Текст книги "Моя политическая биография"

Автор книги: Эдуард Лимонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Так же, как и его национал-большевикам. Новосибирцы вскоре сняли Виноградова, и вот уже несколько лет его имя появляется под статьями в жёлтой газете «Новая Сибирь», издающейся в Новосибирске. «Новая Сибирь» – это второй Московский комсомолец» провинциального масштаба. Не брезгуют они работать и на спецслужбы. За месяц до ареста в Усть-Каменогорске агентами безопасности Казахстана группы Казимирчука газета «Новая Сибирь» опубликовала интервью с провокатором казаком Сергеем Свойкиным, выдавшим готовившуюся акцию Казимирчука. Казак Сергей Свойкин до этого появился у нас в НБП ещё в 1997 году. Мы как раз готовились к поездке в Казахстан. Он рвался ехать с нами, но его рвение мне не понравилось, и я ему отказал. Впоследствии он возник в Санкт-Петербурге, в Нижнем Новгороде и в Уфе и везде выдавал себя за моего посланца, «правую руку Лимонова». Он обыкновенно приходил в регионалку НБП, нагло врал, вписывался у кого-то из местных национал-большевиков, ел с ними, пил, спал. В Нижнем Новгороде он занял у Владислава Аксёнова крупную сумму денег. В Уфе он пролез даже в руководство организации. Когда уфимские нацболы поблагодарили меня в письме за то, что я прислал им казака Свойкина, «он помогал нам с документами», я срочно связался с ними и отругал их. «Если бы я вам посылал кого-то, я бы вас предупредил. Снабдил бы человека мандатом в крайнем случае. Проверьте! Это провокатор!»

В 2000 году всезнающая газета «Новая Сибирь» опубликовала информацию о том, что якобы НБП попытается в ближайшем будущем замутить что-то в Казахстане. И сопровождала свою информацию выдержками из публикации «Вторая Россия» в НБП-Инфо. На соседней полосе находилась статья, подписанная: Д.Виноградов.

Я далеко тут вырвался вперёд. Вечером 14 ноября 1998 года оставшиеся делегаты толпой человек в 35–40 пошли по Невскому проводить меня на Московский вокзал. По дороге мы остановились, и в ночной тени, отбрасываемой Казанским собором, выпили довольно приличное количество согревающих напитков. Холод к ночи только усилился. Затем, воодушевлённые, вообразив, что мы на шествии, чеканя шаг, отправились на Московский вокзал по Невскому, озвучивая свой путь нашим революционным ассортиментом лозунгов: «Сталин! Берия! ГУЛАГ!», «Ешь богатых!», «Хороший буржуй – мёртвый буржуй!», «Ре-во-люция!», если милиция и находилась где-то поблизости, то она предпочла не показываться. Я, впрочем, следил за тем, чтобы разрушений не было. На вокзале Виноградов попросил у меня денег на билет до Москвы. Тут я выругал его матом и приказал отправляться в Новосибирск, работать на партию. Костян оттолкнул его от вагона.

В вагоне я лёг на вторую полку и уснул. Национал-большевики же, обнаружив, что полвагона занято морскими пехотинцами, соединились с ними во взаимной вражде, а затем во взаимном братстве.

17 ноября мы сдали документы в Министерство юстиции. Той же чиновнице Наталии Владимировне. 2 декабря она позвонила Фёдорову и попросила программу партии. По закону регистрируется Устав, и потому требование предоставить программу партии выглядело, мягко говоря, нестандартным требованием. Мне захотелось посмотреть на физиономию Наталии Владимировны. Что она выражает сейчас. Мы честно принесли ей программу № 1 – сиреневенькую книжечку, изданную Рабко, сказав, что это первая, бывшая программа и партия по ней уже не работает. Мы принесли программу № 2, ту, которая была стиснута до 26 пунктов и опубликована в «Лимонке» несколько раз. Эта программа умещалась на пространстве формата А-4 для того, чтобы удобнее было делать ксерокопии. Эту программу мы решили выдать за неиспользуемую. Мы также принесли программу № 3, выпущенную мной и Фёдоровым специально для Минюста, вариант, принятый на II съезде единогласно. Когда мы ей выдали все эти бумаги, я увидел, что среди тех бумаг, которые она уже имела, есть брошюра «Программные документы НБП», составленная группой наших активистов из материалов, опубликованных за годы в «Лимонке». А в брошюре есть литературные перлы, на основании которых нас не зарегистрируют даже в качестве филиала в обществе любителей шахмат.

