Текст книги "Дочь короля Эльфландии"

Автор книги: Эдвард Дансени

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Если же выпадал счастливый вечер и мальчик задерживался в лесу допоздна, в тот миг, когда пылающее солнце начинало клониться к горизонту, Орион всякий раз слышал долгие переливы эльфийских рогов, что трубили где-то за краем земли на востоке, в изморози сгущающихся сумерек, переливы далекие и негромкие, словно услышанная во сне побудка. Они играли за лесом, звонкие эти рога, за меловыми холмами, над самым дальним кряжем; и мальчик узнавал в них серебряные рога Эльфландии. Во всем остальном Орион ничем не отличался от прочих смертных; он обладал способностью слышать рога Эльфландии, напевы которых звучат на расстоянии не больше ярда за пределами человеческого слуха, и знал, что это такое, – если закрыть глаза на эти два свойства, сын Алверика до поры оставался самым обыкновенным человеческим ребенком.

Каким образом отзвук рогов Эльфландии проникал сквозь сумеречную преграду и достигал чьего бы то ни было слуха в ведомых нам полях, я понять не в силах; однако Теннисон уверяет, будто даже в наших полях слышно, как "негромко трубят они", и думается мне, что если бы все слова должным образом вдохновленных поэтов принимались на веру, весьма уменьшилось бы число заблуждений наших. Потому, опровергнет ли Наука сей факт либо подтвердит, в вопросе об эльфийских рогах я и впредь намерен руководствоваться строчкой из Теннисона.

В те дни Алверик отрешенно бродил по деревне Эрл, и думы его были далеко. Правитель Эрла задерживался у многих дверей, и говорил, и строил планы – неизменно с остановившимся взглядом, словно видел нечто, скрытое от прочих. Он размышлял о далеких горизонтах, и о том, последнем, за которым скрывается Эльфландия. Переходя от дома к дому, собирал он небольшой отряд.

Алверик грезил о том, как бы отыскать границу дальше к северу: он намеревался идти все вперед и вперед через ведомые нам поля, зорко оглядывая новые горизонты, пока, наконец, не доберется до тех мест, откуда Эльфландия не отступила; этому твердо решился он посвятить свои дни.

Пока Лиразель была с ним среди ведомых нам полей, Алверик непрестанно раздумывал о том, как бы сделать жену более земною; теперь же, когда принцесса исчезла, его собственные мысли день ото дня становились все более по-эльфийски-странными, и народ начинал уже косо поглядывать на нездешнее выражение его лица. Так, в непрестанных мечтаниях об Эльфландии и созданиях эльфийских, Алверик готовил лошадей и снаряжение, и собрал для своего маленького отряда запасы провизии столь огромные, что все, кто видел, не переставали дивиться. Многих звал правитель Эрла присоединиться к необычному отряду, но немногие соглашались отправиться вместе с Алвериком в погоню за горизонтами, услышав, куда направляется он. Первым согласился вступить в отряд юноша, которому не повезло в любви; затем явился молодой пастух, которому не привыкать было к скитаниям в безлюдных краях; затем пришел еще один: этому довелось однажды услышать, как пел кто-то в сумерках странную песню; мелодия эта навек обратила мысли селянина к нездешним землям, и порадовался он возможности последовать за своими грезами. Как-то летом полная луна на протяжении всей теплой ночи светила на уснувшего в сене юношу: после этого он стал угадывать либо видеть наяву то, что, как уверял он, показала ему луна; что бы то ни было, никому более в Эрле не случалось видеть ничего подобного; этот человек тоже присоединился к отряду Алверика сразу, как только позвали его. Много дней прошло прежде, чем Алверику удалось отыскать этих четверых; более никого не удалось ему зазвать, кроме одного помешанного мальчишки; Алверик взял его ходить за лошадьми, ибо паренек отлично понимал лошадей, а те понимали его, хотя никто из мужчин и женщин, кроме его матери, никак не могли найти с несчастным общего языка. Когда Алверик заручился обещанием паренька пойти с отрядом, мать мальчугана разрыдалась, говоря, что сын – поддержка и опора ее старости; он всегда знает, когда начнутся грозы и когда улетят ласточки, и какого цвета цветы распустятся из тех семян, что сажает она в саду, знает места, где пауки раскинут свои сети, и древние повести о мухах; она рыдала и повторяла, что Эрл утратит с его уходом гораздо более, нежели догадываются здешние люди. Однако Алверик увел мальчугана с собою; многие уходят так.

