Текст книги "Заклятие дома с химерами"

Автор книги: Эдвард Кэри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Да, Клод, на самом деле. Твой случай особый. Ты слышишь Предметы, а значит, нам нужно быть осторожными с тобой. Ты должен быть в безопасности, пока дедушка не откроет свои планы насчет тебя.

– Дедушка… – прошептал я. – Когда я увижусь с ним? Но я ведь не пойду к нему один, правда? Ты ведь пойдешь со мной, дядя Аливер?

– Ты не должен волноваться. Думаю, я и так уже сказал слишком много. Возвращайся в свою комнату, Клод, и отдохни. Я напишу записку и отправлю ее в школу. И, Клод, тебе не стоит якшаться с Туммисом Айрмонгером. Туммис – это не тот друг, которого тебе стоит иметь. Держись от него подальше, такие знакомства до добра не доведут. Вместо него ты мог бы общаться, например, с твоим кузеном Муркусом.

– Но Туммис… – начал протестовать я.

– Я расскажу твоему дедушке о том, насколько ты хорош. Ты ведь этого хочешь, правда? Хочешь получить хорошую характеристику?

– Да, дядя, конечно.

– Тогда иди, мой маленький микроб. Я должен отправить письмо в Дом лавровых листьев. Ступай осторожно.

В Солнечной комнате

День медленно приближался к вечеру. Секунды тянулись, по капле превращаясь в минуты. Довольно солнца, сказал я себе, и решил станцевать с ним своеобразный танец. То тут то там я погружался в состояние дремоты, пропуская дневные мгновения, надвигая занавес на свои глаза и стараясь сберечь несколько позаимствованных у дня минут, чтобы передать их ночи. Наконец по дому разнесся звук дедушкиного локомотива. Недолго, теперь уже недолго.

Я ждал Люси Пеннант. Я был одет и полностью готов, хотя все остальные Айрмонгеры уже, несомненно, переоделись в пижамы и лежали под простынями и сетками для волос, для усов и от комаров. Я ждал. Причесался перед зеркалом, подтянул носки, проверил ботинки, лег на кровать и стал ждать, пока дом затихнет. Я слышал, как лакей прошелся по коридору, чтобы узнать, все ли в порядке и все ли легли спать. Забывшись в ожидании, я, должно быть, уснул. Разбудило меня что-то, с карканьем промчавшееся мимо моей двери.

Что бы это ни было, оно меня разбудило. Как долго я спал? Не могу сказать. Я опоздал? Я не знал ответа на этот вопрос. Я быстро причесался на пробор, говоря себе, что, если хочу хотя бы попытаться увидеться с ней, мне нужно спешить. Я открыл дверь своей спальни. Что было за ней? Лишь ночь. И я вступил в нее.

Поначалу я не мог найти Люси. Ее не было в Общей комнате – стоявший там камин уже был вычищен. Школьные классы тоже были пусты. Наконец в глубине коридора, темнота в котором была настолько густой, что моя маленькая свеча едва не погасла, я заметил ее. Среди голосов других находившихся в помещении Предметов, Патрика Велленса и Дженни Мак-Маннистер (каминной решетки и шнурка колокольчика), я расслышал тихий шепот, доносившийся из-под ее чепчика. Люси была в Солнечной комнате, но, вместо того чтобы чистить камины, она протирала окна.

– Что ты делаешь? – спросил я.

– Не подкрадывайся ко мне так! Если, конечно, не хочешь получить совком по уху.

– Я думал, ты чистишь камины.

– Я хотела выглянуть наружу, – сказала она.

– Разве тебе следует это делать? В смысле – это правильно? То есть у тебя не будет неприятностей?

– Кто моет окна в этом доме? Они невероятно грязные.

– Думаю, все считают, что в этом нет смысла. Они покрываются грязью очень быстро.

– Я просто хочу выглянуть наружу, но не могу открыть окно – оно закреплено болтами.

– Ну, понимаешь, если бы оно не было закреплено, в дом влетели бы чайки.

– Я думала, что если хорошенько его протру, то смогу хотя бы одним глазком увидеть, что снаружи.

– Знаешь, снаружи может оказаться еще хуже.

– Я об этом не подумала.

– В этом заключается одна из проблем. Если ты живешь на свалке, то вокруг столько пыли, сажи и золы, что они способны проникнуть куда угодно. Если ты выйдешь хотя бы на минуту, а затем, войдя в дом, высморкаешься, твои сопли будут черными. Пыль проникает во все – не только в дом, но и в людей.