«Что до меня, то я бы вашу организацию зарегистрировала», – сказала Наталия Владимировна, глядя на нас, как мне казалось, сочувственно. «А зачем собственно, вам наша программа? – спросил я. – Программа – есть нечто иное, как идеология. А по Конституции все идеологии равны перед законом, и если вы собираетесь нас судить на основании сборника, составленного из статей в «Лимонке», то это антизаконно». – «Я никого не собираюсь судить, – сказала она. – Решение буду принимать не я». – «А кто? – спросил Фёдоров. – Кто будет принимать решение?» – «Руководство». – «Министр?» – «Ну, министр среди других».

Она ещё раз вызвала нас. В её комнате en face сидела молодая тёлка-чиновница с которой переглядывался Фёдоров. Ещё Наталия дочь Владимира вызвала из другого кабинета некоего допотопного, похожего на Андрея Белого в старости, чиновника: крышка черепа голая, кустики волос за ушами. Чиновники вообще очень допотопны. Они все как бы из эры Гоголя. Других не бывает.

«Ваша партийная печать несёт изображение гранаты «Лимонка»», – с горечью сказал он. «А что, – сказал Фёдоров, – наши заводы не производят в соответствии с Конституцией одноимённую гранату «Лимонка»? К тому же и название газеты, и печать – символические производные от фамилии г-на Лимонова, сидящего перед вами».

Далее они стали нас гонять по пунктам программы. «Мы же сообщили вам, что не пользуемся программой в сиреневой обложке. К тому же тираж исчерпан два года тому назад». – «А у вас есть решение съезда об аннулировании этой программы?» – «Есть», – торжествующе сказал Фёдоров и выдал ей бумагу. Где он её взял только?

После допроса, иначе не назовёшь, с пристрастием, мы вышли. «Ну, что скажете? Завалят они нас или пропустят?» – спросил я. «Скоро узнаем», – сказал Фёдоров.

18 декабря Фёдоров позвонил в Минюст после обеда. «Решение ещё не принято, – устало сказала чиновница. – Принимается. Руководство заперлось у министра».

Фёдоров позвонил в пять часов. «Я же сказала, я вам позвоню!» – зашипела она. «Извиняюсь, – сказал Фёдоров. – Вы должны понять, рабочий день приближается к концу. Мы волнуемся. Решается наша судьба».

В начале восьмого мы узнали, что получили отказ в регистрации. «Решение принято на самом высшем уровне. За бумагой можете явиться в понедельник, – скороговоркой проговорила чиновница. – Можете обжаловать решение в суде».

«Суки! – сказал я. – Они приговорили нас к расстрелу». – «Что делать будем?» – «А хер его знает, – сказал Фёдоров. – Дальше я не думал».

Мы сдали уведомление на пикеты на последние четыре дня перед Новым Годом: 28, 29, 30, 31. С 11 до 12 часов, оповестили мы, мы будем стоять у здания на Воронцовом поле.

Мы также подали бумагу на обжалование решения Минюста в Таганский межмуниципальный суд. Полагается рассмотреть подобную жалобу в течение 10 дней. Но в государстве, на всех парах летящем к демократии, суд состоялся лишь 18 августа 1999 года. Ну и, конечно, он закончился не в нашу пользу.