И вот наступило утро, когда шесть лошадей, с седлами, обвешанными и нагруженными узлами с провизией, и те пятеро, что согласились отправиться вместе с Алвериком к краю земли, дожидались у ворот замка. Алверик долго советовался с Зирундерель, но ведьма объявила, что вся ее магия бессильна потревожить чары Эльфландии либо оспорить грозную волю короля волшебной страны. И Алверик вверил Ориона ее опеке, ибо хорошо знал, что, хотя магия Зирундерель и простого, земного свойства, однако никакие колдовские силы, что проникли бы в ведомые нам поля, – ни проклятия, ни руны, направленные против его сына, – не смогут выстоять против заговоров ведьмы; что же до себя, он вполне доверился судьбе, поджидающей в конце долгих и утомительных путешествий. Алверик долго беседовал с сыном, не ведая, сколько времени продлятся его странствия, прежде чем он снова отыщет Эльфландию, и удастся ли ему вернуться из-за сумеречного предела. И спросил мальчика правитель Эрла, чего тот желает от жизни.

– Стать охотником, – немедленно откликнулся Орион.

– На кого же ты станешь охотиться, пока я буду за холмами? полюбопытствовал отец.

– На оленей, как От, – отвечал Орион.

Алверик с похвалою отозвался об этой благородной забаве, ибо сам весьма любил ее.

– А однажды я отправлюсь далеко-далеко за холмы, и поохочусь на созданий более диковинных, – объявил мальчуган.

– На каких таких созданий? – спросил Алверик. Но мальчик не знал.

Отец его перечислил несколько разных пород зверей.

– Нет, гораздо более диковинных, – уверял Орион. – Еще более диковинных, чем медведи.

– Так какими же они будут? – спросил отец.

– О, волшебными, – отвечал мальчик.

Однако кони нетерпеливо били копытами внизу, на морозе, и времени на пустые разговоры не оставалось. Алверик попрощался с ведьмой и с сыном, и вышел из зала, мало задумываясь о будущем, ибо будущее казалось слишком туманным.

Алверик уселся на коня поверх узлов с провизией, и отряд двинулся в путь. Селяне высыпали на улицу поглядеть на отъезд кавалькады. Все знали, что за неслыханное предприятие замыслили эти шестеро, и, после того, как все поприветствовали Алверика и пожелали доброго пути последнему из всадников, над толпою поднялся неразборчивый гул голосов. В речах жителей деревни звучало презрение к походу Алверика, и жалость, и насмешка; некоторые отзывались о безумной затее с теплотою, некоторые – с издевкой; однако же всеми сердцами владела зависть; ибо разум обитателей Эрла насмехался над одинокими блужданиями, над невероятным этим приключением, однако сердца селян стремились вослед отъезжающим.

И вот Алверик выехал из деревни Эрл; отряд искателей приключений следовал за ним: околдованный луною безумец, помешанный мальчишка, несчастный влюбленный, пастух и поэт. Алверик порешил, что в лагере заправлять будет Ванд, молодой пастух; ибо почитал его наиболее разумным из своих спутников; но едва всадники тронулись в путь, не успели они еще разбить лагеря, как уже начались споры; и Алверик, услышав либо почувствовав недовольство своих людей, понял, что в подобном предприятии распоряжаться должен не самый здравомыслящий, но вовсе лишенный рассудка. Потому он объявил, что заведовать лагерем будет Нив, полоумный мальчишка; и Нив хорошо служил правителю Эрла вплоть до того самого дня, до которого было еще далеко. Околдованный луною безумец стоял за Нива горою, все прочие исполняли повеления Нива не менее охотно, и всяк относился к походу Алверика с должным почтением. Немало обитателей самых разных земель занимаются вещами более разумными не столь согласно.

