Текст книги "Роман о любви и терроре, или Двое в «Норд-Осте»"

Автор книги: Эдуард Тополь

Из писем Веры к Светлане (продолжение)

…Он приехал через две недели. Встретились. Погуляли. Теперь я ощутила в нем то, чего не заметила в кафе, – какую-то особую мужскую силу, которая заставляла даже компании парней, попадавшихся нам навстречу, уступать нам дорогу. Он шел по улице, как какой-то ледокол, и они сами перед нами расступались. Это было приятно и удивительно. Раньше я всегда их боялась, а теперь шла, как королева. Хотя уже тогда заметила первые странности в его поведении: на телефонные звонки он отвечал на другом языке (я тогда не знала, что это чеченский), цепочка с мусульманским кулончиком, акцент. Хотя когда ему надо было этот акцент скрыть, у него это здорово получалось. Но часто ругался на кого-то по телефону – по-чеченски, разумеется. Потом проводил меня домой, и все.

Через какое-то время опять позвонил. Говорил, что звонит издалека, и, когда я спросила откуда, ответил, что скажет потом.

Не скажу, что с того раза, как он приехал, я в него по уши втрескалась, но уже ждала его звонков и знала, что звонит он в основном по средам. И каждую среду вечером ждала звонка.

Потом он стал звонить каждый вечер или через вечер. В общем, привязал меня к себе этими звонками, а затем и сам приехал. Привез кучу золотых украшений, сунул мне их в руки эдак неловко. Сказал свое настоящее имя – Мовсар. Сказал, что живет в Чечне. Сказал все и про себя, и про своих командиров – Масхадова и Басаева. И спросил: хочешь, я буду к тебе приезжать? А я без него уже не могла и сказала «да». Хотя в принципе я уже сообразила, что это бандит. Но что бандит таких масштабов…

Информация (по книге генерала А. Михайлова «Чеченское колесо»)

Аслан Масхадов. В 1944 году его родители вмеcте со всеми чеченцами (свыше 500 тысяч человек) были в ходе сталинской операции «Чечевица» насильственно выселены с Кавказа в Казахстан. Аслан Алиевич Масхадов родился 21 сентября 1951 года в селе Шанай Карагандинской области. С 1969 года в Советской Армии, выпускник Тбилисского артиллерийского училища и Ленинградской артиллерийской академии. Служил на Дальнем Востоке, в Южной группе войск в Венгрии, затем в Вильнюсе. В январе 1991 года, будучи командиром дивизии артиллерийских войск, полковник Масхадов принимал участие в захвате Вильнюсского телецентра. Награжден двумя орденами «За службу Родине». В ноябре 1992 года, после призыва Дудаева ко всем офицерам чеченской национальности вернуться на историческую родину, Масхадов в Чечне. Участвовал в рейдах против антидудаевской оппозиции, провел небывалые в истории чеченского народа широкомасштабные учения, поскольку уже тогда предвидел неизбежность войны с Россией. вмеcте с тем отговаривал Дудаева от всяких действий, провоцирующих эту войну. Втянулся в войну вынужденно, в 1995-м был назван «министром обороны правительства Д.Дудаева». В сентябре 1996 года от имени сепаратистов подписал в Хасавюрте «Декларацию о принципах политических взаимоотношений между Россией и Чеченской Республикой», в 1997-м, став президентом ЧРИ, подписал в Москве «Договор о мире», «Соглашение об экономическом сотрудничестве», «Таможенный договор» между Россией и Чеченской Республикой Ичкерия. С российской стороны эти документы подписал В. Черномырдин. В 1998–1999 годах из-за стремления наладить отношения с Россией оказался в политической изоляции в Чечне. В феврале 1996 года выступил с заявлением: «Россия проводит геноцид в отношении народа Чечни, и поэтому военное командование чеченского сопротивления будет вынуждено принять адекватные меры, а именно – осуществлять диверсии на территории России».

Из прессы (хроника)

06.00. Террористы неожиданно открывают огонь из окон здания театра. В его сторону тут же побежали сотрудники спецслужб в полном снаряжении, с автоматами и в бронежилетах. Кольцо вокруг здания постепенно сужается.

