Текст книги "Моя политическая биография"

Автор книги: Эдуард Лимонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

Я улетел спасать Наташу 17 декабря 1993 года. Вблизи всё выглядело трагично, но менее страшно, чем в 1992, когда Наташу ударили шесть раз отвёрткой по лицу и сломали руку. В этот раз синяки почти сошли, а изнасилования не было видно. Звучит цинично, но фактически верно. Я запер её на ключ на несколько дней, а сам выходил. Вскоре из Москвы позвонил Александр Никишин, глава издательства «Конец века», и предложил написать книгу о Жириновском. Никишина возмутило то, что Жириновский получил такое бешеное количество депутатских мест в Государственной Думе, он желал остановить Жириновского. Я сказал ему, что Жириновский получил свои места по праву сильного, и это нормально. Я хотел бы тоже остановить Жириновского, но по причинам, противоположным тем, по которым его желал остановить либерал Никишин. Я ведь работал с Жириновским и знал закулисную сторону ЛДПР. Бескрайний цинизм и полное безразличие Владимира Вольфовича к судьбе России и русских, его умелое приспособленчество, мимикрия националиста, всё это делало его тогда опасным человеком. Мы договорились, что я срочно мобилизуюсь и напишу книгу. Тираж предполагался 200 тысяч экземпляров. Никишин набрал денег на издание отовсюду. Помню, что вошёл тогда в долю даже главный редактор «Аргументов и фактов» Старков. Книгу я создал довольно быстро. И потому что хорошо знал материал, и потому что много думал над феноменом Жириновского. Деньги же от книги я намеревался истратить на издание газеты. Я отлично назвал своё произведение «Лимонов против Жириновского».

Издательство «Конец века» помещалось в здании «Независимой газеты» на 1-м этаже, в одной комнате. Издатель – обыкновенно существо одновременно тщеславное, прижимистое, капризное, истеричное. Саша Никишин не оказался исключением. Высокий, худой блондин из технарей, он обязан мне тем, что ещё в нашу первую встречу я навёл его на автора Суворова (Резуна). Я посоветовал ему издать «Аквариум». Он последовал совету и наварил на Суворове немало денег, потому что, благодаря моей наводке, стал первым издателем Суворова. 26 марта 1994 года он привёз меня из аэропорта в свою квартиру недалеко от Останкино, в сверхмногоэтажке на противоположной стороне от Останкинской башни. Никишин набрал номер Резуна в Лондоне и дал мне трубку. Суворов-Резун наградил меня многочисленными комплиментами, я его тоже – мой главный комплимент был такой: «Я дал бы вам Нобелевскую премию по литературе и расстрелял бы как предателя Родины». Компания вокруг никишинского стола (пришёл Шаталов, по-моему, была ещё Шохина из «Независимой газеты», до этого она работала в «Знамени», когда «Знамя» опубликовало мою книгу «У нас была великая эпоха») слышала разговор с Резуном и предложила, чтобы я и Суворов сделали совместную книгу «Переписка из двух углов». Из этой полупьяной затеи (Резун у себя в Лондоне хлестал джин) ничего не вышло, я этого не захотел. Никишин продержал меня у себя только одну ночь. Квартира у него была обширная, четыре комнаты, но я думаю, он побоялся оставлять меня под одной крышей со своей молодой женой. Потому на следующее утро он отвёз меня в разрушенный дом на Каланчёвке. Жителей дома эвакуировали несколько лет тому назад, и потому дом был разграблен и оголён до самых балок. В подъезде, где обитала подруга Никишина, Лена Пестрякова, была обитаема только одна квартира. Света в подъезде не было, а правая часть лестничной площадки была лишена дверей. И полов. Ступив в темноте вправо, можно было пролететь с третьего этажа до подвала. Там я поселился благодаря моему щедрому издателю-либералу. Впрочем, вскоре я привык к жизни в этом разграбленном доме и полюбил приглашать туда иностранных корреспондентов. Как правило, они много фотографировали и спешили убраться до темноты.

Мы заранее договорились с Никишиным о порядке оплаты. Однако всякий раз повторялась одна и та же сцена: декларация Никишина о том, что «книга идёт медленно», или «книга не продаётся», попытка уговорить меня переделать условия договора, заявление о том, что денег у него вообще нет, одни долги, и только после этого со вздохом откуда-то приносились деньги и отсчитывались. Он был одним из самых трудных моих издателей.