К сожалению, у меня нет текста этого исторического документа: отказа Министерства юстиции. Так как все формальные огрехи были нами устранены после первого отказа, то аргументация второго отказа строилась на произвольно выдернутых цитатах из наших же текстов, в частности программ. Нас обвиняли в разжигании межнациональной розни и в расизме (на суд я явился с номером «Лимонки», где напечатан портрет Айо Бенеса, но негр – член партии их не убедил).

19 декабря я написал и отправил по факсу и по почте письмо министру Крашенинникову. Не для того, чтобы воздействовать на него в том смысле, чтобы он отдал приказ зарегистрировать Всероссийскую политическую организацию Национал-большевистскую партию. Это только во времена живые и здоровые возможно обойти бюрократию, объяснить вельможе, и он вдруг поймёт: совершена несправедливость, и всё исправит. Разумный, импульсивный и непредсказуемый вельможа. К декабрю 1998 года таких вельмож в России не оставалось. А Крашенинников и отдалённо не напоминал такового. Я даже уверен, что решение об отказе было принято выше уровня министра юстиции, и что основанием для отказа послужил простой и незамысловатый факт, высказанный спустя 8 месяцев на заседании Таганского суда представителем Минюста. Некий Тихомиров, старик с внешностью и кожей практикующего алкоголика, аргументировал в прении сторон позицию Минюста так: «Их больше пяти тысяч человек, они все молодые. Мы не знаем, чего можно от них ожидать».

Письмо Крашенинникову я написал в расчёте на то, что, может быть, они извлекут какие-то уроки из совершившегося. Я написал, что Минюст беззаконно отказал в регистрации существующей четыре года реальной и живой организации молодёжи, в то время как среди 132 всероссийских политических партий, зарегистрированных Минюстом, есть (и я называл пять из них) просто организации-фальшивки, в которых никто не состоит. Что налицо пристрастное отношение к НБП. Что регистрация (в день написания моего письма) в воскресенье, в обход всех законов, скоропалительно созданной организации «Отечество» – незаконная акция, что Национал-большевистская партия волею Минюста лишена возможности действовать в легальном поле, конкурировать за думские мандаты. НБП обречена теперь искать другие пути борьбы, что методы её политической деятельности вынуждены будут измениться. И не исключена возможность, что из недр организации возникнет лидер, который призовёт её к террористическим методам борьбы. И что я не смогу удержать личный состав партии от стремительной радикализации. Вину за подобную радикализацию партии я возлагаю на Минюст, заключил я.

28, 29, 30 и 31 декабря мы орали у них под окнами: «Ре-ги-страция! Ре-ги-страция!», «Министерство без-за-кония!» – и многие другие лозунги. Мы их сильно потревожили. Чиновники липли к стёклам. Дополнительный наряд милиции в помощь чубатым архаровцам был вызван на дежурство в вестибюле. Раздражённый, к нам вышел представитель министерства и предложил мне пройти внутрь. Ребята призывали меня не ходить, опасались за мою безопасность, но пикет был разрешён, законов мы не нарушали. Я согласился войти в здание. Надеясь, что предложат какой-нибудь компромисс. Со мной встретился высокий седой старик Эдуард Пантелеймонович (или около этого), зав. отделом регистрации партий, и некий чиновник, смахивающий на спецслужбиста. «Вы предъявляете нам ультиматум: регистрация или терроризм! Вы прислали министру письмо, в котором шантажируете его! Вам известно, что это подсудное дело?» – кипятился чиновник-спецслужбист. Старый Пантелеймонович выглядел печально. «Вы мешаете людям работать», – только и сказал он.

«Зачем вы меня вызвали? – спросил я. – Только за этим? Ну, я пошёл продолжать пикет». И я ушёл, оставив их.

Когда мы стояли у министерства 31-го, то видели, как подъезжают «мерседесы» и «ауди». Из автомобилей выходили мужчины и женщины в хороших пальто с пакетами от «Гуччи» и «Армани». «Это подарки министру к Новому году, ребята! А мы с вами отверженные, – сказал я пацанам. – Но мы победим. Именно потому, что мы отверженные».