– Тогда мыть окна действительно особого смысла нет.

– Думаю, что нет.

– Но это может сделать комнату чуть светлее, правда?

– Думаю, темнее от этого точно не станет.

– Тогда давай попробуем.

– Я? Ты не могла иметь в виду меня, я же Айрмонгер.

– Да, ты можешь помочь.

– Ох, – сказал я. – Ладно.

Так мы и поступили. Стали протирать окно. Мы терли его старыми тряпками, и тряпки, которые и так не были слишком белыми, очень скоро стали совершенно черными. Мы брали все новые и новые тряпки, но и они вскоре чернели. Они были пропитаны мраком, а его от этого не становилось меньше. Стоя рядом с Люси, я тер окно и прислушивался к тихим словам. Они казались еще тише, чем раньше, но я наконец разобрал первое из них.

– Эл! – сказал я. – Думаю, это Эл!

– Что ты сказал? – спросила она.

– Эл, – сказал я. – Мне нравится протирать окна, хоть и приходится изгибаться буквой «Л».

– Идиот, – пробормотала она. – Где ты вообще был? Я думала, ты не придешь.

– Я собирался прийти гораздо раньше, правда, но у меня не получилось. Следующей ночью я приду гораздо быстрее.

– Хорошо бы. Я не могу стоять здесь всю ночь и ждать тебя.

– Нет-нет, никто об этом и не просил.

– Нам есть чем заняться.

– Да, да, – сказал я, и некоторое время мы продолжали тереть молча.

– Извини за ухо, – наконец сказала она.

– С ним уже все в порядке, спасибо.

– Скоро ударят в колокол, и мне нужно будет идти вниз. Завтра будь порасторопнее. Если, конечно, хочешь, чтобы я тебе о чем-нибудь рассказала.

К тому моменту наши руки были уже очень грязными, но я об этом не думал. Мы отступили назад, чтобы посмотреть на оконное стекло. Мне оно казалось таким же, как и раньше, но ей я, конечно, сказал, что оно стало чуть светлее. Похоже, она обрадовалась. Она взяла с меня обещание, что я приду в Солнечную комнату днем и посмотрю, стало ли в ней светлее.

– Тебе известно, что мы сейчас делаем? – сказал я. – Я не должен этого делать.

– Мыть окна?

– Ни мыть окна, ни, прежде всего, разговаривать с тобой.

– Почему?

– Это запрещено. Правило Дома.

– Кто это сказал?

– Дедушка.

– Чей дедушка?

– Амбитт Айрмонгер, глава Дома-на-Свалке.

– Я тоже одна из вас, – сказала она. – Я Айрмонгер. По материнской линии.

– Я чистокровный Айрмонгер. И по матери, и по отцу.

– Тогда я знаю, что это для тебя значит.

– Что?

– Это значит, что, когда вырастешь, ты будешь нескладным и скрюченным.

Мне стало не по себе.

– Я ведь не очень высокий, правда?

– Ты ведь довольно хилый, правда?

– Для моего возраста? Мне пятнадцать с половиной. Когда мне будет шестнадцать, я должен буду жениться.

– Что ж, удачи.

– Я не хочу жениться. Совсем.

– Тогда скажи «нет».

– Не могу.

– Почему?

– Правило. Все женятся в шестнадцать. Ну, почти все.

– Тебе нравятся ваши правила, правда?

– Нет, не нравятся. Но они все равно существуют, не так ли? Я не могу их нарушить.

– Потому что ты маленький?

– Потому что я Айрмонгер.

– Мне уже шестнадцать, и я не замужем. И не собираюсь. Один раз меня чуть не выдали. Еле сумела этого избежать.

– Правда? Тебя действительно чуть не выдали замуж? Можно спросить, за кого?

– За Свалку, придурок.

– Ох.

– Он говорит «ох»!

– Ты расскажешь мне об этом?

– Что у тебя на той цепочке?

– Мой Джеймс Генри Хейворд.

– Твой что?

– Мой Дже… моя затычка, мой предмет рождения. Хочешь увидеть его? Я покажу тебе.

– Мгновение назад ты назвал ее по-другому.

– А… Ладно, думаю, я могу тебе сказать. Я слышу голоса.

– Ты – что?

– Предметы… Понимаешь, у некоторых предметов есть голоса и имена. Они говорят мне свои имена. Видишь вон тот шнурок колокольчика?

– Да.

– Его имя – Дженни Мак-Маннистер.

