Текст книги "Кукольный дом (ЛП)"

Автор книги: Эдвард Ли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

ДЛЯ ТОМА ПИККИРИЛЛИ. ПОКОЙСЯ С МИРОМ.

– | – | -

ПРЕДИСЛОВИЕ

Моим любимым писателем ужасов всех времён является М.Р. Джеймс. За исключением, может быть, Лавкрафта, Рэмси Кэмпбелла или Эдварда Лукаса Уайта, я не знаю ни одного писца сверхъестественного, чьё чистое прозаическое искусство раскрывает самые далёкие пределы английского языка. По этой и многим другим причинам я читал Джеймса больше, чем любого другого писателя. Я прочитал всё, что он написал, десятки и десятки раз. За последние десять или около того лет я не проводил ни одной ночи, в которой я не мог бы уснуть, не прочитав пару страниц Джеймса. Я Джеймс-наркоман! Однажды я читал «Ясень» двенадцать ночей подряд, взял перерыв на одну ночь, чтобы перечитать «Крысы в ​​стенах» Г.Ф.Л., а на следующую ночь снова прочитал «Ясень». Это довольно странно, не правда ли?

Назвать мою любимую историю Джеймса совершенно невозможно. Все они мои любимые, даже его очень немногие неудачники. Тем не менее, первое место в списке должен был бы занять «Кукольный дом с привидениями». Звучит не очень интересно, правда? Кукольный дом? Подумаешь, большое дело! Что ж, я гарантирую вам, это большое дело, и когда вы проснётесь в предрассветные часы от вещей совершенно неприятного характера, вы вспомните мои слова.

У меня сложилось впечатление, что стиль Джеймса – один из самых трудных для подражания, но после ряда пародий на Лавкрафта я теперь считаю необходимым попробовать и Джеймса. Я попытался смоделировать его технику и «карикатурировать» его голос и персонажей, интенсивно используя реконструкцию его гениальных фраз. Конечно, в моей истории есть элементы, которых нет в работах Джеймса, а именно откровенный секс и насилие. Я могу только надеяться, что великий дух этого человека простит меня.

Добро пожаловать в мой кукольный дом, и да здравствует М.Р. Джеймс!

Эдвард Ли,

14 июля 2015 года,

Ларго, Флорида.

ЭДВАРД ЛИ

КУКОЛЬНЫЙ ДОМ

Если вы вернётесь на некоторое время назад, вы вспомните, как я рассказывал о любопытном повороте событий, о котором мне поведал знакомый, человек, которого я назвал мистером Д., и о его приобретении у продавца, репутация которого довольно сомнительная... Что ж, скажу только, что это было выдающееся «приобретение». Я упомянул об этом только в качестве относительного намёка (в надежде разжечь аппетит читателя к рассказу?), но сейчас приостановлю повествование того, что напрямую связано с этим приобретением. Я хочу сказать, что про этот случай я узнал от друга моего друга в том, что небрежно называют «курительной комнатой» в отеле Globe Inn недалеко от Бернстоу. В этом приключении, если его можно так назвать, участвовал богатый наследник по имени Реджинальд Лимптон (имя не выдумка). Что касается характера мистера Лимптона, я подозреваю, что читатель будет достаточно проницателен, чтобы составить очень быстрое суждение о нём, и, тем не менее, может быть оправдано добавить небольшое замечание и (чтобы не казаться намеренно невнятным – авторов легко обвинить в этом), сделаю метафору, сказав, что всевозможные банальные человеческие переживания в самых редких случаях могут стать вместилищем некоторых тёмных и очень необычных трещин, и именно на одну такую ​​трещину мистер Лимптон случайно наткнулся...

