Текст книги "Моя политическая биография"

Автор книги: Эдуард Лимонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Но вернёмся к расколу. В Москве конфликт медленно развивался. Дугин не появлялся. Ко мне обратился Валерий Коровин с просьбой позволить ему попытаться вернуть Дугина, уговорить его. Я разрешил. Коровин собрал делегацию, и делегация поехала к Мэрлину. И жрец, конечно, их легко и быстро загипнотизировал. В результате Коровин и компания стали требовать общего собрания, чтобы на нём исключить четверых обвиняемых.

Валера Коровин в те годы был похож на Шурика из «Операции Ы» или «Кавказской пленницы». Широкоротый, большеухий мальчик в очках, блондин, приехал из Владивостока и жил где-то в Подмосковье. Валера упорно учился в институте. Честный и упрямый Коровин ездил со мной в Ставрополье, где проявил себя очень хорошо. Он дольше всех блуждал в полупустынных деревнях, полных гусей, ночевал в стогах, единственный сэкономил выданные на агитационную поездку деньги. Для меня он стал ну если не совестью партии, то хотя бы лакмусовой бумагой, по которой я определял честность и чистоту. И вот у меня в квартире на Калошином переулке сидит Валера Коровин и убеждает меня и Андрея Фёдорова выгнать четверых своих товарищей ради Дугина. «Валерий, не надо мне восхвалять Дугина, – в конце концов остановил я его. – Я, между прочим, знаю Александра Гельевича дольше вас всех и лучше вас всех. Мы дружили с ним, вместе основали партию. Я ценю его и тем более не могу понять, почему человек таких высоких качеств вообще мог поставить меня перед такой проблемой. Человек его калибра не должен ставить под угрозу единство партии, какие бы чувства его ни обуревали. Ты думаешь, Валера, вы все мне нравитесь?» – «Я согласен, чтобы меня исключили из партии, но чтобы исключили и этих четырёх, и чтоб вернулся Александр Гельевич», – голосом загипнотизированного сказал Коровин. «Валера, ты идиот!» – вмешался Андрей Фёдоров. «Если бы эти четверо были виновны, я бы выставил их. Но если я сейчас пожертвую товарищами ради Дугина, завтра он потребует от меня исключить из партии ещё десяток не понравившихся ему людей. Кирилл и Мишка Хорс, между прочим, – ветераны партии», – сказал я. «Я попробую уговорить Дугина оставить кого-то из четверых», – сказал умный Валера, моргая жёлтыми ресницами под очками. «Валера, я вам разрешил попытаться уговорить Дугина не для того, чтобы он использовал вас как средство давления на меня. Дугин очень важен, но партия выживет и без него. НБП пойдёт вперёд и победит с Дугиным или без».

Как оказалось, он запомнил это: «…с Дугиным или без». 12 апреля мы собрались в моём кабинете, чтобы решить проблему. Без Дугина. Я за столом, Андрей Фёдоров рядом со мной с Уставом партии (оказавшимся кстати в этот день). Это собрание я запомнил. До конца моих дней буду помнить. Выступал Коровин. Передал самые последние результаты переговоров с Дугиным. Тот снизил свои требования. Выгнать Сашку Дементьева и Костю Локоткова, Охапкину и Хорсу объявить выговоры. Потом Коровин замолчал, и стали выступать в поддержку требований Дугина мои лучшие ребята. Я их расхвалил в только что сданной в печать книге «Анатомия героя» (события там заканчиваются серединой марта 1998 года): Макс Сурков и ответственный секретарь «Лимонки» Алексей Цветков, даже только что вступивший в партию Николай Коржевский, 18 лет.

