Текст книги "Дочь короля Эльфландии"

Автор книги: Эдвард Дансени

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

– Неужели мы покинем леса, известные всем и каждому, и откажемся от отрадных обычаев Волшебной Страны, для того только, чтобы поглядеть на нечто новое – и стать добычею времени? – молвил он. И над толпою троллей раздался ропот, что загудел под сенью леса и угас вдали, словно на Земле жужжание летящих домой жуков. – Разве здесь не длится день сегодняшний? продолжал седой тролль. – Однако там они говорят "сегодня", но никто не знает, что это такое; вернитесь за сумеречный предел еще раз взглянуть на это "сегодня"; хвать – а его уже и нет. Время свирепствует там, словно лающие псы, что забредают порою за нашу преграду: перепуганные, злые, в безумии своем желающие одного только – вернуться домой.

– Верно, верно, – хором подтвердили тролли; они, положим, понятия не имели обо всем этом, но слова седого тролля имели в лесу немалый вес.

– Так давайте же дорожить днем сегодняшним, пока он с нами, – изрек влиятельный тролль, – и не стремиться туда, где сегодняшний день слишком легко утратить. Ибо всякий раз, как люди расстаются с сегодняшним днем, волосы их становятся белее, руки и ноги – слабее, лица – печальнее, и все ближе и ближе подступает к ним завтра.

Столь серьезно произнес он слово "завтра", что бурые тролли испугались.

– А что происходит завтра? – спросил один.

– Они умирают, – отвечал седой тролль. – А прочие роют в земле яму, и кладут их туда, – я сам это видел; и тогда умершие отправляются на Небеса, – я сам это слышал. – И дрожь охватила скопище троллей, рассевшихся на лесном дерне, насколько хватало глаз.

И доезжачий Ориона, что все это время злился про себя, слыша, как сей влиятельный тролль дурно отзывается о Земле, куда он, Лурулу, старался заманить соплеменников, дабы подивились они странным земным обычаям, заговорил в защиту Небес.

– Небеса – отличное место, – выпалил он сгоряча, хотя мало что доводилось ему слыхать об этом месте.

– Там пребывают все блаженные души, – отозвался седой тролль, – и ангелов там полным-полно. На что там рассчитывать троллю? Ангелы его сцапают, ибо на Земле говорят, будто у всех ангелов есть крылья; они сцапают тролля, сцапают и поколотят – тут-то троллю и конец.

И все бурые тролли в лесу зарыдали.

– Нас словить не так-то просто, – отозвался Лурулу.

– Так у них же крылья, – возразил седой тролль.

И все опечалились, и покачали головами, ибо тролли знали, сколь проворны крылатые существа.

Птицы Эльфландии главным образом парят в сонном воздухе и неизменно созерцают легендарную красоту, которая заменяет им и пищу, и гнезда, и о которой они временами поют; но тролли, что, заигравшись у сумеречной границы, заглядывали в ведомые нам поля, видели, как земные птицы стремительно носятся в воздухе и камнем падают вниз, на добычу; и дивились им, как мы дивимся созданиям небес, и знали, что если такая крылатая тварь погонится за троллем, бедному троллю с трудом удастся ускользнуть. "Увы!" вздохнули тролли.

Седой тролль не проронил более ни слова, да этого и не требовалось, ибо весь лес от края и до края затопила скорбь троллей: они сидели, размышляя о Небесах и опасаясь, что ежели осмелятся поселиться на Земле, то очень скоро там, на Небесах, окажутся.

И Лурулу более не спорил. Не время было спорить; слишком опечалились тролли, чтобы внять гласу рассудка. Потому Лурулу торжественно заговорил с соплеменниками о вещах серьезных, произнося ученые слова и стоя в почтительной позе. А ничто так не забавляет троллей, как ученость и благоговейная торжественность, и над почтительною позой и над малейшим намеком на серьезность они готовы потешаться часами. Так благодаря Лурулу к троллям снова вернулось присущее им легкомыслие. Когда же Лурулу этого добился, он снова заговорил о Земле, рассказывая забавные байки о повадках людей.

