Текст книги "Случайная любовь"

Автор книги: Эдуард Зубов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

– Это что? – приподняв шляпку, спросила она.

– По-деревенски, слепень.

– Он кусается?

– Хуже, чем комар.

– Отгоняйте.

На этот раз Юля прикрыла шляпкой только глаза. Сережа посмотрел на её пухленькие аккуратненькие губки и подумал: «Какое счастье было бы утонуть в поцелуе!»

Овод, покружившись, на этот раз сел ей на голень.

– Не двигайтесь, я его поймаю.

– Только чтобы не укусил.

– Не успеет.

Сережа резко и ловко взмахнул рукой, и овод очутился у него в кулаке.

– Поймали?

– Вот.

– У-у, какой страшный. Он вас не укусит?

– Нет. Казнить или помиловать?

– Сделайте так, чтобы он больше не кусался.

Сережа сорвал травинку и, держа овода за крылышки, стал втыкать травинку ему в попу.

– Не мучайте, отпустите или убейте, – сказала Юля.

– А что он вас кусает! Если ему замазать глиной или грязью глаза, то он с травинкой в попе улетает к солнцу. Мы в детстве, когда ловили слепней, таким образом проводили с ними воспитательную работу.

– У-у, какой нехороший, – кокетливо сказала Юля и опять прикрыла лицо шляпкой.

– Смотрите, – через некоторое время, вспоминая детство, сказал Сережа.

Юля приподняла шляпку и открыла глаза.

Сережа отпустил крупное насекомое и оно, с торчащей из попы сантиметра на четыре травинкой, напоминая чем-то вертолет, полетело к солнцу.

– У-у, нехороший…

6

Юля продолжала лежать с той небрежной грацией, которая подчеркивала её привлекательность, чувственность и женскую властность. А он, загипнотизированный, пытался с нею о чем-то продолжить разговор, но ум его находился в каком-то оцепенении, слова не слетали с уст, молчание было тягостным.

Тогда он сорвал травинку и, имитируя ползание букашки, стал водить ею по её плечу.

Юля, почесав плечо, один раз обманулась, но затем приподняла от лица шляпку и внимательно посмотрела на него.

Странный это был взгляд: в нем было и легкое осуждение, словно он делает что-то совсем не так, и одобрение того, что он будет делать иначе.

Ничего не сказав, Юля опять с пробежавшей по её губам легкой добродушной улыбкой закрыла шляпкой лицо. А он, понимая её улыбку как одобрение к действию, вдыхая аромат, исходящий от её тела, наклонился над ней и вдруг неожиданно для них обоих поцеловал её в плечо, поцеловал нежно, без какого-то ни было смысла, сексуального оттенка, как целуют маленьких детей.

Юля сняла с лица шляпку и с удивлением посмотрела на него. Сережа смутился. Сквозь загар его щек даже проступил легкий румянец. Нет, на него нельзя было обижаться.

– Вы пылкий? – словно делая для себя открытие, с огоньком в глазах, спросила она.

– Я … – Сережа не знал, что ответить. Но какой же он пылкий? У него еще совсем не было опыта в любви и, чувствуя, что она в этих вопросах опытнее его, он еще больше покраснел.

– Я не обиделась, – сказала Юля и улыбнулась, как бы говоря этой улыбкой, что она не прочь продолжить эту игру, и приняла прежнюю позу.

Сережа продолжал смотреть на неё и у него, чего в этой ситуации и следовало ожидать, возникло чувственное желание. Страстно захотелось прильнуть губами к её губам и он почувствовал, как стал поднимать головку его «дружок». Он нетерпеливо напрягся, готовый дарить и получать наслаждение.

Сережа с волнением нежно дотронулся до её руки и погладил. Нет, она её не отдернула, очевидно, его чувство передалось ей. Он прикоснулся к её руке губами, стал целовать кончики пальчиков, не быстро и страстно, словно боясь потерять что-то драгоценное, а медленно; он все без остатка хотел взять от этих поцелуев.

«Судя по всему, он юноша, не мужчина, к тому же старомоден, но мил», – отметила она. По её мнению, его ласки были наивны, но приятны и действовали на неё возбуждающе. К тому же он очень послушен, им можно легко управлять.