– О чем ты говоришь? Ты что, болен?

– Да, я болен. Дядя Аливер дает мне пилюли.

– С тобой что-то не так. Я чувствовала это с самого начала, чувствовала. Ты опасен? Ты не выглядишь опасным.

– Нет, нет, я совершенно не опасен.

– Лучше бы это действительно было так. Я стукну тебя, если ты опасен.

– Я не опасен, – сказал я. – Я просто слышу предметы.

– Тогда слушай предметы подальше от меня. Не пугай меня, а не то я опять возьмусь за совок.

– Нет-нет, я об этом даже и не думал.

– Лучше я пойду вниз, пока меня не хватились.

– Тогда спокойной ночи. Спасибо за разговор. Завтра я приду раньше.

– Надеюсь.

И Люси пошла прочь со всеми своими принадлежностями для уборки. Но, дойдя до двери, она обернулась.

– Скажи еще раз, как меня зовут? – сказала она довольно сердито.

– Люси Пеннант, конечно, – сказал я.

– Спасибо, – сказала она и ушла.

– И какой-то Эл, – прошептал я.

Так все и закончилось. Что за ночь! Возвращаясь в свою комнату, я чувствовал себя легко и даже размахивал цепочкой с Джеймсом Генри. Мне оставалось пройти еще совсем немного, когда я, взбегая по лестнице, заметил, как что-то быстро пронеслось в тени мимо меня. Я успел разглядеть – это была птица.

– Лейка! – позвал я.

Но она уже скрылась из виду, улетев на верхние этажи. Лучше бы ей не забираться на чердак, летучие мыши быстро с ней разделаются.

Я лег спать, жалея о том, что у меня нет ничего на память о Люси Пеннант. Любая мелочь, напоминавшая о ней, сделала бы день веселее. Лучше всего было бы иметь ее портрет или фотографию.

Дядюшка Идвид

Ранним утром следующего дня, едва я успел одеться и услышать звук отправления дедушкиного поезда, до меня донесся голос двигавшегося по коридору Перси Хочкиса вместе с голосом кого-то незнакомого по имени Джеральдина Уайтхед. Дядюшка Аливер постучал ко мне в дверь и сразу же вошел. Он очень нервничал; вместе с ним был человек, которого я никогда раньше не видел, но при этом мне казалось, будто знал его всю жизнь. В нем было что-то очень знакомое. Он был одет в униформу с вышитым золотыми нитками лавровым листом на воротнике. Человек был маленького роста, с редкими прилизанными волосами на большом светлом черепе; на виске его выступали вены. Кто он и почему кажется мне таким знакомым?

– Я хотел бы представить тебе твоего дядю Идвида Айрмонгера, – порывисто сказал дядя Аливер. – Не думаю, что ты виделся с ним раньше. Он – брат-близнец твоего дяди Тимфи.

– Как там малыш Тимфи? – спросил Идвид. – На самом деле он мой младший брат. Он родился на двадцать две минуты позже меня.

Он произносил эти слова, улыбаясь. Он казался очень улыбчивым. В отличие от голоса его близнеца, его голос был очень мягким. Я слышал о дядюшке Идвиде и раньше, но никогда его не видел. Он был губернатором, одним из самых высокопоставленных Айрмонгеров, но жил в городе, а не в Доме.

– Вот и наш мальчик, не так ли? – сказал дядюшка Идвид, обнажив зубы в ослепительной улыбке. Однако, произнося эти слова, он смотрел не на меня, а совсем в другую сторону. Лишь тогда я заметил, что его глаза были совершенно белыми. Дядюшка Идвид был слепым. Широко улыбаясь, он осматривал комнату невидящим взглядом и глубоко дышал. Он словно хотел вдохнуть весь воздух, который в ней был. – Помоги мне сесть, Аливер.

Дядюшка Аливер проводил его к одному из моих стульев.

– Подвинь меня поближе к нему, настолько близко, насколько это возможно. А ты подвинься ко мне, дорогой Клод. Посиди со мной. Ты ведь не против?

Я сел почти вплотную к нему. Ни мои, ни его ноги не доставали до пола.

– Как приятно вновь оказаться в Доме-на-Свалке, – сказал он. – Так, что я слышу?

Он приложил свои маленькие ухоженные руки к ушам и начал что-то мурлыкать, шлепая губами.

– Я слышу Джеймса Генри Хейворда! Привет! Привет! Иди ко мне, Джеймс Генри Хейворд, иди же ко мне! – Он простер ладони. – Я знаю, что ты здесь. Иди ко мне, я хочу с тобой познакомиться. Достань его, Клод, и дай мне на него взглянуть.

