Текст книги "Астро. Любовник Кассиопеи"

Автор книги: Эдуард Тополь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Даже правильное построение ее английских фраз говорило, насколько быстро она овладевает и нашим языком, и точностью выражения на нем своих мыслей.

– Да, я понял, – ответил я. – Но сначала ты отпустишь ее.

– Интересно… – задумчиво произнесла она. – Это и есть «люблю»?

Я сделал непроницаемое лицо:

– Мы же договорились. Сначала ты отпустишь мою дочь.

– Умный Стив! – усмехнулась FSH-77427 и показала на трех подлетающих к нам жуков-рогоносцев, которые в своих огромных лапах тащили по воздуху мою несчастную Энни. – Это она?

Я дернулся к дочке, но удар хлыста полоснул меня по плечу так, что я вскрикнул от боли.

– Стоять! – бросила FSH-77427. И спросила: – Куда ее отправить?

7

Как только за нами закрылся наружный шлюз ее корабля, я тут же почувствовал разницу между земной атмосферой и воздухом внутри «H-1». Тут было настолько больше кислорода, что мои легкие жадно расширились, как от морского бриза, а в голове возник какой-то звон. FHS одним движением руки сорвала свой заплечный баллончик с кислородом и идущую к ее носу трубку, и я вспомнил: когда-то в земной атмосфере было в полтора раза больше кислорода, что и позволяло тогда дышать динозаврам, бронтозаврам и прочим исполинам. Но потом то ли падение гигантского метеорита, то ли еще какой-то катаклизм привел к резкому сокращению кислорода в земной атмосфере, и выжить в новых условиях смогли только мы, низкорослые homo sapiens, и малорослые – в сравнении с динозаврами – животные.

Облегчение, с каким задышала теперь трехметроворостая «Милла Йовович», подтверждало эту теорию. А когда просторная кабина шлюза стала тонуть в чреве стоэтажной шайбы «H-1», я стал думать, какой может быть капитанская каюта FHS-77427, если она посмотрела сто сорок исторических фильмов и сериалов и с помощью 3D-принтера может воспроизвести все, что взбрело в голову голливудским художникам и декораторам.

Но то, что я увидел, превзошло мои ожидания. Во-первых, назвать это каютой просто не поворачивается язык. Это были покои Клеопатры из фильма столетней давности с Элизабет Тэйлор, хотя и считать их покоями тоже невозможно. Какие на фиг покои, если все это огромное пространство было под самый потолок (золотой и расписанный каким-нибудь египетским Рафаэлем или Микеланджело) уставлено трехметровыми куклами-копиями самой FHS-77427 в соболиных, норковых и леопардовых шубах, свадебных платьях принцессы Дианы и нарядах всех голливудских звезд, начиная от Вивьен Ли и кончая Мэрилин Монро. То есть одна кукла «а-ля Милла Йовович» была в струящемся платье Вивьен Ли, вторая в наряде Элизабет Тейлор из «Клеопатры», третья выглядела, как та же Тейлор в «Белоснежке и семи гномах», четвертая – как Одри Хепберн в «Римских каникулах», а сто десятая придерживала взлетающий подол платья в позе Мэрилин Монро над люком сабвея.

А кроме одежды тут были, конечно, огромные шляпы и – как бы это сказать?.. – гипертрофированная обувь, – причем всего этого было даже больше, чем у жены панамского диктатора Мануэля Норьеги. Но и это не всё! Тут были громадные розовые телефоны, мягкая мебель c исполинскими пуфами и лав-ситами [5]5
  Диванчик для двоих.


[Закрыть]времен Людовика XIV и мебель из слоновой кости эпохи индийских махараджей… Гигантские леопардовые шкуры на полу и многотонная хрустальная люстра под золотым потолком… По левой стене стекал каскад водопадов, как в апартаментах Дональда Трампа в «Трамп-Тауэр», а на правой висели картины Мане и Дега, но с какой-то объемной, как в 3D, перспективой… И посреди всего этого голливудского реквизита был золотой плавательный бассейн с огромной и тоже золотой раковиной джакузи сбоку от него.