Я сообщил, что не могу принять ультиматум. Что не вижу в поведении наших товарищей, о которых идёт речь, ничего предосудительного. «Это ваши товарищи, и тот факт, что вы легко отказываетесь от своих партийных товарищей, говорит не в вашу пользу, – сказал я. – Я не вижу будущего в отношениях с Дугиным, моё мнение: он решил уйти и уйдёт, и никакие жертвы, если я их принесу, его не удовлетворят. Впоследствии нужно будет периодически приносить ему жертвы…» – «У вас, Эдуард, синдром Коржакова, – закричал возмущённый Макс. – Вы слишком прислушиваетесь к тому, что говорит вам Локотков». Локотков обернулся и, сжав кулаки, проскрипел: «Дал бы я тебе, Макс, если бы не партия…» – «Слушайте меня, – сказал я. – Дугин презирает вас всех, если бы вы слышали, как он отзывается о вас, вы бы не обрадовались». – «Дугин – наш идеолог», – Цветков выглядел очень недовольным, хотя изначально в конфликте, казалось, не участвовал. «Ну, это как сказать. «Программа НБП» – сиреневая книжка, изданная Тарасом, – всецело написана мной, вашим председателем. В Программе НБП 1996 года, той, что была опубликована в «Лимонке», из 26 пунктов, Дугин – автор только нескольких пунктов, среди них: первый, об «империи от Гибралтара до Владивостока» и пункт «об экономике», там где 5 рабочих – частное предприятие, и всё. Остальное написано мной. Если же вы имеете в виду «Цели и задачи нашей революции», то брошюра Дугина написана не для НБП, и эта смесь православия с экзистенциализмом – не имеет к нам никакого отношения». Они не смутились. Или не поверили. «Дугин сказал мне, что вы даже не читали книгу «Хлыст» Александра Эткинда!» – закричал красно-коричневый сионист Аркадий Малер. «Не читал, – сказал я. – Будет время – прочту». Таня Тарасова воскликнула: «Ну, Эдуард Вениаминович, как же мы без Дугина!» По виду она была действительно в отчаянии. Даже юный Сергей Ермаков и принятый вместе с ним очкарик Коржевский, их я тоже расхваливал в «Анатомии героя», словно доказывая, как я оказался близорук, требовали казни своих товарищей.

Страсти накалялись. Мишка Хорс (четверо подсудимых заняли лавку лицом ко мне), обернувшись к обвинителям, кричал: «Ваш любимый Гельич проповедует революцию, а сам старые кресла везёт на дачу, мы пёрли эти кресла. Старые кресла! Он буржуй – ваш Гельич, использовал нас, как полковник своих солдат, канаву сраную копать заставил. Гельич, пивом он Костяна упрекает, как будто не он бродил тут пьяный из своей комнаты и обратно. Он пользуется партией для личных целей. Он ещё трусит, не является, действует через подставных лиц!» – «Ладно, давайте голосовать», – закричал Цветков. «Да, да, голосовать», – поддержали его восставшие. «Согласно уставу НБП, исключить из Национал-большевистской партии кого-либо может лишь партсовет, – сообщил им Фёдоров. – Партсовет насчитывает 28 лидеров региональных организаций. Собрать их…»

Недаром они прозвали его «Параграф». Бедлам кончился. «Я временно приостанавливаю своё членство в партии!» – закричал Сурков. И выбежал. «И я! И я! И я!» Мой кабинет опустел наполовину. «Да, – сказал Фёдоров, – славно над ними поработал Мэрлин. Как зазомбированные все. Вроде нормальные пацаны…» – «Видите, Андрей, как действуют на юные души всякие показушные иностранные слова и употребление эзотерической терминологии. Молодой человек чувствует себя посвященным своим гуру в Великие тайны и в обмен на это посвящение готов даже отправить на гражданскую казнь своих товарищей. А вы, – сказал я «обвиняемым», – за то, что я не сдал вас, будете работать». – «Спасибо, Эдуард Вениаминович», – сказали они. «Возьмите списки всего личного состава московского отделения, разделите между собой и вызовите всех назавтра, начиная с утра. Я хочу со всеми отдельно побеседовать». – «А этих, временно приостановивших своё членство?» – «Этих не надо».