Всадники достигли нагорий, миновали поля и ехали до тех пор, пока не добрались до самых отдаленных людских изгородей, до обителей, что селяне выстроили у пределов, далее которых не заглядывали даже в мыслях своих. Сквозь ряд этих окраинных домов, (а приходилось их по четыре-пять на каждую милю) двинулся Алверик со своим странным отрядом. Хижина кожевника осталась далеко на юге. Но вот правитель Эрла повернул на север, чтобы проехать за домами, через поля, по которым некогда проходила сумеречная преграда, и отыскать, наконец, то место, где Эльфландия, может статься, отхлынула не так далеко. Алверик объяснил это своим людям, и главные вдохновители похода, Нив и Зенд, сведенный с ума луною, немедленно зааплодировали; Тиль, юный мечтатель во власти песен, тоже сказал, что план сей мудр; увлеченное самозабвение этих троих подчинило себе и Ванда; а влюбленному Ранноку было все равно. Всадники двинулись вдоль домов, но не успели отъехать далеко, как алое солнце коснулось горизонта, и искатели приключений поспешили разбить лагерь, пока еще не вовсе угас свет короткого зимнего дня. Нив объявил, что сейчас они построят дворец, во всем подобный королевскому; мысль эта воспламенила Зенда и заставила его работать за троих; и Тиль тоже помогал весьма охотно; вместе они вбили колья и натянули на них одеяла, и сложили стену из валежника, ибо остановился отряд под самыми изгородями. К грубому заграждению из прутьев приложил руку и Ванд; утомленный Раннок трудился изо всех сил вместе с прочими; когда же все было готово, Нив объявил, что это дворец и есть. И Алверик вошел внутрь и прилег отдохнуть, пока остальные разводили снаружи костер. Еду на всех приготовил Ванд: он привык стряпать для себя каждый день среди безлюдных холмов; и никто не сумел бы позаботиться о лошадях лучше Нива.

И, по мере того, как вечернее зарево угасало, зимний холод становился все ощутимее; к тому времени, как зажглась первая звезда, в ночи единовластно правил жгучий мороз, однако люди Алверика, закутанные в меховые и кожаные одежды, мирно спали, устроившись у огня – все, кроме влюбленного Раннока.

Алверику, что покоился на мехах в своем шатре и наблюдал, как алые угли освещают темные очертания его спутников, поход казался многообещающим; он отправится далеко на север, высматривая Эльфландию за каждым новым горизонтом; он станет держаться границы ведомых нам полей, и потому при необходимости всегда сможет пополнить запасы продовольствия; а ежели так и не увидит вдали бледно-голубых гор, то будет ехать все вперед и вперед, пока не отыщет поля, с которого Эльфландия не отхлынула, и так приблизится к горам с другой стороны, обогнув их кругом. Нив и Зенд, и Тиль клятвенно уверяли его в тот вечер, что не пройдет и нескольких дней, как все они наверняка отыщут Эльфландию. С этой мыслью Алверик уснул.

Глава 15.

ЭЛЬФИЙСКИЙ КОРОЛЬ ОТСТУПАЕТ.

Лиразель уносилась прочь вместе с великолепными листьями; листья, один за другим, покидали веселый хоровод, что кружился в мерцающем воздухе, еще недолгое время мчались над полями, а затем собирались на отдых у изгородей; однако Земля, что все притягивает вниз, более не могла удержать Лиразель, ибо руна эльфийского короля уже пересекла земные границы и теперь призывала принцессу домой. Потому Лиразель беспечно улетала на крыльях северо-западного ветра все дальше и дальше, и, стремительно скользя над ведомыми нам полями на пути домой, праздно поглядывала вниз. Совсем никакой власти не имела более над принцессой Земля; ибо вместе с весом (а именно за счет веса Земля и удерживает нас) Лиразель оставили все земные заботы. Ничуть не горюя, обводила она взором знакомые поля, где бродила некогда с Алвериком рука об руку; поля проносились мимо; она видела дома людей; но и дома оставались позади; и вот взгляду ее предстала граница Эльфландии: плотная, густая, насыщенная цветом.