06.05. Начинается эвакуация жильцов из домов, расположенных по улице Мельникова. По подъездам дома 15/10 ходит начальник ЖЭКа, стучит в квартиры, предлагая «собраться за 30 минут».

08.00. Из госпиталя для ветеранов войны, расположенного рядом с театром, вывезено уже около 500 пациентов.

08.00. Руководство ГУВД Москвы призывает террористов выйти на связь. Сердобольные женщины, жительницы соседних домов, пренебрегая призывом эвакуироваться, несут солдатикам в оцеплении чай в термосах – «погреться».

«Известия»

На подступах к Кремлю – ощущение «военного времени». Красная площадь оцеплена, основные подъезды и подходы к зубчатым стенам закрыты, любого прохожего долго спрашивают, куда он идет, после чего не менее тщательно проверяют документы. Такое же пугающее ощущение возникает внутри зубчатых стен и даже в самих кремлевских корпусах. Коридоры гораздо безлюднее обычного. Но это не означает, что в зданиях никого нет, наоборот, все сотрудники Кремля – на рабочих местах. В Кремле вообще принято очень поздно уходить с работы, поэтому сообщение о захвате заложников многих застало в рабочих кабинетах. С тех пор они там и находятся. У многих красные глаза – от недосыпа.

Как только стало известно о захвате заложников, доклады силовиков начали поступать в Кремль. Незадолго до полуночи туда вернулся президент Владимир Путин. Вскоре после полуночи глава ФСБ Николай Патрушев и министр внутренних дел Борис Грызлов доложили президенту о развитии ситуации и о принимаемых в связи с этим мерах: подразделения Центра специального назначения ФСБ, специальные силы МВД и Минобороны приведены в боевую готовность, на месте происшествия работает штаб, который возглавляет первый заместитель директора ФСБ Владимир Проничев. Штаб получает всю возможную информацию, анализирует ее…

Информация (по материалам специзданий)

Объем зрительного зала в ДК на Дубровке – 1800 кубометров.

Из установленных взрывчатых устройств в зале идентифицировано два СВУ по 10–12 кг каждый. СВУ расположены – один под балконом, второй на балконе. Таким образом, обрушение балкона с людьми в случае взрыва неизбежно.

Предположительно эти два заряда представляют собой 152-мм снаряды со вставленными вместо штатного взрывателя электродетонаторами. Обычно чеченские боевики помещают такие снаряды в металлическую трубу, которую, в свою очередь, заполняют убойными элементами. Показания выпущенных заложниц и телефонные сообщения подтверждают это предположение. Они же свидетельствуют, что на сцене находится тяжелая сумка со взрывчаткой, а женщины-смертницы обвязаны взрывпакетами. Еще несколько десятков СВУ различных типов и мощности увязаны в электросеть и выведены на пульт.

Таким образом, в зале объемом 1800 кубометров находится как минимум 120–150 кг взрывчатого вещества. При взрыве такого количества ВВ внутри здания будет создано избыточное давление, безусловно, смертельное для заложников.

В зале
Заложники

Галина Делятицкая:

Когда детей с репетиции привели на балкон и приказали сесть, дети сначала смотрели по сторонам и не понимали, что происходит. «А что случилось? А кто это?» А некоторые ребята даже восхищались: «У, здорово! Как интересно! Ух, какие боевики!» А доходить до сознания, что это серьезно, стало намного позже, когда боевики принесли эту бомбу. Они поставили ее по центру балкона – такой большой цилиндр цвета хаки – и сказали, чтобы все женщины сели вокруг этой бомбы. Вот тут страх по-настоящему появился. Сесть рядом с устройством, которое сейчас разорвет тебя на кусочки, причем женщинам сесть, – вот когда стало страшно!