Я не намерен записать все то, что Лурулу рассказывал о людях, чтобы не пострадало самоуважение моего читателя, чтобы не задеть того или ту, кого тщусь я только позабавить; однако весь лес дрожал и звенел от смеха. И седой тролль ничего более не смог придумать, чем обуздать любопытство, все сильнее подчиняющее себе сборище бурых троллей: всем хотелось посмотреть, на что похожи те, кто живет в до-мах, у кого прямо над головою – шляпа, а еще выше – печная труба; на тех, кто разговаривает с собаками, но отказывается говорить со свиньями; чья серьезность забавнее, нежели все, что в состоянии вытворить тролли. Так всеми до одного троллями овладела причуда сей же миг отправиться на Землю и поглядеть на поросят и телеги, и ветряные мельницы, и посмеяться над человеком. И Лурулу, что обещал Ориону привести с собою дюжину троллей, потребовалось немало труда, чтобы удержать все бурые толпы от того, чтобы они немедленно тронулись в путь, – столь быстро меняются настроение и причуды троллей. Если бы Лурулу предоставил соплеменников самим себе, в Эльфландии не осталось бы ни одного тролля, ибо даже седой тролль изменил свое мнение вместе с остальными. Из всей толпы Лурулу отобрал пятьдесят спутников, и повел троллей к опасной границе Земли; и поскакали они прочь от сумрачных лесных кущ, – так вихрь бурых дубовых листьев уносится прочь в непогожие дни октября.

Глава 25.

ЛИРАЗЕЛЬ ВСПОМИНАЕТ ВЕДОМЫЕ НАМ ПОЛЯ.

В то время как тролли во всю прыть скакали в сторону Земли посмеяться над обычаями людей, Лиразель соскользнула с коленей отца, что, величественный и невозмутимый, восседал на изваянном из туманов троне, едва ли двинувшись с места за двенадцать наших земных лет. Она вздохнула; вздох ее зажурчал над холмами сна и слегка растревожил Эльфландию. Рассветы и закаты, сумерки и бледно-голубое мерцание звезд, что навечно слиты воедино в зареве Эльфландии, ощутили легкое прикосновение скорби, и сияние их дрогнуло. Ибо магия, что поймала и удержала эти огни, и чары, что сковали их воедино, дабы вечно озаря-ли они землю, не признающую власти Времени, уступали в силе скорби, что темной тенью поднималась в царственной душе принцессы эльфийско-го рода. Она вздохнула, ибо в столь долго владевшем ею отрадном уми-ротворении и сквозь покой Эльфландии пронеслась мысль о Земле; и вот, среди роскошного великолепия Эльфландии, о котором едва ли по-ведает песня, принцессе припомнились самые обыкновенные калужницы и прочие неброские травы ведомых нам полей. А в полях тех, по другую сторону границы сумерек, мысленным взором увидела она Ориона, – и не ведала Лиразель, какая пропасть лет пролегла между ними. И магический блеск и сияние Эльфландии, и красота волшебной земли, что нам не увидеть даже во сне, и глубокий, глубокий покой, в котором дремали века, не задетые и не понукаемые временем, и искусство ее отца, что оберегало от увядания самую незаметную из лилий, и чары, с помощью которых он добивался исполнения сокровенных желаний и грез, не властны были отныне удержать воображение принцессы, что рвалось на волю, и более ее не радовали. Потому вздох ее пронесся над колдовс-кой землей и легким дуновением растревожил цветы.