В последний раз Земля воззвала к Лиразель многоголосным хором: в хоре этом слились крик ребенка, хриплая перекличка грачей, низкое мычание коров, поскрипывание тяжелой телеги, что неспешно катила домой. Но вот принцесса оказалась в густой сумеречной завесе, и все земные звуки вдруг сделались тише; принцесса миновала преграду, и звуки смолкли. Словно усталый конь, что падает замертво, наш северо-восточный ветер стих у границы сумерек; ибо ветрам, что проносятся над ведомыми нам полями, в Эльфландию вход заказан. Лиразель мед-ленно заскользила вперед и вниз, и вот ножки принцессы снова коснулись волшебной почвы родного ей края. Она отчетливо различала вдали вершины эльфийских гор, а внизу, под ними, темную полосу леса, что хранит трон эльфийского короля. Высокие шпили по-прежнему мерцали над лесом в зареве эльфийского утра, что переливается огнями более ослепительно-великолепными, нежели наши самые росные рассветы, – и не ведает конца.

По эльфийской земле проходила легкой поступью эльфийская принцесса, едва касаясь травы: словно пух чертополоха, что слетает на луг и слегка задевает колоски, в то время как томный ветер лениво гонит его по ведомым нам полям. И столь властно напомнили принцессе о доме эльфийские, фантастические угодья и все причастное им: причудливые очертания земли, невиданные цветы и призрачные деревья, и едва уловимое, грозное присутствие магии, разлитое в воздухе, что Лиразель обняла первый же кривой, шишковатый, похожий на гнома ствол и расцеловала его шероховатую кору.

Так беглянка добралась до очарованного леса; и стоящие на страже сосны, с ветвей которых свесился бдительный плющ, поклонились проходящей Лиразель. Все чудеса этого леса, все зловещее веяние магии только воскрешали для нее прошлое, как будто бы оно только что миновало. Принцессе казалось, что не далее как вчера утром покинула она этот край; а вчерашнее утро до сих пор продолжалось. Проходя через лес, Лиразель видела, что раны, нанесенные мечом Алверика, еще совсем свежи, и выделяются на стволах белыми отметины.

И вот меж дерев замерцал свет, и вспыхнули переливы оттенков и красок, и Лиразель узнала отблеск роскошного великолепия тех цветов, что обрамляют поляны ее отца. К ним-то и поспешила принцесса: легкие следы ее ног, оставленные, когда Лиразель покинула дворец отца, дивясь появлению Алверика, еще не исчезли среди примятой травы, росы и паутины. Огромные венчики цветов лучились в эльфийском зареве; а за ними полыхал огнями дворец, поведать о котором можно только в песне, – двери портала, через который принцесса некогда вышла на поляны, так и остались широко распахнутыми. Туда-то и возвратилась Лиразель. Эльфийский король, что властью магии услышал бесшумную поступь дочери, поспешил к дверям ей навстречу.

Густая, окладистая борода короля укрыла Лиразель едва ли не с головы до ног, когда обнялись они; долго, долго горевал о дочери король, пока длилось бесконечное эльфийское утро. Он сомневался, невзирая на свою мудрость; он терзался страхом, несмотря на все свои руны; он тосковал по дочери так, как тосковать умеют человеческие сердца, – хотя и принадлежал к волшебному роду-племени, что обитает за пределами наших полей. Но теперь дочь возвратилась домой, и эльфийское утро засияло над бескрайней волшебной страной, озаренное радостью древнего короля-эльфа, и отблеск сияния этого заиграл на склонах эльфийских гор.