В партере они такого не сделали, там зал и так был целиком заполнен. А у нас на балконе были пустые места, многие порознь сидели, кресел 40–50 не были заняты. Поэтому они заставили женщин сесть вокруг бомбы, а мужчин отсадили наверх, в левый угол. Не знаю почему. Может, боялись, что мужчины, сидя возле бомбы, предпримут что-нибудь…

Но реакция на это разделение была жуткая, трагическая. Мама пришла с сыном, девушка с парнем, муж с беременной женой – и вдруг их разъединяют. Как в кино про Освенцим. Причем все это разъединение указывалось пистолетом. Если кто не так быстро реагировал, били по затылку, по уху. И сидеть нужно было руки за голову – и взрослым, и детям, всем. И вот эта сцена, когда пары должны расходиться, – я просто видела их глаза и слышала реплики: «Успокойся, все будет хорошо…» А их разнимают. Насильно…

И у нас двух девочек отсадили от ребят – Кристину Курбатову и Сашу Розовскую, им обеим по 14 лет. А в Кристину, я знаю, был у нас один мальчик тайно влюблен, Арсений Куриленко. Ему 13 лет, и он, конечно, эту влюбленность скрывал, но как-то на репетиции я это заметила. Потому что в нем вдруг этакая меланхолия появилась, он перестал реагировать на мои замечания, и взгляд отсутствующий, и чуть не слезы на глазах. Я ему говорю: «Арсюш, ты что? Влюбился, что ли?» Он покраснел и едва не расплакался. Я говорю: «Все, все! Успокойся! Иди сядь в сторону, потому что ты все равно не работаешь». Потом мне ребята рассказали: когда они были в нашем летнем лагере, где продолжались репетиции «Норд-Оста», Арсюша признался Кристине в любви. А Кристина в мягкой форме ему сказала, что, мол, ты очень хороший человек, но мне нравится другой мальчик, давай мы с тобой будем друзьями. То есть не отшила его, а очень корректно ответила. Но он, конечно, все равно переживал и страдал, как все подростки страдают в такой ситуации. И неотлучно был возле своей Джульетты, а в тот вечер особенно, поскольку она приехала на репетицию с бронхитом и кашляла.

И вдруг – этот балкон… эти террористы в масках… кровь… бомба и – их разлучают, Кристину под автоматом уводят от Арсения. Нужно было видеть его глаза!..

Мальчиков оставили с Сергеем Валентиновичем, а меня заставили сесть около бомбы вмеcте с другими женщинами. Среди них была беременная, причем срок такой приличный. Ей все время воздуха не хватало, плюс это волнение – плохело ей постоянно. Еще была девочка-старшеклассница, страдающая эпилепсией. Она в обморок упала, ее вынесли на площадку подышать кислородом и привели обратно.

То есть у них первоначальная установка была никого не выпускать. Что бы с кем ни случилось – все остаются в зале. Никаких сантиментов, послаблений, ничего. Взрослые, дети – не важно. Сразу всем приказали: «Руки за голову!» Кто замешкался, тому прикладом в затылок. Я, как театральный педагог, сразу определила: это у них было заранее срежиссировано, отрепетировано, они хорошо знали все возможные ситуации и четко их разыгрывали. Первым делом устрашали, нагнетали страх, чтобы любую волю подавить своими жестами, окриками и жестокостью.

И вот мы сидим на этом балконе, а сзади, в вестибюле на третьем этаже, не то боевики, не то фээсбэшники разбили огромное окно. Может, это была первая попытка штурма, а может, террористы через то окно округу простреливали – не знаю. Только у нас там очень сильно дуло, просто холодом сифонило – это же конец октября, ночь, температура почти нулевая. Боевики-то тепло одеты, а наши ребята, как их посреди репетиции прихватили, так они и были – в футболочках «Норд-Ост». И мы с Сергеем Лобанковым периодически просили боевиков: у нас дети мерзнут, закрывайте, пожалуйста, хотя бы дверные шторы, мы-то сами встать не имеем права. А своим ребятам, когда их в очередной раз водили в туалет, говорили: приносите наши реквизитные вещи. Потому что туалет для мальчиков чеченцы сделали как раз в том репетиционном зале, где мы работали до захвата. Они там прямо на паркет и должны были мочиться. А там был наш театральный реквизит и одежда – пальто, плащики, какие-то платки сценические. Когда они что-то приносили, то мы их этим укрывали, утепляли. И конечно, Кристинку и еще одного мальчика с бронхитом, Шальнова, в первую очередь…

Информация и комментарии

«Известия», Дмитрий Ольшанский:

Для президента ситуация очень тяжелая. По сути, чеченцы заняли Москву – Россия проиграла войну. Выбор очень сложен: либо престиж государства, либо жизни людей. Но никто этот выбор за Путина не сделает: он сам создал «вертикаль власти».