Помимо издателя – жмота и истерика, – у меня обнаружилась ещё одна проблема. Два моих партнёра, Дугин и Рабко, оказались друг другу противопоказаны. Один: высокомерный, с манией величия, поддерживаемой женой и «учениками», эрудит и поэт (он поэтизировал последовательно фашизм, православие, староверие, математику Ляпунова), тогда ему было 32 года. Второй – мальчик-мажор из провинции, сын well to do родителей из провинциальной номенклатуры, холерик, работоспособный и ленивый, быстро схватывающий студент, поверхностный и жизненно ловкий пацан 19 лет. Они стали враждовать. Как-то в гостях у художника Виграновского – у того был отличный портрет барона Унгерна – пьяный Дугин разбил тарелку на голове у Тараса Рабко. Тарас разумно вытерпел обиду. Он был из города Кимры, вообще-то ему обид выносить не полагалось по кодексу кимрян, кимричан. Все они, кого я знал, – были драчливые и криминальные ребята. Впрочем, Дугин в подпитии тоже был не подарок, однажды он вызвал (во время первой неудачной поездки в Смоленск) в таком состоянии на кулачный бой Кирилла Охапкина и изрядно намял ему бока. Дугин и Рабко терпели друг друга ради меня. И ради общего дела. Однако вражда между ними развивалась всё равно. Просто есть противоположные люди.

Летом 1994 года мы твёрдо решили издавать «Лимонку». В начале июня пришёл в квартиру на Каланчёвку Дима Кедрин с женой-дизайнером Катей Леонович. Дима развернул принесённый рулон и извлёк оттуда макет «Лимонки», и мы разложили его на полу. И склонились над ним. Наташа, уже приехавшая из Парижа на ПМЖ со мной, дабы прожить финальные полгода вместе, Тарас. Логотип «Лимонки» был написан прописью, граната рядом с логотипом уже существовала, но показалась мне слишком мелкой, и я попросил увеличить гранату. Уже существовали придуманные мною рубрики, в частности «Как надо понимать». Текст «зеркала» газеты был вклеен почему-то французский. Правда, впоследствии, когда было решено, что макетом и её вёрсткой будет заниматься Костя Чувашев, он поставил условие, что разработает новый логотип. Потому от макета Кедрина осталась только общая концепция.

Чувашева нашёл Дугин. Чувашев был учеником Александра Гельевича, он однажды явился к нему сам. Представился, как студент полиграфического института и макетист. Отец Кости был преподавателем полиграфического института, одна рука у отца была искусственная, в чёрной перчатке. Сам Костя, носатый, маленький, странноватый блондин, талантливый малый, сделал нам первые 33 номера газеты, то есть делал её почти полтора года, до первой размолвки Дугина со мной, происшедшей в феврале 1996 года. Впрочем, все эти события произойдут ещё не скоро.

В настоящем, то есть летом 1994 года, мы сбились в одну команду. Собирались мы или у Дугина, а потом всё чаще в его комнате в помещении редакции «Советской России». Комнату выделил Дугину мой бывший босс – редактор Валентин Чикин. Я работал для «Савраски» куда больше Дугина, в 1992 году в мой первый визит в «Савраску» Чикин предлагал мне любой кабинет на выбор, но я почему-то не воспользовался предложением. Теперь и «Советская Россия» полностью ушла под Зюганова. А так как Зюганов кинул меня, то я с Зюгановым стал врагом. Такова была моя раскладка ситуации, по моим понятиям того времени. «Савраска» располагалась на улице Правды, близко к Савёловскому вокзалу. Почти вся советская пресса была расположена там в однообразном, колбасой идущем здании с подъездами и вывесками газет. Я проходил в «Савраску» по удостоверению «Советской России», оно было действительно до 31 декабря 1994 года.

