Текст книги "Филумена Мартурано"

Автор книги: Эдуардо де Филиппо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Эдуардо де Филиппо

Филумена Мартурано

Драма в трех действиях.

Издательство «Ingwar&Velimir»

Санкт-Петербург, 1999 год

Перевод с итальянского А. Гусева.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Филумена Мартурано.

Доменико Сориано.

Альфредо Аморозо.

Розалия Солимене.

Диана.

Лючия – служанка.

Умберто.

Риккардо.

Микеле.

Ночелла – адвокат.

Терезина – портниха.

Первый официант.

Второй официант.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

В ДОМЕ СОРИАНО

Просторная столовая, роскошно меблированная; в ней явно чувствуется стиль 900-х годов. Несколько картин и безделушек, напоминающих о временах короля Умберто, очевидно, завершили в то время обстановку родительского дома Доменико Сориано.

Дверь слева ведет в спальню. Угол комнаты срезан стеклянной рамой, сквозь которую видна широкая терраса; на ней цветы. Сверху терраса защищена матерчатым тентом, разрисованным цветными полосами. Направо, в глубине сцены, входная дверь. Комната расширяется вправо; ее продолжением служит наполовину скрытый за шелковым занавесом «кабинет» хозяина дома. Для обстановки своего «кабинета» Доменико Сориано избрал все тот же стиль 900-х годов. Об этом свидетельствует стеклянный шкаф, в котором выставлено большое количество металлических кубков разнообразных форм и различных размеров. Это «первые премии», завоеванные его скаковыми лошадьми. Два скрещенных знамени висят на стене позади письменного стола. Они получены за победы, одержанные на празднике Монтеверджине {Один из популярных в Неаполе праздников.}. Не видно ни одной книги, газеты, бумаги. Этот угол, который один только Доменико Сориано осмеливается называть «кабинетом», прибран и чист, но в нем не чувствуется признаков жизни.

В центре столовой с некоторым вкусом и изысканностью накрыт стол на две персоны. На столе – букет свежих красных роз.

Поздняя весна, почти лето. Вечереет. Последние лучи солнца постепенно исчезают с террасы. Филумена Мартурано стоит, вызывающе скрестив руки, у самого порога спальни. На ней длинная белая ночная рубашка. Волосы не причесаны, только слегка приведены в порядок. На ее босых ногах – ночные туфли. Черты лица этой женщины носят следы тяжелой жизни, полной борьбы и разочарований. В облике Филумены нет вульгарности, но она не может скрыть своего плебейского происхождения, да и не хочет этого. Ее жесты широки и открыты; тон ее голоса – всегда решительный и искренний, присущий женщине с совестью, женщине, наделенной порядочностью и обладающей внутренней силой. Это тон уверенной в себе женщины, которая по-своему подходит к законам жизни и бросает им вызов. Ей только сорок восемь лет. О ее возрасте говорят несколько седых прядей на висках, но в выражении глаз сохранилась молодость, присущая неаполитанскому бедному люду. Сейчас она мертвенно бледна; может быть, это притворство: ей необходимо заставить окружающих поверить в свою близкую смерть. А может быть, она ждет бури, которая теперь неизбежно грянет. Но она не чувствует страха; наоборот, в ее состоянии, состоянии раненого зверя, она готова даже прыгнуть на врага.

Из противоположного угла справа Доменико Сориано смотрит на женщину. Чувствуется, что он принял окончательное решение и не видит никаких препятствий к тому, чтобы восторжествовала его священная правота; он хочет избавиться от позора и показать всему миру низость обмана, жертвой которого стал. Он чувствует себя обиженным, оскорбленным, словно в нем убили что-то святое, в чем он, однако, не может, да и не собирается признаваться. То, что в глазах окружающих он может показаться потерпевшим поражение, выводит Доменико из себя, лишает его рассудка. Это здоровый, крепкий человек; он хорошо прожил свои пятьдесят два года, сохранив горячую пылкость и внешность молодого человека. Это, должно быть, и потому, что Доменико был обеспечен и успешно вел свои финансовые операции. «Щедрая душа» его отца Раймондо Сориано, одного из самых состоятельных и плутоватых кондитеров Неаполя, имевшего фабрики в Верджини и Форчелле {Окраины Неаполя.} и магазины на неаполитанских улицах Толедо и Фория, была открыта только для сына. Капризы Дона Доменико (в молодости он был известен как «синьорино дон Мими») не имели границ по своей оригинальности и экстравагантности. Они составили целую эпоху; в Неаполе до сих пор рассказывают об этом. Страстный любитель лошадей, он был способен целыми днями вспоминать с друзьями спортивные доблести и «подвиги» самых выдающихся породистых лошадей, которые проходили через его образцовые конюшни.