Я стоял у входа в эти хоромы, разглядывая их, а FHS разглядывала меня. Наверное, оторопь так ясно отразилась на моем лице, что она спросила:

– Что тебя удивляет?

Я вспомнил, зачем я тут оказался, и сказал:

– Моя дочь уже дома?

Вместо ответа она сделала какой-то простой жест, словно нажала незримый выключатель. И тут же одна из картин Мане – «Завтрак на траве» – превратилась в 3D-экран, по которому стремительно, в сто раз быстрей, чем под моим воздушным шаром, полетели острые пики сосен заповедных лесов Inio National Forest, потом пригороды Sunny Pine и, наконец, наша улица West Kyston и мой дом. Затем камера, вмонтированная, наверное, в рога одного из ее двухметроворостых летающих предолюдей, стремительно опустилась к земле и показала, как Энни буквально упала в руки выскочившей из дома Кэт.

FHS тут же щелкнула пальцами – выключила экран.

– Всё, – сказала она, шагнув вплотную ко мне. – Теперь любовь или смерть.

И одним движением руки сбросила с левого плеча кожаную застежку своей нагрудной латексно-кольчужной зерцалы.

Я испугался. Честно, как на духу, признаюсь: я, капитан в запасе военно-морских сил США, сорокачетырехлетний мужик ростом сто семьдесят восемь сантиметров и весом восемьдесят два килограмма, не пропустивший до женитьбы ни одной юбки, испугался открывшейся предо мной перспективы. Да, когда-то я читал дочке легенды про Голиафа, атлантов, циклопов и т. п. Но все это было нереально и сказочно, как «Белоснежка и семь гномов» и «Алиса в Стране чудес». А теперь…

А теперь совершенно реальная трехметроворостая «Милла Йовович» шагнула ко мне с конкретным и ясным намерением.

– Подожди! – сказал я, оторопело глядя на огромную белую грудь, нависшую над моей головой. – Любовь – это не секс!

– А что? – нетерпеливо выдохнула она, хватая меня за плечи.

И я вдруг почувствовал себя так, как, наверное, чувствует себя школьница в руках Майка Тайсона или Владимира Кличко. И с такой же силой уперся двумя кулаками ей в живот.

Впрочем, она тут же и выпустила меня:

– В чем дело? – Ее рука нырнула к моему паху. – Ты импотент?

Я отпрянул, сбив на пол один из манекенов в собольей шубе.

– Блин!.. Послушай! Как тебя звать?

Но она таки ухватила в ладонь мое имущество и усмехнулась:

– Нет, ты не импотент!.. – А второй рукой сняла кольчужную застежку со своего правого плеча. – Меня звать FHS. И я хочу…

– Стой! – психанул я и с силой, кулаком отбил ее руку от своего паха. Господи, так вот что чувствуют женщины, когда мы без спросу лезем к ним под юбку! – Ты хочешь трахаться или ты хочешь любви?

– Это одно и то же, – наступала она.

– Нет! – выкрикнул я в отчаянии. – Не одно и то же!

Она остановилась, тяжело дыша, – белая тигрица, возбужденная течкой. Мне показалось, что у нее даже глаза пожелтели от бешенства и она выбирает – оторвать мне голову или изнасиловать.

Но она сдержалась:

– Ты врешь!

– Клянусь, cекс – это только часть любви! – быстро, чтобы успеть высказаться, заговорил я. – Больше того – секс без любви – это просто скотство, это то, что твои нелюди делают с нашими женщинами. Ты же не трахаешься с этими ублюдками? Или трахаешься? Скажи!

Неожиданный, прямо по уху удар кулаком – нет, лапой! – буквально снес меня с ног. Он был такой нечеловеческой силы, что, падая, я опрокинул сразу с десяток трехметровых пластиковых «мил йвович», одетых в соболя и шиншиллы. Но не успел даже прийти в себя, как та же мощная лапа буквально за волосы подняла меня в воздух, и теперь, болтая ногами в пустом пространстве, я оказался лицом к лицу с этой разъяренной FHS.