Отвечая на его ласки, Юля пошевелила пальчиками, и её ладонь от легкого волнения стала влажной. Сережа уместил на своей широкой ладони всю её кисть. Как послушна, как податлива была её рука! Мог ли он мечтать об этом, когда впервые увидел её.

Его теперь смущало только одно: очень уж, как оказалось, была доступна она, а может, он ошибается? Но, тем не менее… «Видимо, у неё было много любовий, – подумал Сережа. – Она, судя по всему, гораздо опытнее меня. Да и возможно ли в наше время, чтобы такая красивая без комплексов девочка, живя в городе, осталась невинной?!»

Он осмелел и стал, целуя руку, подниматься выше, к плечу, посматривая на возвышающиеся холмики грудей, на то место, не прикрытое купальником, где начинается грудь, но Юля освободила руку и выразительным, но не резким милым жестом остановила его, а затем поправила на лице съехавшую шляпку.

«Этого и следовало ожидать, но не все еще потеряно», – подумал Сережа, лег возле нее на спину и закрыл глаза. В этот момент он ощущал одновременно неимоверную грусть и счастье, какое бывает, когда стоишь под липой в полном медовом цвету. Ему хотелось не жить своей жизнью, а таять в улыбке девичьих глаз.

«Какой, однако ж, он, – подумала в это время Юля. – Кажется, уже влюблен… А может быть, нет!» Нет, она не могла обмануться. Инстинкт подсказывал ей, он её еще не подводил. Иначе бы не блестели так его глаза! «Очень предупредителен, – думала она про него, – владеет собой и, судя по всему, воспитан».

Сережа открыл глаза, повернулся и посмотрел на неё. Она лежала в прежней позе. Ему казалось, что она излучает, вызывая в нем желание, какое-то еще неизученное биологическое тепло.

Юля ответила на его прикосновение еле уловимым движением. «Какая у неё маленькая, как у ребенка, ручка», – подумал он. В её линиях, в прикосновениях к ней для него было непередаваемое словами, не без сексуального оттенка, очарование. Он схватил пальцами её тонкое запястье, прикоснулся губами к пальчикам руки.

Где-то он читал, что у породистых скаковых лошадей должна быть хорошо развита грудь, должны быть налитые, упругие мышцы ног и точеные, не в пример тяжеловозам и рабочим лошадям, бабки (это то место, где нога переходит в копыто). «И у Юли тоже», – подумал Сережа. И еще он отметил, что если у женщины тонкая, как у Юли, в запястье рука, то (известный в медицине факт) должна быть и тонкая тазовая кость – значит, шире выход из таза – легче будут роды.

«К чему бы это?» – подумал он о своих мыслях. Они явно были не к месту, и он их отогнал.

Поцеловав пальчики, Сережа выдержал паузу и, ожидая, не отстранит ли она его от себя, посмотрел на неё. Её пухленькие губки, казалось, ждали поцелуя. Было видно по еле уловимому выражению её лица, что она с легкой иронией относится к этой любовной игре, что она её не только забавляет, но и доставляет ей чувственное удовольствие.

«Думала, в деревне со скуки помрешь, а встретила мальчика!» – подумала в это время Юля и пошевелила ручкой. Сережа ожидал, что она откликнется на его ласки, движение её руки его приободрило, он продолжил наступление, а Юля сделала для себя открытие, что его робкие прикосновения действуют на неё гораздо более возбуждающе и сильнее, чем крепкие объятия парней, которые только и норовят поласкать не пальчики, а нечто другое.

Да, она уже с седьмого класса увлекалась ребятами, среди которых были и хорошие мальчики. Они были внимательны к ней, некоторые объяснялись даже в любви, у них был приятный голос, они были физически развитыми и у некоторых было красивое лицо, но не было ещё до сих пор у неё ни к одному из них того неудержимого сладостного влечения, при котором все приобретает иную окраску и весь мир воплощается в одном существе, в единственном и желанном возлюбленном. Её целовали, и её нравилось, когда её целуют. «А что теряться! Пока красива и молода, нужно погулять!» – рассуждала она, порой влюбляя в себя одновременно двух, а то и трех мальчиков, но еще никогда не переходила она роковой черты.