«Известия», Александр Хохлов:

Возможные варианты развития событий

Плохой:

После долгих переговоров власти решают удовлетворительно требования террористов. Морально это, безусловно, можно оправдать: на кону стоят жизни 700 человек. Появляется кто-то с лицом покойного Александра Лебедя и уверенным голосом говорит: войне – конец, миру – мир.

Чеченские боевики отпускают заложников и под «прикрытием» миротворцев, депутатов и журналистов триумфально возвращаются в родные горы. Россия в очередной раз утирается. Все телеканалы мира показывают народные чеченские танцы-зикры и радостные бородатые лица бандитов, кричащих «Аллах Акбар!». Где-нибудь в Турции начинаются мирные переговоры, которые приводят к независимости Ичкерии, а через несколько лет – к войне чеченцев за создание великого исламского халифата на территории Чечни, Дагестана, Ростовской области и Краснодарского края.

Еще хуже:

Генералы докладывают президенту, что готовы «замочить» террористов в ДК с минимальными жертвами среди заложников. Престиж державы требует применения силы. Моральное оправдание: мировой опыт, который рекомендует не идти на поводу у террористов. Возможные жертвы среди штатских объявляются «приемлемым» ущербом. Штурм начинается. Спецназ начинает атаку сверху, снизу из подвалов применяются усыпляющий и слезоточивый газы, светошумовые гранаты и прочие технические спецсредства. Но газ почему-то идет не туда и распыляется не так. Сверху и сбоку штурмуют не так быстро, как снизу… Итог: несколько погибших спецназовцев, гарантированно уничтожены террористы. Много жертв среди беззащитных заложников. Пышные похороны, много речей.

Хуже некуда:

Совмещение обоих вышеизложенных вариантов, только в другой последовательности. Сначала штурм, который захлебывается в крови или отменяется на полпути, потом переговоры и «Аллах акбар!» Такое уже было в Буденновске и в Кизляре, Первомайском. Как результат – куча трупов и полная потеря лица политическим руководством государства.

«Газета», политолог Центра Карнеги Лилия Шевцова:

В истории уже были трагедии с заложниками. В 1979 году в Тегеране были захвачены сотрудники американского посольства. Джимми Картер, который тогда был президентом, решил пойти на мирные переговоры, но в конечном итоге проиграл. Решение вести переговоры продемонстрировало слабость президента. А его попытка послать вертолеты для освобождения заложников закончилась тем, что вертолеты разбились.

Президент России должен публично взять на себя ответственность за освобождение заложников… Страна должна ощущать, что у нее есть лидер. Уход президента Путина или выжидательная позиция в данном случае говорит о том, что президент не решается взять на себя ответственность за победу или за провал. Пока Путин этого не сделал, он теряет рейтинг…

Александр Цекало, один из продюсеров «Норд-Оста»:

Ночью к штабу пришел Алексей Ситников, доктор наук в области психологии, отец русского НЛП и один из наших ведущих пиар-экспертов. Но всюду уже стояло оцепление, в штаб его не пустили, он вызвал меня по телефону, мы с ним прогулялись, и он мне рассказал о своем видении того, как это может развиваться. Он говорил: «Они никакие не смертники, смертники маски не надевают, их невербальное поведение тоже не похоже на поведение смертников. И ты обратил внимание на их фразу: «мы тут будем сидеть неделю»? А теперь посмотри по календарю – через неделю Чеченский конгресс в Дании. То есть это типичная пиар-акция накануне этого конгресса. А на самом деле никто никого взрывать не будет, но благодаря «Норд-Осту» конгресс будет в центре внимания всех мировых СМИ. И никакие переговоры им не нужны – все понимают, что войска из Чечни за один день не выведешь. Неделю они будут мучить людей, с тем, чтобы вызвать «стокгольмский синдром» сначала у заложников, потом у их родственников, а потом у всего мира. Когда весь мир обратится к этому конгрессу с просьбой помочь освободить заложников, конгресс поставит условием признать их статус борцов за свободу Чечни и легальность правительства Масхадова. После этого представитель конгресса летит в Москву, заходит в «Норд-Ост», выпускает всех русских заложников, а иностранцы и террористы получают самолет и улетают в Саудовскую Аравию. Там будет пресс-конференция, покажут кассеты с порочащими русскую армию кадрами. Террористы получат 15 лет, а через год-два их выпустят и каждому дадут по миллиону долларов. Все это наверняка расписано у них в условиях контракта. По этим условиям они должны добиться волнений в Москве, возможно – демонстраций и митингов…