«« – »»

Насколько я могу судить, происхождение этого вопроса датируется летом 19-го года – поистине жемчужине лета, отличающейся слишком яркими цветами, лазурным небом и продуваемыми ветрами полями, траву которых можно описать только как безумно зелёную. Это был один из тех дней, о котором жена Лимптона, Мэри, часто говорила за завтраком: «Хороший день для жизни, не правда ли, дорогой? Кто может сомневаться в существовании Бога в такой день?» Что ж, Реджинальду Лимптону нечего было сказать о подобных наблюдениях, потому что он очень сомневался в существовании верховного божества, в частности Бога, и духовности над всем. И он явно не был из тех людей, которые могли оценить естественную красоту в любом виде. Он отдавал должное материальному богатству, мирским удовольствиям и Всемогущему Фунту. Эти и только эти компоненты жизни имели для Лимптона смысл; и так же, как он мало нуждался в нематериальном почитании, он мало нуждался в жене, а именно в Мэри. Для женщины, над головой которой пролетело пятьдесят лет, Мэри сохранила изрядное количество физических чар, которые благословляли её в юности (на самом деле, очень немногие друзья Лимптона в клубе всегда намекали, что Лимптон должен быть счастливчиком). «Такая птица у тебя на насесте», или «просыпаться с парой молочных бидонов, что вроде тех, что она повесила на груди» и так далее. Мэри была из Уорикшира: массивная грудь и изгибы фигуры, склонной к лишнему весу, который пришёл в бóльшей части в среднем возрасте (сам Лимптон, однако, с его более чем ста двадцатью килограммами и признанной любовью к гастрономии, выглядел более чем пышно). Она была тихой, вся в себе со своими медитациями и религией и почти невидима для Лимптона. Это ему и нравилось. И, надо отдать ей должное, она содержала дом в порядке: присматривала за безупречным жилищем, вела постоянное домашнее хозяйство и готовила самые блестящие «Жабы в норке» и пирог со стейком и почками, которые он когда-либо пробовал.

Лимптон, кстати, имеющий фамилию богатых предков (когда-то титулованное имя, происходящее из Старого Суррея), прихрамывал. Другим, в том числе и Мэри, он приписывал это «фрагментам снарядов в Вердене, этим кровавым гуннам», но он уверял, что «отправил на тот свет десятки этих дьяволов»; однако по правде говоря, Лимптон не участвовал в Великой войне и никогда не был назначен в качестве военного. Его хромота была результатом падения с домика на дереве в детстве, когда самая верхняя ступенька лестницы прогнулась под его избыточным весом. Поэтому Лимптон хромал в обеденный уголок, где он и его жена находились в несущественной компании во время завтрака.

– А что ты делал в это прекрасное летнее утро, дорогой? – спросила Мэри со своего обычного места за чайной чашкой.

Лимптон взял со стола доставку почты.

– О, обычные дела, моя дорогая, обычные дела, – последовал его косвенный ответ.

Он пролистал почту и выделил один плотный конверт, который обещал заинтересовать его.

– Я осмотрел территорию и обнаружил, что она находится в разумном порядке, поболтал с Левенторпом по соседству, затем немного прогулялся, вспомнив, что доктор советовал по поводу упражнений.

Однако этот ответ на вопрос Мэри, как и многие другие, был откровенной ложью. Он не тренировался, не осматривал территорию и не разговаривал с их угрюмым соседом; вместо этого Лимптон мастурбировал в своём кабинете, думая о юной и симпатичной дочери Левенторпа. Потом он выпил вина и ещё немного поспал.

– А теперь, – добавил он, – я хочу стереть пыль со своей коллекции.

Однако это замечание не было ложью, потому что он намеревался сделать это после чая.

Далее читатель логически задаётся вопросом, какие именно вещи составляли «коллекцию» Лимптона – или, нет, я оказываю вам медвежью услугу. Название этой истории уже вам всё сказало.

Мэри налила чай, скрывая ухмылку, вызванную тем фактом, что её муж совершенно не обратил внимания на её состояние без бюстгальтера; и это состояние, вместе с её нарядным летним платьем лавандового цвета с глубоким вырезом, раскрыло образ груди, который многие мужчины могли бы носить в памяти очень долго. Действительно, этими мясистыми шарами можно было выкормить множество млекопитающих, но каждый шар оставался высоким и красивым, даже по прошествии полувека.

