоре после того, как они вышли из Днепра, но путешественники решили переждать два дня в крепости, прежде чем снова искушать судьбу.
Он послонялся по крепости, побывал в деревне и побродил по тихим лесным тропкам, ощущая странный душевный покой. Он дошел даже до окраины степи и долго глядел на древний курган, по-прежнему возвышающийся над морем ковыля.
На третий день они снова тронулись в путь.
Но Иванушка с ними не отправился.
Он и сам не знал почему. Он сказал себе, что Провидение ниспослало ему отсрочку. «Я могу задержаться здесь, обдумать свою жизнь и приготовиться к странствию», – размышлял он. Все решения он уже принял и уже начал свое путешествие к избранной цели, но об этом как-то постарался забыть. Весь третий день он бродил по берегу реки.
На четвертый день его охватили усталость и апатия, и он заснул.
А на следующий день столкнулся со смердом Щеком. Тот похудел за прошедшее время, но тепло поприветствовал Иванушку. Когда Иванушка спросил у него, выплатил ли он свои долги, он застенчиво улыбнулся.
– И да и нет, – сказал он. – Я теперь закуп.
Доля закупов была незавидной. Закупом объявлял себя тот, кто не мог выплатить долги и шел отрабатывать их к своим заимодавцам, фактически на положении раба, пока не возвращал все задолженности. Однако, поскольку за это время на долг набегали проценты, несчастным редко удавалось освободиться.
– Я уговорил княжеского тиуна скупить все мои долги, – пояснил он, – и теперь пашу землю на князя.
– А когда снова получишь свободу? – спросил Иванушка.
Щек горько улыбнулся.
– Через тридцать лет, – промолвил он. – А ты, боярский сын, что поделываешь? – осведомился он.
Иванушка объяснил, что отправляется в далекое странствие, в Грецию, в Константинополь, и там уйдет в монастырь.
Щек внимательно выслушал его и с многозначительным видом кивнул.
– Выходит, ты тоже никогда не освободишься, – заметил он, – совсем как я.
Иванушка уставился на смерда. Ему не приходило в голову, как похожи их судьбы. «Наверное, он прав, – подумал Иванушка. – Я тоже пленник судьбы». Тут он достал из кошеля серебряную гривну и отдал Щеку. А потом пошел дальше, гадая, не надо ли было дать ему еще. «Но мне самому понадобятся деньги, – решил он, – чтобы добраться до Греции».
День спустя он пешком ушел из Русского в сторону Днепра.
Расставшись с Иванушкой, Щек-закуп вышел из сельца и двинулся в степь.
Хотя после строительства маленькой крепости значимость деревушки Русское по сравнению с прошлыми временами чуть-чуть возросла, но то было по-прежнему крохотное, заброшенное местечко. Примерно в трех верстах к югу находилось имение князя, на востоке – степь, а к северу, на протяжении почти двадцати с лишним верст, – вообще ничего, и долго еще не случалось путнику повстречать похожее сельцо с похожей же крепостью.
Щек шагал по степи в довольно бодром расположении духа. С тех пор как он закабалился в закупы, ему приходилось несладко. Княжеский тиун гонял его в хвост и в гриву. Жена, стыдясь его зависимого состояния, непрестанно ворчала и хмурилась. Однако этот неожиданный дар боярского сына был немалой удачей. Для смерда вроде Щека серебряная гривна равнялась трем месяцам барщины.
По тропинке он двинулся вглубь лесной чащи, до полян, где женщины собирали грибы. Он пробирался все дальше и дальше, мимо омута, где, по словам сельчан, обитают русалки. Вскоре он наткнулся на распутье. Он знал, что, если пойти направо, на юг, дорога выведет к княжескому имению. Если держать путь налево, на север, то придется пройти мимо места, где однажды какого-то крестьянина запорол клыками вепрь, и потому местные считали это направление несчастливым и редко ходили в эту сторону.
Однако смерд, повинуясь внезапному порыву, решил пойти именно туда. «Иванушка мне счастье принес, – подумал он, – мне сегодня бояться нечего».