И отец Лиразель ощутил печаль дочери, и увидел, что печаль эта всколыхнула цветы и нарушила покой, царящий над Эльфландией, – хотя и не больше, чем птица, что сбилась с пути летней ночью, потревожит царственные занавеси, запутавшись в складках. И хотя ведал король и о том, что Лиразель загрустила всего лишь о жалкой Земле, предпочитая какой-нибудь мирской обычай сокровеннейшему великолепию Эльфлан-дии, – загрустила, восседая вместе с отцом на троне, о котором пове-дать можно только в песне, – однако одно только сострадание просну-лось в магическом сердце короля; так мы пожалеем ребенка, что в храмах, которые мы почитаем священными, вздыхает по какому-нибудь пустяку. И тем более, что Земля представлялась ему не стоящей скорби: беспомощная жертва времени, где все приходит и уходит, не задержива-ясь надолго, мимолетное видение, различимое от берегов Эльфландии, слишком краткое для того, чтобы занимать помыслы, обремененные магией, – тем более жалел король свое дитя за упрямую причуду, что неосторожно забрела в наши поля и запуталась – увы! – в сетях преходящего. Ну что же! – принцесса затосковала. Король-эльф не проклинал Землю, приманившую фантазии принцессы; Лиразель не была счастлива среди сокровенного великолепия Эльфландии, она вздыхала о большем: что ж, великое искусство короля подарит принцессе все то, чего ей недостает. И вот повелитель волшебной страны воздел правую руку над тем, где до того покоилась она, над той частью загадочного трона, что соткана из музыки и миражей; он воздел правую руку, и над Эль-фландией воцарилась тишина.

В зеленых чащах леса замер шорох огромных листьев; умолкли ле-гендарные птицы и звери, словно изваянные из мрамора; бурые тролли, что удирали во все лопатки в сторону Земли, все как один останови-лись вдруг и притихли. Тогда в безмолвии дрогнул, нарастая, то там, то здесь, тихий зовущий шопот, негромкие трели, словно бы тоскующие по тому, о чем песни поведать не в силах; звуки, подобные голосам слез, если бы только каждая крошечная соленая капля могла ожить и обрести голос, дабы поведать о законах горя. И вот все эти неясные отзвуки закружились в торжественном танце, сплетаясь в мелодию, что призвала магическая длань повелителя Эльфландии. И говорила эта ме-лодия о рассвете, что поднимается над бескрайними болотами, – дале-ко-далеко на Земле либо какой-нибудь иной планете, про которую Эль-фландия не ведает; поднимается, медленно нарастая из глубин тьмы, звездного света и жгучего холода; сперва беспомощный, леденящий и безотрадный, с трудом затмевающий звезды; затемненный тенями грома, ненавистный всем порождениям мрака; стойкой, набирающей силу, свер-кающей волной поднимается он; и вот наступает миг торжества, и, хлы-нув сквозь мрак болот, в холодном воздухе разливается гордое велико-лепие красок, и вместе с ликованием оттенков нагрянет заря, и самые черные тучи медленно порозовеют и поплывут по сиреневому морю, и самые темные скалы, что доселе ограждали ночь, полыхнут вдруг золотистым заревом. Когда же мелодия короля-чародея ничего более не могла добавить к этому чуду, что от века оставалось чуждым эльфийским угодьям, тогда король взмахнул высоко воздетой рукою, словно скликая птиц, и призвал в Эльфландию рассвет, приманив его с одной из тех планет, что ближе всего к солнцу. И засиял восход над Эльфландией, прежде восходов не ведавшей, – свеж и прекрасен, засиял он, хотя и явился из-за пределов, географией не охваченных, и принадлежал давно утраченному веку вне кругозора истории. Росы Эльфландии, повисшие на кончиках изогнутых травинок, собрались в рассветных лучах в крохот-ные сферы, и задержали там сверкающее и удивительное великолепие не-бес, подобное нашим, что довелось им увидеть впервые.