Лимптон, по своему обыкновению, не обращал внимания; Мэри подозревала, что она вполне могла быть полностью обнажённой, а её муж не моргнул бы глазом, как в поговорке.

Он осторожно открыл конверт.

– Это от того человека, Бритнелла, не так ли? – заметила Мэри. Ради шутки она добавила: – Я надеюсь, что он нашёл для тебя новое интересное дополнение, дорогой.

Лимптон не слышал её, а если и слышал, то игнорировал. Из конверта он достал довольно длинный ежеквартальный журнал, который очень ждал: текущий каталог компании «Бритнелл и сыновья», возможно, главного перекупщика во всей стране всевозможных предметов искусства. Лимптон сделал одни из лучших покупок своей знаменитой коллекции у этого Дж. Бритнелла, включая совсем недавние – и за значительные суммы – знаменитый кукольный дом Мерриуэзер (около 1784 года); и дом Эппинга (около 1850 года); и поместье Сьюита (неизвестного года). Вверху каталога компании было не что иное, как личное послание, напечатанное самим хозяином:

Мой уважаемый друг!

С удовольствием сообщаю вам о четвёртой записи с конца соответствующего каталога. Для вашего удобства я обвёл её красным кружком и буду рад предоставить любую дополнительную информацию, которая может вам понадобиться, например, историю продавца, условия доставки и так далее.

Искренне Ваш,

Дж. Бритнелл.

Это могло быть дополнительным удовольствием в этот день. Поскольку Лимптон был скорее особым, чем постоянным клиентом, он получал эти послания время от времени, заплатив ежегодный гонорар продавцу за подобное, чтобы он, Лимптон, мог иметь возможность исследовать соответствующие объявления первым, до того, как их увидят рядовые покупатели. Бритнелл не делал таких рекомендаций легкомысленно; следовательно, его авторитет в таких вопросах был безупречным. Поискав несколько секунд, Лимптон нетерпеливо обнаружил указанное объявление, обведённое красным.

СРЕДСТВА ОТ ПРОДАЖИ ПОЙДУТ НА МЕДИЦИНСКИЕ РАСХОДЫ!

Образцовый кукольный дом, в очень хорошем состоянии, 1690 год.

С фигурками и аксессуарами, цена 500 фунтов.

Создан и расписан Ланкастером Паттеном...

Этот последний пункт информации почти шокировал и без того перенапряжённое сердце Лимптона.

«Этого не может быть!» – подумал он.

Он действительно счёл необходимым опустить руку на чайный столик, чтобы успокоиться.

– Документально подтверждено, что Паттен построил четыре кукольных дома...

– Прости, что, дорогой? – сказала Мэри на его слова.

Она сгорбилась, то ли от холода, то ли в тщетной надежде, что муж наконец заметит её захватывающее декольте.

– Ланкастер Паттен. Возможно, он Юлий Цезарь миниатюрных мастеров и строителей кукольных домов. Фактически известны только три его работы: Легерски в Кракове, Тидуэлл в Стокгольме и Пирс в Америке, – Лимптон в изумлении недоверчиво пересказал историю. – Но когда он продал свои первые три работы, все первоначальные покупатели сделали всеобщее наблюдение: что он создаёт четвёртую, можно сказать, свой Magnum Opus. Величайшую работу своей жизни. Его единственный дневник сохранился в музее Шепли. Я был там и читал его. В последней записи от 30 апреля 1690 года Паттен написал эту строчку: «Наконец-то я закончил! Дом готов!»

Во время его речи Мэри переместилась со своего обычного места на место, ближайшее к мужу, и нежно провела рукой по задней части его бедра, где она остановилась на массивной ягодице.

Она изобразила энтузиазм:

– Как замечательно! А твой человек в Лондоне, Бритнелл, выставил на продажу четвёртый дом?

Лимптон смотрел вдаль.

– К сожалению, не знаю... но в одном из его объявлений утверждается, что... – его глаза вернулись к странице:

НУЖНО УВИДЕТЬ, ЧТОБЫ ПОВЕРИТЬ!