Несколько севернее деревеньки Русское река делала большой изгиб вокруг низкого, поросшего густым лесом холма. Именно здесь вепрь и погубил крестьянина. Основание холма окружал непроходимый подлесок, по большей части ежевика и терновник. Место это ничем не манило, и он не остановился бы там, если бы не заметил шагах в ста большую лису, бесшумно прошмыгнувшую в густой кустарник.
«Нет ли у нее там норы?» – подумал Щек, ведь лисий мех высоко ценился. Как можно тише, изрядно исцарапавшись, он начал пробираться сквозь подлесок вверх по холму. А спустя несколько минут, почти забыв о лисе, уже улыбался в восторге, сам не веря своему счастью.
А удача его заключалась в том, что холм этот, густо поросший дубом и сосной, холм, где не ступала ничья нога, оказался истинной сокровищницей. На нем в изобилии гнездились дикие пчелы. Он ощущал густой, сладкий аромат, источаемый пчелиными гнездами, скрывающимися в дуплах деревьев. Обойдя холм, он насчитал на деревьях не менее двадцати бортей и громко рассмеялся.
– Ай да Иванушка, ну и удача мне привалила! – воскликнул он.
Он решил никому ничего не говорить о своей находке, ибо уже обдумывал, как ею воспользуется. «Может быть, я когда-нибудь и выкуплюсь из кабалы», – размышлял он.
1075
Немногие люди на Руси почитались в 1075 году счастливее боярина Игоря.
Его повелитель, князь переяславльский Всеволод, осыпал его дарами. Никто не удостаивался большей чести в княжеской дружине.
Теперь виднейших бояр ценили высоко: если прежде вира за их жизнь составляла сорок гривен, то отныне она равнялась восьмидесяти. Даже оскорбить их обходилось вчетверо больше, чем полагалось платить за жизнь смерда.
Игорь у князя был в большой чести. Более того, год тому назад князь переяславльский пожаловал своему любимому дружиннику за верную службу поместье – обширные земли на юго-восточной границе своего княжества, включая маленькую деревушку Русское.
Эти земли, щедро раздаваемые в дар, стали новым способом вознаграждения верных слуг. Земли было много, да и для казны было выгоднее отдавать в награду дальний надел, а не золото, и так постепенно бояре и знатные дружинники становились помещиками.
Счастье сопутствовало боярину Игорю. Но кто же знал, что холодный и необщительный, вечно о чем-то хлопочущий боярин на деле таит в душе грусть и скорбь. Увидев Игоря и его седеющую жену вместе, посторонний человек решил бы, что супруги – люди тихие и немногословные. Но немногословие их было вынужденным: никто не хотел оплошно обронить нечаянное слово, от которого обоих бы вновь захлестнуло горе.
Борис погиб. Он был убит в стычке с кочевниками на краю степи зимой. По обычаю, его тело привезли домой на санях.
Игорь никогда бы не мог забыть тот день. Шел снег; и когда сани поднимались вверх по склону холма к городским воротам, ветер словно мягкими ладонями шлепал его по лицу, залепляя снегом глаза, так что по временам он не мог разглядеть ничего вокруг. После смерти Бориса он подолгу молился и искал утешения у своего духовника отца Луки.
Однако утрата Бориса была раной, которая рано или поздно затянется.
А утрата Иванушки была раной незаживающей.
Где он? Спустя месяц после того, как сын отправился в Константинополь, они узнали от Жидовина Хазара, что Иванушку видели в Русском. Но куда он пропал потом? Русские купцы, что вели дела в Константинополе, его там не встречали. Целый год длилась мучительная неизвестность; затем до них стали доходить слухи, что его-де видели в Киеве, что кто-то встречал его в Смоленске, Чернигове, даже в далеком Новгороде. Видели, как он играет в кости, как пьет, как просит милостыню. Впрочем, слухи эти были редкие и ни одному из них нельзя было верить.
А от Иванушки три года не получали родители никаких известий и не знали, жив ли он.
– Он ищет свою судьбу, – решила его мать, когда до них дошел слух, будто его видели в Киеве.