Я не смог сдержать улыбки. Он слышит то же, что и я! Аливер кивнул, и я медленно положил мою затычку ему в руки. Идвид поднес ее к носу и понюхал. Он похлопывал и гладил ее.

– Джеймс Генри Хейворд, – сказала затычка.

Ее голос казался очень довольным.

Идвид перевернул ее вверх ногами и защекотал.

– Джеймс Генри Хейворд! – Казалось, затычка хихикала.

Я никогда раньше не слышал, чтобы она смеялась. И пока Джеймс Генри выкрикивал свое имя все быстрее и быстрее, будучи совершенно счастлив, я различил приближение другого голоса, говорившего холодным шепотом.

– Джеральдина Уайтхед.

И я наконец увидел, чем являлась Джеральдина Уайтхед. Это было металлическое приспособление с длинным изогнутым носиком, похожим на странный тонкий зажим. Джеймс Генри немедленно умолк.

– Моя затычка! – вскрикнул я.

– Тише, – сказал дядюшка Идвид, улыбаясь. – Тише, с ним все в порядке. Его лишь немного осмотрят мои щипцы.

– Джеральдина Уайтхед, – сказал я. – Так их зовут.

– Верно. Какой же ты умница! Мне говорили, что ты слышишь имена всех Предметов без исключения! – сказал Идвид. – Джеральдина Уайтхед – это специальные щипцы, предназначенные для удаления волос из носа, а также из ушей. Очень хорошие и полезные. Теперь посмотрим.

Он предельно аккуратно взял мою затычку своей Джеральдиной Уайтхед и почти сразу отпустил ее, убрав щипцы в карман.

– Джеймс Генри Хейворд, – сказал Джеймс Генри.

– Аливер, – спросил дядюшка Идвид, – ты ведь недавно осматривал Клода?

– Да, губернатор, совсем недавно.

– И на нем нет решительно никаких трещин, ты проверял?

– Проверял, губернатор. Никаких.

– Ты его слушал? Пустот нет?

– Пустот нет, губернатор. Я слушал его очень внимательно.

– Значит, – сказал Идвид довольным голосом, – меня вызвали как раз вовремя. Невероятно, что у нас появился слышащий. Я сам слышащий, и я стал Чрезвычайным губернатором предметов рождения.

– Я не знал, что есть еще кто-то такой же, как я. Никто никогда об этом не говорил.

– Клод, нам нужно держаться вместе.

– Я очень рад, что вы здесь, сэр.

– Мы созданы друг для друга.

– Что-то не так с Джеймсом Генри? – спросил я.

– Думаю, ничего особенного. Но нам нужно прислушиваться к нему, – сказал Идвид, улыбаясь. – Скажи мне, Клод, что ты слышал? Ты слышал, как Виктория Холлест спрашивала о Маргарет. А кроме этого? Расскажи мне, пожалуйста, расскажи.

– Я слышу голоса, – сказал я. – Думаю, я всегда их слышал. Предметы произносят свои имена, всегда только имена. Я точно не знаю, что это значит…

– Это значит, что ты очень умный.

– Я просто слышу имена. Но не у всего есть имя.

– Истинно так.

– Однако у некоторых предметов оно есть. Некоторые предметы шепчут свои имена, другие – выкрикивают. Имена есть у многих предметов рождения, но не у всех…

– Не у всех? Как интересно!

– Имя есть у пожарного ведра в холле, у балясины мраморной лестницы. По всему дому есть куча предметов с разными именами.

– Ты просто чудо! – сказал Идвид. Он все так же держал в руках мою затычку. – Как же я рад, что нашел тебя! Я останусь здесь, пока все предметы не угомонятся. Понимаешь, – он наклонился ко мне так близко, что его сияющее круглое лицо почти коснулось моего, – они стали немного беспокойными. Ничего серьезного, просто они время от времени начинают выдумывать всякую ерунду, и тогда им нужно вежливо напомнить о том, чем они являются. А я могу это сделать. Клод, мой маленький ушастик. Нам нужно много друг о друге узнать, очень много, и тогда все будет замечательно. Значит, Клод, по словам твоего дяди Аливера, некоторые предметы стали вести себя беспокойно после пропажи дверной ручки по имени…

– Элис Хиггс! – воскликнул я, внезапно начав понимать. Не Эл. Не Эл! Каким же я был глупцом!