Все желающие приветствуются.

Нет необходимости в предварительной записи.

Спросить мистера Брауна, 6 Олд Пост Роуд, Западный Сассекс.

За долю секунды до того, как рука Мэри скользнула к промежности Лимптона, он быстро переместился к книжной полке, осмотрел корешки и с некоторой тревогой вытащил свой экземпляр «Путеводителя по Сассексу» Мюррея. И после нескольких перелистываний страниц:

– Какая удача! В Западном Сассексе это прямо на границе! Девять миль или меньше. Я должен поехать туда поспешно!

Кремовые плечи Мэри поникли.

– Ты должен? Сейчас? Прямо в эту минуту?

– Боюсь, что да, – заверил Лимптон, сгибаясь и ища свою трость. – Каждая секунда, которая проходит, – это секунда, в которой я могу быть лишён чего-то очень близкого к находке века в мире коллекций кукольных домов.

Мэри была уверена, что это слишком резкая оценка, хотя и не озвучила её. Вместо этого она сказала с уколом надежды:

– О, но, дорогой, у водителя выходной.

– К чёрту водителя, – ответил Лимптон, даже не взглянув в её сторону. – Я поведу сам – ты же знаешь, я неплохо разбираюсь в автомобилях.

Глаза Мэри смотрели на мужа со слишком знакомым чувством разочарования; мысли в её голове не сложно было понять. С минимумом отвращения к себе она спустила бретельки своего платья и приподняла свою пышную грудь с большими сосками.

– Ради всего святого, Реджинальд! Мы поженились на глазах у Бога уже очень давно! У тебя нет никаких желаний к своей жене?

У этих новых автомобилей больше не было ручных рычагов, а вместо них был аккумулятор или что-то подобное и ключ, с помощью которого можно было подавать достаточный электрический заряд и запускать двигатель. Лимптон поспешно нашёл указанный ключ, затем посмотрел на жену.

– Желание? Ах-ах-ах! Не волнуйся, любимая, в этих южных регионах нарастёт такое желание, что тебе и не снилось, мы ещё всё успеем, – последовал его нелепый ответ. – Но пока нет времени. Я должен уйти!

Мэри приняла довольно непристойную позу: её бёдра были раздвинуты, подол платья задран, а вышеупомянутые обнажённые груди соблазнительно покачивались в её руках. Между её ногами свидетельство её «тайного сада» не могло быть более очевидным. Лимптон, готовый к путешествию, надел фуражку. Он наклонился и поцеловал жену в щёку.

– Держи огонь в чреслах своих горячим, моя дорогая, потому что скоро я вернусь, и мы с моим маленьким Лимптоном дадим больше страсти, чем ты сможешь выдержать, – и с этими словами он захромал прочь.

Мэри продолжала смотреть сквозь смущённое разочарование. Она убрала руки с груди и пробормотала:

– Его маленький Лимптон, чёрт бы его побрал. Этот жирный кусок дерьма, который у меня в качестве мужа, предпочёл бы трахнуть кукольный дом, чем собственную жену...

«« – »»

Автомобилем был Lagonda 1927 года выпуска, обсидианового цвета с хромированными колёсами из проволоки и тканевым верхом, который поднимался на случай плохой погоды. Будучи человеком не только праздным, но и состоятельным, Лимптон никогда не любил держать автомобиль более трёх лет из опасения, что соседи могут начать судачить об этом. Он считал совершенно необходимым держать их в курсе своего финансового положения по сравнению с их собственным, поскольку их статус был ниже. Надев фуражку и перчатки водителя, он завёл 2,5-литровый двигатель, уверенно выехал со своей территории и увидел в зеркале на ветровом стекле уменьшающееся поместье. Сладострастное «предложение» его жены – несмотря на физические характеристики, которые по праву можно было бы назвать провокационными – больше раздражало Лимптона, чем возбуждало. Проезжая мимо ворот Левенторпа, он увидел все экзотические специи Индии. Эту довольно вялую метафору он применил к молоденькой дочери Левенторпа, которая остановилась во время кормления птиц, чтобы – и это не что иное, чем правда – приподнять подол своей пасхально-белой юбки и взглянуть в глаза Лимптону...