А удивительный рассвет неспешно набирал силу над нездешними зем-лями, изливая на них краски, что день ото дня на протяжении всех не-дель своего цветения жадно впивают в безмолвном буйстве роскошные куртины наших нарциссов и диких роз. Незнакомый лесу отблеск заиграл на невиданных продолговатых листьях, неведомые Эльфландии тени бесшумно отделились от чудовищных древесных стволов и скользнули через травы, которым и не снился их приход; а шпили дворца, наблюдая это чудо, им, правда, в красоте уступающее, поняли, тем не менее, что гость – волшебного происхождения, и ответили отблеском своих священ-ных окон, что полыхнул над холмами эльфов, словно порыв вдохновения, и смешал розовый блик с синевою эльфийских гор. Стражи дивных вершин, что на протяжении веков зорко оглядывали мир с высоты утесов, дабы никто чужой не смел ступить в Эльфландию – с Земли ли, или с какой-нибудь звезды, – стражи приметили, как зарумянилось небо, ощутив приближение рассвета, и поднесли к губам рога, и протрубили сиг-нал, упреждая Эльфландию о появлении чужака. Хранители девственных долин высоко подняли рога легендарных быков и вновь заиграли напев тревоги во мраке жутких пропастей, и эхо отнесло его прочь от мра-морных ликов чудовищных скал, и ряды их варварского воинства повторили напев: так над Эльфландией звенел тревожный голос рога, возве-щая, что нечто странное потревожило берега волшебной страны. Вдоль одиноких утесов замер ряд вознесенных волшебных сабель, призванных из потемневших ножен напевом рогов, дабы дать отпор врагу; и вот на землю, застывшую в тревожном ожидании, нахлынул рассвет, бескрайний и золотой, бесконечно древнее ведомое нам таинство. И дворец призвал на помощь все чудеса свои, все заклятия и чары, и из глубины его си-него льдистого сияния вспыхнуло слепящее зарево привета или ревниво-го вызова, одарив Эльфландию новым великолепием, поведать о котором может только песня.

Тогда эльфийский король снова взмахнул рукою, воздетой над хрус-тальными зубцами короны, и стены магического дворца расступились, и явил он Лиразель немерянные пространства своего королевства. И, пока пальцы короля творили это заклятие, при помощи магии увидела прин-цесса темно-зеленые леса, и холмы Эльфландии от края до края, и тор-жественные бледно-голубые горы, и долины, оберегаемые таинственным племенем, и все создания легенд, что крались в сумраке под сенью огромных листьев, и шумливых, непоседливых троллей, что спешили прочь, к Земле. Она увидела, как стражи поднесли рога к губам, в то время как на рогах заиграл тот свет, что по праву можно было счесть самой гордой победой тайного искусства ее отца: свет зари, завлеченной через немыслимые пространства, дабы утешить дочь, и утишить ее причуды, и отозвать фантазии ее от Земли. Она увидела поляны, где Время нежилось в праздности на протяжении веков, не иссушив ни одного ле-пестка среди пышных цветочных куртин; она увидела, как сквозь густую завесу красок Эльфландии на любимые ею поляны хлынул новый свет, и наделил их новой красотою – подобной красоты не ведали они до тех пор, пока рассвет не проделал путь столь немыслимый, дабы слиться с заколдованными сумерками; и все это время переливались, сияли и вспыхивали дворцовые шпили, поведать о которых может только песня. От этой чарующей красоты король отвратил взор, и снова заглянул в лицо дочери, надеясь прочесть благоговейное изумление, с каким ста-нет приветствовать она роскошные родные угодья, едва фантазии ее возвратятся от полей старения и смерти, куда – увы! – забрели они, сбившись с пути. И хотя глаза Лиразель обращены были к эльфийским горам, глаза, что до странности верно отражали синеву их и тайну, однако, заглянув в эти глаза (а ведь только ради них король-эльф приманил рассвет столь далеко от его привычных путей), он увидел в их волшебных глубинах мысль о Земле! Мысль о Земле, хотя он уже воздел руку и сотворил мистический знак, дабы при помощи всего своего могущества призвать в Эльфландию диво, что примирило бы Лиразель с домом. Все владения короля-эльфа возликовали при этом, стражи на жутких утесах протрубили странные сигналы; звери и насекомые, цветы и птицы порадовались новой радостью, а здесь, в самом сердце Эльфландии, дочь его думала о Земле!

Если бы только король явил принцессе любое другое чудо, а не рассвет, может статься, ему и удалось бы приманить домой ее фанта-зии, но, призвав в Эльфландию эту иноземную красоту, чтобы слилась она с древними чудесами волшебной страны, король пробудил в дочери воспоминания об утре, что приходит в неведомые ему поля, и в вообра-жении своем Лиразель снова играла с Орионом в полях, где среди трав Англии распускались отнюдь не колдовские земные цветы.