– Ему стыдно возвращаться, – с грустью заключил Игорь.
– Пусть так, – заметил Святополк, – но если он творит такие бесчинства, то, выходит, никого из нас не любит.
А когда к исходу третьего года Иванушка по-прежнему не послал ни единой весточки, даже его мать стала думать, что Иванушка ее позабыл.
На пристани толпилось множество народа. Выше полоса сухой земли ложилась неопрятным косым шрамом. Неяркое солнце еле светило над земляными валами Переяславля – то грязно-бурыми, то поросшими чахлой осенней травой. Лето прошло, началось время увядания и тоски. Широкая река угрюмо текла под свинцово-серым небом – скучная, как однообразное затихающее эхо. От пристани вот-вот должна была отчалить крепкая ладья, и никому не было бы до того никакого дела, но общее внимание привлек некий юноша.
Облик его был весьма странный. С ног до головы юноша был в грязи, одет худо. Земляного цвета плащ и крестьянские лапти, казалось, вот-вот развалятся.
Он сидел, унылый и беспомощный, на маленьком бочонке в дальнем конце пристани, а хозяин ладьи кричал ему:
– Ну что, идешь или нет?
Юноша словно бы кивнул в ответ.
– Ну так, чур тебя забери, садись быстрей!
Юноша снова покивал, но не тронулся с места.
– Да отчаливаем мы, дурак! – в ярости вскричал хозяин ладьи. – Хочешь увидеть Царьград или сдохнешь здесь, в Переяславле?
В очередной раз не получив ответа, корабельщик уже попросту возопил:
– Ты же мне за провоз должен! Я бы кого другого взял за деньги, а теперь мне убыток! А ну плати!
Какое-то мгновение казалось, что юноша действительно поднимется, но он не пошевелился. Корабельщик с бранью отдал приказ, и одномачтовая ладья с рядом скамей-банок для гребцов вышла на широкую, медлительную реку и взяла курс на юг.
А Иванушка по-прежнему не двигался с места.
Долгими были его странствия. За первый год он несколько раз решал отправиться на юг. По крайней мере, находил купцов, соглашавшихся взять его с собой, и даже осматривал их суда. Но всякий раз какая-то невидимая сила не позволяла ему совершить последний шаг. Словно какая-то подспудная сила не отпускала Иванушку, не давала оторваться от родных краев и отплыть по великой реке навстречу богоугодной жизни. Иногда он ощущал ее почти как некое громадное существо, приобнявшее его за плечи и тянущее назад, домой.
Начав проедать подаренные отцом деньги, он пристрастился к игре в кости и в бабки.
«Если я выиграю, – размышлял он, – значит Господь хочет, чтобы я ушел в монастырь. А коли проиграю все деньги, данные мне на дорогу, значит нет на то Его воли, чтобы я сделался монахом». Эти доводы представлялись ему разумными, и он быстро проиграл все, что у него было.
И не то чтобы Иванушка сознательно отвратился от Бога, а скорее, хотелось ему окольными, хитрыми путями приблизиться к Господу, притом не утруждая себя ничем. Но мало-помалу все глубже проваливался он в душевное бесчувствие, прерываемое лишь тяжелыми запоями, и случались они все чаще и чаще. Он бродил из одного города в другой, не в силах отправиться на юг или вернуться домой. На второй год начал воровать.
Воровал он всегда понемногу и, как ни странно, даже сумел убедить себя, что не совершает ничего дурного. «В конце концов, – уверял он себя, – если я украду у богача, от него не убудет. А потом, разве Господь наш не позволил апостолам срывать колосья на поле?» Часто, перед тем как украсть что-нибудь, он взвинчивал себя, да так, что в конце концов себя почитал едва не праведником, а тех, кого собирался обокрасть, клеймил и презирал. Он убеждал себя, что он – человек Божий, тогда как те, кого он обворовывает, – недостойные сребролюбцы, которых надобно примерно наказать. А украв и купив на ворованные деньги еду и вино, целыми днями бродил по деревням полуголодный и вполпьяна, хмельную свою радость путая с благодатью.