Ну, неважно, зачем она это сделала. Лимптон ехал с довольной улыбкой и приятным покалыванием в чреслах.

«Однажды, дорогая, мой «меч» будет по рукоять в твоих женских ножнах, и я заплачу за эту привилегию, сколько бы ты ни попросила».

Но если оставить в стороне такие размышления, он проехал мимо и вместо этого был охвачен столь же приятной мыслью о том, к чему он может направляться сейчас:

«К четвёртому и последнему главному творению Ланкастера Паттена».

Неужели это правда? Может, вместо этого он будет хитроумно обманут другими? Подделка казалась маловероятной: Бритнелл был выдающимся продавцом, он знал своего покупателя и никогда не поставил бы под угрозу свою репутацию (которой он дорожил), отправив уведомление о таком поступлении без должной проверки. Но даже если бы такая уловка была на месте и фальшивый кукольный дом Паттена стоял, ожидая в конце этого путешествия, дотошный глаз Лимптона распознал бы это с первого взгляда, после чего он вернул бы мистеру Бритнеллу его каталог не совсем так приятно, как он его получил.

Его путь вёл его по извилистым улочкам округа, которые разделяли густые леса из сосны и дуба; это был пик сезона. Эта движущаяся панорама представляла собой естественную природную красоту, которую многие писатели с удовольствием описали бы... но мне жаль сообщить, что я не один из этих писателей; следовательно, все эти прекрасные пейзажи должны быть отданы воображению читателей. И из-за недостатка времени мы не будем следовать за нашим мистером Лимптоном на каждом метре его пути. Вместо этого должно быть достаточно сказать, что в течение трёх четвертей часа мурлыкающий автомобиль въехал на немощёный двор большого старого дома с мансардой – архитектурное бельмо на глазу, по мнению Лимптона, – который казался заражённым экстравагантностями готического стиля, пахнущий концом семнадцатого века, но также с более поздними нюансами викторианской и эдвардианской эпох. Он был причудливо разработан с точки зрения конструкции, отражая множество дополнений с течением времени; его нижний этаж был сделан из кованого полевого камня, а верхние – из дерева. Старый, да, как я уже сказал, ветхий: опоясывающий лишай отсутствует или в апоплексическом состоянии; какая-то жутко-коричневая набивка заменила многочисленные разбитые оконные стёкла; проржавевшие амбразуры; червивый фронтон над входной дверью; и нелепая башня на столь же нелепой восьмиугольной крыше. Возможно, в былые времена это было большое красивое поместье.

Однако это не архитектурная диссертация, и, поскольку фактическая топография дома не имеет большого отношения к истории, мы идём дальше.

Расстояние между автомобилем и крыльцом было небольшим; раздался тревожно сильный скрип, когда Лимптон, хромая, поднялся по невысоким ступеням и оказался на крыльце. Были ли это просто старые серые ступени или массивный вес Лимптона? Тем не менее, наш друг не пробил ступени, как он наполовину боялся, и он знал, что даже если он это сделает, он вылезет и продолжит своё бедственное положение за последним шедевром Ланкастера Паттена, если потребуется, на четвереньках. Самый странный дверной молоток смотрел на него из середины входной двери с шестью панелями: на центральной панели и был установлен овал из потускневшей бронзы, изображавший полусформировавшееся лицо. Только два глаза, без рта, без других черт. Это казалось мрачным, даже вызывало дурные предчувствия. Эту странность деталей можно заподозрить в творческой снисходительности рассказчика к предложению литературной «тактики» чего-то вроде «предзнаменования» или «символики», и любого читателя, надеющегося на это, я должен разочаровать, потому что здесь я не вижу ничего пугающего, дверной молоток – не что иное, как просто дверной молоток.

Как только Лимптон постучал в дверь медной перекладиной молотка, его рука застыла.