Я сказал: хорошо, я сейчас пойду и передам это в штаб Ястржембскому.

АПН, военный обозреватель «Независимой газеты», полковник запаса Игорь Коротченко:

Вывод войск из Чечни стал бы политическим самоубийством для Путина. Он попал в ситуацию «вилки»: два года назад он обещал мочить бандитов в сортире, а сегодня они пришли в Москву и фактически пытаются замочить его самого. Он тянет паузу, но сейчас это для него еще хуже, чем после «Курска». В данной ситуации единственный выход для президента – как можно быстрее определиться с политическим решением. Путин должен выступить с обращением к нации, как в свое время, после событий 11 сентября, это сделал Буш. Он должен четко сказать, что для России политически неприемлемы требования о выводе войск из Чечни. На все остальные шаги руководство страны готово. Падение или взлет его рейтинга трудно прогнозировать, ясно только, что любые решительные действия будут поддержаны, а нерешительность и промедление приведут к катастрофе. В данной ситуации без жертв не обойдется, но если мы выведем войска из Чечни, то жертв будет во много крат больше… Россия должна принять на вооружение методы израильской армии – за каждый теракт наносить ответный удар. Если известно, что где-то действует банда из этого аула, то по нему и нужно ударить. Мы должны помнить, что это другая цивилизация, где действуют родоплеменные отношения. За головы лидеров боевиков должны быть объявлены официальные награды – за Масхадова от миллиона до трех миллионов долларов США, за остальных – по 700–800 тысяч. Причем надо объявить, что если эту голову принесут представители федеральных сил, которые ходят на спецоперации, то они получат такую же награду.

«Известия»: «Мы вас, русских свиней, в Чечне резали и здесь будем резать!»

Изумление москвичей от того, что боевые действия в одно мгновение переместились из Чечни в Москву, очень похоже на тот шок, что испытали год назад американцы, наивно полагавшие, что война – это далеко и не с ними. В десятках российских городов, сел и особенно станиц сотни тысяч жителей, как это ни кощунственно звучит, вчера возблагодарили Бога за то, что и Москва наконец воочию увидела ту войну, которая уже давно идет не в Чечне, а на территории России – от Ставрополья до Крайнего Севера и Сибири…

Из писем Веры к Светлане (продолжение)

…Да, Мовсар привез кучу золотых украшений, сунул мне в руки так неловко… Я в принципе уже сообразила, что это бандит, но что бандит таких масштабов – нет, мой мозг не мог представить… И вообще я золото не люблю и не ношу украшений, оно все до сих пор просто лежит у меня дома, иногда я достаю эти украшения и вспоминаю о нем. Я знаю, что на них кровь, знаю, мне больно от этого, но он всегда говорил: «Что толку, что ты сейчас плачешь и хочешь вернуть все владельцу? Он мертв, и ему они не нужны»…

Может, у него была цель сделать меня своей сообщницей, не знаю и не хочу так думать. В конце концов, я пока живу, и за «сообщность» с ним меня никто еще не убил.

В свой третий приезд он дал мне деньги и сказал, чтобы я сняла квартиру и жила на эти деньги отдельно от родителей. И даже купил мне новый телефон – специально, чтобы я его включала только в определенное время для его звонков. Он боялся за меня, это точно, и не хотел, чтобы хоть кто-то из его людей видел меня или узнал обо мне. А я, дура, говорила: «Ты меня не любишь, если не хочешь меня никому показывать».