Сквозь лучистое зарево высоких врат отец и дочь вернулись под своды дворца и прошли мимо рыцаря стражи эльфийского короля; рыцарь отдал честь мечом, но не посмел обернуться вслед красоте Лиразель; они снова вступили в тронный зал эльфийского короля, выстроенный изо льда и радуг; могущественный Король воссел на трон и посадил Лиразель на колени; и над Эльфландией воцарился покой.

Долго, долго, пока длилось бесконечное эльфийское утро, ничего не нарушало этого покоя; Лиразель отдыхала от земных забот, эльфийский король восседал на троне с умиротворенным сердцем, рыцарь стражи застыл, отдавая честь, меч его так и замер в воздухе острием вниз, дворец лучился огнями; все это напоминало дно глубокого озера вдали от городского шума: зеленые тростники, сверкающие рыбы, мириады крошеч-ных раковин, – все мерцает и переливается в сумерках глубоких вод, никем не потревоженных в течение долгого летнего дня. Так отдыхали отец и дочь, не подвластные разрушительной силе времени; часы и минуты отдыхали вокруг них – так отдыхают маленькие игривые волны на перекатах, когда лед успокоит ручей; и, словно неизменные грезы, возвышались над ними безмятежные голубые вершины эльфийских гор.

Но вдруг, словно городской шум, что раздастся вдруг среди лесного птичьего хора, словно рыдание, что послышится меж детей, собравшихся повеселиться, словно смех в толпе плачущих, словно резкий порыв ветра в вишневых садах среди первых цветов, словно волк, что пробирается через холмы к задремавшим овцам, некое предчувствие потревожило покойные грезы эльфийского короля: предчувствие, что некто направляется к ним через поля людей. То был Алверик с мечом, откованным из железа громовых стрел: привкус магии меча и ощутил каким-то непостижимым образом древний король.

Тогда встал эльфийский король перед своим лучезарным троном в самом сердце Эльфландии, и обнял левой рукою дочь, и воздел правую, дабы сотворить могущественное заклятие. Глубоким и ясным, грудным голосом король мерно и нараспев произносил заклинание, составленное из слов, что Лиразель никогда не слышала прежде, некий вековой заговор, отзывающий и уводящий Эльфландию прочь, далее от Земли. Услышали дивные цветы – и музыка напоила их лепестки; звучные ноты хлынули на поляны – и весь дворец дрогнул и затрепетал переливами ярких кра-сок; чары пали на равнину до самой границы сумерек, – и порыв ветра растревожил заколдованный лес. Но не смолк речитатив эльфийского короля. И вот звенящие, грозные звуки донеслись до самых эльфийских гор, и дрогнула гряда их вершин: так подрагивают в туманной дымке холмы, когда летний зной надвигается от болот, и обретает очертания в мерцающем воздухе. Вся Эльфландия услышала, вся Эльфландия покорилась заклятию. И вот король и его дочь заскользили прочь: так дым номадов плывет над Сахарой прочь от шатров из верблюжьего волоса, так уплывают на рассвете сны, и облака – на закате; и, словно ветер вместе с дымом, ночь вместе со снами, жара с закатом, вся Эльфландия заскользила прочь вместе с ними. Вся Эльфландия заскользила вместе с ними прочь, оставляя за собою бесплодную равнину, унылую пустошь, расколдованную землю. Столь быстро произнесено было заклятие, столь внезапно повиновалась Эльфландия, что многие обрывки песен, воспоминания прошлого, сад или боярышник памятных лет оказались увлечены течением и отливом совсем недалеко: слишком медленно повернули они в сторону востока, – и вот эльфийские поляны исчезли вдали, сумеречная преграда накатила и перелилась через них, оставляя забытые талисманы среди каменных завалов.

Куда Эльфландия отхлынула, я сказать не могу, не знаю даже, совпал ли путь ее с очертаниями Земли, или уплыла она в сумерки за пределами наших скал: волшебные чары некогда подступали к самой границе ведомых нам полей, но вот их не стало: и, куда бы не исчезли они, путь туда лег неблизкий.