Он услышал голос, женский голос, раздавшийся откуда-то из особняка. И слова звучали как латинские, вроде «Pater Terrae, Pater Aeris». Лимптон давно перевёл латынь в контейнер забывчивости.

Это привело его в замешательство:

«Зачем настаивать на том, чтобы школьники учили язык, который уже пятьсот лет не приносит никакой реальной пользы?»

Вопрос можно считать хорошим. Но...

«Pater? – он проверял свою память. – Отец? Или патриарх? Но Terrae должно быть «землёй», верно? А Aeris?»

Больше гибкости памяти, которая не требовалась десятилетиями. Потом...

«Aeris, – вспомнил он. – Воздух».

Это должно означать, если он услышал правильно, что-то вроде «отец земли, отец воздуха».

«Какой абсолютный бред».

Его рука вернулась к перекладине молотка, но снова что-то перехватило его желание, на этот раз не звук, а вид.

Зрелище, открывшееся ему совершенно случайно в маленьком продолговатом стекле, представляло собой обнажённую женщину.

На самом деле не могло быть никаких сомнений в том, что это была женская фигура, потому что ни один мужчина не обладал такой грудью (по крайней мере, Лимптон на это надеялся, хотя слышал о таких необычных вещах на Востоке. Рабочие на верфях часто говорили о коричневых женщинах на экзотических островах с фигурами в виде песочных часов и грудями, столь же женственными, как и все, что они видели; тем не менее те же самые рабочие клялись, что пенисы свисали там, где должны быть влагалища, причём большие, какие редко можно было встретить. Было столько же разговоров на верфях и о крысе, которая могла говорить – но я должен попросить прощения у читателя, поскольку я отвлёкся от повествования.)

Да, грудь чуть больше грейпфрута и чуть меньше дыни. В центре каждой был торчащий и пухлый, как малиновая конфета, сосок.

«Какое приятное зрелище, – сказал себе Лимптон, – представить себе такую ​​грудь на моём лице и такие пышные соски во рту...» – и с этими мыслями знакомая пульсация овладела его чреслами.

Проницательный читатель наверняка заметит противоречие. Разве мистер Лимптон не просто проигнорировал аналогичный набор грудей Мэри? Грудь такая же твёрдая, пухлая и с большими сосками? Ответ на этот вопрос не так далеко. Грудь Мэри представляла собой зрелище, которое он видел на протяжении многих лет, в то время как та, которую он только что заметил в крошечном окошке, была очередной восхитительной специей.

Наконец, Лимптон нажал на медный молоток, который прозвучал серией неожиданно протяжных ударов, что, возможно, было признаком того, что днём ​​становится всё жарче и более влажно. Он ожидал, что дверь откроет симпатичная молодая женщина, которая в спешке натянула на себя халат; но представьте себе удивление нашего главного героя, когда дверь открыл невысокий худощавый мужчина с сутулыми плечами, одетый, скажем, в одежду полевого работника. И всё же ни один такой пожилой и хилый мужчина не мог работать ни в какой такой области. Большие запавшие глаза; худое лицо с впалыми щеками и лысина – вот черты, которые первыми открылись Лимптону. Несмотря на довольно исхудавший вид, мужчина нёс с собой бодрое сияние, и Лимптон сразу же обнаружил, что его хозяин является чрезвычайно интересным предметом для изучения.

Но где была девушка?

Лимптон представился и хотел изложить суть своего дела как можно лаконичнее, но ссутулившийся старик прервал его:

– Ах, любезный сэр, могу ли я прервать вас в надежде, что это моё объявление привело вас сюда?

«Какой нетипичный акцент!»

Лимптон предположил, что это отчасти язык Старого Данвича, что на востоке Англии, с примесью – не могло быть сомнений – колониального янки.

«Как ужасно уникально!»

Но Лимптон знал, что в таком случае он должен сохранять абсолютно стоическое поведение.

– Да, объявление о кукольном доме, который якобы является оригинальным Паттеном, из каталога торгового дома Бритнелла.