Сейчас на нем пижама, застегнутая на несколько пуговиц. Судорожно вздрагивая, бледный, он смотрит на Филумену, эту «ничтожную» женщину, с которой он столько лет обращался, как с рабой, и которая теперь зажала его в кулаке и способна раздавить, как цыпленка.

В левом углу комнаты, почти у самой террасы, видна кроткая и покорная фигура донны Розалии Солимене. Ей семьдесят пять лет. У нее неопределенный цвет волос: скорее серебристый, чем серо-седой. Она одета в темное траурное платье. Розалия Солимене слегка горбится, но все еще полна жизни. Она жила в одном из нищенских кварталов, в переулке Сан-Либорио, напротив дома семьи Мартурано, о которой ей известна вся подноготная. Она знает Филумену с детских лет. Розалия была рядом с ней в самые горестные минуты ее жизни, никогда не жалела для нее слов утешения, сочувствия, нежности, которые могут расточать только наши женщины из народа и которые действуют, как бальзам, на страдающее сердце.

Она горестно следит за движениями Доменико, ни на мгновение не теряя его из виду. Ей знакомы по собственному горькому опыту последствия гнева этого человека. Охваченная ужасом, словно окаменевшая, она смотрит на него застывшим взглядом.

В противоположном углу стоит еще один персонаж – Альфредо Аморозо. Это приятный человек лет шестидесяти, плотной комплекции, сильный и мускулистый. Когда-то он был хорошим наездником, за это его и взял к себе Доменико. Альфредо остался навсегда у Доменико, выполняя разные обязанности по дому, но он был для Доменико другом, сводником, козлом отпущения. С Альфредо связано все прошлое его хозяина. Достаточно посмотреть, как он глядит на Доменико, чтобы понять, насколько Альфредо полон самопожертвования в своей преданности хозяину. Одет он в серый, несколько рискованный для его возраста пиджак прекрасного покроя; брюки на нем другого цвета. Берет цвета ореховой скорлупы несколько сдвинут набок. На вырисовывающемся животе хвастливо блестит золотая цепь. Он – весь ожидание, но, возможно, именно он наиболее спокоен из всей этой группы, так как хорошо знает своего хозяина. Сколько раз ему доставалось от него!.. Когда поднимается занавес, мы видим четырех действующих лиц, находящихся в четырех углах. Кажется, что они стоят там, играя, как дети; но жизнь бросает их друг против друга.

Долгая пауза.

ДОМЕНИКО (ожесточенно осыпая себя пощечинами). Дурак, безумец! Сто раз дурак, тысячу раз безумец!

АЛЬФРЕДО (робко прерывает). Что вы делаете?

Розалия берет со стула в углу шаль, подходит к Филумене и набрасывает ей на плечи.

ДОМЕНИКО. Я не человек, я ничто. Я должен встать перед зеркалом и без устали плевать себе в физиономию. (Ненависть вспыхивает в его глазах. Филумене.) Рядом с тобой, подле тебя прошла вся моя жизнь; двадцать пять лет здоровья, сил, ума, вся молодость! Что ты еще хочешь? Чего тебе еще надо от Доменико Сориано? Тебе нужны остатки моей шкуры, вот этой самой, из которой ты делала все, что хотела? (Вне себя, всех обвиняет.) Все могли делать со мной, что хотели. (С презрением к самому себе.) Пока ты, Доменико Сориано, верил в Иисуса Христа, сошедшего на землю, все распоряжались твоей шкурой, как им вздумается. (Указывает на всех, словно обвиняет.) Ты, ты, ты... весь переулок, весь квартал, весь Неаполь, весь мир! Всегда все принимали меня за дурака! Всегда! (Вдруг вспоминает, как обманула его Филумена, и кровь вскипает в его жилах.) Я не могу даже думать об этом! А ведь от тебя можно всего ожидать... Такая баба, как ты, способна на все! Двадцать пять лет не изменили тебя, суку! Но не надейся, что ты своего добилась: до победы еще далеко! Я убью тебя и отделаюсь тремя грошами. Таким, как ты, цена три гроша! А всем, кто тебе помогал: врачу, священнику... (Указывает на Розалию, которая вздрагивает, и на спокойно стоящего Альфредо. С угрожающим видом.) Этих мерзавцев, которых я кормил столько лет, убью... всех убью! (Решительно.) Револьвер... дайте револьвер!