На следующий день я потребовал от каждого нацбола клятвы на верность мне лично. Я сказал, что Дугин поставил свои интересы выше интересов партии, и что с ним ушли некоторые партийцы. Список верных мне рос. 3, 16, 26, 29… 54. В «Интернете» Дугин хвастался, что с ним ушло всё московское отделение. По нашим подсчётам с ним ушли 12 или чуть более человек.

Через неделю появились возвращенцы. Пришёл Сергей Ермаков, попросил должность и получил её. Вернулась Таня Тарасова. Вернулся Игорь Минин. Потом Сева.

Уводя ребят, Дугин не знал, что с ними делать, страсть разрушения владела им. Вначале планы у них были великие. Они стали обзванивать наши региональные отделения, пытаясь уговорить их переметнуться. Но лидеры регионалок все годами общались со мной и, естественно, сразу звонили мне. Я успокаивал их. Когда я узнал, что лидером будущей партийной организации Дугина назначен Цветков, я успокоился. В прошлом я давал ему поручения и поэтому знал, что Алексей полностью непригоден к организационной работе.

Вначале вкладка величиной в одну полосу в газете «Завтра» называлась «Национал-большевистское вторжение». Через несколько месяцев Дугин снял «национал-большевистское» и поставил «евразийское». Это было косвенным признанием поражения в борьбе за партию.

Обосновался Дугин вблизи Ново-Девичьего монастыря в библиотеке. Предварительно сделав там евроремонт. (Деньги, говорят, ему дали в «Русском золоте». А в «Русское золото» он попал с моей подачи. Приятель попросил меня дать пресс-секретаря – человека, умеющего работать с прессой. Я порекомендовал Цветкова. Цветков, получив контракт, передал его Дугину.)

Впоследствии Дугин разогнал их всех, кроме Коровина и Бутрима. Макса Суркова он выгнал за то, что тот был обильно татуирован. Он выгнал красно-коричневого сиониста, раболепно глядевшего Дугину в рот. Последним Дугин выгнал Цветкова. Возможно, из человеконенавистничества.

Что крылось за пустяковыми придирками к не самым плохим национал-большевикам? Думаю, Дугин понимал, что эпоха сменилась. Страна насытилась знаниями о фашизме. Магазин «Библио-Глобус» весь пестрел богато иллюстрированными альбомами о Гитлере, Геббельсе и Третьем рейхе. Можно было пойти и купить то, что Дугин добывал с трудом и отпускал по каплям, необходимость в культуртрегерской деятельности отпала. Должность гуру была не нужна. «Кирилл и Мефодий фашизма» вскоре должен был остаться не у дел в партии. Одновременно Дугин уже успел переквалифицироваться в верховного жреца геополитики. Безо всякой иронии считаю, что он – самый блестящий истолкователь геополитики, какой возможен в России. И геополитика ему подходит, поскольку это необязательная сказка о том, как должен вести себя мир. А Дугин ведь сказочник. Был ещё один аспект в расколе НБП, вряд ли сам Дугин его понимал: в 1998 году завершалось в общих чертах становление Национал-большевистской партии. Нет, партстроительство не завершилось, оно продолжается. Однако партия свершилась. Она была. Политическая партия не есть кружок интеллектуалов и подчиняется другим законам, нежели кружок интеллектуалов. В партии со сложившейся идеологией на первый план выходят делатели, а не прорицатели красивых слов. То есть партия должна была неминуемо от разговоров о революции, от дискуссий, каким способом её лучше совершить, перейти к деланию. А в делании философ Дугин был нулём. Он со скрипом вышел на несколько наших шествий. Уход Дугина, таким образом, был совсем не случайностью. Мы друг друга перестали устраивать. Его лекция «Философский русский» была предложением совершить ещё один виток самосовершенствования. Но ведь мы его уже совершили с ноября 1994 года по 1998-й. Становиться профессиональными пикейными жилетами мы не хотели. Я не хотел. Потому в 1998 году «курс Костяна Локоткова» победил «курс Александра Дугина».