– Любезный сэр, меня зовут Септимус Браун, и я приглашаю вас войти для того, чтобы убедиться в достоверности информации каталога Дж. Бритнелла, – и затем ужасно худой мужчина отступил, уступая место Лимптону.

Внутри Лимптон вполне ожидал, что будет такое же смешение стилей, как и снаружи. Но это оказалось не так. Образ, который появился перед его взором, был входом в холл с деревянным полом. Задние окна с высокими створками открывались на лесное пространство, но в центре этого пространства простиралось то, что казалось или, скорее всего, было пешеходной тропинкой.

Лимптон предположил, что это место когда-то было заполнено антиквариатом, но весь он был продан на медицинские расходы, и предположил правильно, потому что в следующее мгновение его хозяин сказал:

– Печальное зрелище, я должен сказать, сэр. У нас было много сокровищ, и хотя этот дом был магазином с хорошей репутацией на протяжении двух столетий, я боюсь, что его больше нет. Несчастье вынудило нас продать мои реликвии и старинную мебель, чтобы оплачивать счета на медицинские расходы.

Первым побуждением Лимптона было дать сентиментальный ответ, вроде «мне очень жаль это слышать» или «пожалуйста, примите мои искренние сочувствия», но ничего из этого он не сказал.

В его голове, как жужжание комара, который никак не улетит, остался бесконечно малый образ обнажённой груди загадочной женщины.

– Нас? – спросил Лимптон.

– Сэр?

– Я подумал, вы сказали «мы»; несчастье вынудило «нас» продать вашу собственность.

– Да, сэр, это я и моя дорогая бедная дочь...

– Ах, мне показалось, что я слышал женский голос. Он говорил по-латыни, да?

– Да, сэр, вы очень проницательны! Скорее всего, она читала послеобеденные молитвы, потому что она очень набожная девушка. Она никогда не пропускает ни одну службу в церкви, нет, сэр. Я думаю, она просто ушла отсюда, чтобы поискать ежевику возле Холма Дэвиса.

На округлом лице Лимптона появилось удивление. Он сомневался, что сможет найти это объяснение её отсутствия правдоподобным.

«Девушка была голой в этой самой комнате всего несколько минут назад, а теперь, несколько минут спустя, я должен поверить, что она собирает ягоды?»

Но какой призыв дал ему право оспаривать хозяина дома?

Однако какая причина может быть найдена в том, что мистер Браун обманывает истину?

Образ этой превосходной груди Лимптон был вынужден развеять.

«Это неважно сейчас. Я здесь, чтобы...»

– Откровенно говоря, мистер Браун, я здесь по поводу кукольного дома, и у меня мало времени, чтобы задерживаться. Можно мне на него посмотреть?

– Конечно, можно, – затрещал старик и засмеялся. – Прямо по этому пути! – и с этим Браун, довольно парализованными шагами, провёл своего гостя через большую гостиную, где более высокие окна предоставляли владения восходящих лугов, граничащих с полосой леса.

Но эта комната, очевидно самая большая в доме, почти лишилась всяких стоящих вещей. Пустые квадраты на фоне тёмных обоев открывали места, где раньше висели картины. Полки и бра тоже стояли пустыми. Лимптон попытался представить это место в расцвете сил.

Слева располагалась кухня, оборудованная лучшими приборами, которые мог себе позволить девятнадцатый век, но вряд ли двадцатый: пузатая печь, тяжёлый мясницкий стол, каменный камин, увешанный крючками и так далее. Следующим был кабинет, полки которого грустно смотрели без книг.

«Всё, – сообразил Лимптон, – всё продано, бедняга».

– Это особенная комната, куда я вас веду, сэр, – скрипнул голос Брауна.

Он звякнул связкой ключей. Это было в конце длинного тёмного коридора, где находилась дверь, и Браун с небольшим нажатием открыл её.