Сережа возбуждался ею все больше и больше и, целуя руку, уже дошел до плеча. «Для первого раза будет слишком много!» – подумала Юля и освободила руку. Он её, что для нее было странно, не удерживал.

Юля сняла с лица шляпку и, глядя перед собой, словно ничего в их отношениях не изменилось, села и облокотилась о землю. Она видела, что он жадно рассматривает её всю, от пальчиков на ногах до уложенных на затылке в узел волос. И она чувствовала всю сокровенную прелесть своего тела. Но разве она виновата, что оно прелестно и волнует юношей, и эти волнения ей приятны?

«Как странно, – подумала она, глядя на Сережу и пытаясь разобраться в своих чувствах, – что можно одновременно испытывать и сожаление, и удовольствие, и недоверие, и чувственное возбуждение! Но стоит только уступить…»

Сережа сел рядом с ней. Она, не в силах побороть любопытства, желая узнать, как чувствует себя его «дружок», скользнула по его телу взглядом и подумала, что у него слишком тугие, облегающие плавки, так что и не поймешь, но все равно её не обманешь.

Он перехватил её взгляд и молча несколько раз поцеловал её в плечо. Эти поцелуи были гораздо значительнее слов. Юля положила ножку на ножку, но в этот момент Сережу больше всего привлекало её лицо, напоминавшее своим выражением, как ему теперь казалось, лицо той девушки, которое задолго до их встречи создало его юношеское воображение. Чертами, красками, мягкой убедительной пассивностью и, как ему казалось, чистотой оно неудержимо влекло его. Ему казалось, что вся его прелесть заключается в этой мягкой пассивности, в той покорности сильному характеру, которую можно было угадать в ней. «Но, возможно, я не прав, возможно, это игра воображения», – подумал он, не в силах оторвать взгляда от её лица.

– Может быть, искупаемся, – когда молчание затянулось, предложил он.

– Мне нужно идти, – сказала она.

– Что-нибудь необходимо сделать? – спросил Сережа.

Юля выразительно посмотрела на него, в том смысле, что подобные вопросы ему задавать не следует. Она собирала вещи, а Сережа думал о завтрашнем дне. Встретит ли он её еще? Как будет нелепо, если они больше не увидят друг друга. О том же думала Юля. Обычно многие ребята, с которыми она была знакома, в подобных случаях не лезли за словом в карман. Они бы сейчас уже настойчиво атаковали её, а она бы, кокетничая, отбивалась, но, в конце концов, возможно бы и уступила. Но Сережа был совсем другим.

– Завтра опять будет солнечный день, – наконец, сказал он и посмотрел на неё, очевидно ожидая, что она скажет, что и завтра придет загорать, но Юля, словно испытывая его, молчала.

– Я смогу вас здесь увидеть вновь? – застенчиво спросил он.

– Если хотите… Пока. – Она повернулась и пошла, перехватив его прощальный, преданный, о многом говорящий взгляд.

«Как хорошо быть девушкой!» – удаляясь, думала она, продолжая нести на себе его взгляд.

«Мне нужно было её проводить», – подумал Сережа, но было уже поздно. Ему теперь ничего не оставалось, как, стоя на берегу реки, смотреть ей вслед. Ее мелькающая среди кустов фигурка становилась все меньше и меньше. «Сейчас она взойдет на бугорок и оглянется», – загадал он. Но нет, она прошла бугорок и не оглянулась. Зато оглянулась, когда подошла к изгороди, остановилась и, неожиданно для него, помахала ручкой.Его лицо озарилось счастливой улыбкой. Махая ей в ответ, он словно видел, как она улыбается ему. Но вот уже Юля пролезла между жердей, прошла вдоль забора, поднялась по откосу, пошла улицей и за постройками не стало видно её беленькой шляпки. А Сережа все стоял и смотрел, словно она опять должна была появиться.

7

Сережа подошел к берегу реки и глянул вниз. На него смотрело колеблющееся молодое красивое лицо. «А я ничего», – подумал он, разглядывая широкие плечи, сильные руки, развитую грудь и гибкий стан. И у него возникло то особенное ощущение, когда является неодолимая потребность внешним образом проявить свое внутреннее состояние.