Зимы выдались очень суровые. Ему не помогало даже воровство, нельзя было прожить под открытым небом. Он бродил по церквям и монастырям, переходя из одного в другой, клянча милостыню. Несколько раз чуть было не замерз.
А один раз он увидел отца. Однажды весенним днем он слонялся по лесу в окрестностях Чернигова, как вдруг услышал приближающийся топот копыт, и мимо него пронеслась пышная кавалькада.
Пока вереница знатных людей со слугами скакала мимо, Иванушка спрятался за дубом. Среди всадников он различил молодого князя Владимира, а рядом с ним – своего отца и брата Святополка. На запястье у Игоря сидел сокол. На боярине была соболья шапка, он холодно слушал, как молодой князь со смехом рассказывает ему какую-то историю.
К великому удивлению Иванушки, его охватил страх, словно какого-нибудь ничтожного смерда; более того – им овладел стыд. «Господи, – взмолился он, – сделай так, чтобы они меня не приметили!» Ибо разве не стал он ныне изгоем, отверженным, изгнанником из этого блистательного мира, разве мучительный голод, терзающий его, и грязные лохмотья, прикрывающие его тело, не свидетельствуют о том в полной мере? Мысль о том, какой стыд, какое отвращение испытали бы они, попадись он им на глаза, показалась ему невыносимой. Какие же они высокие, какие безжалостные, какие величественные и внушающие благоговейный трепет самим своим величием! «Этот мир закрыт для меня навеки», – подумал он.
Однако не мог отвести от них глаз.
А когда всадники уже почти проскакали мимо, он заметил еще что-то и громко ахнул, ибо замыкали эту череду охотников две молодые женщины: одна – во цвете лет, другая – совсем еще девочка.
Обе они были облачены в роскошные одеяния. Обе они хорошо, с непринужденным изяществом держались в седле. Обе были белокурые и голубоглазые и превосходили красотой всех женщин, каких случалось ему видеть доселе. И внезапно ему, притаившемуся за деревом, показалось, будто не княжеский двор проскакал перед ним, а предстало видение самого Царствия Небесного. «Они подобны ангелам», – прошептал он, гадая, откуда родом красавицы.
Спустя несколько мгновений все исчезло, конский топот, говор и смех затихли вдали. Однако образ прекрасных девиц запечатлелся в его памяти, месяц за месяцем преследуя его, точно призрак, и напоминая о том, что он теперь не более чем тварь лесная, хоронящаяся от людей.
Этой весной, оказавшись волею случая поблизости от Русского, Иванушка сделал последнюю попытку исцелиться. «Я не могу так больше, – решил он, – я должен либо покончить со всем этим, либо уйти в монастырь». Помышление о смерти испугало его. «А ни один монашеский устав, – подумал он, – не может быть хуже той жизни, что я веду сейчас».
Оставалось лишь одно препятствие. У него больше не было денег.
Теплым весенним утром Жидовин выглянул из склада в Русском и заметил поблизости оборванного нищего, болтающегося без дела. В Русском в тот день царила почти полная тишина. Маленькая крепость, в тот день никем не охраняемая, почти опустела.
Хазар тотчас же узнал нищего, но в силу природной осторожности не подал вида, а странник, двигаясь несколько неловко и неуклюже, подошел к нему только около полудня.
– Знаешь, кто я?
Он говорил тихим голосом, но Жидовин различил в его тоне какую-то отрывистость и даже презрение.
– Да, Иван Игоревич.
Хазар не шевельнулся и не делал никаких жестов.
Иванушка медлительно кивнул, словно припоминая что-то давно ушедшее:
– Ты когда-то меня спас.
Жидовин не ответил.
– Можешь меня накормить?
– Конечно, – улыбнулся Жидовин, – пойдем в дом.