Эльфийский король умолк: задуманное свершилось. Так же безмолвно, как, в одно мгновение, что никому не дано угадать, долгие полосы заката из золотых становятся розовыми, а сверкающие розовые оттенки тускнеют и гаснут, вся Эльфландия покинула пределы тех полей, подле которых чудеса ее таились на протяжении долгих людских веков, и исчезла, а куда, я не ведаю. Эльфийский король снова воссел на трон из льдов и туманов, в глубине которого таились очарованные радуги, и снова посадил на колени дочь свою Лиразель, и покой, нарушенный его речитативом, снова пал на Эльфландию тяжелой, недвижной пеленою. Тяжелой, недвижной пеленою окутал он цветы и поляны; каждая сверкающая травинка застыла, чуть изогнувшись, словно внезапно наступил конец света, и Природа в миг скорби сказала "Тише!"; а цветы все грезили в сиянии своей красоты, не подвластные ни Осени, ни ветру. Далеко над болотами троллей, там, где дым над странными их жилищами повис в воздухе, разлился сонный покой эльфийского короля; в лесу он утишил дрожь бесчисленных розовых лепестков и успокоил озера, над гладью которых возвышались огромные лилии, – пока и сами цветы, и отражения их не задремали на поверхности вод, видя одни и те же великолепные сны. Там, под неподвижными кронами погруженных в сон деревьев, на застывшей воде, что грезила о застывшем воздухе, где огромные, зеленые листья лилий покачивались в покойном этом безмолвии, на одном из таких листьев устроился тролль Лурулу. Ибо так нарекли в Эльфландии тролля, побывавшего в Эрле. Он сидел там, глядя на воду, с присущим ему крайне нахальным видом. Он все глядел, и глядел, и глядел.

Ничего не двигалось, ничего не менялось. Все замерло, все отдыхало в покойном умиротворении короля. Рыцарь Стражи вложил меч в ножны и снова застыл на вечном своем посту, словно музейные доспехи, владелец которых скончался много веков назад. Король молча восседал на троне, держа на коленях дочь; взгляд его синих глаз был неподвижен, словно бледно-голубые вершины, что струили сквозь широкие окна лучистый свет эльфийских гор.

Эльфийский король тоже не двигался и не менялся; он остановил мгновение, в котором обрел умиротворение и покой, и подчинил власти этого мига все свои владения, во имя добра и благоденствия Эльфландии; ибо теперь король обладал тем, к чему стремится весь наш озабоченный мир с его переменами и столь редко находит, и, найдя, отбрасывает прочь. Он обрел умиротворение и покой – и стремился удержать их.

И, пока над Эльфландией царила недвижная тишина, над ведомыми нам полями прошло десять лет.

Глава 16.

ОРИОН ОХОТИТСЯ НА ОЛЕНЯ.

Над ведомыми нам полями прошло десять лет; Орион возмужал и в совершенстве постиг искусство Ота, и перенял хитрости Треля; он знал леса, и склоны, и долы меловых холмов так, как многие другие мальчики знают, как умножить одно число на другое, либо как почерпнуть мысли из языка чуждого и снова изложить их словами родного наречия. Немногое ведал Орион о возможностях чернил: о том, что чернила могут начертать мысли умершего, дабы подивились в грядущем, и поведать о событиях, давно канувших в прошлое; и стать для нас голосом из тьмы времен, и спасти немало хрупких творений от всесокрушающей длани веков; либо донести до нас, сквозь смену лет, песнь, слетевшую на забытых холмах с уст певца, давно ушедшего в небытие. Немногое ведал о чернилах сын Алверика; однако отпечаток копыта косули на сухой земле даже три часа спустя служил для юноши ясным указанием, и не скиталось по лесам такого существа, чью повесть Орион не умел бы прочесть. Все звуки леса были столь же полны для Ориона глубокого смысла, как для математика – символы и цифры, что записывает он, когда делит свои миллионы на десятки и дюжины. Солнце, и луна, и ветер подсказывали юноше, что за птицы прилетят в лес; он угадывал, окажется ли наступающее время года мягким или суровым только чуть позже лесных зверей, что не обладают ни человеческим разумом, ни душою, однако осведомлены настолько лучше нас.