Молодость, жажда жизни, жажда счастья, накопившиеся бьющие через край силы и какие-то смутные желания переполняли его. Они усиливались ввиду окружающего его простора, ввиду синеющей дали, манившей к себе смутной надеждой, радостными порывами. Учащенно билось сердце.

Сережа отошел от берега, разбежался, сильно оттолкнулся о край обрыва и с запрокинутыми ногами, не рассчитав силу толчка и дальность полета, бултыхнулся в воду. Вынырнув на середине реки, он несколько раз вдохнул всей грудью, и быстро саженками даже не глядя куда, как торпеда, разрезая почти без брызг водную гладь, поплыл.

Всю дорогу, пока шел домой, он видел Юлю как в тумане, вспоминая, как улыбнулись ему её блестящие ясные глаза, как смешно дрогнули её губы, как словно между прочим, и в то же время многозначительно она сказала на прощание: «Пока».

А Юля в это время думала, что ей повезло. Когда она ехала в деревню, у нее и в мыслях не было с кем-то здесь встретиться, подружиться. Теперь же она думала иначе: дружба с Сережей скрасит ей каникулы. Увидели бы её подружки, с каким она встретилась юношей, и в очередной бы раз дико позавидовали, друг другу бы говорили: «Опять Юлька подцепила клевого парня! Везет, так везет!»

Перед сном она открыла любовный роман, но не могла сосредоточиться: прочитала всего лишь страничку и стала думать о Сереже. Как потенциальный муж он был для неё не годен, но как друг, с которым можно было бы на период её пребывания в деревне завести легкий, без каких-либо далеко идущих последствий, любовный романчик… Он очаровательный, наивный, неиспорченный, свежий, сильный, послушный, нелепо преданный. К тому же здесь в деревне её никто не знает. Ей нравились его глаза, добрая улыбка, стройная фигура, его ласки вызывали у неё сладостное томление. Одним словом, лучше не придумаешь.

Но, а если их дружба затянется, перейдет в нечто большее, он, конечно же, даст ей понять, что хочет на ней жениться. Позднее, при определенных обстоятельствах, – как знать. Но только не сейчас. Засыпая, в мыслях она уже была рядом с ним и рисковала.

А в это время перед сном Сережа тоже думал о ней, а когда выключил свет и с головой укрылся одеялом, то не смог уснуть. Он пребывал в странном состоянии, поскольку ослепление нашло на него. Эти темные глаза, которые смотрели на него то ласково, то вызывающе, казалось, говорили ему: «Вы мне нравитесь!» И теперь этот взгляд преследовал его. Стройная, изящная, по-своему красивая и жизнерадостная – ему казалось, что она во всем дополняет его. Чего только стоит с такой девочкой под руку пройтись! Где он с ней ни появится, – все будут завидовать ему. И, несмотря на то, что теперь её не было около него, она все ещё до сих пор чувственно возбуждала его. К тому же он инстинктивно чувствовал, что она страстная в любви (а это сейчас, по его убеждению, такая редкость) и в этом он не мог обмануться. Душистая, как молодое сосновое деревце, нагретое солнцем – забыть её он не мог. И в этом не было ничего удивительного. Он уже два года как жил в городе и, карабкаясь по каменистым тропам скучной науки, не поднимал голову от книжек. В нем должна была проявиться природа, а окружавшие его большей частью деревенские девушки – мордастые и крикливые – его не прельщали. Юля, в отличие от них, казалась ему особенной, необыкновенной.

Волнение его было так велико, что он не мог до утра сомкнуть глаз и выпил за ночь трехлитровую банку кваса.

8

Когда Сережа проснулся и выглянул в окно, солнце стояло уже высоко. Было десять часов. «Проспал, – первым делом мелькнуло у не в голове. – Я должен прийти на реку раньше её». На ходу перекусив, он быстро собрался. Еще не было одиннадцати, а он уже подходил к реке. Не останавливаясь около Мамона, Сережа прошел извилистой тропкой меж кустов и вышел к заветному месту. На небе, как и вчера, не было ни облачка, также серебрилась на солнце река, на другом берегу на мелководье за поворотом важно стояли гуси; вдалеке пастух гнал на водопой стадо коров, которое поднимало с дороги облако пыли.