– Ты, пигмей! Скажешь, что такое любовь? Или убью!

– Ага, – ответил я, несмотря на боль. – И узнаешь, что такое любовь отца к дочке.

Несколько секунд она молча смотрела мне в глаза. А потом усмехнулась:

– Ах, так? Ладно… – FHS выпустила меня, я шмякнулся на пол, а она стала заталкивать свои белые торпеды под латексную кольчугу, говоря при этом: – Да… я узнаю, что такое любовь… Ты еще будешь просить меня убить твою дочь!

С этими словами она щелкнула пальцами правой руки, одна из стен ее покоев тут же распахнулась, и вбежали четверо исполинских предолюдей в кожаных доспехах и с мордами янычар.

Молча, презрительным движением пальцев с разноцветным маникюром она приказала убрать меня, а сама, не раздеваясь, прыгнула в бассейн и, остывая от возбуждения, разлеглась спиной на воде.

Впрочем, этого я уже не видел – янычары легко, как щенка, унесли меня из ее покоев.

8

Сидя на полу абсолютно пустой и темной, как на гауптвахте, камеры, я думал, что сейчас, вот-вот, с минуты на минуту за мной явятся и поведут пытать. Правда, даже под пыткой я вряд ли смогу сформулировать, что такое любовь. Человечество пытается это сделать три тысячи лет, древние греки в попытках описать любовь дробили ее на восторженную влюблённость («эрос»), любовь-одержимость («мания»), любовь-дружбу («филиа»), любовь-нежность («сторгэ»), рассудочную любовь («прагма»), любовь-игру («людус») и жертвенную любовь («агапэ»). Последнюю проповедовал Иисус Христос; в эпоху Возрождения художники и поэты называли любовью стремление к красоте, а Спиноза – стремление к абсолютному знанию. В прошлом веке Зигмунд Фрейд свел любовь к половому влечению и первобытной сексуальности, а в наше время нейробиологи определили любовь как «дофаминэргическую целеполагающую мотивацию к формированию парных связей».

Вот так. А теперь, на основе этих знаний и формулировок попробуйте объяснить инопланетянке, что такое любовь! Много лет назад, а точнее, сразу после печально знаменитого nine/eleven [6]6
  11 сентября 2001 года.


[Закрыть], то есть в октябре 2001 года, я сопровождал адмирала Джеймса Коэна, командовавшего нашим авианосцем, на закрытую международную конференцию по противодействию исламскому терроризму. Трехдневная VIP-конференция проходила в Гонконге, на сорок шестом этаже отеля «Редженси Плаза», и сюда, специально на эти заседания, прилетели высшие руководители антитеррористических департаментов силовых ведомств США, Германии, Британии и России. Их было ровно двадцать два человека – все в ранге не ниже бригадных генералов и адмиралов. Так вот, первые два дня этой конференции руководители мирового антитеррора посвятили попыткам сформулировать, что такое терроризм. На третий день, так ничего и не сформулировав, они составили «Меморандум о единстве целей», пожали друг другу руки и разъехались.

Пол и стены моей камеры не были ни деревянными, ни каменными, ни стальными, а – во всяком случае, на ощупь – были такими гладкими и холодными, как оргстекло экранов айфонов и смартфонов Apple и Samsung. То есть сидеть или лежать тут в полной темноте и тишине было мучительно еще и до пыток. Но час проходил за часом, а никто за мной не приходил и ни на какие пытки меня не тащил. Впрочем, час ли проходил или сутки – это определить в моем положении тоже было невозможно, я находился здесь абсолютно голым, словно узник Гуантанамо. Хотя не знаю, пытают ли в Гуантанамо пленников голодом, как меня в этом капкане из оргстекла.