глава V. Политическая обстановка в РФ к лету 1994 года

Государственный кризис 1993 года переломили в пользу Ельцина всего лишь 80 бойцов из отряда «Витязь». Ельцин мог после этого делать со страной всё что пожелает. Его относительной незлобивостью или же тем, что он под давлением американцев захотел соблюсти парламентские церемонии, объясняется тот факт, что он разрешил выборы декабря 1993 года? Этого мы не знаем сегодня. Ельцин даже позволил в конце концов участвовать в выборах Компартии РФ. Позиция Жириновского (невмешательства в кризис) заранее обеспечила ему и его ЛДПР участие в выборах. Была временно запрещена деятельность тех партий, которые активно участвовали в событиях (впрочем, Зюганов лично активно подстрекал народные массы с балкона Белого Дома, а вот его партию к выборам допустили, возможно, по совету американцев): «Союза офицеров», Фронта национального спасения», «Трудовой России», «Русского национального единства» и некоторых других организаций помельче. Приязнь и сочувствие населения досталось на выборах КПРФ, ЛДПР и аграриям – то есть тем, кто заместил отлучённых от урн бунтовщиков. Именно этим и объясняется баснословное количество депутатов ЛДПР, появившихся в Государственной Думе первого созыва. В списки кандидатов в депутаты записывали в 1993-м даже охранников. А когда у ЛДПР не хватило людей, они заняли у Зюганова, он подарил им хвост своего списка. Это не легенда, а чистая правда. Так, например, попал во фракцию ЛДПР старейший депутат первого созыва Лукава.

Вместе с выборами, приведшими в Государственную Думу значительную, хотя и вполне умеренную оппозицию, состоялось и голосование за новую Конституцию. Конечно же Соединённые Штаты посоветовали Борису Ельцину этот «package», то есть одну упаковку: участие в выборах оппозиционных партий, дабы соблюсти поверхностные требования демократической игры, в обмен на принятие новой Конституции, увеличивающей права Президента и урезонивающей права Госдумы. Ещё одним условием было согласие и примирение: амнистия заключённым по делу ГКЧП (эти сидели в спецкорпусе тюрьмы «Матросская тишина» с 1991 года) и заключённым в Лефортово с октября 1993 года героям Белого Дома (Руцкой, Хасбулатов, Ачалов, Терехов, Баранников, Дунаев, Анпилов, Баркашов, возможно, я кого-то забыл). Амнистия состоялась весной 1994 года. Она была дарована в обмен на прекращение независимого расследования обстоятельств убийств 173 человек, погибших в столкновениях и при обстреле толпы оппозиции в Останкино в ночь с 3 на 4 октября и днём 4 октября у Белого Дома.

Ельцин полностью овладел страной. Оппозиционная Дума была ему не страшна, поскольку избрана она была хитро – лишь на два года. И попали в Думу оппозиционеры крайне умеренные или откровенно продажные, пришедшие защищать интересы себя и своих близких, что вскоре выяснилось, скажем, с Жириновским. Этот загулял на долгие месяцы. Скандал в столовой Госдумы, серия скандалов, связанных с элементарным хамством руководителя ЛДПР, показывались обывателю по телевидению, медленно, но неизбежно разрушая статую Жириновского – вождя-обывателя, режущего «им» правду-матку.

Выборы явились большой, неожиданной удачей, подарком с неба абсолютно деморализованной ещё до октябрьского восстания умеренной коммунистическо-номенклатурной оппозиции. Если бы не помощь Ельцина, умеренные коммунисты никогда бы не стали оппозицией. При нормальном, непарламентском ведении борьбы их ждали бы домашние тапочки и споры за чаем. Открыв соглашателям доступ к урнам, Ельцин нанёс сокрушительный удар по реальной оппозиции, он фактически назначил оппозицией соглашателей. Если бы это было спланированной акцией – это гениально, если случилось само собой, тоже неплохо. Для Ельцина. Что касается аграриев, то номенклатурные высшие чиновники сельского хозяйства страны умело ввели в заблуждение сельское население России и всех, кто считал себя таковыми.

Нет смысла распространяться здесь о «Демократическом выборе России» или других организациях, чьи лидеры оказались у кормила реальной власти. В Думе они были представлены хуже, чем могли бы, вследствие пренебрежения именно требованиями демократии, за которую ратовали. Но они оказались у штурвала государственного корабля. Чего им ещё было желать?

Ельцин занялся укреплением своих позиций. На самом деле он, может быть, просто начал весело жить и пить ежедневно, но институции государства поняли, что одержана победа и есть хозяин. Институции государства, в первую очередь силовые структуры, стали тихо укрепляться, стяжать финансирование, полномочия, личный состав, оборудование под себя.