Он стал гадать, как бы ему задержать юношу у себя. Если бы он сам попытался схватить его, то Иванушка мог бы и вырваться, однако ближе к вечеру на склад должны были вернуться двое из его людей. С их помощью он мог бы связать Иванушку, а потом по реке отправить его к родителям в Переяславль. Оставив Иванушку на складе, он отправился на задний двор, за которым располагалось его жилище, и через несколько минут возвратился со жбаном кваса и деревянным блюдом просяных пирожков.
Но Иванушка уже исчез.
Глупо со стороны Хазара было забыть, что Иванушка знает, где тот прячет деньги. Украл он немного, но ему хватило бы на плавание вниз по реке даже до Константинополя. «По крайней мере, я увижу этот город», – подумал он.
Он сожалел о том, что украл у Жидовина, пусть и на доброе дело. «Но в действительности это не воровство, – уверял он себя, – ведь отец ему все вернет. Думаю, отец даже обрадуется, узнав, что я наконец убрался отсюда подобру-поздорову». Ведь, пробираясь по лесам, Иванушка ни минуты не сомневался в том, что наконец отправится именно в греческий монастырь.
А Жидовин тем временем проклинал себя за опрометчивость и гадал, что сказать родителям Иванушки. Как следует обдумав это происшествие, он решил не говорить ничего, ведь, что бы он им ни сказал, все причинит боль.
А теперь, сидя в одиночестве на пристани, Иванушка ничего не выражающим взглядом уставился на воду. Он знал, что, не отправившись в плавание, упустил свой последний шанс попасть в Царьград до зимы.
А он так хотел уплыть. По крайней мере, ему так казалось. Однако летом на него обрушилось новое ужасное несчастье: он совершенно утратил волю.
В последнее время он часто ловил себя на том, что не в силах ничего делать, лишь сидел, часами глядя в пространство. А когда переходил из одного городка в другой, из одной деревни в другую, то брел точно во сне.
Он потратил больше половины украденного серебра. Более того, этим утром он обнаружил, что у него осталось всего восемь серебряных гривен – ровно столько, чтобы заплатить за плавание до Царьграда. И кое-как дотащился сегодня до пристани, твердо намереваясь отправиться по реке в Грецию. Но, к своему собственному отчаянию, понял, что не в силах даже сдвинуться с места.
«А теперь все кончено», – думал он. Ему казалось, что теперь у него, жалкого, презренного неудачника, не осталось никаких шансов. «Войду в реку и утоплюсь», – решил он.
Именно в эту минуту позади раздался какой-то шум; взгомонились рабы-холопы, предназначенные для продажи, что сидели рядком на земле и ожидали, когда их уведут на рынок. Иванушка равнодушно поднял глаза. Один из холопов, казалось, был чем-то взволнован. Иванушка пожал плечами и снова уставился на воду.
– Иван! Иван Игоревич!
Он обернулся.
Щек уже давно не отрываясь глядел на него. Теперь он убедился, кто перед ним. Он так разволновался, что даже забыл, что руки у него связаны. Это был боярский сын. Тот самый, кого прозвали Иванушкой-дурачком.
– Иван Игоревич! – снова позвал он.
И тут этот странный юноша словно бы узнал его, хотя и вспомнил лишь смутно.
Щеку грозила тьма-тьмущая бед. Его должны были продать в рабство. Еще того хуже, один из пленников только что шепотом передал ужасную весть: «Купцы ищут гребцов на ладьи». Все они знали, что́ за этим скрывается: тяжкая, изнурительная работа на реке, перетаскивание ладей через пороги, а может быть, даже опасное морское плавание. И, судя по всему, их могли потом еще раз перепродать – уже на греческих рынках. С рабом могли поступить как угодно.
В одном он был уверен: Русского ему больше не видать.
Щек не должен был оказаться на пристани осенним утром, ведь согласно русским законам закуп, отрабатывающий долг, не мог быть обращен в холопа и продан в рабство. Но правила часто нарушались, а власти закрывали на это глаза.
А ведь мог бы и сам догадаться. Вот уже два месяца, как стало понятно, что староста соседней княжеской деревни заглядывается на его жену, а она – на него. Однако все случилось внезапно, и Щека застали врасплох.