Так Орион научился распознавать само настроение лесов, и вступал под их сумрачную сень, словно один из обитателей чащ. Это проделывал он с легкостью, когда ему едва исполнилось четырнадцать; а многие проживут целую жизнь, но так и не научатся вступать в лес, не потревожив покоя тенистых троп. Ибо люди входят в лес, когда ветер, скорее всего, дует им в спину; они ломятся сквозь ветви, наступают на сучки, разговаривают, курят, тяжко топают; сойки возмущенно кричат на чужаков, дикие голуби вспархивают с дерев, кролики улепетывают в безопасное убежище; люди и не догадываются, сколько зверья ускользает неслышной поступью прочь от пришельцев. Но Орион, в обуви из оленьей кожи, ходил бесшумно, как Трель, шагом истинного охотника. И ни один лесной зверь не догадывался о его приходе.

Со временем у Ориона, в точности как у Ота, накопилась целая груда шкур, что юный охотник добыл в лесу при помощи лука; он развесил огромные оленьи рога в зале замка, под самым потолком, среди старых рогов, где на протяжении веков жил паук. Это и послужило одним из верных знаков, по которому жители Эрла признали в Орионе правителя, ибо от Алверика не было никаких известий, а все правители Эрла от века охотились на оленей. Другим же знаком явился уход ведьмы Зирундерель: она вернулась на холм, и Орион жил теперь в замке сам по себе, ведьма же опять поселилась в своей хижине, где в нагорьях близ самого грома росла ее капуста.

Всю зиму Орион охотился в лесу на оленей; но вот пришла Весна, и он отложил лук в сторону. Однако же на протяжении всего сезона песен и цветов мысли юноши обращены были к травле; сын Алверика побывал во многих домах, владельцы которых держали хотя бы одну из долговязых и поджарых собак, что умеют охотиться. Иногда Орион откупал пса, иногда же владелец обещал ссужать собаку на время охоты. Так Орион составил свору бурых длинношерстных гончих и с нетерпением ждал окончания Весны и лета. Но вот однажды, весенним вечером, когда Орион обхаживал своих псов, а селяне в большинстве своем стояли у порогов, примечая, сколь долгим кажется вечер, вверх по улице прошел никому не ведомый человек. Он явился с нагорий, замотанный в самые ветхие лохмотья, которые только возможно себе вообразить: лохмотья липли к нему так, словно бы никогда не носил он ничего другого, словно каким-то непостижимым образом составляли одно целое с ним, и одно целое с землею, ибо глина с горных плато выкрасила ткань в сочный бурый цвет. И приметили люди его легкий шаг – шаг человека, привыкшего к долгим и трудным переходам, и усталость во взгляде его; и никто не ведал, кто это.

А потом кто-то из женщин сказал:

– Да это же Ванд, мы знавали его совсем мальчишкой.

Тогда все столпились вокруг пришлеца, ибо это и вправду был Ванд Ванд, что покинул своих овец более десяти лет назад и уехал верхом вместе с Алвериком, а куда – никто в Эрле не знал.

– Как поживает наш правитель? – спросили селяне. И в глазах Ванда снова появилась усталость.

– Он стремится все вперед и вперед, – отвечал он.

– Куда? – спросили люди.

– На север, – отвечал Ванд. – Он по-прежнему разыскивает Эльфландию.

– Почему ты его покинул? – спросили люди.

– Я утратил надежду, – отозвался Ванд.

И более пришлеца в тот день не расспрашивали, ибо всякий знал: для того, чтобы искать Эльфландию, необходимы уверенность и надежда, а без таковой никому не увидеть отблеска эльфийских гор в безмятежно-неизменной их синеве. А затем прибежала мать Нива.

– Неужели это и вправду Ванд? – спросила она. И все хором отозвались:

– Да, это Ванд.