Политические организации, отрешённые от выборов: Фронт национального спасения, «Союз офицеров», «Трудовая Россия» (уже и без этого раздробленная междоусобными распрями), оказались в начале 1994 года в подвешенном состоянии. Власть провела в дамки их заурядных и вялых товарищей, оставив им третьи роли уличных горлопанов. Эта ситуация сравнима с единовременным увольнением бастующих рабочих и наймом штрейкбрехеров. Весёлые и сытые – теперь они рабочие, а бывшие работяги с кислыми физиономиями мелькают в конце улиц с красными флагами в мозолистых руках. Зюганов, как и Жириновский, никогда не признают, что сыграли роль штрейкбрехеров и тем похоронили и русскую оппозицию и русский парламентаризм и демократию. Они скажут, что у них были добрые намерения и что противостояние власти и общие тенденции в обществе привели к настоящему плачевному положению вещей. Они не признают, но они сыграли роль штрейкбрехеров, а постепенные компромиссы (принятие Конституции, согласие идти на выборы, когда радикалы были насильственно отстранены от выборов, отказ от расследования кровавой бойни в обмен на амнистию, а затем бесчисленные компромиссы в парламенте) сделали их из штрейкбрехеров – пособниками власти.

В конфликте октября 1993 года и в первые месяцы 1994 года выяснилась и вопиющая неадекватность радикальных партий. Только у РНЕ оказалось некое подобие военной организации, по крайней мере они достоверно выставили сто человек, и эта сотня подчинялась единому командованию. Многие организации и партии, как выяснилось, оказались диванными. Так, знаменитый в своё время Стерлигов при мне вызвал в Белый Дом своих ребят из Православного Собора, дождался… двоих. «Союз офицеров» поставил в Белый Дом большое количество военных, множество генералов, но рядовых молодых солдат явно не хватало. С задачей восстания радикальная оппозиция явно не справилась. Она справлялась – и до этого, и после этого – с задачей проведения манифестаций: шествий, митингов, но с восстанием все вместе они не могли справиться. Слишком сложное дело. И даже простые операции, такие как попытка захвата Тереховым штаба СНГ, провалились.

К середине 1994 года мне стало ясно, что русский национализм так и остался дебильным ребёнком, каким он был в 1988 году в самый разгар страстей вокруг движения «Память» – дебильным прыщавым ребёнком в сапогах и портупее, одиноко шагающим среди мерседесов и бэтээров, на которых сидят все в антеннах, как космонавты, бойцы отряда «Витязь». Русский национализм так и остался сектантским гитлеризмом, основанным на первичных эмоциях неприязни к «жидам», к иностранцам, к «чуркам», словом, на тех чувствах, которые являются идеалом маргинальных пацанов, простаивающих вечерами у метро в своём спальном районе. То, что на эмоциях никакую долговременную идеологию не построишь, – по-прежнему было неведомо нашей национально настроенной оппозиции. Я достаточно на них насмотрелся: РНЕ, НРПР, Лысенко, ФНРД, Касимовский, Лазаренко, Иванов-Сухаревский… Самые молодые играли в штурмовиков, те, кто постарше, – в лабазников общества Михаила Архангела. Аргументация у тех и у этих была времён дела Бейлиса или Протоколов Сионских Мудрецов. Знакомство с Баркашовым, кульминацией которого явилась Конференция революционной оппозиции, окончательно развеяло мои иллюзии. Целью моих встреч с Баркашовым был альянс левых и правых радикалов, а никак не смешение идеологий: его и нашей. Но в результате я увидел быт Баркашова, услышал речи Баркашова, суждения Баркашова и понял, что самая крупная на тот момент радикальная организация России страдает теми же пороками, что и мелкие. Она несовременна, ориентирована на прошлое, это бригада ряженых. Политических действий никаких не совершалось. В то время, когда надо было ковать железо, пользоваться нажитым РНЕ в октябре 1993 года политическим капиталом, Баркашов и не думал его развивать. Он довольствовался местом домашнего «фашиста», самого страшного зверя для демократов, и стабильным вниманием СМИ к его «фашистской организации». Впоследствии выяснилось, что Баркашов полностью копирует поведение Гитлера в 1925 году – объявив о своей поддержке Ельцина, он надеялся, что, как и старый Гинденбург, Ельцин призовёт его, Баркашова, однажды на царство. Идеология национализма к моменту перестройки не была разработана. В отличие от коммунистической идеологии или идеологии демократии, у националистов не было своих скрижалей завета. Потому в 1980-х годах русские националисты создали свои организации, основываясь на православии, национальных эмоциях, на плохо переваренном опыте западных национальных движений с 1918 по 1945 год. Как я уже заметил – результат оказался невыдающимся. Захудалым.