АЛЬФРЕДО (спокойно). Я отнес оба револьвера к оружейнику в чистку. Вы сами велели.

ДОМЕНИКО. О боже, сколько лишнего я наговорил здесь... И сколько меня вынудили сказать... Но теперь все кончено, увидите! Теперь я все понял... (Филумене.) Убирайся прочь... и, если ты не уберешься на своих собственных ногах... тебя вынесут отсюда ногами вперед! Никакой закон, никакой бог не помешает в этом Доменико Сориано! Я разделаюсь с вами со всеми! Я всех вас упрячу за решетку! Денег у меня хватит – лопну, но добьюсь своего! Ты еще забегаешь у меня! Будешь танцевать под мою дудку! Я уничтожу тебя, Филуме, я раздавлю тебя! Я всем скажу, кем ты была и откуда я тебя взял. Пусть кто-нибудь тогда осудит меня.

ФИЛУМЕНА (его слова не производят на нее никакого впечатления, она уверена в себе). Кончил? Хочешь еще что-нибудь добавить?

ДОМЕНИКО (достаточно ему услышать голос этой женщины, как он сразу выходит из себя; резко). Замолчи! Я не хочу тебя слушать!

ФИЛУМЕНА. Дай мне высказать все, и я никогда не взгляну на тебя больше, и ты не услышишь моего голоса.

ДОМЕНИКО (с презрением). Продажная тварь! Ты была проституткой, ею и осталась!

ФИЛУМЕНА. Зачем ты так говоришь? Что в этом нового? Разве всем не известно, кем я была и где находилась? Однако ты же ко мне туда приходил... Ты и многие другие! И я к тебе относилась, как к другим. А почему я должна была относиться к тебе иначе? Разве все мужчины не одинаковы? Сейчас я расплачиваюсь за то, что сделала, сама во всем виновата. Но я – твоя жена и не сойду с этого места, пусть даже за мной придут карабинеры!

ДОМЕНИКО. Жена? Чья жена? Филуме, какую чепуху ты мелешь? За кого ты вышла замуж?

ФИЛУМЕНА (холодно). За тебя!

ДОМЕНИКО. Ты сошла с ума! Обман налицо. У меня есть свидетели. (Указывает на Альфредо и Розалию.)

РОЗАЛИЯ (поспешно). Я ничего не знаю... (Не хочет вмешиваться в такое серьезное дело.). Я видела только, что донна Филумена легла в постель, ей стало плохо, и у нее началась агония. Она ничего мне не объяснила, и я ничего не могла понять.

ДОМЕНИКО (к Альфредо). Тебе тоже ничего не известно? И ты не знал, что ее агония была только притворством?

АЛЬФРЕДО. Дон Думми, ради Мадонны! Донна Филумена ненавидит меня. Разве она мне что-нибудь доверит?

РОЗАЛИЯ (к Доменико). А священник?.. Кто мне сказал, чтобы я позвала священника? Не вы ли?..

ДОМЕНИКО. Потому что она... (показывает на Филумену) просила позвать священника. И я хотел исполнить ее последнюю волю.

ФИЛУМЕНА. Потому что ты и в самом деле вообразил, что я отправляюсь на тот свет. Ты не мог опомниться от радости, что снесешь меня в могилу.

ДОМЕНИКО (презрительно). Разбойница! Когда падре после исповеди сказал мне: «Бедная женщина доживает последние минуты. Обвенчайтесь с ней. Это ее последняя просьба, узаконьте вашу связь с благословения господа», – я ответил...

ФИЛУМЕНА (продолжает за него). «...Что мне терять? Она при смерти. Через каких-нибудь несколько часов все кончится, и я снесу ее в могилу». (С насмешкой.) Тебе стало плохо, дон Доменико, когда, едва падре вышел, я спрыгнула с кровати и объявила: «Поздравляю, дон Думми, мы теперь муж и жена!»

РОЗАЛИЯ. Я чуть не упала при этих словах! Смех стал душить меня. (Смеется.) Боже милостивый, как тебе удалось так изобразить болезнь?

АЛЬФРЕДО. И даже агонию.

ДОМЕНИКО. А ну-ка, помолчите оба, иначе живо узнаете, что такое агония! (Исключая любое проявление слабости со своей стороны.) Нет, не может быть, это невозможно! (Вдруг вспоминает, что есть человек, который несет ответственность за обман.) А доктор? Он ведь врач... чему его учили? Какой же он доктор? Не разглядел, что эта женщина совершенно здорова? Как же он не заметил, что его дурачат?