Сережа пытался найти глазами веселенькую, светлую кокетливую шляпку, но кроме Мамона на реке никого не было. «Может быть, Юля уже загорает, лежа в траве», – подумал он и прошел вдоль берега к тому месту, где они вчера купались, где лежали в траве. Помятая трава уже поднялась, но Юли не было. «Чтобы удобнее было выходить из воды, следует укрепить топкий берег», – вспомнил он. Вчера на это намекнула Юля, и он стал искать дощечку. Дощечки не нашлось, но кто-то метрах в ста от того места, где они купались, видимо еще по весне, откопал в виде ступеней на берегу для рыбной ловли дорожку и положил на нее фанеру. Место было давно заброшено, но фанера пошла в дело.

«А завтра следует прихватить парочку кирпичей», – укрепляя берег, подумал Сережа и снова посмотрел туда, где от деревни вдоль реки вилась тропка. Нет, Юли не было.

«Неужели она не придет! – подумал он. А, впрочем, раз мы не договаривались о времени встречи, то она еще подойдет». И, чтобы скоротать время, он выкупался и пошел к Мамону.

Сережа раздвинул стебли тростника, увидел блестевшую на солнце желто-красную лысину рыбака, подошел и поздоровался.

– А, это ты. А я без курева сижу. Одолжи парочку сигарет, – попросил Мамон, скосив на него подрагивающий глаз.

– Некурящий.

– Это хорошо. Курево, говорят, хуже водки. А я по глупости с армии пристрастился. Чай бы уж на те деньги, что выкурил, машину давно бы купил.

– Как седни, дядя Мамон, рыбалка? Что-нибудь попало? – спросил Сережа и заглянул в ложбинку, где, покрытые лопухами, лежали два, каждый килограмма на полтора, сазана.

– Седни, считай, ничего.

– Не брало?

– Два крючка оборвало. Один зря большой был, как взял, так потянул, потянул. Чувствую, сейчас леску оборвет, даже сачок не стал брать, удилишку в воду бросил. Думаю, пускай помотается, потаскает, а как устанет, пристанет к берегу, я его сачком подсеку. Так он, зараза, видно бывалый: на чистую воду не пошел, а вдоль берега. Удилишка запуталась в камышах, леску перестало пружинить, по самый крючок оборвал.

– Здоровый?

– Зря большой.

– Ну, на сколько килограмм?

– Я же за хвост его не держал.

– Ну, хотя бы, примерно?

– Как схватил и потащил. Сачок, говорю, не брал. Бросил удилишку, а он в камыши. Если сазан килограмма на три, я его возьму на леску ноль три. Повожу, повожу, как ослабнет, подведу к берегу и сачком. Главное слабину не давать – с разгона порвет! А если крупнее возьмет, то как выйдет.

– А если леску толще взять?

– Он не дурак. Умный. На толстую не берет. У меня всего на одной удилишке, для спортивного интереса, ноль пять. А месяца два назад, по весне, на нее на восемь килограмм сазан взял. Я его полчаса, прежде чем сачком подсечь, водил. Без рук остался. Хитрый был, зараза. Два раза выпрыгивал из сачка. Вытащил насилу. На верхней губе, вот не поверишь, семь крючков.

– Каких?

– Рыболовных, каких же еще.

– А крючки-то были ваши?

– У других оборвал. Я свои знаю. А если рыбу нужно, бери. Бутылку завтра принесешь. Мне, может, и с убытком, зато домой налегке пойду.

Нет, рыба Сереже была не нужна.

– А вы, дядя Мамон, самую большую рыбу на сколько ловили? – взглянув на тропку и не увидев Юли, спросил он?

– На одиннадцать килограмм сазана, на икромете, строго́й на мели заколол. Больше метра «поросенок» был. А сомов пуда на два брал. Что ни говори, а рыбы год от года все меньше и меньше… Допрежде, помню, здесь и судаки, и лещи широкие, как доска, и жереха попадались, а сейчас сазан, и тот на убыль пошел. Всю рыбу потравили удобрениями с полей. Свалят на краю поля у реки кучей, не срасходуют, а по весне его паводком в реку смоет.