Да, когда, судя по моим ощущениям в пустом желудке и болям во всех частях тела, на которых я пытался лежать (и даже уснуть), прошло никак не меньше суток, я понял, что имела ввиду эта трехметроворостая сука, когда сказала, что я буду ее просить убить Энни. Практически, я не ел и даже не пил с того момента, как вчера – или уже позавчера? – мы с Кэтти увидели по телику строительство Кукулькана этими летающими пришельцами и от ужаса занялись сексом с таким пылом, словно последний раз в жизни. А может, и вправду последний?

Как бы то ни было, когда вы переходите на сухое, без воды голодание, есть хочется в первые пять-шесть часов, а потом желудок как-то успокаивается. Но зато часов через двадцать жрать хочется просто нестерпимо. Я это помню по тренировкам в военно-морской академии, когда нас десантировали «в зараженную местность». Но тогда это длилось не больше сорока восьми часов и проходило все-таки поротно и при дневном свете, а не в одиночной камере. А теперь в кромешной темноте и голяком на стеклянно-графленном полу – тут даже одни сутки можно легко засчитать за пять. И на это рассчитывала FHS. Мозгам не на что отвлечься от голодно-сосущих желудочных спазмов, наоборот – он, мой мозг, так яростно гипертрофировал голодные приступы кишечника, словно в пищеводе сидела сотня змей с разинутыми от голода ртами. Желудок буквально прорастал прямо в голову и непрерывно орал: «Жрать! Дайте пожрать! Всё что угодно за еду!»

И это всего лишь на второй день голодания. А на третий, на пятый?

То есть FHS знала, что делала. Их исполинские кишечники и желудки уже после суточного голодания заворачиваются, наверное, такой нестерпимой жаждой воды и пищи, что за любую еду эти не знающие любви инопланетяне легко отдадут и ребенка, и даже родную мать.

Но она не знала «метода Исаака Иткинда», о котором рассказывал мне все тот же Радий Хубов. С 1938 по 1953 год его дед, знаменитый физик Семен Хубов, сидел в сталинском ГУЛАГе вместе с великим скульптором Иткиндом, чьи работы в 1936 году купил и вывез из СССР брат нашего президента Рузвельта. А в 1938-м этого Иткинда арестовали, посадили в одиночную камеру и семь месяцев били и держали на голодном пайке, требуя подписать признание, что он японский шпион. По утрам ему давали кусок черного хлеба и кружку воды – и все, на весь день. «Они думали, что я буду мучиться от голода и напишу им все, что они скажут, – говорил этот Иткинд деду Радия Хубова. – А я не ел утром этот хлеб, я весь день лепил из него фигурки и съедал их только вечером перед сном. И таким образом я целый день был от них свободен! Даже тогда, когда они меня били так, что выбили ушные перепонки, или давили мне яйца своими сапогами, я знал, что в камере у меня есть кусочек хлеба, из которого я буду лепить…» Он, этот Иткинд, так ничего и не подписал, и только благодаря этому его не расстреляли, а отправили в сибирский лагерь на двадцать пять лет…

И едва я вспомнил о методе Иткинда, как понял, что спасен. Правда, у меня не было хлеба. Но зато у меня была память – благо, от голодания и обилия кислорода она обостряется до такой степени, что я вспомнил все стихи, какие знал, читал или только слышал пару раз в жизни. Байрон и Шекспир, Шелли и Уитмен, Бернс и Лонгфелло. Даже русские стихи, которые читал мне Радий Хубов…

– «”Кто там стучится в поздний час?” – негромко произнес я в черноте и тишине моей одиночки. – “Конечно, я – Финдлей!” – “Ступай домой, все спят у нас!” – “Не все”, – сказал Финдлей»…

Но Роберта Бернса невозможно читать вполголоса. Или это я сам повеселел от простого способа избавиться от желудочных спазмов? Как бы то ни было, но уже через пару минут я слепо вышагивал от стенки до стенки, пять шагов в одну сторону и пять в другую и в полный голос вопрошал:

– «“Тебе калитку отвори…” – “А ну!” – сказал Финдлей. “Ты спать не дашь мне до зари!” – “Не дам!” – сказал Финдлей. “С тобою ночь одну побудь… – “Побудь!” – сказал Финдлей. “Ко мне опять найдешь ты путь”. – “Найду!” – сказал Финдлей. “О том, что буду я с тобой…” – “Со мной!” – сказал Финдлей. “Молчи до крышки гробовой!” – “Идет!” – сказал Финдлей».