Потом, когда я сняла квартиру, он приехал где-то через месяц, и была наша первая ночь.

А утром он уехал, сказав, что ему некогда, что ему не до всякой там любви, ему надо на войну.

Я проревела три дня, звонила ему, но он отключал телефон, а я – все, я уже влюбилась в него по уши, и, как у любой женщины, у меня было постоянное беспокойство за него, за свою любовь…

В зале
Заложники

Галина Делятицкая:

Прошла ночь. Практически никто не спал, а так, сидели в полудреме. В шесть утра вышел на сцену симпатичный парень, рослый, спортивный. Не помню, как они его звали, но помню, что он все время был рядом с Мовсаром – черноволосый такой, ширококостный парень с крупными глазищами. Он стал в правом углу сцены и начал молиться: «Аллах акбар!..» А все остальные боевики ему вторили. Это была длинная молитва – певучая и сложная по мелодии, и он ее очень чисто пел.

Это было возвышенно, почти сакрально.

Но чем выше он брал, чем громче звучал в зале его голос, тем сильнее нарастало в нас состояние страха. Все притихли. Ни одного звука. Я даже кожей почувствовала ужас всего зала – такая была пронзительная тишина. Всем стало воистину жутко – казалось, что сейчас они завершат этот ритуальный молебен и всех нас прикончат, взорвут…

Марина Колчина и Наташа Салина:

Жуткий был момент, какие-то сакральные напевы. В зале стало очень тихо.

Татьяна Гуревич-Солнышкина:

Да, это было страшно. Они автоматы положили рядышком, к стене. И пели такими поставленными голосами, минут двадцать была эта молитва. Поют, поют, поют – казалось, что сейчас они допоют и все – и взорвут всех нас.

Зинаида Окунь:

Я где-то читала, что в стрессовой ситуации люди думают только о своем спасении, и больше ни о чем. Что душа сжимается в комок, живот подбирается и весь организм мобилизуется только на выживание и не допускает никаких посторонних мыслей и эмоций. Моя подруга рассказывала мне, как она попала в авиакатастрофу, когда в самолете заглохли оба мотора и он стал камнем падать вниз. Она говорит: «Угадай, что было в самолете?» Я говорю: крик. Она говорит: «Ничего подобного! Гробовое молчание! Все вцепились в кресла и – тишина! И только, – говорит, – когда мы выровнялись и приземлились, вот тут, – говорит, – меня стало трясти». У нас в зале было то же самое. Когда они пели – гробовая тишина, гробовая. А я закрыла глаза и думаю: ну сколько можно бояться, сколько? Неужели я тут умру от этого страха? Неужели я не могу заставить себя думать о другом? И наверное, на десятой, что ли, минуте их пения – а десятая минута – это очень долго, очень, все жилы вытянулись и живот под ребра подтянулся, – я не знаю, каким уж усилием или просто от усталости, от того, что уже не осталось у меня сил бояться, но я вдруг как-то отпустила себя, смирилась со смертью и стала говорить себе: «Ну ладно, все, это уже конец, но разве тебе нечего вспомнить? Разве ничего, кроме ужаса, не осталось с тобой для этой последней минуты? И разве ты уже не пережила это все тогда, еще двадцать лет назад?»

И знаете, в эти минуты, в эти длинные, очень длинные минуты мои мысли о сыне и дочке ушли куда-то, а вспомнила я совсем другое…

И тогда была ночь. Лунный свет пробивался сквозь закрытые ставни. Из печи были видны отблески огня. В комнате было тепло, а в душе моей – холодно. Сегодня он не придет. Он дома с женой. И его «Жигули» спят в гараже, а не под окнами комнатенки, которую я снимаю.