– Неужели этого недостаточно? – молвил король нездешним, звучным, магическим голосом, и указал на свои бескрайние владения рукою, что умела призывать чудеса.

Лиразель вздохнула: этого было недостаточно.

И королем-чародеем овладела скорбь: только одна дочь была у него, и дочь эта вздыхала по Земле. Некогда вместе с ним Эльфландией правила королева; но она была смертной, и, будучи смертной, умерла. Ибо часто уходила она к земным холмам поглядеть на боярышник в цвету, или на буковый лес по осени; и хотя оставалась она в ведомых нам полях не более дня, и возвращалась во дворец за пределами сумерек еще до захода нашего солнца, однако Время настигало ее всякий раз; и она увядала, и вскоре умерла в Эльфландии, ибо была всего лишь смертной. И изумленные эльфы погребли ее так, как хоронят дочерей людей. И король с дочерью остались одни, и вот теперь дочь короля вздыхала по Земле. Скорбь овладела повелителем волшебной страны, но, как то часто случается с людьми, из тьмы этой скорби поднялось и воспарило, распевая, над печальными его помыслами, вдохновение, сверкающее смехом и радостью. Тогда встал король, и воздел обе руки, и вдохновение его музыкой загремело над Эльфландией. А на гребне волны этой музыки, подобно силе моря, нахлынуло неодолимое желание вскочить и пуститься в пляс, и никто и ничто в Эльфландии не смогло ему противостоять. Король торжественно взмахнул руками, и мелодия разлилась над волшебными угодьями; и все, что рыскали по лесу либо ползали по листьям, все, что скакали среди скалистых высот либо пас-лись на бескрайних лугах лилий, всевозможные создания во всевозмож-ных уголках земли, и даже часовой, что охранял королевский покой, и даже одинокие стражи гор, и тролли, что во всю прыть неслись в сто-рону Земли, – все они затанцевали под музыку, что соткана была из дуновения Весны, слетевшей на крыльях земного утра к счастливым ста-дам коз.

Тролли почти добрались до сумеречной границы, физиономии их уже сморщились в предвкушении того, как посмеются они над повадками лю-дей; маленьким тщеславным созданиям не терпелось оказаться за преде-лами сумерек, что пролегли между Эльфландией и землей. Но теперь они более не скакали вперед, а скользили кругами и хитрыми спиралями, увлеченные танцем, что напоминал танец комаров летним вечером над ведомыми нам полями. Степенные легендарные чудища в глубинах папоротникового леса исполняли менуэты, что ведьмы сотворили из собственных причуд и смеха на заре времен, давным-давно, в дни их юности, еще до того, как в мир пришли города. Лесные деревья с трудом вытянули из почвы окостеневшие корни, неуклюже покачались на них, и затанцевали, словно бы приподнявшись на чудовищных когтях, и жуки заплясали на огромных трепещущих листьях. В заколдованном плену непроглядного мрака бесконечных пещер невиданные существа пробудились от векового сна и закружились в танце на сыром камне.