Мне подарок к Новому году сделала Настя. 12 декабря она явилась с большим, больше её, чёрным рюкзаком за спиной жить ко мне. Отец выгнал её из дома.

Позднее, подумав, я решил, что моя книга «Анатомия героя» также сыграла свою роль в отказе в регистрации. Свободный человек, я невинно рассказал людям несвободным и коварным о своей борьбе. Они сделали серьёзные выводы.

глава XVI. Предательство Анпилова /1-й генерал/ операция «Михалков»

Таким образом, для партии 1999 год начинался дерьмово. Несмотря на отказ в регистрации, мы всё же имели шанс прорваться на выборы в составе блока Фронт трудового народа, армии и молодёжи. Я сообщил Анпилову о том, что нас зарубили, числа 20 декабря. Он сказал: «Не расстраивайся, Эдуард Вениаминович, «Трудовая Россия» прошла перерегистрацию, «Союз офицеров» прошёл, у нас есть ещё «Советские женщины», так что довольно для создания блока». Что до блока, то он уже давно не назывался Фронт трудового народа. Анпилов сказал ещё летом, что хотел бы сохранить «Трудовую Россию» и что он попытается в суде оттяпать у Тюлькина права на название блока «Коммунисты, Трудовая Россия за СССР!». Я был зол оттого, что Анпилов поступает так дико. По моему мнению, название блока следовало рассчитывать заранее, как можно ранее начать его раскручивать, чтобы избиратели привыкли к блоку и, встретив его в избирательном бюллетене, знали бы его. А вот оттяпает ли Анпилов у Тюлькина название блока 1995 года, под которым они едва не попали в Думу, было ещё неизвестно.

В партии переживали отказ в регистрации. В первую очередь те, кто постарше. Осторожно отодвинулся от нас лидер кемеровской организации, бывший ЛДПРовец. Погрустнел Андрей Фёдоров, вложивший вместе со мной множество сил и работы в организацию съездов и регистрацию. Парень из хорошей семьи (мать его участвовала в конструктировании важных ракет), питомец юридического факультета МГУ, он, конечно, балдел от судьбы Че Гевары, относился с презрением к депутатам Госдумы, где работал юрисконсультом у Лукьянова. Однако лучше все же не погибать в лесах Боливии, а победить в результате голосования.

Многие переживали. Но политическая организация, созданная волею и мышечной энергией из живых молодых парней, не может в угоду Минюсту исчезнуть или разойтись. Надо было жить дальше и работать дальше. А вот как работать – представлялось мало понятным. Мы надеялись на блок Анпилова—Терехова. Но поползли тихие слухи (через молодёжную организацию АКМ), что Анпилов нами недоволен. Якобы мы «слишком». Пришли слухи, что у Анпилова новый друг – внук Сталина. Джугашвили.

«Внук Сталина – не сам Сталин, – сказал я ребятам. – Вспомните 7 ноября, в последний раз Анпилов попросил меня выдвинуться вперёд «Трудовой России» для схватки с ОМОНом». (От схватки лидеры того шествия Анпилов, Терехов, Крючков, Пригарин тогда отказались, струсили. Речь шла об ультиматуме: пропустить нас на Красную площадь!) «Анпилов нуждается в нас», – решили мы и успокоились. А зря.

29 января в здании на Лубянке состоялась моя встреча с генералом Зотовым. Встречу устраивал уже хорошо известный мне капитан ФСБ Дмитрий Кондратьев. Зотов, глава Управления по борьбе с политическим экстремизмом и терроризмом, оказался радушным, невысокого роста толстяком. Я и Кондратьев присели у стола совещаний, в то время как Зотов бежал от своего стола к нашему. Он время от времени цитировал мои статьи из газеты «Лимонка» и именно для этого возвращался к столу, где у него было, очевидно, открыто моё досье. Я пытался объяснить Зотову, что мы не экстремисты, что, как всегда поверхностные, СМИ пришили нам этикетку «экстремистов» всего лишь потому, что мы яркие, броские, хлёсткие. У нас яркие лозунги, яркие флаги. Однако никаких инцидентов с властью у нас до сих пор не было. Но, возможно, будут. И я повторил для Зотова доходчиво те же доводы, какие я привёл в письме Крашенинникову.