И пока селяне перешептывались промеж себя о Ванде, и о том, как годы скитаний изменили его, она попросила:

– Расскажи мне о моем сыне.

И отвечал Ванд:

– Он возглавляет поход. Господин мой доверяет ему превыше прочих.

И все подивились; однако же ни к чему тут было удивляться, ведь то был безумный поход.

Одна только мать Нива не удивилась.

– Я знала, что так оно и будет, – промолвила она. – Я знала, что так и будет. – И весьма порадовалась.

Ведомо, что характеру и настроению всякого человека подходят определенные события и времена года; и хотя воистину немногие подошли бы душевному настрою помешанного Нива, однако вот подвернулся поход Алверика к границам Эльфландии, – тут-то Нив и нашел себе дело по душе.

И, беседуя поздним вечером с Вандом, жители Эрла внимали историям о бесчисленных привалах и переходах, повести о бесцельных скитаниях вместе с Алвериком, что год за годом гонялся за горизонтами, словно призрак. А иногда скорбь Ванда, порожденная этими впустую растраченными годами, озарялась улыбкой – когда припоминал он какое-нибудь нелепое происшествие на одном из привалов. Однако же все это рассказывал человек, утративший веру в дерзкий поход. Не так следовало о том рассказывать, не с сомнениями, и не с улыбками. О таком походе поведать сумеет лишь воспламененный величием его: затемненное сознание Нива либо околдованный луною разум Зенда изобразили бы для нас поход этот так, что помыслы наши зажглись бы отблеском его глубокого смысла; никогда того не случится, ежели рассказ ведет тот, кого поход более не привлекает – неважно, насмехается ли рассказчик, или придерживается точных фактов. На небо выскользнули звезды, Ванд все говорил и говорил, и вот люди один за другим разошлись по домам своим, ибо более не хотелось им слушать о несбыточном походе. А вот если бы повесть эта вложена была в уста человека, сохранившего надежду, что по-прежнему вела вперед Алверика и прочих странников, звезды бы померкли прежде, чем слушатели покинули бы рассказчика, небеса посветлели бы настолько, прежде чем слушатели покинули бы его, что кто-нибудь непременно воскликнул бы наконец: "О! Надо же, уже утро!" Никак не ранее разошлись бы они.

А на следующий день Ванд вернулся в холмы к своим овцам и более на задумывался о великих и славных походах.

На протяжении всей Весны люди опять рассуждали об Алверике, то изумляясь его затее, то сплетничая о Лиразель, гадая, куда ушла она, и почему; когда же угадать не удавалось, селяне выдумывали какую-нибудь историю, все объясняющую, и передавалась та история из уст в уста, пока в нее не начинали верить. Но вот миновала Весна, и жители Эрла позабыли Алверика, и стали повиноваться Ориону.

И тогда, в один прекрасный день, когда Орион с нетерпением дожидался конца лета, и сердце юноши тосковало по морозным дням, а мечты блуждали в нагорьях вместе с гончими, – через меловые холмы, той же тропою, по которой пришел Ванд, явился влюбленный Раннок, и спустился в Эрл. Сердце Раннока наконец-то обрело свободу, от меланхолии его не осталось и следа; беззаботный, беспечный, не знающий горя, всем довольный Раннок жаждал только покоя после долгих своих скитаний и не вздыхал более. Только это и могло сделать его привлекательным в глазах Вирии – так звали девушку, любви которой Раннок добивался встарь. В итоге дело закончилось свадьбой, и Раннок тоже не уходил более в фантастические походы.

И хотя кое-кто посматривал в сторону нагорий на протяжении не одного вечера, пока долгие дни не сделались короче, и незнакомый ветер не коснулся листьев, и хотя многие вглядывались вдаль, за самый отдаленный кряж холмов, однако же не привелось людям увидеть никого более из участников похода Алверика, что возвращался бы тропою, протоптанной Вандом и Ранноком. И к тому времени, как листья вспыхнули великолепием алых и золотых красок, селяне перестали поминать имя Алверика, но признали правителем сына его Ориона.