Мамон увидел, как лениво зашевелился один из поплавков.

– Раки и сопляки донимают, – сказал он и ловко подсек.

Удилишка прогнулась. На поверхности воды показался с растопыренными клешнями с мужскую ладонь рак. Плюхнувшись о берег, он быстро-быстро заработал, словно был еще в воде, хвостом, но не тут-то было! Мамон придавил его к земле ботинком и, повозившись, отцепил крючок. Затем взял рака за спинку и откинул Сереже.

– Возьми.

– А что я с ним буду делать? – спросил Сережа.

– Было бы десятка два, сварили бы в ведре с солью; с пивом рачья закусь лучше воблы. А так пойдешь купаться, выкинь в реку, только подальше от меня.

Мамон взял мешочек с оставшимися отрубями и, думая, что пора уже сворачивать удочки, стал разбрасывать на поплавки подкормку.

Сережа в очередной раз взглянул на вьющуюся вдоль реки тропку. Без Юли было скучно. «Неужели она не придет?» – подумал он и пошел купаться.

9

Юля пришла после обеда. Она издали ещё увидела, что кто-то загорает на берегу, и сердце ей подсказало, что это Сережа.

– Привет! Ты уже здесь давно? А я вишню тетке помогала собирать. Вот, смотри, – она показала Сереже, обратив внимание, что он не сводит с неё горящих глаз, в нескольких местах поцарапанные руки. – Ничего, что я к тебе на ты?

– Конечно.

– Водичка сегодня теплая? Ты уже купался?

– Два раза.

Сегодня на голове у Юли была та же кокетливая с широкими полями шляпка, а одета она была в коротенькие, намного выше коленей, на кожаном ремешке светло-коричневые, с бахромкой по краям, шортики, под цвет им была из полупрозрачной ткани без рукавов блузка, которая не была застегнута на пуговки, а завязана на узелочек и на ладонь не доходила до шортиков. Таким образом, её животик был полуприкрыт. И в этом её облике было особое очарование. Её животик, словно магнитом, притягивал его глаза.

«Как смотрит! Как смотрит он на меня!» – с удовлетворением подумала Юля. Для неё было ясно, что так может смотреть только по уши влюбленный. Её поражало сияние, озарявшее его лицо, радостное удивление, мелькавшее в глазах. Такое в наши дни можно встретить не часто. Впрочем, где-то она подобное видела. Где? Ах да – в зеркале!

Ей показалось, что в его взгляде она узнала себя. У неё такой же изгиб губ и взмах ресниц. Вот это да! У нее с ним оказывается больше общего, чем казалось. «С ним я потеряю голову!» – мелькнуло у нее в голове.

Юля медленно повернула голову и посмотрела на Сережу так, что он забыл обо всем. В её глазах он увидел насмешку и страсть, обещание ласк и предсказание боли, нежность и предсказание измены.

– Когда я собирала вишню, меня напекло. Я думала только о воде. Идем купаться. Я уже раздеваюсь, – сказала она, развязывая узелочек на блузке, и пошла по высокой траве на вчерашнее место.

Она полагала, что с Сережей они встретятся у реки, но он, ослепленный ею, шел за ней. Юля обернулась. «Какой он, однако, недогадливый. Впрочем, все влюбленные глупеют», – с удовлетворением подумала она, но ничего не сказала.

Без тени смущения раздевшись, Юля достала из пакета настольное зеркальце и подала его Сереже.

– Подержите, – что-то ей мешало, обращаясь к нему, до конца перейти на «ты».

Юля сняла шляпку, небрежным жестом кинула её в траву и стала укладывать, используя заколки, темные волнистые волосы в высокую прическу, чтобы не замочить их во время купания. Юля смотрела в зеркальце и любовалась собой. В каждом её движении сквозило предельное удовлетворение. В этом любовании собой полностью проявлялись и детское её тщеславие, и надежды, и то чудесное качество, которое встречается только среди людей более естестественных – способность наслаждаться минутой.

Иногда она вдруг перехватывала его сияющий взгляд, замирала и неподвижная, с еще ниспадающими ей на плечи волосами, казалась похожей Сереже на весеннюю зарю. «Бесподобно. Она радуется уже одному тому, что она есть!» – подумал он.