– Элис Хиггс? Что ты знаешь о дверной ручке по имени Элис Хиггс?

– Что она принадлежит тетушке Розамути и что та ее потеряла.

– Больше ничего? – спросил он.

– Ничего, – сказал я, дрожа. Я не должен был говорить ему правду, и в то же время в нем было что-то такое, из-за чего очень хотелось поступать так, как хочется ему. И я чуть не рассказал ему все, что знал. Но хоть он мне и нравился, я должен был держать местоположение Элис Хиггс в секрете, по крайней мере пока.

– Ладно-ладно, мы найдем эту Элис Хиггс, где бы она ни была. Она прячется, но мы найдем ее. Дверной ручке по имени Элис Хиггс нигде не скрыться от меня. Я, Идвид Персибл Айрмонгер, всегда нахожу вещи, вне зависимости от того, хотят они этого или нет. Когда что-то теряется, то за помощью часто обращаются ко мне.

Теперь Идвид уже не нравился мне так сильно, как раньше. Он отдал мне мою затычку.

– Большое тебе спасибо, – сказал он.

– Джеймс Генри Хейворд, – прошептала затычка.

– До свидания, Джеймс Генри Хейворд. Скоро услышимся. И до свидания, дорогой Клод. Мы еще поговорим, ты и я. У нас, слышащих столько всего, есть еще много тем для разговора. Проводи меня, – сказал он тихим шепотом, и дядюшка Аливер поставил его на ноги.

Лучезарный коротышка, улыбаясь, вышел из комнаты, и я остался наедине со своими мыслями, мыслями о Люси Пеннант, которая, как я, по своей глупости, понял только сейчас, прятала Элис Хиггс под своим чепцом. Я должен забрать Элис у Люси до того, как до нее доберется дядюшка Идвид. Кто знает, что с ней сделают, если Идвид услышит Элис Хиггс первым?

12 Оловянная форма для желе и чугунные щипцы для сахара

Отрывок из книги меню мистера Орриса и миссис Одит Грум, шеф-поваров Форличингем-парка, Форличингем, Лондон

12 ноября 1875 года

СПИСОК ПОТЕРЬ: На кухне вор. Большой медный огнетушитель объемом пять с половиной галлонов. Шпатель. Два фигурных ножа для теста. Четыре ложки Айрмонгеров (двенадцать унций). Не хватает тринадцати кондитерских шприцов из лучшего мельхиора. Среди нас вор. Не знаю кто. Но найду. Ножи наточены, и мы носим их с собой. Одит ходит с топориком, Оррис – со своим ножом для разделки мяса.

СПИСОК ИСПОРТИВШИХСЯ ПРОДУКТОВ: Двенадцать пикш (несмотря на то, что они были приправлены карри). Поросята пошли пятнами, в них завелись личинки, а один стал бирюзовым. Семь пар фазанов стали твердыми, как фарфор, уже не разморозить. Грибы разбросаны. Морковь сгнила. Яблоки почернели и стали полыми внутри. Соленый бекон расплавился. Вместо овсяной крупы в банках осталась одна задохнувшаяся моль. Непонятно, что ставить в кухонный лифт.

Обед на верхний этаж: маринованные свиные ножки, маринованная капуста, соленый латук.

Обед на нижний этаж: колбаса из требухи, очищенный рубец, улитка и ложка.

Ужин на верхний этаж: бакланье жаркое, черные водорезы и скопа, вареная репа.

Ужин на нижний этаж: землеройка и ложка.

ПРИМЕЧАНИЕ: Сегодня мы видели, как чашка стала двигаться сама по себе. Правда. Наступает конец света? Ничему, ничему нельзя верить. Только Оррису. Только Одит.

13 Чашка с подусником

Повествование Люси Пеннант продолжается

На следующее утро, очнувшись от кошмарного сна о вспыхнувшем спичечном коробке, огонь с которого перекинулся на меня, я обнаружила, что все в спальне встревожены. Айрмонгеры жались по углам, перешептывались и явно не собирались идти на работу.

– Что случилось? – спросила я.

– Что случилось? – повторили они мой вопрос. – Где ты была?

– Наверху. А после пыталась заснуть, как всегда.

– Из города прибывают незнакомцы. Нас всех допросят, они приехали с Амбиттом.

– Что-то происходит! – сказала одна из них.

– Что-то ужасное! – взвизгнула другая, после чего все закудахтали, как перепуганные куры. Они клекотали, тарахтели, оживленно жестикулировали и гримасничали.