А потом:

– «Кто честной бедности своей стыдится и все прочее, тот самый жалкий из людей, трусливый раб и прочее. При всем при том, при всем при том, пускай бедны мы с вами, богатство – штамп на золотом, а золотой – мы сами!..»

Исчерпав Бернса, я перешел на Уитмена, потом на Шелли и Лонгфелло. Не знаю, сколько это продолжалось. Знаю, что, выдохшись, я – наверное, часа через три – просто рухнул на пол и уснул. А проснувшись, начал сначала:

– «Мы хлеб едим и воду пьем, мы укрываемся тряпьем и все такое прочее, а между тем дурак и плут одеты в шелк и вина пьют и все такое прочее. При всем при том, при всем при том судите не по платью. Кто честным кормится трудом, таких зову я знатью…»

Чем сильнее мой желудок требовал пищи, тем остервенелее я заглушал его стихами:

– «Настанет день и час пробьет, когда уму и чести на всей земле придет черед стоять на первом месте…» [7]7
  Р. Бернс в переводе С. Маршака.


[Закрыть]

Тут совершенно неожиданно одна стена моей темницы высветилась, словно телеэкран, и на этом огромном экране проявилась капитанская рубка моей мучительницы и она сама, в глухом капитанском кителе сидящая за паноромным пультом-экраном с тремя десятками разноцветных, как на айфоне, экранов-иконок. Экраны показывали несколько колонн наших несчастных девчонок и девушек, которых все те же двухметроворостые летающие твари при свете прожекторов загоняли в бомбоубежища под «Миллениум Колизей», стадион Rose Bowls и стадион Weingart, и размещение их в этих бомбоубежищах – буквально вповалку, как в корабельных трюмах. Еще один экран показывал быстро сменяющиеся, как на счетчике, цифры – 27.667, 27.668, 27.669 и т. д. Впрочем, едва я успел увидеть это, как FHS тут же выключила все экраны, и, сидя ко мне в профиль, продолжала что-то писать.

– Привет, Стив, – буднично и словно вскользь бросила она, не отрываясь от работы – совсем как Мерил Стрип в фильме «Дьявол носит “Прадо”». – Что ты там бормочешь?

Я попятился, инстинктивно прикрыв пах руками. Конечно, я предполагал, что мою камеру могут прослушивать и даже просматривать, но что она находится буквально за стеной – притом совершенно прозрачной – от капитанской рубки FHS…

– Да, тебе нужно одеться, – «вспомнила» FHS, и в тот же миг откуда-то сверху, с потолка моей камеры к моим ногам рухнул прозрачный полиэтиленовый, как из химчистки, пакет с моей парадной формой капитана ВМФ США и обувная, как из магазина, коробка с моими ботинками. Могу поклясться, что это был именно тот пакет, который уже четыре года висел в шкафу в нашем доме на West Kyston street в Sunny Pine.

Я изумленно взглянул на FHS, но она по-прежнему сидела за своим пультом и длинным фиолетовым ногтем, как земной авторучкой, не то писала, не то чертила что-то на простой земной бумаге формата А4.

– Одевайся, – сказала она, не поднимая глаз от своей работы.

Я поспешно оделся.

FHS поставила размашистую подпись на исписанном листе.