А подле короля-чародея стояла, слегка покачиваясь в лад мелодии, что закружила в танце всех волшебных созданий, принцесса Лиразель, и на лице ее играл легкий отблеск, рожденный от скрытой улыбки; ибо втайне она всегда улыбалась могуществу своей великой красоты. И вдруг король-эльф воздел одну руку еще выше, и задержал ее, – и по его воле все танцующие в Эльфландии замерли неподвижно, и всех волшебных созданий внезапно сковало благоговение. И вот над Эльфландией разлилась мелодия, сотканная из нот, что королю принесли блуждающие порывы вдохновения, – те, что поют, проносясь сквозь прозрачную го-лубизну за пределами наших земных берегов: и вся земля потонула в магии этой неслыханной музыки. Дикие твари, о которых Земля догады-вается, и существа, сокрытые даже от взора преданий, не могли не за-петь древние, как век, песни, что давно изгладились было из их памя-ти. Легендарные создание воздуха спустились вниз от головокружитель-ных высот на дивный зов. Неведомые, немыслимые чувства растревожили спокойствие Эльфландии. Поток музыки дивными волнами бился о склоны торжественных синих эльфийских гор, пока в пропастях скал не отозвалось странное, похожее на звон бронзы эхо. На Земле не слышали ни ни эха, ни музыки: ни одна нота не проникла за узкую границу сумерек, ни звука, ни шопота. Повсюду вокруг напевы набирали высоту, подобно редкостным, невиданным мотылькам, проносились через все Небесные Угодья от края до края, и, словно неуловимые воспоминания, овевали блаженные души; и музыку эту услышали ангелы, но ангелам запрещено было завидовать ей. И хотя напев не достиг Земли, и хотя полям нашим никогда не доводилось внимать музыке Эльфландии, однако, как и в любую эпоху (дабы отчаяние не овладело народами Земли) жили и тогда те, что слагают песни для нужд скорби и радости. Даже до них ни шопота не донеслось из Эльфландии через границу сумерек, что убивает все звуки, однако в помыслах своих ощутили они танец волшебных нот, и записали эти ноты, и земные инструменты сыграли их; только тогда и не раньше услышали мы музыку Эльфландии.

Некоторое время по воле короля-эльфа все покорные ему создания, все их желания и удивленные домыслы, страхи и мечты сонно покачива-лись на волнах музыки, сотканной не из земных звуков, но скорее из того зыбкого вещества, в котором плавают планеты, и много чего дру-гого, о чем ведает только магия. И вот, в то время как вся Эльфлан-дия впивала музыку так, как наша Земля впивает ласковые дожди, ко-роль снова оборотился к дочери, и глаза его говорили:"Есть ли на свете земли прекраснее нашей?" Принцесса повернулась к отцу, чтобы заверить его:"Здесь дом мой навеки". Губы ее приоткрылись, дабы про-изнести эти слова, в синеве ее эльфийских глаз светилась любовь; она уже протянула к отцу точеные руки; как вдруг отец и дочь услышали звук рога – словно усталый охотник трубил из последних сил у границы Земли.

Глава 26.

ОХОТНИЧИЙ РОГ АЛВЕРИКА.

На север от пустынных земель продолжал свой безнадежный путь Ал-верик на протяжении долгих изнуряющих лет, и подхваченные ветром об-рывки его серого и мрачного шатра добавляли уныния к холодным вече-рам в тех краях. Когда в домах зажигались свечи, и скирды сена выде-лялись на фоне бледно-зеленого неба темными силуэтами, обитатели одиноких хуторов слышали порою стук колотушек Нива и Зенда: в вечер-нем безмолвии отчетливо доносился он от той земли, по которой не ступал никто другой. Дети селян, высматривая в створчатые окна звез-ду, замечали, наверное, нездешний серый силуэт шатра, что взмахивал лохмотьями над самыми дальними изгородями, где мгновением раньше ца-рили только серые сумерки. На следующее утро народ гадал и недоуме-вал, дети радовались и пугались, а взрослые рассказывали им преда-ния; кое-кто украдкой разведывал окраинные пределы людских полей, боязливо заглядывая сквозь нечетко очерченные зеленые бреши в пос-ледней из изгородей (хотя обращать взгляды на восток было запреще-но); так рождались слухи, и неясные ожидания; и все это сливалось воедино силою изумления, что является с Востока; и переходило в ле-генды, что жили еще много лет после этого утра; но Алверик и шатер его исчезали, словно их и не было.