Так что я переживал две беды сразу. Потерю Лизы и Дугина. Мне нелегко было с дистанцией в 14 дней потерять любимую, во всяком случае очень и очень нравившуюся мне женщину, и друга, единомышленника, сооснователя партии, блестящего человека (что бы он там обо мне ни говорил плохого, даже сейчас, когда я в тюрьме, он на своём сайте в Интернете распространяет обо мне мерзости.)

Однако весной 1998 года была у меня и радость. 3 марта мы увидели на экранах телевизоров свои родные флаги НБП, развевавшиеся над головами молодёжи в городе Риге. Накануне русскоязычные пенсионеры, собравшиеся на акцию протеста, были безжалостно разбросаны латвийским ОМОНом. Загадка флагов НБП немедленно разрешилась. Оказалось, Костя Михайлюк и парень по фамилии Быков создали в Риге ячейку НБП. Они связались с нами. Утром 5 марта – вместе с союзниками, людьми Анпилова и Терехова, – мы вышли на несанкционированный митинг перед латвийским посольством. Тогда-то и родились лозунги: «Наши МИГи сядут в Риге!» и «За наших стариков – уши отрежем!». И в тот же день по сговору с нами наше новорожденное рижское отделение пикетировало Дом правительства Латвии, а питерские штурмовики Гребнева атаковали посольство Латвии в Санкт-Петербурге. В дальнейшем развитие НБП в Латвии превзошло все наши ожидания. И к нашей доброй зависти латвийские СМИ уделяли им тонны внимания. В короткий срок рижским нацболам удалось поставить балтийскую республику на уши.

Нам здесь тоже кое-что удалось. Призвав 5 марта в резолюции митинга у стен латвийского посольства к бойкоту латвийских товаров, разбив о посольство банки с латвийской сметаной и яйца, мы на следующий день отправились в сопровождении камеры ТВ-6 по магазинам, где перед телекамерой призывали хозяев магазинов, продавцов и покупателей к бойкоту. К нашему удивлению и радости, в конце марта у латвийского посольства побывал мэр Лужков и подхватил нашу инициативу: призывал московские власти к бойкоту латвийских товаров. За ним последовал губернатор Приморья Ноздратенко, а чуть позже ещё десяток вельмож. Нам удалось сдвинуть Россию хоть чуть-чуть.

глава XIV. Первый и второй Всероссийские съезды НБП

20 июня – в этот день над Москвой пронесся ураган – в мою жизнь вошла крошечная Настя. Сразу было понятно, что два таких отморозка обречены жить вместе. Мы влюбились друг в друга: чёрт с младенцем.

Тем временем мы с Андреем Фёдоровым и активистами партии срочно доформировывали региональные организации и готовили Первый всероссийский съезд. Из шестидесяти с лишним организаций мы оставили для верности 51 и занялись оформлением документов, их пересылкой, подготовкой документов для сдачи в Министерство юстиции для регистрации. Существовал план: провести съезд 1–2 октября, сдать документы в последующие несколько дней, ответ должен был поступить в течение месяца, дабы быть зарегистрированными до 18 декабря 1998 года. Ровно за год до выборов 19 декабря 1999 года, как того требовал закон о выборах.

Времени у нас было впритык, но верно и то, что именно в 1998 году, в год раскола в московской организации, партия пережила беспрецедентный рост в регионах. Более чем на треть выросло количество региональных организаций, а членский состав удвоился. Мы обнаружили, что имеем организации партии более чем в 50 субъектах Федерации и что нас свыше 7 тысяч человек. СМИ по-прежнему с удовольствием демонстрировали населению балетных фашистов РНЕ, уделяя нам изредка насмешливое внимание. Между тем наша современная идеология победоносно захватывала по крайней мере областные города России один за другим. И были захвачены несколько десятков городов меньшего значения, посёлки и деревни. Этого роста не случилось раньше по одной простой причине. Именно к этому моменту мы сумели хорошо вспахать и засеять Россию нашими идеями при помощи исключительно «Лимонки» – нашей десятитысячного тиража малышки. Раньше этого насыщения пропагандой не произошло. Официальные СМИ, в частности телевидение, демонстрировали нас мало и скупо, я же говорю, они работали пресс-агентами для РНЕ. Баркашов не отказывался от роли «фашистской угрозы», которую ему навязало общество, и с удовольствием эксплуатировал СМИ. Возможно, что и НБП не смогла бы устоять перед искушением, если бы СМИ выбрали нас на эту роль. Но фашистская угроза предположительно должна быть одна, если их несколько, то внимание публики рассыплется, и угроза будет выглядеть менее угрожающей. Как бы там ни было, «Лимонка» вспахала пол-России именно к 1998 году. Парадоксально, что внезапный рост партии датируется именно годом, когда ушёл Дугин.