Левые радикалы, не пользуясь таким негативным вниманием СМИ, как «фашисты», на самом деле были первоначально куда более опасны для власти г-на Ельцина. Анпилов собирал несколько раз полумиллионные толпы и только отсутствие интуиции и исторического опыта помешало ему решиться бросить людей на Кремль. Он мог это сделать 23 февраля и 17 марта 1992 года и 9 мая 1993 года. И люди взяли бы Кремль, так как ни МВД, ни какая-то другая структура в те годы не сумела бы его защитить. Впоследствии большая часть сил радикалов стала уходить на междоусобные войны их лидеров и на большую войну с умеренными коммунистами. В этой борьбе радикалы истрепали свои силы и раздробили их. Восемь или более радикальных организаций коммунистического толка России совсем не нужны. А их к 1994 году образовалось именно столько.

Октябрь 1993 года оказался также водоразделом народной активности. В прошлом осталась эпоха массовых выступлений трудящихся. Бойня у Останкино и Белого Дома перепугала массы. Последние крупные выступления приходятся на 2 и 3 октября 1993 года. После этого больше не удается собрать такое количество протестующих людей на улице. Из истории нам известно, что две русские революции разделяют 12 лет. Девять лет прошли с 1993 года, возможно ли ожидать следующий всплеск народной инициативы в 2005 году? Возможно, хотя и не обязательно. Две французские Революции 1830 и 1848 годов разделяют 18 лет, а революцию 1848 и революционную Парижскую Коммуну ещё 22 года. Не стоит гадать на кофейной гуще. К тому же, кто сказал, что следует сидеть и дожидаться вспышки народной активности?

К 1994 году стало ясно следующее. В России не оказалось политической силы, способной противостоять агрессивной коалиции старой номенклатуры с новыми либералами. Коалицию возглавил Ельцин. Провалились две попытки остановить Ельцинскую коалицию сверху: это позорная попытка, предпринятая ГКЧП, и попытка депутатов Верховного Совета РФ. Одновременно и радикальные силы оказались несостоятельны. Прошляпил свой шанс по меньшей мере три раза Анпилов. Национальные силы и не попытались даже совершить каких-либо подвигов, настолько зачаточными были их организации. Амбиции лидеров и, возможно, непрекращающаяся работа спецслужб не позволили организациям развиться. Тремя вершинами, более или менее возвышающимися над общим сглаженным ландшафтом национализма, были: до 1991 года «Память», затем два лейтенанта лидера «Памяти» Васильева создали каждый свою организацию: Лысенко – Национально-республиканскую партию России и Баркашов – «Русское национальное единство». Лысенковская НРПР была раздроблена провокатором, специалистом по развалу политических партий (всего он развалил три) Юрием Беляевым уже в 1994 году. РНЕ прожила дольше всех, однако после своего участия в октябре 1993 года в защите Белого Дома ничего более выдающегося не совершила.

Мне стало понятно, что России нужна радикальная современная национальная партия. Основывающаяся не на дебильном дремучем отвращении к «жидам» и иностранцам, замешанном на зависти к ним же. Основывающаяся не на этнических эмоциях, визгах дремучих людей. Основывающаяся не на несостоятельном и несовременном мировоззрении православия. Но основывающаяся на понятиях: национальные интересы, а также широко понимающая нацию как добровольное мощное содружество индивидуумов, ощущающих свою безусловную принадлежность к русской цивилизации, русскому языку, русской истории и русской государственности. Готовых пролить свою и чужую кровь ради этих ценностей. Такая партия должна быть молодой и поэтому молодёжной, у такой партии должны быть свои святые, свои ритуалы.

Труд предстоял гигантский.