– Я видела, как один из городских Айрмонгеров орал на мистера Старриджа, – заныла одна.

– И что сказал Старридж? – спросила я. – Он этого так не оставил бы.

– Разве? Он не сделал ровным счетом ничего! Просто стоял с опущенной головой.

– А Пиггот в ярости. Один из Айрмонгеров видел ее в слезах.

– Миссис Пиггот! Почему? Что-то случилось?

– Случилось! – заговорили все хором. – Ой, случилось!

– Так что же случилось? – спросила я.

Одна из Айрмонгеров, решив взять на себя роль оратора, пригладила платье и шагнула вперед, выпятив от важности грудь.

– Прошлой ночью ты, Лорки Пигнат, должно быть, чистила каминную решетку. Это случилось после звонка в коридоре, ведущем к Пепельной комнате. Послышался ужасный крик. Сначала кричал лишь один Айрмонгер, затем к нему присоединились другие. Мы все, прямо в ночных рубашках, едва успев обуться, побежали по коридору. Айрмонгеры-слуги, Айрмонгеры-камердинеры – все. Столько белых лиц! Растолкав остальных, я наконец сумела разглядеть, что случилось. А затем, о да, я увидела это собственными глазами! И тоже закричала!

– О ужас! – вцепившись в собственные шевелюры, возопили Айрмонгеры вокруг нее.

– Что? – спросила я. – Что стряслось?

– Это была… – сильно побледнев, сообщила рассказчица, ее руки тряслись, – это была чашка с подусником.

– Чашка с подусником? – спросила я. – Что это, во имя мироздания?

– Если честно, мы поначалу не поняли. Мы никогда таких не видели. Но у чашки с подусником есть специальная планка на ободке, чтобы джентльмен…

– Вероятно, важный джентльмен, – добавил кто-то.

– Да, важный джентльмен, – продолжила ораторша, привлекая к себе внимание, – не запачкал свои аккуратные нафабренные усы во время чаепития. Именно это – чашка с подусником, чтобы ты знала. И одна такая чашка оказалась там прошлой ночью! В коридоре. Чашка со странной полочкой на ободке. Из белого фарфора без всяких рисунков. Никто не знал, как она туда попала, никто ее раньше не видел.

– Но что в этом такого страшного? – спросила я.

– Да будет тебе известно, Луки Пайнот, что она двигалась.

– Двигалась? – переспросила я.

– Двигалась сама по себе. Я лично это видела, иначе не поверила бы. Она скользила на своем донце, наматывая круги. Время от времени она останавливалась, а затем прыгала на небольшое расстояние вперед, как малиновка, воробей или какая-нибудь другая маленькая птичка. Иногда она почти добиралась до ног одного из Айрмонгеров, и тогда поднимались дикий крик и суматоха – все пытались убраться от нее подальше. Один Айрмонгер напугал чашку кочергой, после чего она к нам больше не приближалась.

– Должно быть, внутри была какая-то тварь. Может быть, мышь или землеройка, – сказала я, – или даже большой жук.

– Нет! Нет! – сказала она. – Там была только чашка, ничего больше. Сумасшедшая чашка, со звоном носившаяся по полу. Пока не пришла миссис Пиггот и не заорала: «Что это вы все делаете?» И когда Айрмонгеры расступились, чтобы пропустить ее, чашка воспользовалась шансом и со звоном и грохотом заскользила по проходу. Она скользила, пока не врезалась в огнетушитель, со стуком отлетев от него по коридору в сторону кухонь. И миссис Пиггот стала белой как полотно. А затем крик: «Ловите ее! Ловите ее!»

– Ты должна была заметить всю эту суматоху вокруг, – сказал кто-то. – Некоторые Айрмонгеры с воплями скакали по стульям и столам, пока чашка, словно взбесившись, сновала туда-сюда. Так продолжалось до тех пор, пока мистер Грум, повар, не сумел накрыть ее медной кастрюлей. После этого Грум сел на кастрюлю, но всем было слышно, как чашка с громким звоном колотилась о ее стенки. Она отчаянно пыталась вырваться.

На какое-то мгновение голос рассказчицы заглушил звук поезда, отправлявшегося в Лондон.

– Где она сейчас? – спросила я.

– По-прежнему здесь, под кастрюлей, – только мистер Грум ушел и на его месте сейчас большая кухонная гиря.

– Двенадцать фунтов! – добавил кто-то из Айрмонгеров с сильным возбуждением в голосе, выйдя вперед, а затем отступив.