Люди в партии, разумеется, подобрались пылкие, яркие. Но юридических знаний катастрофически не было у большинства из них. Не было даже умения написать простой протокол собрания. В лучшем случае наши люди могли скопировать присланный им образец текста. Потому Фёдоров и я натерпелись с ними горя. Одни и те же документы приходилось пересылать множество раз. К тому же мы затеяли ещё и регистрацию каждого отделения в управлениях юстиции региональных администраций. И там над нацболами чиновники поиздевались вволю. Надо мной поиздевались тоже. Помню, в Калининград мне пришлось выслать в общей сложности восемь (!) вариантов уведомления в управление юстиции о том, что «на территории Калининградской области образовалось и действует региональное отделение Национал-большевистской партии, действующее на основании устава НБП… и так далее».

Надо сказать, что у меня лично, когда мы приступили к осуществлению гигантской задачи оформления и регистрации всероссийской политической партии, юридических знаний было немного. У Андрея Фёдорова были юридические знания. Он закончил университет, но административно-бюрократических знаний было недостаточно. Лучше всех знал все чиновничьи требования к регистрации наш бывший юрист Тарас Рабко. Какими-то советами он помогал Андрею, спасибо ему и за это.

Дело в том, что мы уже и прежде всё же регистрировали региональные организации партии в Минюсте, в его областном отделении. Регистрировали их по мере образования. К моменту Первого съезда партии мы были зарегистрированы как межрегиональная общественная организация Национал-большевистская партия с организациями в 36 регионах России. Впоследствии журналисты (у этих уровень юридического развития был ещё ниже, чем у рядового нацбола) не понимали, почему мы регистрируем региональные организации в областном отделении Министерства юстиции, а не в самом Министерстве.

На самом деле это одно и то же. Тарас Рабко, когда регистрировал нашу московскую первую организацию, пронюхал, что легче всего это сделать в областном отделении. По мере того как мы создавали региональные отделения, Тарас Рабко отправлялся с пачкой протоколов в областное отделение Минюста, и там новые регионалки прибавлялись к тем, что уже существовали у нас. А вот после 36 следующие 11 отделений мы уже должны были относить непосредственно в Министерство юстиции на Воронцово поле, д.4, рядом с индийским посольством. В левом крыле здания, сбоку, была расположена приёмная Минюста, маленький тамбур, маленькая комнатка для ожидания (как корабельная каюта) со столом и тремя стульями, коридорная кишка в два метра и дверь в приёмную, где за столом слева, сразу за дверью сидит юрисконсульт, ведающий организациями, а справа – юрист, принимающий по личным вопросам.