АЛЬФРЕДО. Ошибки бывают со всяким.

ДОМЕНИКО (с презрением). Придержи язык, Альфре. Доктора подкупили. Он поплатится за все! Это так же верно, как то, что есть бог на свете! Доктору было известно, что она здорова, – он не мог так ошибиться! (Филумене, зло.) Доктору позолотили ручку, не правда ли? Сколько ты ему заплатила?

ФИЛУМЕНА (с отвращением). Как это на тебя похоже: деньги! За деньги ты покупал все, что хотел! Ты и меня купил за деньги! Твои дела шли хорошо, и ты удовлетворял все свои прихоти. Недаром же тебя называли «дон Мими Сориано». У тебя были модные портные, лучшие ателье. Твои лошади бегали на скачках... ты заставлял их бегать. Но Филумена Мартурано заставила бегать тебя самого. И ты бегал, сам того не замечая... Ты еще побегаешь у меня, высунув язык! И поймешь, как живется честным людям! Доктор ничего не знал. Даже он поверил. А как же могло быть иначе? У любой женщины, прожившей с тобой двадцать пять лет, начнется агония. Я была твоей служанкой! (Розалии и Альфредо.) Я была его рабой все двадцать пять лет, вы это видели. Когда он уезжал развлечься – Лондон, Париж, скачки, – я оставалась сторожем... Я бегала с фабрики в Фурчелла на фабрику в Верджини, из магазина на Толедо в магазин на улицу Фория. (К Доменико.) Если бы не я, твои служащие давно бы раздели тебя. (Подражая лживому тону Доменико.) «Что бы я делал без тебя... Какая ты женщина, Филуме!» Я вела твои дела лучше, чем твоя жена. Я мыла тебе ноги, и не теперь, когда я старуха, а когда была молодой. Но я никогда не чувствовала, что ты меня ценишь, что ты мне благодарен. Никогда! Всю жизнь я была твоей служанкой. В любое время ты мог выставить меня за дверь!

ДОМЕНИКО. Служанкой? Как бы не так... Ты всегда забывала свое настоящее положение в доме... Вечно злая, всегда с гримасой на лице... Всегда с одной мыслью: «Разве я не права? Я что-нибудь плохо сделала?» Хотя бы раз я увидел слезы в твоих глазах! Никогда! Сколько лет мы живем вместе, и я еще никогда не видел, как ты плачешь!

ФИЛУМЕНА. Ты хотел, чтобы я проливала слезы из-за тебя? Ты не стоишь этого!

ДОМЕНИКО. Я никогда не знал с тобой покоя. Что это за женщина – не плачет, не ест, не спит. Я никогда не видел тебя спящей. Грешная душа у тебя, вот что!

ФИЛУМЕНА. Когда же это у тебя было желание увидеть, как я сплю? Ты давно забыл дорогу домой. Сколько праздников, сколько рождественских ночей я провела одна, как бездомная собака! Да знаешь ли ты, когда плачут? Слезы появляются, когда любишь, а тебе не отвечают тем же. А Филумена Мартурано не знала, что такое любовь... Когда видишь только плохое, незачем проливать слезы. Да, Филумена Мартурано не имела еще удовольствия плакать! С ней всегда обращались, как с самой последней шлюхой! (Обращается только к Розалии и Альфредо – единственным свидетелям этой святой правды.) Сейчас незачем вспоминать твою молодость, Доменико. Ты был тогда красив и богат. А теперь? Тебе ведь пятьдесят два года! А ты до сих пор приносишь носовые платки, выпачканные губной помадой. Меня тошнит от всего этого... (Розалии.) Где они?

РОЗАЛИЯ. Хранятся у меня.

ФИЛУМЕНА. Ни разу ты не подумал: «Может быть, лучше их спрятать... вдруг она заметит?» Куда там, какая тут осторожность! Пускай смотрит! А кто она такая? Какие у нее права на тебя? Доменико, ты глупеешь при виде этой...

ДОМЕНИКО (как застигнутый врасплох, в бешенстве). При виде кого?.. Кого?..