– А мне нравится писать на вашей бумаге… – поделилась она своими ощущениями и осмотрела меня с ног до головы: – Что ж… Ты хорошо выглядишь… Но после голодания вам нельзя сразу давать еду. Даже воды пить нужно не много. Сельтерская тебя устроит? – и налила из земной бутылки Seltser воду в наш земной стакан.

Стоя за прозрачной стеной, я не понимал, как она собирается напоить меня этой водой, но тут эта стена легко взметнулась куда-то вверх, и FHS подвинула стакан в мою сторону.

Я шагнул к ее столу и демонстративно, вопреки ее совершенно здравому совету, залпом выпил всю воду. Но тут же пошатнулся от головокружения, ухватился рукой за стол и закрыл глаза. Переждал слабость в ногах и заставил себя выпрямиться, открыть глаза.

FHS сидела не шевелясь и смотрела на меня испытующе.

– Еще налить?

– Пока нет, спасибо… – ответил я принужденно.

– Ходить можешь?

– Да…

– Тогда пойдем.

Она вставила исписанный лист бумаги в щель какого-то прибора, удивительно похожего на нашу допотопоподобную факс-машину и набрала на небольшом экране этого прибора короткий код: Сas Eta-Achird SAT7 +58° 48′ 54,67″…

К сожалению, остальную часть кода я прочесть не успел, но и того, что увидел, мне было достаточно: «Сas» – это сокращенное обозначение созвездия Кассиопеи, «Eta-Achird» – двойная звезда в этом созвездии, а «SAT7», скорей всего, седьмой искусственный спутник-сателлит этой звезды. То есть «факс» с каким-то рапортом, письмом или сообщением отправлялся на расстояние двадцати тысяч световых лет к звезде в одном из самых знаменитых созвездий Млечного Пути, названном древними греками в честь красавицы Кассиопеи, жены эфиопского царя Цефея. Не знаю, давал ли Всевышний имена создаваемым Им созвездиям и звездам, но даже Ему было бы интересно узнать, откуда на Его Млечном Пути вдруг появились туманности Андромеды, созвездия Цефея, Персея, Кита, Кентавра, Волос Вероники и прочих мифических персонажей. Как-то в присутствии Амфитриты, жены бога моря Посейдона, и других нереид царица Кассиопея неосторожно похвасталась своей красотой. Завистливые морские девы этого не снесли, наябедничали Посейдону, и тот напустил на владения Цефея страшное чудовище – Тиамата, или Кита. Чтобы откупиться от Кита, Цефей принёс в жертву свою дочь Андромеду, бедняжку приковали к прибрежной скале. В это время герой Древней Греции Персей охотился на горгон, превращавших всё живое в камень. Он отсёк голову одной из них – злобной горгоне Медузе. Из разрубленного тела выпорхнул крылатый конь Пегас. Держа в руках голову Медузы, Персей верхом на Пегасе полетел домой и увидел прикованную к скале Андромеду. Напав на Кита, стерегущего Андромеду, Персей швырнул в него головой Медузы, и Кит окаменел, превратился в остров. А чтобы мир никогда не забыл эту романтическую историю, древние греки вознесли всех ее героев на небо, и теперь «присно и во веки веков» мы видим там и блистательную красотку Кассиопею в окружении ста пятидесяти звезд, галактик и туманностей, и всех остальных персонажей греческого мифа.

FHS-77427 нажала еще одну, на сей раз зеленую иконку – наверное, «send», – послушала, как машина-факс с утробным звуком проглотила ее рапорт, и, усмехнувшись моему изумлению, встала во весь свой трехметровый рост. Впрочем, в строгом капитанском кителе, черных брюках и ботинках без каблуков она уже не выглядела столь устрашающе.

– Не удивляйся, мне нравятся античные вещи. Но это не факс, это лазерная радиосвязь…

Прибор отозвался негромким, как из духового ружья, выхлопом, отправив, видимо, ее сообщение, а она сунула в карман кителя маленький, величиной с пачку сигарет, баллончик со сжатым кислородом, размотала идущий от него прозрачный катетер, протянула его к вороту кителя и подвела к своему носу.