Надо сказать, что Минюст представлял собой в то время совсем забытое Богом учреждение с истоптанными до дыр дорожками советских времён на лестницах. Несколько непричёсанных наглых милиционеров внизу (им больше пристало бы охранять какой-нибудь ЖЭК), советские заплатанные и залатанные кабинеты с облупившимся линолеумом на полу. Возможно, сейчас, получив под свою руку ГУИН, министерство роскошествует? Мы сходили с Андреем Фёдоровым в приёмную Минюста: поговорили с юрисконсультом Наталией Владимировной о возможности принести документы на регистрацию, уточнили порядок оформления некоторых документов. И стали организовывать съезд. В августе состоялся поход на Москву «Трудовой России», в котором мы обречены были участвовать. Хочешь – не хочешь – мы же стали союзниками. Помню, что план похода на Москву в виде лучей пятиконечной звезды, протянутых к Москве, меня изумил, когда Худяков, Анпилов и Терехов продемонстрировали мне его с гордостью в штабе «Трудовой России». Показалось мне всё это крайне старомодной затеей. Однако с лучами пятиконечной звезды в тот поход влились к нам в НБП несколько новых людей, сыгравших затем значительную роль в партии. Со Смоленским отрядом приехал в автобусе Эдуард Кулёмин, выдающийся график и плакатист, которого я уговаривал и уговорил-таки в письмах стать лидером Смоленской организации. Он сделал нам в «Лимонку» лучшие плакаты, и если в первый период существования газеты – с 1995 по 1997 год – преобладали и задавали тон работы Лебедева-Фронтова, то в 1998–2000 годах преобладали работы Кулёмина. Его скелет с партийной повязкой на руке и надписью: «Не ссы – вступай в НБП!» – шедевр национал-большевистского стиля. С отрядом для похода на Москву приехали из Уфы наши ребята нацболы: Кузлев, Степанов и ещё несколько человек. Недавно Антона Кузлева зверски убили при неприятных обстоятельствах, он был руководителем нашей организации в Башкирии. Тогда же, за Москвой, в лесу, у небольшого озерца, познакомился я и с неизвестным мне парнем из города Самара, с биологом Сергеем Соловьем. Сейчас Сергей и его земляк из Самары Максим Журкин, а также паренёк из Смоленска Дмитрий Гафаров сидят в Рижском централе.

Помню, что туда же прибыли и питерские национал-большевики. Есть фотография, где целая толпа нацболов собралась на опушке леса. Фотографировали нас многие, в том числе и моя подружка, крошечная Настя. Она приехала со мной туда и сидела на поляне с девушками из Владимира, с Ириной Табацковой и Ниной Силиной. Нина сейчас содержится где-то рядом со мной в каменном мешке изолятора «Лефортово». По слухам, её увезли на стационарное обследование в психиатрический институт имени Сербского.

В походе на Москву было множество красных флагов, солнца, света. К вечеру, однако, я поскользнулся в жирной подмосковной грязи, и второй раз растянул вену и сухожилие на правой ноге. Первый раз это случилось в конце сентября 1997 года. Тогда, возвратившись с Голгофы выборов в Георгиевском округе Ставрополья, где я не имел возможности заниматься спортом, времени не было, я решил разом наверстать упущенное и, встав на мостик, начал «качать» шею. И в своём стремлении скорее обрести утраченную форму так перестарался, что сорвал внутреннюю вену, идущую от паха к коленке, и сопутствующее ей сухожилие. Ногу приходилось потом несколько месяцев подымать на кровать руками. Теперь всё началось сначала. Я еле доковылял до автобуса с помощью охранника Костяна, ребят и крошечной Насти. Впрочем, её помощь была психологической. Глядя в её умненькие серо-голубые глазки, хотелось жить.

Съезд неумолимо надвигался. Были заранее разосланы письма. Были получены ответы лидеров региональных организаций с согласием участвовать. С помощью союзников из «Союза офицеров», офицера звали Альберт, мы нашли рабочее общежитие одного из московских заводов. Общежитие использовалось для размещения командированных из регионов России. Я заключил договор с директрисой общежития и заплатил аванс. Директрису смутила было наша печать – изображение гранаты «лимонка», но Альберт отвёл её подозрения, сообщив ей какую-то возвышающую ложь. Найти подходящий зал для проведения молодёжного съезда оказалось не очень просто. Вопреки распространённому мнению, что все ДК нуждаются в деньгах и готовы немедленно предоставить площадь для любых мероприятий в обмен на денежные знаки, я выяснил, что это далеко не так. В центре города недалеко от Белорусского вокзала с нас заломили большие деньги, и директор очень подходящего нам клуба с аккуратным залом на 500 мест с красными креслами так и не сдался. «Пусть лучше стоит пустой», – сказал русский бизнесмен-директор. Огромный кинотеатр недалеко от площади трёх вокзалов оказался без фойе. Все фойе директор сдал косметическим киоскам, продавцам пирожков, булочек, готового платья, кожаных курток и медикаментов. А фойе было нам необходимо. В фойе мы намеревались регистрировать прибывающих делегатов съезда и в перерыве кормить их. Потому мы отказались от снятия этого довольно дешёвого кинотеатра. Бродить до бесконечности по Москве, выискивая кинотеатры, мы не могли, – время прижимало. Мы выбрали кинотеатр «Алмаз», что на Шаболовке. Симпатичная, даже изящная, директриса кинотеатра, казалось, не боялась ни Бога, ни чёрта, ни съезда собкоров молодёжной газеты с названием «Лимонка». Позднее нам шепнули, что крышей ей служил её любовник – какая-то шишка в РУБОПе. Штаб РУБОПа был расположен неподалёку на Шаболовке. Я молил Бога, чтобы директриса не испугалась, и хотел всучить ей деньги – оплату аренды помещения – вперёд, но она настояла, чтобы мы заплатили за пять дней до съезда.