Всего-то неделю тому назад утром староста явился к нему в сопровождении нескольких купцов и буквально выволок из постели. «Вот вам закуп, – объявил староста купцам. – Берите его, вяжите!» Щек и глазом моргнуть не успел, как уже стремительно несся в лодке по реке, приближаясь к Переяславлю. Он ничего не мог поделать: пятеро или шестеро других холопов, сидящих рядом с ним на пристани, также не расплатились с долгами.
Но в том-то и дело, что со временем Щек мог вернуть долг и снова освободиться. Всего-то за каких-нибудь десять лет.
Он держал в секрете, что нашел в лесу пчелиные гнезда. С тех пор как обнаружил это скрытое сокровище, он втайне использовал его себе на благо: продавал один-два сота проезжим купцам, а то и торговал медом на рынке в Переяславле. Приходилось проявлять немалую осторожность, ведь борти ему не принадлежали. Однако, понемногу продавая мед, он уже сумел отложить две серебряные гривны.
Он даже устроил еще несколько дупел для пчел. Заповедный лес сделался для него сокровищницей, и, хотя от этих своих трудов он не получал большой прибыли, тайна словно придала его жизни новый смысл. Она стала для него чуть ли не наваждением, он ежечасно думал о своих пчелках, а себя мнил истинным стражем этих мест. И он нерушимо хранил свою тайну. Время от времени Щек распускал слухи: он-де видел ведьму на тропе, которая вела в тамошний лес, или заметил там змей. Дурная слава его заповедного леса росла, и никто не отваживался туда зайти.
Поэтому сейчас Щек с горькой иронией предавался мрачным раздумьям, дескать жил он рядом с настоящим кладом, отыскал его, да не сумел толком воспользоваться. И теперь весь его пчельник просто пропадет, а он, Щек, умрет нищим. Так уж, видимо, на роду ему написано.
А теперь навстречу медленно шагал этот странный боярский сын.
– Я – Щек, – крикнул он, – помнишь меня?
Какой же Иванушка исхудалый, бледный и оборванный! Несмотря на все свои несчастья, крестьянин его пожалел. И, не зная, чем еще занять себя, Щек поведал этому странному юноше, с отсутствующим видом уставившемуся в пространство, свою историю.
Когда он закончил, Иванушка какое-то время не поднимал глаз от земли.
– Странно, – прошептал он, – у меня тоже ничего нет.
– Что ж, – произнес Щек с усмешкой, – все равно удачи тебе. Все же люб ему был этот боярский сынок в лохмотьях. – Помяни Щека в молитвах.
– Да-да… – Юнец, казалось, погрузился в свои мысли. – Ну-ка, скажи мне еще раз, – наконец промолвил он, – сколько ты должен?
– На сегодня я должен князю семь серебряных гривен.
– А если уплатишь их, выкупишься из неволи?
– Само собой.
Медленно Иванушка снял со своего пояса кожаный кошель и повесил его на пояс Щеку.
– Возьми, – сказал он, – там восемь гривен, и мне они не нужны.
И прежде чем пораженный смерд смог произнести хоть слово, он ушел. «В конце концов, – подумал Иванушка, – этому крестьянину они пригодятся, мне-то все равно скоро расставаться с жизнью».
Десятник, надзирающий за холопами, был человек незлой, и когда несколько мгновений спустя вернулся из кружала, то искренне восхитился удачей, выпавшей Щеку. Он знал, что Щек сделался закупом, и сочувствовал ему, сожалея о его злой судьбе.
– Не иначе как сама Матерь Божья тебя призрела! – воскликнул он, перерезая путы Щека и с радостью его обнимая. – Повезло тебе, бедолага, так, что и словами не описать, – добавил он. – Я о таком и не слыхивал. Придется рассказать об этом княжескому тиуну на рынке. – Он поднял глаза. – А вот он и сам идет.
Щек никогда прежде не видал высокого темноволосого боярина, который сошел с берега на пристань, но заметил, что вид у него раздраженный. Когда десятник поведал ему историю Щека, он только злобно воззрился на смерда, а потом с холодным выражением лица повернулся к десятнику.