– Вам не приходилось участвовать в конкурсе красоты? – спросил Сережа, не сводя с нее влюбленных глаз.

«Он еще делает комплименты! Он не опытен, но у него врожденное чувство такта общения с девочками», – подумала она.

– Нет. А почему вы спрашиваете?

– Вы бы заняли первое место.

– Я миниатюрная, а туда берут длинноногих.

– Тогда вам нужно было поступать в театральный, вы бы поступили.

– Почему?

– Вы так хорошо держитесь.

– И только…

– Вы бы смогли играть даже в чеховских пьесах.

– А в современных?

Об этом я и не говорю.

– Я уже слышала об этом. Что-то подобное мне говорили в школе.

– За вас играла бы ваша внешность. Вы занимаетесь аэробикой?

– Это чувствуется?

– Конечно. Вы, наверное, любите танцевать современные танцы, – спросил Сережа.

– Я этому одно время даже училась. А вы не танцуете…

– Откуда вы знаете?

– Я же сказала, что вы серьезный, а я легкомысленная.

– Я бы не сказал.

Юля оставила его замечание без внимания. Уложив волосы, она нагнулась, положила зеркальце в пакет и быстро повернула в его сторону голову, так прямо сидевшую на соблазнительной шейке. Если бы вчера этот поворот шеи и взгляд, каким она на него посмотрела, показался бы ему показным и легкомысленно-опереточным, то сегодня ему уже все нравилось в Юле.

– Я готова, идемте, – сказала она и, перехватив обожающий взгляд Сережи, подумала: «Все мальчики, когда влюбляются, похожи на страусов. Они закрывают глаза на то, что им не хочется видеть, но ведь это же не преимущество. Ими можно крутить и манипулировать».

Пропустив Юлю впереди себя, Сережа последовал за ней. Он, не глядя себе под ноги, не отрывал взгляда от её соблазнительного, зовущего к себе, возбуждающего тела. Оно сводило его с ума.

Они остановились у берега, поросшего кое-где тростником, под большим, бросающим на них тень, раскидистым деревом. Юля ждала, когда Сережа войдет в реку, а он, очарованный, продолжал смотреть на неё. А вокруг было тихо и кроме них – никого.

– Ты первый, – сказала Юля, желая, чтобы Сережа, проявляя к ней внимание, войдя в реку, подал ей руку, а она бы отказалась. Но он, чтобы снять внутреннее возбуждение и похвалиться, разбежался и, сильно оттолкнувшись от берега, по-спортивному, почти без брызг нырнул в воду. Проплыв метров пять, он вынырнул, и как бы спрашивая: «Ну, как?» – оглянулся.

– Сережа, вы хорошо ныряете, научите меня, – сказала не то в шутку, не то всерьез, кокетливо улыбаясь, Юля и подумала: «А он не такой уж ручной, как кажется, нужно его проучить, пусть помучается».

Показывая, как он хорошо плавает, Сережа поплыл на середину реки, но скоро одумался: как же он мог оставить девушку одну на берегу реки! Он развернулся и быстро, словно на соревнованиях, поплыл назад.

Юля обратила внимание, что у берега Сережа положил фанеру. По её губам пробежала легкая улыбка. Она попробовала ножкой, теплая ли водичка и, задирая кверху подбородок, скрестив на груди руки, бросилась в реку.

– Ой!

Её возглас радостно отозвался в сердце у Сережи, и он рассмеялся не потому, что было смешно, а от избытка чувств, от того, что был счастлив. Юля с удивлением посмотрела на него и тоже рассмеялась. Они поплыли на середину реки.

Юля изредка отфыркивалась, и было слышно её шумное глубокое дыхание. А Сережа, чувствуя себя как рыба в воде, то, сильно угребнувшись руками, вырывался вперед, то отставал, то подныривал под Юлю и, любуясь, рассматривал насколько это было под водой возможно, красивое девичье тело.

Достигнув середины реки, они развернулись и поплыли по еле уловимому течению.

– Хотите, я достану здесь дно? – спросил Сережа и, не дожидаясь ответа, нырнул.

Прошла минута, которая для Юли показалась очень долгой, прежде чем Сережа вынырнул и бросил вперед себя прихваченный со дна ил.