Почему мы не сообщили впрямую, что состоится съезд Национал-большевистской партии? Ведь мы были легально существующей межрегиональной организацией. Опыт политической работы заставлял меня предполагать, что перспектива пригреть под своей крышей съезд радикальной молодёжной политической партии вызвала бы неприятный холодок в груди любого директора. И почти наверняка вызвала бы негативную реакцию со стороны местного милицейского начальства. Съезд же корреспондентов газеты всё же не пугал до такой степени.

В «Алмазе», мы считали, было 500 мест. Потом оказалось, что больше. Так как наши делегаты должны были приехать максимум по четыре человека от региональной организации, большой зал был нам не нужен. И даже психологически вреден, так как приглашённые СМИ стали бы разглагольствовать о «карликовой партии, которая даже не смогла заполнить зал кинотеатра». На самом деле у нас просто не было денег, чтобы оплатить дорогу туда и обратно всем желающим, – оплачивали только самым бедным. Вонючая бедность мешала нам заполнить зал. Уподобляться же националистам типа Беляева, обычно набивающим свои залы любым человеческим материалом, мы не хотели. На съезде должны быть только наши. Никаких чайников, кривобоких православных. Даже число приглашённых мы ограничили только лидерами союзнических партий и движений. Без свит. У входа в кинотеатр должны были стоять наши – первый контроль. У входа в зал должен был стоять сам Локотков и лично, руководствуясь документами, face-контролем и инструкцией, ещё раз проверять входящих.

С мандатами участников съезда вышла накладка. Мандаты заказал для нас Юра Клочков, дружественный нам журналист и типограф из РКРП. Позднее Клочков стал делать газету «Тульский рабочий» – одну из лучших рабочих газет, которые я знаю. А знаю я немало рабочих газет. Так вот, мандаты стоили нам баснословно дёшево. Они представляли из себя куски картона размером приблизительно 200x100 миллиметров. Одна сторона воспроизводила флаг НБП: на красном прямоугольнике – белый круг и чёрный серп и молот. На оборотной стороне был текст: «Делегат 1-го съезда Национал-большевистской партии…» Фамилия, имя, отчество. Название организации и прочие данные. Для приглашённых на съезд журналистов билет был такой же, но флаг был чёрный, и после фамилии, имени, отчества следовало название СМИ, которое журналист представляет. Увы, не то краски у типографа не хватило, не то он её экономил, но все мандаты не получились красными и чёрными. Часть получилась розовыми и серыми. Ещё при разрезании (я сам нарезал мандаты! Не мог отказать себе в удовольствии!) обнаружилось, что часть листов бракованная, на них рисунок флага сползал с оборотного текста, не совпадал с ним по контурам.