ФИЛУМЕНА (гнев Доменико не вызывает в ней никаких признаков страха). ...отвратной девки. Кто тебе поверит, что ты не понял? Ты не умеешь как следует лгать, и это твой недостаток. Пятидесятидвухлетний старик связывается с двадцатидвухлетней девчонкой и даже не стыдится этого. Привел ее в дом под видом медицинской сестры... Думал, что я вправду умираю... (Словно рассказывая о невероятных вещах.) А до того, как пришел священник, час тому назад, думая, что я отдаю богу душу и ничего не вижу, обнимался и целовался с ней у моей постели... (С нескрываемым чувством отвращения.) Мадонна!.. Как мне противно! А будь я в самом деле при смерти, ты вел бы себя так же? Ну конечно, я ведь умирала, а здесь накрыли стол (показывает на Доменико) для него и этой дохлой! девки...

ДОМЕНИКО. Ну и что же? Если ты умираешь, я должен перестать есть? Мне тоже прикажешь умирать?

ФИЛУМЕНА. Что это за розы на столе?

ДОМЕНИКО. Розы, как розы!

ФИЛУМЕНА. Красные? Цвет любви...

ДОМЕНИКО (раздраженно). Да, красные, зеленые, лиловые... Ну и что из этого? Разве я здесь не хозяин и не могу приносить домой розы? Думаешь, если ты умирала, я перестал быть хозяином в этом доме?

ФИЛУМЕНА. А я вот не умерла. (Со злостью.) И еще долго проживу, Думми.

ДОМЕНИКО. Для меня это небольшая помеха. (Пауза.) Одного только не могу понять. Ты сама говорила: «Для меня все мужчины одинаковы». Зачем же ты хотела выйти только за меня? Я люблю другую женщину и хочу жениться на ней... И я женюсь, слышишь! Диана станет моей женой, и тебя не касается, сколько ей лет: двадцать два, меньше или больше...

ФИЛУМЕНА (с иронией). Смешно! Я так переживаю! Да какое мне дело до девчонки, из-за которой ты потерял голову, и до всего остального? Ты в самом деле думаешь, что я это сделала из-за тебя? Нет, я не об этом забочусь: это меня никогда не тревожило. Все двадцать пять лет ты спрашивал меня: «О чем ты все думаешь?» (Пауза.) Мне нужен... ты мне нужен! Ты надеялся, что эта баба, прожив с тобой, как раба, двадцать пять лет, вот так и уберется, словно нищая. (Протягивая правую руку вперед, левую держит сзади, зажав в кулак.)

ДОМЕНИКО (с торжествующим видом, думая, что понял скрытый смысл насмешки Филумены). А-а, деньги! Разве я не давал тебе денег? По-твоему, Доменико Сориано, сын Раймонда Сориано... (Гордо.) одного из самых крупных и уважаемых кондитеров Неаполя, не хочет обеспечить тебя, дать тебе возможность жить ни в чем не нуждаясь?

ФИЛУМЕНА (обессилев от его тупости, с отвращением). Да замолчи ты! Почему мужчины никогда не хотят ничего понять? О каких деньгах ты говоришь, Думми? Успокойся и оставь себе на здоровье эти деньги. Мне надо от тебя другое... и ты сделаешь это! У меня трое детей, Думми!

Доменико и Альфредо ошеломлены. Розалия, наоборот, невозмутима.

ДОМЕНИКО. Трое детей? Что ты говоришь, Филуме?

ФИЛУМЕНА (повторяет машинально). У меня трое детей, Думми!

ДОМЕНИКО (растерянно). А… чьи они, эти дети?

ФИЛУМЕНА (заметив страх Доменико, холодно). От таких же, как и ты.

ДОМЕНИКО. Филуме... Филуме... Ты играешь с огнем! Что значит: «От таких же, как и ты»?

ФИЛУМЕНА. Это значит, что все вы одинаковы.

ДОМЕНИКО (Розалии). Вы знали это?

РОЗАЛИЯ. Да, синьор, знала.

ДОМЕНИКО (к Альфредо). А ты?

АЛЬФРЕДО (готовый оправдаться). Нет. Донна Филумена ненавидит меня, я же говорил вам.

ДОМЕНИКО (еще не окончательно поверив, как бы разговаривая с самим собой). Трое детей?.. (Филумене.) Сколько же им лет?

ФИЛУМЕНА. Старшему двадцать пять.

ДОМЕНИКО. Двадцать пять?

ФИЛУМЕНА. Не делай такого лица! Не пугайся: дети не твои.

ДОМЕНИКО (несколько ободрившись). А они-то знают тебя? Им известно, что ты их мать?

ФИЛУМЕНА. Нет. Но я их часто вижу и говорю с ними.

ДОМЕНИКО. Где они живут? Что делают? На какие средства существуют?

ФИЛУМЕНА. На твои деньги!

ДОМЕНИКО. На мои деньги? Какие?