Мне всего 18 лет. Я уже исколесила весь Советский Союз по турпутевкам. Если на карте нарисовать мои похождения (я однажды попробовала), получается силуэт огромной крысы. Я – Крыса по восточному гороскопу. Во время моей последней поездки в Тверь я влюбилась в первый раз. А Вадим – тигр. Нашей с ним страсти хватило лишь на пару месяцев встреч в снятой именно для этого комнате. Потом его жена узнала о нашем романе, начала бороться за него, писать слезные записки, которые он ежедневно находил в своих карманах. А я еще не научилась достойно переживать потери.

И потому я стояла у кинотеатра и плакала. Он не пришел, билеты пропали. Мне было холодно и одиноко.

 
Мое сердце скулит и плачет,
Словно пес, потерявший свой дом.
Ничего для тебя не значу,
Ни к чему говорить о пустом.
Ты не ищешь той тихой пристани,
Где тебя будут верно ждать.
Ты в душе моей просто выспался
И наутро ушел опять.
 

Да, тогда я еще писала стихи… И еще я помню, что на одну мою стипендию, хоть и повышенную (отличница!), я не могла снимать эту комнату. Мои родители уже привыкли к моей самостоятельности, ведь я сама сбежала от их нелюбви и постоянных ссор.

В общем, я стояла у кинотеатра и ревела, жалея себя и пропавшие билеты в кино. А потом, утерев слезы, пошла ловить такси. Не хотелось, чтобы в автобусе все глазели на мою опухшую от слез физиономию. Остановился частник на синих «Жигулях», спросил, сколько заплачу. Я отмахнулась: «Мне все равно. Сколько скажете».

Успокоилась в теплой машине, закурила. Когда мы были уже у самого дома, где я жила, на окраине, я вдруг вспомнила, что сегодня мне придется одной топить печь – и сегодня, и завтра, и всегда… А бросить этот барак и вернуться к родителям – нет, даже думать об этом не хотелось. Ну и пусть! Я рассчиталась и хлопнула дверцей.

В комнате было, как всегда, холодно – март все-таки. Я вздохнула, вышла на улицу и села на кривое крыльцо. «Жигуленок» стоял на том же месте. Водитель вышел из него и сел рядом со мной. Молчание тянулось долго, и мне почему-то не хотелось, чтобы он уходил. Незнакомый человек, он не пытался фальшиво сочувствовать и задавать ненужные вопросы, а просто, как мне казалось, излучал какое-то тепло, от которого мне становилось легче. Даже не тепло, а отчетливую жизненную энергию. Хотя не произнес ни слова. И вдруг мы одновременно встали, он открыл мне дверцу своей машины, потом сел за руль и уверенно и спокойно поехал. Какая-то тупая оторопь не давала мне ни думать, ни говорить. Я просто чувствовала необъяснимое спокойствие, красная лампочка тревоги в моей голове не подавала никаких сигналов. Мы ехали и ехали, я курила и – совершенно трезвая и далеко не глупая девочка – была словно в какой-то отключке.

Когда ощущение времени и пространства вновь посетило меня, оказалось, что мы катаемся уже больше часа по Кольцевой дороге. Незнакомец спросил, как меня зовут. Я нехотя отвечала на его вопросы и вдруг обнаружила, что он свернул с Кольцевой и мы мчимся по какой-то лесной дороге за пределы города. За окном ночь, фонарей, конечно, нет, только луна и свет фар редких встречных машин. Тут мне стало страшно. «Куда мы едем?» – спросила я. Он молчал. Мысли лихорадочно завертелись: а вдруг маньяк, бандит, я ведь его первый раз вижу.

Теперь я была уже уверена, что вряд ли вернусь обратно живой. Страх заставлял меня искать выход, я что-то спрашивала, ревела, кричала, умоляла сказать хоть слово. А он мчался на большой скорости, и прыгать из машины в темноту было еще страшнее. Он замедлил ход как раз в ту минуту, когда я пыталась вспомнить хоть какую-нибудь молитву, и свернул на проселочную дорогу. Я подобралась в комок и в следующую секунду собиралась выпрыгнуть из машины. Вдруг мотор дернулся и заглох. Мой спутник по-прежнему молчал и не смотрел в мою сторону. Потом опустил руки с руля и сказал: «Ну вот, машина не хочет тебя дальше везти»,

Я истерично бормотала: «Делай со мной что хочешь, только не убивай!» И тут он повернулся ко мне, и я увидела его глаза. ЕГО ГЛАЗА! Что-то в них было такое необъяснимое, родное, так мать смотрит на свое неразумное дитя. Он улыбнулся: «Мое имя – Володя. Будем знакомы».