Что Национал-большевистскую партию насильственно и беззаконно лишили доступа к избирателям. Что среди семи или более тысяч (тут Зотов заулыбался: «Ну уж прямо семи?!» – «Семи, – настоял я, – пятьсот плюс или минус, поправка на текучесть») членов партии найдутся такие, которые захотят продолжить борьбу другими методами.

«Я им очень не советую этого делать», – сказал Зотов. «Я тоже, – поддержал я его. – Вы бы взяли и убедили бы Минюст и ещё кого следует, чтобы партию зарегистрировали. Это способствовало бы исчезновению экстремизма». – «У Минюста своя работа, у нас своя, – развёл руками Зотов и, глядя в сторону, добавил: – Если у вас появятся люди, желающие продолжать борьбу незаконными методами, дайте нам знать. Вон Диме дайте знать или… – Тут он вынул густо-серую визитную карточку и написал номер телефона. – Вот мой личный номер».

Я ушёл. На Фуркасовом меня ждал обеспокоенный Костян. «Я уже думал, вас арестовали». – «Срок не подошёл ещё», – ответил я.

30 января, на следующий день, наши в количестве 13 человек осуществили акцию на съезде партии «Демократический выбор России». В момент, когда Егор Гайдар произносил речь и дошёл, говорят, до слова «экстремизм», наши парни встали и стали скандировать лозунги: «Сталин! Берия! Гулаг!», «Капитализм – дерьмо!» Киноконцертный комплекс «Измайлово» вмещает около двух, что ли, тысяч человек. Делегаты съезда «выбросов» растерялись. Они сориентировались только тогда, когда охрана киноконцертного комплекса уже выводила наших из зала. Тут «выбросы» опомнились и стали плеваться, пытаясь ударить ногами и кулаками национал-большевиков, находящихся в руках охраны. Произошло это уже в дверях. Ребят кинули в отделение милиции. И отпустили в тот же день, записав все данные. Милиция почему-то отнеслась к нашим пацанам сочувственно. Я думаю, потому, что Егор Тимурович был (и есть) крайне непопулярен среди граждан России. Он обобрал всех, меня в том числе. Все мои основные книги, начиная с ноября 1991 года, неудачно вышли в России – договоры на них я заключал из расчёта спокойного времени. Но когда со 2 января 1992 года грянула над Россией шоковая терапия, я, с моими причитающимися мне 10 копейками с каждого заработанного с продажи рубля, оказался нищим. А мог бы стать богатым человеком. Первые тиражи были: 200 тысяч, 250 тысяч, 150 тысяч экземпляров и так далее. О милиции и говорить нечего, их тоже Гайдар опустил. Возможно, потому они сочувственно и отнеслись к юным хулиганам.

На следующий день мы с Костяном купили 9 газет и в семи из них оказались статьи и фотографии драки со съезда. В плане информации это была крупная победа, телеканалы также в изобилии показали случившееся. Потерь: несколько десятков рублей штрафов. Прибыли – огромное количество, несмотря на то что больше половины фотографий изображали расхрабрившихся «выбросов», кидающих кулаки в нацболов, каковых крепко держали в руках охранники. Национал-большевики и не рассчитывали побить отрядом в 13 человек две тысячи делегатов гайдаровского съезда, когда они шли туда. Вся акция была чистейшей импровизацией. Протестом. Зато она научила нас, как можно хорошо отметиться в СМИ. Если бы мы организовывали митинг, журналисты в таком количестве к НБП не пришли бы. А в случае ДВР они уже присутствовали на площадке. Эта акция научила нас работать. Ущерба закону тут не было: административно-правовое нарушение, ни ущерба, ни пострадавших, а именно ущерб и пострадавшие характеризуют уголовно-наказуемое «хулиганство», статья 213 УК РФ.