ФИЛУМЕНА. Они живут на твои деньги. Я крала их у тебя! Я таскала их из твоего бумажника! Я воровала у тебя на глазах!

ДОМЕНИКО (с отвращением). Воровка!

ФИЛУМЕНА (без малейшего страха). Да, я обкрадывала тебя! Продавала твои костюмы и обувь! И ты никогда этого не замечал! Помнишь кольцо с бриллиантом? Я сказала, что потеряла его на самом деле оно продано. Я вырастила моих сыновей на твои деньги.

ДОМЕНИКО (с отвращением). Я держал воровку в своем доме! Чудовище!

ФИЛУМЕНА (словно не слыша, продолжает). Один – жестянщик, у него мастерская рядом, в переулке.

РОЗАЛИЯ (которой кажется, что хозяйка выразилась не точно, поправляет). Водопроводчик...

ДОМЕНИКО (не поняв). Как?

РОЗАЛИЯ (стараясь отчетливее произнести слово). Водопроводчик. Налаживает краны да колонки устанавливает. Второй... как его зовут? (Мгновенно вспоминает.) Риккардо. Какой красавец! Ну и парень! Его магазин на Кьяйя, во дворе дома номер семьдесят четыре. Торгует бельем. И покупатели у него хорошие. Потом Умберто...

ФИЛУМЕНА. Этот захотел учиться. Стал бухгалтером... Даже в газету пишет.

ДОМЕНИКО (С иронией). Скажите-ка, в нашей семье есть даже писатель.

РОЗАЛИЯ (с восхищением). Ах, какая она мать! Дети никогда, ни в чем не испытывали недостатка. Я уже старуха и скоро предстану перед судом всевышнего. Я скажу правду: бога болтовней не проведешь, он все видит, все взвешивает и прощает... Когда они были совсем малышами, в пеленках, у них не хватало разве только птичьего молока...

ДОМЕНИКО. И все на деньги дона Доменико.

РОЗАЛИЯ (неожиданно, повинуясь чувству справедливости). Ну и что же! Вы же все равно бросали на ветер свои деньги!

ДОМЕНИКО. А разве я должен был перед кем-нибудь отчитываться?

РОЗАЛИЯ. Нет, синьор, деньги ваши, что хотите, то и делайте. Но вы ведь даже никогда не замечали пропажи.

ФИЛУМЕНА (презрительно). Не обращайте внимания! Не отвечайте ему!

ДОМЕНИКО (овладев собой). Филуме, тебе обязательно хочется разозлить меня? Мы дойдем до того, что уже не сможем разговаривать друг с другом. Понимаешь, что ты натворила? Ты сделала из меня огородное пугало! Эти три синьора, которых я никогда не видел даже издали и не знаю, откуда они появились, когда-нибудь рассмеются мне в лицо, потому что они подумают: «Не жизнь, а красота! У дона Доменико на наш век деньжонок хватит!»

РОЗАЛИЯ (отвергая это предположение). Нет, синьор, только не это! Они ведь ничего не знают. Донна Филумена поступала всегда так, как нужно: и разумно, и осторожно. Нотариус вручил деньги водопроводчику, когда тот открыл мастерскую в переулке, сказав, что они от одной синьоры, которая пожелала остаться неизвестной... То же произошло и с торговцем бельем. Этому же нотариусу было поручено ежемесячно высылать Умберто на учение. Нет-нет, вы здесь совсем ни при чем.

ДОМЕНИКО (с горечью). А я только платил!

ФИЛУМЕНА (с неожиданной резкостью). А что я должна была делать? Убить их? Это нетрудно сделать, а, Думми? Уничтожить их – многие женщины так поступают! Вот тогда бы Филумена действительно стала хорошей? (Скороговоркой.) Отвечай! Все мои подруги там... (намекает на дом терпимости) советовали это сделать. «Что ты медлишь? Чего ты боишься?» (Убежденно.) Поступи я так, никогда бы себе этого не простила. Как бы я стала жить дальше? Совесть бы замучила. И вот я поговорила с Мадонной. (Розалии.) Помнишь маленькую Мадонну, покровительницу роз?

РОЗАЛИЯ. Она очень добра, Мадонна, покровительница роз! Каждый день она совершает какое-нибудь чудо!