– Иди за мной, – приказала она мне и уверенно направилась прямо на глухую стену своей капитанской рубки. В тот же миг эта стена растворилась в воздухе (да, буквально растворилась, исчезла) и FHS-77427 шагнула в кабину того самого шлюза, по которому два (или три?) дня назад мы с ней спустились с капитанского мостика-балкона в ее покои. Теперь эта кабина вознесла нас вверх, ее раздвижные стены распахнулись в черную и жаркую калифорнийскую ночь, и FHS, не останавливаясь, вышла наружу.

Позавидовав неземной мощности лазера, способного отправить информацию на расстояние в двадцать тысяч световых лет, я шагнул за FHS из кабины шлюза. И тут же душный калифорнийский воздух, обильный влагой, но бедный кислородом – во всяком случае, после его избытка внутри «Н-1» – саданул мне в лицо, как нокаут.

На мостике-балконе мерно и громко, как метроном, клацали незримые часы, и внизу, за этим большим, величиной с теннисный корт, балконом был не столько виден, сколько угадывался темный и полумертвый Лос-Анджелес. А над балконом нависали яркие киношные прожекторы, в их лучах кружились наши земные бабочки и почти неподвижно парила инопланетная охрана – все те же исполинские нелюди в рогатых шлемах и зеленых комбинезонах. И штук двадцать таких же тварей стражами-стоунхендами стояли по краям этой площадки.

FHS вышла в центр ее, к стойке с самым простым земным микрофоном, и сразу несколько паривших над площадкой рогоносцев с видеокамерами в своих лапищах нырнули с высоты к ней поближе.

FHS подняла руку, метроном тут же умолк.

– Жители Калифорнии и других западных штатов Америки! – произнесла FHS. – Мы, первооткрыватели Земли и основоположники земной цивилизации, вернулись на Землю по решению Межпланетного Комитета, чтобы пресечь ваши несанкционированные Комитетом полеты на Луну и другие планеты. Я, капитан «Н-1» и командующий вашей территорией, объявляю о закрытии всех церквей, школ, университетов, дискотек, кинотеатров и библиотек, введении комендантского часа с восьми вечера до семи утра и срочной регистрации всех мужчин начиная с грудного возраста. Интернет и мобильная связь отключаются. Ваши телевизоры и радиоприемники будут включаться только с моего разрешения и только для объявления моих распоряжений. Подача электроэнергии будет соответственно ограничена. Изымаются все драгоценные металлы и ювелирные изделия. Подлежит добровольной сдаче и конфискации вся женская одежда, за исключением одного комплекта носильных вещей. Все попытки нарушения установленных мною правил будут караться незамедлительной смертью, невзирая на возраст нарушителя. А теперь передаю слово моему фавориту, капитану военно-морских сил США Стиву Виндсору, – и, повернувшись ко мне, FHS властным жестом подозвала меня к микрофону.

Я ошарашенно молчал – так вот для чего меня вытащили из камеры-одиночки и одели в парадный мундир! А я и не знал, что вступил в должность ее фаворита…

– Говори! – приказала мне FHS, и я вдруг ощутил, как у меня в мозгу сами собой возникают слова «мы должны подчиниться мудрому руководству», «мы обязаны выполнять» и т. п.

Я возмущенно встряхнул головой и мысленно послал ей «Roger!» – конец связи. А себе сказал: всё, будь мужчиной, это твои последние слова жене, дочке, родителям и всей Америке.

И взял в руки микрофон.

– Гм… Дорогие американцы! – произнес я. – Братья и сестры! Что я могу сказать? История человечества кончилась. Но история каждого человека продолжается до тех пор, пока он жив. Я надеюсь, что те, кто выживет, начнут все сначала. Молитесь Господу! God bless America! [8]8
  Боже, благослови Америку!


[Закрыть]

Тут FHS выхватила у меня микрофон.

– Ты слишком умный! – бросила она сквозь зубы и вырубила эфир.