Так сменялись дни, и времена года, а отряд все скитался в глу-ши: одинокий, утративший любимую странник, зачарованный луною под-росток и безумец, и старый серый шатер с длинным изогнутым шестом. Им стали известны все звезды, и знакомы все четыре ветра, и дождь, и туман, и град, но желтые, приветливые огоньки окон, зазывающие ночами в тепло и уют, узнавали они только для того, чтобы сказать им "прощай". Едва загорался первый рассветный луч, едва веяло ут-ренней прохладой, Алверик пробуждался от беспокойных снов; с ликую-щим воплем подскакивал Нив, и отправлялись они в путь, продолжая безумный крестовый поход, еще до того, как на притихших, смутно различимых коньках крыш появлялись первые признаки пробуждения. И каждое утро Нив предсказывал, что они непременно отыщут Эльфландию; так тянулись дни и года.

Тиль давно их покинул; Тиль, что пламенной песней пророчил друзьям победу; Тиль, чье вдохновение подбадривало Алверика в самые холодные ночи, и помогало преодолеть самые каменистые тропы: однажды вечером Тиль вдруг запел о девичьих кудрях, – Тиль, кому подобало бы возглавить поход. А потом в один прекрасный день, в сумерках, когда пел черный дрозд, и боярышник стоял в цвету на целые мили, он свер-нул к домам людей, и женился, и более никогда не имел дела с отряда-ми скитальцев.

Лошади пали; Нив и Зенд тащили все пожитки на шесте. Миновало много лет. Однажды осенним утром Алверик покинул лагерь и отправил-ся к домам людей. Нив и Зенд переглянулись. Для чего Алверику пона-добилось разузнавать дорогу у других? Ибо каким-то непостижимым об-разом замутненный рассудок этих помешанных постиг цель Алверика скорее, нежели сумела бы интуиция людей здравых. Разве, чтобы нап-равить путь его, недостаточно пророчеств Нива, и того, что сообщила Зенду под присягой полная луна?

Алверик явился к домам людей; и из тех, кого расспрашивал он, очень немногие соглашались вести речи о том, что находится на Вос-токе, а ежели заговаривал гость о землях, через которые проехал за много лет, к нему прислушивались столь же мало, как если бы Алверик сообщал, будто доводилось ему раскидывать свой шатер на разноцвет-ных слоях воздуха, что мерцают, дрожат и темнеют у горизонта на за-кате. А те немногие, что отвечали Алверику, говорили одно: только магам сие ведомо.

Узнав об этом, Алверик покинул поля и изгороди, и вернулся к старому серому шатру, в те края, к которым никто не обращался даже в помыслах. Нив и Зенд сидели у шатра в молчании, искоса поглядывая на предводителя, ибо видели они: Алверик не доверяет безумию и истинам, подсказанным луной. И на следующий день, когда в утренней прохладе скитальцы снялись с лагеря, Нив повел отряд, не огласив воздух ликующим криком.

И снова потянулись дни невероятного их путешествия, но не так уж много прошло недель, когда в одно прекрасное утро, на краю возделан-ных полей повстречался Алверику некто, чья высокая и узкая коничес-кая шляпа и загадочный вид явственно выдавали в нем колдуна; он наполнял ведро у колодца.

– О господин мой, чье искусство вселяет в смертных страх, – молвил Алверик, – есть у меня вопрос касательно будущего, и хотел бы я его задать.

Колдун отвернулся от ведра и окинул Алверика недоверчивым взглядом, ибо оборванный вид странника никак не наводил на мысль о щедром вознаграждении, причитающемся с тех, кто по праву вопрошает грядущее. И помянул колдун щедрое вознаграждение, ровно так, как есть. И в кошельке Алверика оказалось достаточно, чтобы развеять сомнения колдуна. Потому кудесник указал туда, где над миртовыми кущами поднималась вершина его башни, и велел Алверику прийти к его дверям, когда засияет вечерняя звезда; и в этот благоприятный час он откроет перед гостем будущее.

И снова отлично поняли Нив и Зенд, что предводитель их доверился грезам и тайнам, порожденным не безумием и не луною. И покинул спутников Алверик; и помешанные остались сидеть неподвижно, не говоря ни слова, однако в помыслах их бушевали яростные видения.