– И чашка все еще там, позвякивает время от времени, но гораздо тише, чем раньше. Можно сказать, что она делает это печально.

– Я бы очень хотела ее увидеть, – сказала я.

– Ее сторожат. На кухне всегда находятся хотя бы четверо Грумовых подручных, каждый вооружен чем-то тупым и тяжелым: скалкой, толстой деревянной лопаткой, сковородой на длинной ручке… На случай, если она снова вырвется на свободу.

– Я все равно хочу ее увидеть, – сказала я.

– Ну уж нет, Айрмонгер! – сказала миссис Пиггот, появившись в дверях. – Всем стать в ногах своих кроватей! Общий досмотр!

Миссис Пиггот крепко держала в руках чайное ситечко. Это было ситечко моей подруги, нацарапавшей свое имя и забывшей где. Я была в этом уверена. И ее кровать была пуста, ее не было в спальне. Где же она?

Нам пришлось стоять у кроватей и ждать, пока нас вызовут. Так было во всех нижних спальнях. Это был настоящий обыск. Всех слуг должны были допросить. Нас строго по одному вызывали в кабинет мистера Старриджа, где и происходила беседа. Была устроена перекличка, каждый слуга был внесен в список под своим номером.

Нас спрашивали, куда подевалась моя пропавшая подруга, кто видел ее последним. Один Айрмонгер сказал, что она принесла с собой что-то со Свалки и грелась в Пепельной. Вошли люди, выглядевшие более официально. Это были городские Айрмонгеры. На них были темные костюмы и шляпы, и у каждого на воротнике был золотой лавровый лист. Они прибыли из Дома лавровых листьев. Они приказали нескольким мальчикам-слугам унести кровать моей подруги, ее табурет и сменную одежду – все ее вещи. Мы хорошо расслышали, куда их уносят. В мусоросжигатель. Вскоре после этого зашла еще одна Айрмонгер. У нее при себе были швабра и ведро, и она вымыла пол там, где стояла кровать моей подруги.

– Что происходит? – прошептала я уборщице. – Ты знаешь, где она?

– Не знаю. Замолчи. Не разговаривай.

Чуть позже пришел мальчик с отбеливателем и вымыл им стену.

– Ты знаешь, что происходит? – спросила я его.

– Мне нельзя говорить. Распоряжения вполне четкие.

После того как он ушел, в спальне появился еще один Айрмонгер с большим металлическим резервуаром за спиной и пульверизатором в руках.

– Закрыть глаза! – проревел он.

Он стал разбрызгивать какую-то жидкость. Она лилась на нас, на наши кровати. Это было похоже на дождь. Когда мы начали протестовать, один из городских Айрмонгеров нажал на ручной клаксон, издавший мерзкий оглушительный звук, и приказал:

– Не разговаривать! Тишина! Тишина во время очистки!

И нас опрыскали. Вода стекала не только с нас и нашей одежды, но и с кроватей и стен. Промокло все.

– Теперь, леди, забудьте об этом, – сказал городской Айрмонгер. – Все это опрыскивание не имеет значения. Пожалуйста, не беспокойтесь ради вашей же собственной безопасности. Теперь, будьте добры, постойте, пока не высохнете. Все хорошо. И я прошу вас об одной услуге. Пожалуйста, сдвиньте кровати так, чтобы не осталось пустого места. Оно выглядит странно, вам не кажется?

Мы сделали это, и вскоре все выглядело так, словно ничего не произошло.

– Как хорошо! Как хорошо! Вдохните! – воскликнул он.

– Простите меня, сэр, – сказала я.

– Что? – сказал Айрмонгер. – В чем дело?

– Я чищу каминные решетки, сэр. Наверху, по ночам.

– И?

– Айрмонгер, которая раньше спала здесь, – сказала я. – Где она?

– Да какая вам разница?

Однако теперь он выглядел очень заинтересованным. Он достал из кармана записную книжку, бормоча: «Каминные решетки…» Берегись, сказала я себе, эти люди в черных костюмах, вне всяких сомнений, могут сделать с человеком все, что захотят. Они могут выбросить тебя на Свалку без всякой задней мысли.

– Она… – сказала я, – она взяла у меня носовой платок, одолжила. Я хотела бы вернуть его.

– Нет! – сказал он. – Платка больше нет.

– С ней все в порядке?

– Она пропала, вероятно, заблудилась на Свалке.

– Но она была в Пепельной комнате. Она грелась. Она уже пришла и не могла быть на Свалке.