31 января, как будто для того, чтобы отвлечь СМИ от начавшего раскручиваться скандала на съезде ДВР, вдруг по всем каналам показали куда-то идущих баркашовцев и полковника милиции, пытавшегося остановить их, а потом извинявшегося перед ними. Баркашовцев якобы была тьма-тьмущая, хотя позднее газета «Версия» сообщила, а наши источники – очевидцы НБП подтвердили, что их было от 50 до 70 человек. Выяснилось, что шли баркашовцы, собравшись у метро «Домодедовская», к местному отделению милиции. А шли, чтобы выразить свой протест против избиения их пятерых товарищей, происшедшего в этом самом отделении за день до этого. Пятеро баркашовцев всего лишь торговали своей газетой «Русский порядок» у метро «Домодедовская». Милиция задержала их, привела в отделение и избила. Именно за эту акцию произвола и извинялся перед ними полковник на телеэкране. Впрочем, полковника, не вдаваясь в детали, уже заклеймила и общественность, жаждущая крови баркашовцев, и высшие чины милиции. Этот эпизод мы, однако, восприняли чуть ли не как «подставу», провокацию, призванную отвлечь внимание общества от нашей организации.

12 февраля мне позвонили десятки людей и сообщили, что Анпилов создал «Сталинский блок», во главе его стоят Анпилов, Евгений Джугашвили и подполковник Терехов. «А где же вы?» – недоумевали десятки людей. Наши, в отличие от ненаших, предлагали настучать Анпилову по голове. «Эдуард, так у нас есть с ними союз или нет? – горячился Костян. – Ребята требуют, чтобы Анпилов пришёл и отчитался. Мы – серьёзная политическая организация, нас всё больше, их – всё меньше. Почему он позволяет себе так вести с нами!» Мы поехали в штаб «Трудовой России», так как выяснили, «щупая» Анпилова по телефону, что он должен быть там. Он и появился часа через полтора. Закрывшись наедине со мной в комнате, где в беспорядке валялись пачки анпиловской «Молнии», Анпилов – мы оба стояли, смотря в сторону, – стал цедить слова: «Ну, понимаешь, Эдуард Вениаминович, мне за вас достаётся от наших. Я устал вас отстаивать. И флаг у вас с этим белым кругом, чтоб его, ну фашистов же напоминает! И лозунги у вас, ну зачем вы пришли к Думе с этим лозунгом «Долой и правительство, и Думу!», нашим людям это не понравилось, экстремизм этот ваш. Против всех не повоюешь. И ты сам такого понаписал. Мои люди прочли тут статью Дейча, это ж надо!» – «Виктор, – сказал я, – Дейч – враг, и статья его, наверняка оплаченная, опубликована в «Московском комсомольце» с одной целью только: дискредитировать меня».

У Анпилова был недовольный вид: «Ну ясно, всё это оплачено, но вот появилась, а люди у меня тёмные».

Последний его аргумент звучал правдоподобно, но и он никак не объяснял, почему Анпилов втихомолку, не предупредив нас, создал «Сталинский блок» без нас. «Виктор, – сказал я, – ребята требуют, чтобы вы пришли ответили на их вопросы. Они имеют право. Это политика, это не игрушки».

Он сказал что придёт в понедельник. Постарается.

Я сказал что стараться не надо. Надо прийти. Иначе его все возненавидят.