Лимптон, прихрамывая, вошёл за хозяином, затем мог только стоять, глядя наружу. Поскольку это была особая комната его хозяина, Лимптон вполне ожидал увидеть современную антикварную версию склепа короля Крёза или сокровищницы Зала святой Джолетт. Однако ничего подобного за дверью не ждало. Подобно тому, как он разглядывал другие комнаты, эта существовала с белыми стенами, полом без ковров, полками и ящиками, которые почти ничего не предлагали зрителю. Однако одна особенность комнаты (её зенит, если хотите, и призыв мистера Брауна, назвавшего её особенной) настигла Лимптона, как разбойника на освещённой просёлочной дороге. На самом деле, если бы простой образ мог кричать, он бы это сейчас сделал: он оглушил все чувства Лимптона.

На широком столе с отверстиями для колен, длиной около шести футов, стоял кукольный дом, детали и сложность которого превосходили любой экземпляр, который он имел или когда-либо видел. Действительно, модель отражала экстравагантность готического стиля, конца такого благоухающего семнадцатого века. Крохотные искусственные композиции составляли нижний этаж, созданные из точных копий кованых полевых камней, в то время, как расколотые рейки бревна поднимались, чтобы возвести верхние этажи. Вырезанная вручную жестяная черепица шириной не более полдюйма покрывала различные образования крыши, сотни и сотни таких черепиц. Каждое окно, каждая амбразура, каждый элемент кукольного дома существовали в идеальном совершенстве, даже одинокая башня восьмиугольной крыши...

Трепет Лимптона был настолько полным, что прошло несколько минут, прежде чем он осознал очевидное. Да, если читатель мне поверит, именно тогда и только тогда Лимптон понял, что эта «величественная усадьба» в виде кукольного дома была имитацией в миниатюре того дома, в котором он сейчас стоял, до того, как время и ряд других факторов привели его к нынешнему плачевному состоянию. Лимптон решил озвучить своё наблюдение:

– Господин Браун, я могу понять одну причину, и только одну, по которой Паттен создал копию этого самого дома, и эта причина...

– Да, любезный сэр, это дом самого Ланкастера Паттена, а также резиденция моих предков.

Глаза Лимптона расширились.

– Я не так хорошо образован, как вы, сэр, вы обладаете более быстрым умом, чем мой собственный. Да, есть немного крови Паттена, которая течёт в моих старых жилах, потому что он в пятом поколении мой дед. Это было, когда его единственная дочь, Юджиния Паттен, вышла замуж за мужчину из Старого Данвича, он был Мортимером Брауном, моим прямым предком, чьё изображение висит здесь, – а затем Браун протянул нервную руку к портрету маслом с оттенками возраста в богато украшенной рамке.

Изображение человека с хитрыми лисьими глазами, с бакенбардами «плакальщики Пикадилли» занимало кадр, но Лимптон не обращал на него внимания.

«Не было известно ни одного изображения Ланкастера Паттена, но, возможно...»

– Значит, у вас может быть, сэр, – начал Лимптон, – портрет самого Паттена?

– Нет, сэр, ничего не было сделано. Возможно, из-за своеобразного темперамента Паттена, или, возможно, в те старые мрачные времена «Охоты на ведьм», считалось дурным предзнаменованием соглашаться на такие визуализации, поскольку считалось, что так на них могут наложить проклятие.

Это не имело значения. Лимптон восстанавливал самообладание после этого сильного, но восторженного потрясения в его коллекционной жизни. Он знал, что должен урезать свой энтузиазм, чтобы не пострадал его бумажник.

– Итак, любезный сэр, вам нравится кукольный дом?

«Успокойся, парень», – подумал Лимптон.

По правде говоря, ему было трудно не дрожать от восторга. Он сразу понял, что это произведение должно быть его собственным, но его бы разорвало на части, если бы он заплатил за кукольный дом полную стоимость старому бездельнику.

– Полагаю, это интересная штука, но мне жаль, что ваша запрашиваемая цена ужасно завышена. Могу я заглянуть внутрь? И разве в вашем объявлении не упоминалась подпись собственноручно Паттена?

– Так оно и было, сэр, и, пожалуйста...