– Пожалуйста, не ныряйте, – с тревогой в голосе сказала Юля, обратив внимание, как часто дышит Сережа, и на бледность его лица. – У вас будет судорога, и вы утонете. Здесь же очень глубоко.

– Вода на дне как лед, – отдышавшись, заметил Сережа. – Метра четыре глубины, не меньше.

– Ну вот, видите, и я не уверенно держусь на воде, – заметила Юля и повернула к берегу.

Они плыли теперь голова к голове. Иногда при гребке пальцы их рук соприкасались, и в этих соприкосновениях для Сережи было какое-то очарование.

– Сегодня вода прохладнее, – заметила она.

– Её перемешал небольшой ветерок, – сказал Сережа, набрал полный рот воды и выпустил струей перед собой.

– Заразиться не боитесь? – спросила Юля?

– Чем?

– Хотя бы холерой. В Волге постоянно находят вибрионы.

– Я же не заглатываю.

– Все равно.

– Здесь топко, – сказал Сережа, первый подплыл к берегу и встал на дно. Он протянул Юле руку, чтобы вывести её на берег.

– Я сама, – ответила она и, разгребая перед собой покрытую мелкими водорослями цветущую воду, ухватилась за тростник.

Сережа не сводил с нее взгляда. Вчера он целовал её руки, а сегодня мечтал, что будет целовать другие части красивого тела.

Юля вылезла на берег. Её ноги были испачканы илом.

– Побрызгай, – попросила она, встала у самого берега на траву и наградила его взглядом, в котором смешивались кокетство с ребяческой шаловливостью.

– Все, молодец, – похвалила его Юля, отошла от берега и стала собирать ромашки.

Сережа продолжал смотреть на нее так пристально, что это не только тешило самолюбие, но и, забавляя, веселило её.

Когда же она смотрела на него, а это бывало редко и так, что он этого не замечал, взгляд у неё казался безмятежным.

«Какое счастье, что у нас есть хотя бы это преимущество перед парнями: мы всегда знаем, когда они на нас смотрят, и умеем смотреть на них так, что они об этом и не подозревают», – подумала она.

А Сереже казалось, что Юля увлеклась и не замечает его, но это было не так. Юля чувствовала, что приобретает над ним какую-то особую, тихую власть; ей уже было не важно, говорит ли он, смотрит ли на неё или нет. Её инстинкт, прорываясь сквозь его скорлупу, чуял учащенное биение его пульса, знал, что сладкий яд проник в его кровь. И ощущение этой девичьей власти над ним, как никогда, пьянило её.

– Там дальше есть луг, где растут не только ромашки, – сказал Сережа.

– А я люблю ромашки, – заметила Юля. – Но, если не далеко, то идемте. Еще я люблю васильки.

– А я кроме ромашек ни в чем не разбираюсь, – заметил Сережа.

– И ничего удивительного. У вас в деревне на огородах сажают только картошку. Я прошла улицей и около некоторых домов не увидела даже сада, а цветников нет практически ни у кого.

– Не зря же говорят: «Деревня!» – согласился Сережа.

Они пошли вдоль реки по нескошенной траве, и Сережа с удовлетворением подумал, что хорошо еще, что сюда не успели пригнать пастись скот, а то бы буренки все поели и вытоптали до травинки.

Юля, нагнувшись, сорвала ромашку и, что-то загадав, стала обрывать один лепесток за другим.

– Ну, что, получилось? – спросил Сережа, когда был сорван последний лепесток.

Я сбилась со счета, – не без лукавства ответила она.

– Как сбились?

– Если много будете знать, то знаете, что с вами будет? – в свою очередь спросила она. – Здесь так колется.

– Точечный массаж. Полезно для здоровья. Лев Толстой каждое лето ходил по усадьбе босиком.

– Откуда вы знаете?

– Нам училка по литературе в школе говорила. Ступайте, как я, по не скошенной траве. А то опять стерня в ногу попадет.

Когда они проходили мимо высушенного душистого, уложенного в небольшую копешку, сена, Сережа подумал, какое было бы счастье сейчас предаться на сене любовной игре, но сегодня, ему казалось, Юля была не в игривом настроении.