ФИЛУМЕНА (предаваясь воспоминаниям). Было три часа ночи. Я шла одна по улице. Прошло шесть месяцев, как я ушла из родительского дома. (Намекает на то, что именно тогда она впервые почувствовала себя матерью.) Это был мой первый! Что делать? С кем посоветоваться? В ушах у меня еще раздавался голос подруги: «Зачем он тебе? И не думай! Я знаю одного опытного доктора...» А я все шла и шла, неизвестно куда. Потом я увидела, что стою в моем переулке у алтаря Мадонны. Встала я перед ней. (Уперев руки в бока и, словно желая говорить с Мадонной, как женщина с женщиной, поднимает глаза к ее изображению.) «Что мне делать? Ты все знаешь... Тебе известно даже, почему я согрешила. Ну как мне быть?» Она молчит, не отвечает. (Возбужденно.) «Ты так со всеми себя ведешь? Чем меньше слов от тебя слышат люди, тем больше они верят тебе! Но я должна говорить с тобой! (Дерзко и взволнованно.) Отвечай!» (Повторяет машинально чей-то незнакомый ей голос, который она тогда услышала.) «Дети есть дети!» Я похолодела. Как была, так и застыла. (В оцепенении устремив глаза на воображаемую Мадонну.) Может быть, если б я повернулась, то поняла, откуда исходил этот голос: из дома, с открытого балкона из соседнего переулка или из какого-нибудь окна... Но я подумала: «А почему голос прозвучал именно сейчас? Разве люди знают, что со мной случилось? Нет, это была она... Это была Мадонна!» Она увидела меня перед собой и захотела ответить мне... Каждый раз, когда ей надо поговорить с людьми, она обращается к одному из нас. Когда мне все говорили: «И не думай об этом!» – Мадонна испытала меня. Откажусь ли от своего решения или нет? Не знаю, может, мне показалось, но Мадонна кивнула головой, вот так. (Кивает головой, словно говорят «Да, ты поняла».) Дети есть дети. И я поклялась. Вот почему я и была все эти годы с тобой... Ради них я терпела все! Помнишь того юношу, что влюбился в меня и хотел жениться? А ты уже пять лет ходил ко мне, хотя и жил с женой в своем доме, а я на Сан-Путито в трех комнатах с кухней. О, эти комнаты! Наконец-то я получила возможность уйти от туда. (Намекает на дом терпимости.) После стольких лет знакомства ты снял наконец для меня эти комнатушки! Я хотела обвенчаться с тем бедным юношей... Но ты устроил сцену ревности. Я и сейчас слышу: «У меня есть жена, я не могу на тебе жениться. Если ты выйдешь за него...» Потом ты заплакал. О, ты умеешь плакать, ты... это не я – ты можешь лить слезы! Тогда я ответила: «Ну ладно, такая уж моя судьба! Доменико любит меня всей душой, а жениться не может – женат... Будем и дальше жить в комнатах на Сан-Путито!» Два года спустя твоя жена умерла. Шли годы… а я по-прежнему жила на Сан-Путито. И думала: «Он молод и не хочет еще раз связывать себя на всю жизнь с другой женщиной. Придет время, он успокоится и оценит все, чем я пожертвовала!» И я ждала. А когда я время от времени говорила тебе: «Думми, знаешь, у кого еще свадьба? Помнишь девушку, что жила напротив моих окон», ты смеялся. Ты хохотал так же, как в те времена, когда поднимался по лестнице со своими друзьями ко мне не на Сан-Путито, а туда, где я была до Сан-Путито. Не настоящий был этот смех. Ты настраивал себя на веселый лад. Всегда одинаков этот смех, кто бы ни смеялся! Иногда мне хотелось убить тебя за него! (Терпеливо.) Но я ждала. Я прождала двадцать пять лет! Я ждала чуда, дон Доменико! Сейчас тебе пятьдесят два года: старик! Слышишь?... Но и теперь он не помышляет о браке. Ему кажется, что и теперь рано жениться. Несчастный! Таскается за молоденькими девчонками, становится настоящим кретином, носит платки, испачканные губной помадой, и разбрасывает их в доме! (Угрожающе.) Осталось только привести эту девку в дом, где живет твоя жена. Я выгоню и тебя и ее. Мы поженились. Нас обвенчала церковь. Это мой дом!

Звонок в прихожей. Альфредо выходит в дверь направо.

ДОМЕНИКО. Твой дом? (Неестественно смеется. Иронически.) Теперь ты заставляешь смеяться меня!

ФИЛУМЕНА (смотрит на него, с коварством). Смейся! Я с удовольствием послушаю твой смех. Теперь мне безразлично, как ты смеешься.

Возвращается Альфредо, некоторое время смотрит на всех. Озабочен тем, что должен сообщить.