Сейчас, почти тридцать лет спустя, я так же отчетливо помню каждое мгновение того разговора, его глаза и эти слова: «Мое имя – Володя».

 
Любовь к тебе берегу наравне
Со всем, что с детства так дорого мне:
С закатом летним, багряно-алым,
Раскинувшимся в половину неба,
С лебяжьим бабушкиным одеялом,
С горячим запахом свежего хлеба.
С первой улыбкой своего ребенка,
Добрыми мамиными руками,
Глазами влажными жеребенка,
К щеке прикоснувшегося губами.
С золотыми полями спелой пшеницы
И первыми днями лета…
Наверное,
Для этого стоит на свет родиться,
Чтобы жить и любить, упрямо и верно.
 

Так странно начиналась наша любовь, которая не умерла и по сей день, хотя сейчас я старше, чем он был тогда, и нас разделяют годы, мое замужество и множество других мужчин в моей жизни. Я не помню даже имен некоторых из них. А про него в этом «Норд-Осте» и под это ритуально-сакральное пение чеченцев-террористов вспомнила все – каждую черточку его лица, каждую линию на его ладони, каждый наш разговор и каждую минуту, проведенную с ним в постели и тогда, когда я, задыхаясь, улетала от ощущения его обжигающей плоти в своем теле, и когда я стремительно падала в пропасть своего бешеного вожделения, и когда он просто устало спал рядом со мной… И каждое блюдо, которое я, еще не умея готовить, покупала для него на ужин в соседнем кафе… И запах цветов, которые он мне дарил…

А в тот день, в день нашего странного знакомства и дикой вспышки страсти сначала в машине, а потом просто в лесу, на мартовском снегу, – да, в тот день он все-таки привез меня домой и сказал: «Завтра в 18.00». И снова улыбнулся. Эту улыбку я не могу описать словами, я просто растворилась в ней и утонула навсегда.

 
То, чего я боялась, все же случилось.
Не гадала, не думала, а в тебя влюбилась.
Полюбила неистово и беспечно,
Словно в омут я бросилась в темной речке.
 

Если это и есть «стокгольмский синдром» жертвы, похищенной проезжим мужчиной и трепещущей в его руках от страха за свою жизнь, то я готова хоть завтра переселиться в Стокгольм – навсегда…

Поэтому нет ничего удивительного в том, что вскоре мы сняли другую квартиру, благоустроенную. Он приезжал после работы, через день. День у меня, день с женой. Нам было хорошо вмеcте.

Да, он, естественно, был женат и не скрывал этого. Однажды он даже представил меня своей жене, когда мы случайно столкнулись с ней. «Это моя любимая жена Зина, а это моя любимая женщина, тоже Зина». Я остолбенела, а она, так же как и он, спокойно и уверенно улыбнулась, кивнула мне и убежала по своим делам. Их мир был мне непонятен. Но я не собиралась разбивать их странную семью. Она воспитывала сына и мечтала о дочке. Я благодарила судьбу за каждое мгновение. Это была Сказка, и я, слава Богу, понимала, что сказка не бывает долгой. Но старалась не думать об этом.

«Жигули» у него были свои, а работал он на большой спецмашине, то была крутая работа, и деньги крутые. Хотя я деньги в то время не ценила, просто любила смотреть, как после работы он выворачивал куртку, высыпал на стол ворох мятых «левых» купюр и раскладывал их в стопки. Он зарабатывал в день больше, чем мой отец за месяц. Но я смотрела не на деньги, а только на него – преданными глазами. И такое обалденное было ощущение безоблачного, абсолютного счастья! Хотя он иногда говорил с грустью: «Зачем я тебе? Ведь я тебе всю жизнь ломаю…» А я смеялась и возмущалась: «Я достаточно взрослая, чтобы самой строить свою жизнь!» Да, ведь мне было уже 19…