– Какова ваша работа?

– Как я и сказала, я чищу решетки наверху.

– Ну, тогда вам не о чем волноваться, не так ли? Это вас не касается, разве нет? Вашу потерю возместят. Один носовой платок. А теперь я прошу всех присутствующих подождать еще немного. Лучше всего молча.

Он ушел.

– Вы даже не пытались разузнать о ней, – прошептала я остальным в спальне. – Она пропала, а вы и пальцем не пошевелили. Вы просто стоите и делаете то, что вам говорят.

– Уж ты-то, конечно, вела себя очень храбро, Айрмонгер, – сказала моя соседка.

– Не припоминаю, чтобы ты сделала что-то особенное, – сказала другая.

– Я, по крайней мере, спрашивала, – сказала я.

– Не слишком-то это помогло.

– Вообще не помогло.

– Да, не слишком, – признала я.

– Нет, я бы сказала, нет.

– Но я найду ее. Я узнаю, что случилось.

– Вы только послушайте эту героиню!

– Я найду, – сказала я. – Найду.

– Ты будешь чистить каминные решетки и заткнешься. Именно так.

– Я не позволю ей исчезнуть. У меня есть друзья наверху.

Это их рассмешило.

– Не позволю! Вот увидите!

Смех стал громче.

– Сколько же от нее суматохи! – сказала одна.

– И оно того стоит? – поинтересовалась другая.

– Суматоха вокруг мусорной кучи.

– Ну же, Айрмонгер! Много шума из ничего.

– Ты – чистильщица каминных решеток. Ими и занимайся, – сказала еще одна соседка. Затем ее голос смягчился: – Нам так нравится слушать твои истории.

– Ты хотя бы можешь вспомнить ее? – спросила другая. Ее голос тоже стал мягче.

– Конечно, могу.

– Ты можешь рассказать нам, как она выглядела?

– Она носила черное платье и белый чепчик, а на ногах у нее были башмаки на деревянной подошве, – сказала я, изо всех сил пытаясь вспомнить.

– Как и все мы.

– У нее был большой нос и карие глаза.

– А скажи нам, если сможешь, как ее звали.

– Айрмонгер, – прошептала я.

Они оставили нас сохнуть целое утро. Затем стали вызывать по одной и сопровождать на допрос. Обратно никто не возвращался, так что мы могли лишь строить догадки о том, что происходит. День чрезвычайно медленно, но все же начинал клониться к вечеру. Один Айрмонгер, кухонный мойщик, просунул голову в нашу спальню и прошептал, что чашке с подусником удалось сбежать. Один из мальчиков-подручных очень захотел посмотреть на нее, приподнял кастрюлю, и чашка вырвалась. Мальчика отправили на Свалку, а все остальные теперь ищут чашку. Что за суета, подумала я, что за люди! Мне захотелось, чтобы они никогда не нашли эту чашку с подусником. Потом я подумала о Клоде, который, несмотря на свою странность и жутковатость, большую голову и бледную кожу, маленький рост и болезненность, проявил ко мне доброту. Возможно, Клод, этот чудаковатый Клод, сможет помочь мне узнать, что произошло с Айрмонгер, нацарапавшей где-то свое имя. С его помощью я найду ее. Вместе мы найдем ее.

– Айрмонгер!

Вызывали меня.

У входа в кабинет мистера Старриджа были кучей свалены вещи: корабельный фонарь, Предмет дворецкого и много чего другого: стеклянное пресс-папье, большая точилка с рукояткой, перо для письма, подставка для книг, кусок плинтуса, брусок фенолового мыла без обертки, пряжка для ремня и скребница. Предметы рождения других людей, предположила я. Но я не имела ни малейшего понятия, зачем их там сложили.

Мне сказали войти. Мистер Старридж стоял в углу. Он был чрезвычайно высоким, его голова почти касалась потолка, отчего он казался колонной, – создавалось впечатление, что если он уйдет, то кабинет обрушится. Мистер Старридж выглядел очень расстроенным, даже несчастным. Вокруг стола дворецкого стояло несколько городских Айрмонгеров, а за самим столом на множестве подушек сидел такой Айрмонгер, подобных которому я никогда раньше не видела. Он был маленьким и сияющим, у него было круглое лицо и очень элегантная униформа с золотым лавровым листом на воротнике. Он казался очень счастливым человеком – на лице его играла широкая улыбка. Однако самой уникальной его особенностью были глаза, молочно-белые без единого темного пятнышка. Человек был слепым.