ДОМЕНИКО (заметив это, грубо обращается к нему). Что тебе?

АЛЬФРЕДО. Э… Что мне? Из ресторана принесли ужин!

ДОМЕНИКО. Это зачем? По-вашему, в доме нечего есть?

АЛЬФРЕДО (словно говоря: «Я здесь ни причем»). Эх… дон Думми! (Смотря по направлению к правой двери.) Входите!

Входят двое официантов из ресторана. Несут кастрюли и корзинку с ужином.

ПЕРВЫЙ ОФИЦИАНТ (услужливо изгибаясь). Вот ужин. (Другому.) Ставь сюда.

ВТОРОЙ официант ставит на пол корзинку.

Синьор, цыпленок только один. Он большой, его хватит, чтобы накормить четырех человек. Все, что заказали, – высшего качества. (Хочет открыть кастрюлю.)

ДОМЕНИКО (раздраженный, останавливает официанта). Послушай-ка, знаешь, что ты теперь должен сделать. Уйти отсюда.

ПЕРВЫЙ ОФИЦИАНТ. Слушаю, синьор. (Вынимает из корзины пирожное и кладет его на стол.) Синьорины любят такие пирожные. (Ставит бутылку вина.) А вот вино. (Слова официанта раздаются в мертвой тишине. Но он не хочет уходить; сбитый с толку, он произносил медоточивым голосом.) А… вы, по-видимому, забыли?

ДОМЕНИКО. Что?

ПЕРВЫЙ ОФИЦИАНТ. Ну как же? Вспомните, вы приходили сегодня заказывать ужин. Я спросил еще, нет ли у вас старых брюк. «Приходи сегодня вечером, – ответили вы. – И если что-то произойдет, о чем я думаю все время, так и быть, я подарю тебе свой новый костюм!»

Мрачная тишина. Пауза. Официант бесхитростно, не зная сути дела, сожалеет.

Значит, ничего не произошло? (Ожидает ответа.)

Доменико молчит.

ПЕРВЫЙ ОФИЦИАНТ. Значит, не произошло то, чего вы ожидали?

ДОМЕНИКО (угрожающе). Я сказал тебе – уходи!

ПЕРВЫЙ ОФИЦИАНТ (удивленный тоном Доменико). Сейчас уйдем… (Смотрит снова на Доменико, затем печально). Уйдем отсюда, Карло, – значит ничего не произошло… Не везет мне! (Вздыхает.) До свидания. (Выходит вместе с товарищем в дверь направо.)

ФИЛУМЕНА (после паузы, саркастически, к Доменико). Ужинай! Почему же ты не ешь? Аппетит пропал?

ДОМЕНИКО (в затруднении, со злобой). Поужинаю! Придет время, буду есть и пить!

ФИЛУМЕНА (намекая на Диану). Ах да! Придет твоя дохлая девчонка.

Из передней входит Диана. Это красивая девушка двадцати двух лет, точнее, она старается казаться двадцатидвухлетней, на самом же деле ей двадцать семь. Она жеманно элегантна. На ее фигуре лежит печать снобизма. Смотрит на всех сверху вниз. Важно расхаживая, понемногу разговаривая со всеми, не обращаясь непосредственно ни к кому из присутствующих, что говорит о ее презрении ко всем. Поэтому она не замечает Филумену. Машинально кладет на стол пакеты с лекарствами. Берет со стула белый халат и надевает его.

ДИАНА. Сколько народу в аптеке, целая толпа!.. (Грубо, принимая тон хозяйки.) Розалия, приготовьте мне ванну. (Заметив розы на столе.) О, красные розы!.. Спасибо, Доменико. Какой нежный запах; даже слегка захотелось есть. (Взяв со стола коробку с ампулами.) Купила камфору и адреналин. Кислорода нет.

Доменико словно поражен молнией. Филумена стоит, не моргнув глазом, ждет. Розалия и Альфредо с трудом сдерживают улыбку.

(Садится к столу лицом к публике и зажигает сигарету.) Я думала, если... мой бог, я не хотела бы произнести это слово, но... если она умрет сегодня ночью, я уеду завтра рано утром. Можно уехать с приятельницей: у нее своя машина. В этом доме скучнее, чем где бы то ни было. А в Болонье есть чем заняться: столько накопилось дел. Вернусь через десять дней и зайду навестить вас, Доменико. (Намекая на Филумену.) Ну... а как она? Все еще в агонии? Священник пришел?

ФИЛУМЕНА (овладев собой, с наигранной любезностью, медленно подходит к Диане). Священник пришел...