Пошли дожди. Обильные. Не московские какие-то. Некоторые особенно нетерпеливые делегаты прибыли дней на пять раньше и теперь толпились всякий день в штабе. В составе: я, Фёдоров, Локотков и самый приличный тогда национал-большевик, бородатый и более чем тридцатилетний, Андрей Жуков (он работал в музее Маяковского), мы поехали к директрисе «Алмаза» платить деньги. Натерпевшись уже от трусости властей и соотечественников (место проведения Конференции революционной оппозиции пришлось менять четыре раза!) я молил Бога, чтобы хрупкий директор не испугалась. Она не испугалась, она приехала в автомобиле с развязными мужиками, возможно, это и был знаменитый РУБОПовец со своей ментовской компанией, и приняла у нас деньги, предварительно заставив нас обменять доллары на рубли. Цена доллара значительно увеличивалась ежедневно, то было время кризиса, и я посоветовал ей взять оплату в долларах. Но русский директор есть русский директор, он своего не упустит, но и на хитрости не пойдёт. Никаких милостей от природы. Она не захотела.

Дни, как при ожидаемом взрыве атомной бомбы, отсчитывались в обратном порядке: 5, 4, 3, 2… Во все эти дни продолжали прибывать делегаты, но так как общежитие было нами забронировано на строго определённые дни и ночи, весь прибывающий однообразно одетый табор расположился в Бункере. Наконец наступил вечер накануне съезда: 30 сентября. Тут уже началось настоящее нашествие – пацаны только и успевали вбегать и кричать: «Эдуард, вологодский лидер прибыл! Эдуард Вениаминович, – ростовская организация! Эдуард Вениаминович – магаданцы!»

Партия обрастала фигурами, лицами, статью, мускулатурой. Члены московской организации, я видел, ловили кайф, получали удовольствие от того, что нас так много, что мы приехали отовсюду, что у нас так много братьев и сестёр. Они годами бегали по вокзалам, развозили каждые две недели газеты в абстрактно звучащие далёкие города. И вот теперь видят результаты труда. Появление наших региональных депутатов имело огромный укрепляющий эффект для москвичей.

Группами, по мере прибытия, мы отправляли делегатов в гостиницу. Оторвавшись от чая – все спешно глотали с дороги чай, – пацаны подхватывали свои рюкзаки. Я выходил к ним в большой зал и объяснял задачу, им всем раздавались памятки со схемами, с телефонами, с описанием маршрутов в общежитие, к кинотеатру «Алмаз» и в Бункер. Ну, разумеется, я испытывал радость, как человек, достигший своей цели. Я построил партию, из хаоса соорудил космос. Я сгрёб этих людей со всей России, нашёл их, собрал в организацию. Вопреки злопыхательству («…ничего не получится, ты не политик, ты писатель, Эдуард!»), вопреки злобному лаю бывших соратников («…неадекватные люди, проект НБП провалится»), несмотря на то, что нас хоронили уже с 1995 года, когда младенец НБП только первые писки издавал, – вот она, партия, проходила передо мной с рюкзаками и сумками. Разные и похожие, как братья, живущие от Магадана до Калининграда, парни и девушки.

К вечеру я поехал проверить, что делается в «Алмазе». Там трудились вовсю. Наш четырёхметровый флаг, сделанный мною и Тарасом, висел над сценой. Лозунг: «Россия – всё, остальное – ничто!» украшал задник сцены. «Ешь богатых!» «Капитализм – дерьмо!» Наш плакат работы Лебедева-Фронтова: Фантомас целится в зрителя из револьвера, с надписью: «Вставай, проклятьем заклеймённый!» – висел на стене у сцены. Как всё это напоминало революционные великие партии. Всё было как надо. И ново, по-современному.

На следующее утро за мной заехал не один Локотков, но прибыл целый отряд. Ребята решили, что, возможно, враги попытаются захватить вождя в день Первого съезда. Или устроить на него покушение. Заехал и Андрей Фёдоров. Я испытывал беспокойство, как и полагалось. Пока съезд не начался и даже после того, как он начался, мы никак не были гарантированы от неожиданностей. Кинотеатр «Алмаз» может быть окружён ОМОНом. Двери кинотеатра «Алмаз» могут быть закрыты. В кинотеатре может быть «заложена бомба», как предлог для закрытия съезда.