Сквозь матовый воздух, поджидающий вечернюю звезду, Алверик прошел через возделанные людьми поля и приблизился к почерневшей дубовой двери башни мага; с каждым порывом ветра о дверь колотились миртовые ветви. Юный ученик чародея отворил гостю, и, по ветхим де-ревянным ступеням, крысам знакомым лучше, чем людям, провел Алверика в верхние покои колдуна.

Чародей облачен был в черный шелковый плащ, который почитал необходимою данью будущему; без такового он ни в жизнь не стал бы вопрошать грядущие годы. Едва юный ученик ушел, колдун обратился к некоему фолианту, что покоился на высоком столике, и, переведя взгляд от фолианта на Алверика, осведомился, что именно гость желает узнать о будущем. И спросил Алверик, как ему добраться до Эльфландии. Тогда чародей открыл потемневший переплет великой книги и принялся перелистывать страницы, и очень долго страницы под рукою его оставались абсолютно чисты, однако далее в книге появилось немало записей, подобных которым Алверику не приходилось видеть. И пояснил колдун, что такого рода книги повествуют обо всем на свете, однако он, заинтересованный только в грядущем, не нуждается в письменах прошлого, и потому обзавелся книгой, что говорит только о будущем; хотя мог бы выписать и другие из Колледжа Чародейства, ежели бы дал себе труд изучать безрассудства, людьми уже совершенные.

Некоторое время колдун сосредоточенно читал свою книгу, и Алверик услышал, как крысы тихо возвращаются к улицам и домам, что прогрызли в ступенях лестницы. Но вот кудесник отыскал в летописи будущего то, что искал, и сообщил гостю, что в книге сей сказано: никогда он, Алверик, не достигнет Эльфландии, пока при нем – волшебный меч.

Выслушав это, Алверик вручил чародею причитающееся щедрое воз-награждение, и ушел, весьма опечаленный. Ибо знал он, что опасностям Эльфландии ни одни обычный клинок, откованный на наковальнях людей, противостоять не в силах. Он не догадывался, что заключенная в мече магия, подобно молнии, оставляет в воздухе привкус и запах, что про-никают сквозь сумеречную преграду и разливаются над Эльфландией; не догадывался он и о том, что именно так король-эльф узнает о его приближении и отводит от чужака свои границы, дабы Алверик не трево-жил более его царство; однако скиталец поверил в то, что прочел ему чародей из книги, и потому побрел прочь, весьма опечаленный. Предос-тавив дубовую лестницу времени и крысам, он вышел из миртовой рощи, миновал поля людей и возвратился к тому меланхоличному месту, где серый шатер его скорбно повисал над пустошью, унылый и безмолвный, словно сидящие рядом Нив и Зенд. И тогда скитальцы повернули и дви-нулись на юг, ибо теперь все пути казались Алверику одинаково безна-дежными: он не соглашался отказаться от меча и бросить вызов волшебным опасностям без волшебной поддержки. Нив и Зенд молча повиновались предводителю, более не направляя его путь бредовыми пророчествами либо откровениями, подсказанными луной, ибо они видели, что Ал-верик внял совету другого.

Скитаясь в одиночестве долгими и трудными путями, они далеко продвинулись на юг, но граница Эльфландии с густою завесой сумерек так и не показалась; однако Алверик упрямо не желал отказываться от меча, ибо справедливо полагал он, что Эльфландия страшится силы ма-гического лезвия, и мало у него надежды вернуть Лиразель при помощи клинка, внушающего ужас только смертным. Спустя какое-то время Нив снова принялся предрекать будущее, и в ночи полнолуния Зенд опять взял за привычку возвращаться в шатер крайне поздно, и будить Алве-рика своими откровениями. И несмотря на ореол тайны, окружающий Зенда, когда говорил он, и несмотря на восторженный экстаз проро-чествующего Нива, Алверик знал теперь, что откровения и пророчества пусты и лживы, и ни одно из них никогда не приведет его к Эльфлан-дии. Обремененный безотрадным этим знанием, он все-таки по-прежнему снимался с лагеря на рассвете, по-прежнему двигался вперед через пустынные земли, по-прежнему искал границу, – и так проходили меся-цы.