Он пришёл 18 февраля. Он опять повторил аргументы: флаг с белым кругом, фашистов же напоминает, «Долой и правительство, и Думу!» – лозунг нигилистический, на Думу надо опираться, больше не на кого, и, наконец, статья Марка Дейча, где мои статьи и выступления как политического лидера наложены на цитаты из книги «Это я, Эдичка!». Ребята сказали ему, всё это понятно, но почему он предал нас и променял нас на внука Сталина? Он быстро стал повторять уже сказанное, национал-большевики возразили, что партия – это не только Лимонов и что члены Национал-большевистской партии возлагали на союз с «Трудовой Россией» большие надежды. И что теперь? Где найти других союзников, где их искать? «Вы не так поняли, ребята, – сказал Анпилов. – Соглашение в силе. Первые три фамилии, я не пойду первый, такие: мы дадим первое место Джугашвили, потом я, Терехов, затем двое, – тут он замялся, – два важных товарища, остальные семь первых мест (проходных мест при пересечении 5 % барьера оказывалось 12) разделим. И вы тоже». – «Сколько же придётся мест на НБП?» – «Одно, – сказал Анпилов. – У нас у самих будет ещё одно. Но вы можете пустить ваших людей по общерегиональным спискам. Там, где у вас более сильные организации, – там поставим ваших людей вперёд…» Он посмотрел на часы. Было ясно, что он мечтает уйти отсюда как можно быстрее и забыть о том, что он тут говорил.

Ребята сказали ему, что они о нём думают. Кто резко, кто менее резко. Виктор Иванович понял.

Когда он ушёл, я произнёс небольшую речь: «Наша необычная партия была создана необычными людьми. Ни меня, ни мои книги нельзя назвать банальными, ни Дугина не назовёшь банальным человеком, ни Летова. Вам придётся мириться с такими отцами-основателями. Других у вас не будет. Может быть, однажды во главе вас станут нормальные, семейные, беспорочные люди, те, на ком не стоит клеймо аморалки. Надеюсь, я не доживу до этих дней».

Расходясь с собрания, мы по-черному ругали Анпилова. Костя предлагал оторвать ему голову. Вместе с Дейчем.

Когда 23 февраля мы увидели вдруг новые флаги анпиловцев: красные с белым кругом, а в круге – лицо Сталина, мы стали хохотать. И хохотали долго.

20 февраля около 11:30 наши активисты разбросали листовки у входа на пресс-конференцию Никиты Михалкова и просмотр для журналистов его фильма «Сибирский цирюльник». Произошло это в гостинице «Рэдиссон-Славянская». Листовка была двухсторонней и называлась «Друг палача». Небольшое фото Михалкова, снимающего свитер в окружении казахских физиономий, открывало листовку. В листовке мы сообщали, что Никита Сергеевич Михалков уже показал свой «шедевр» «Сибирский цирюльник» в Алма-Ате 7 января сего года, в программе предвыборных мероприятий избирательной кампании своего друга Нурсултана Назарбаева. Что перед просмотром он публично поддержал кандидатуру Назарбаева, призвав русских Казахстана голосовать за него. Что 10 января состоялись выборы настолько несвободные, что даже ОБСЕ вынужден был их назвать недемократическими и фальсифицированными. Обманным путём был устранён от участия в этих выборах Кожегельдин, бывший премьер Казахстана. Никита Михалков не мог не знать, что в назарбаевских лагерях и тюрьмах в нечеловеческих условиях содержатся узники совести, боровшиеся за права человека в Казахстане, за права русских в Казахстане. Мы привели фамилии Супрунюка, М.Исмаилова, Нины Сидоровой, Коломца, братьев Антошко и многих других, подвергавшихся преследованиям в Казахстане. Мы привели фамилии 20 убитых (капля в общем море) казахскими тонтон-макутами русских – жертв его режима. Упомянули о Елене Савченко: девушку изнасиловали и заставили рыть себе могилу, чтобы она предала своих друзей – казахскую оппозицию.

Часть наших людей, разбрасывающих листовки, схватили. Их два часа продержали в отделении и отпустили. Вечером те же листовки национал-большевики намеревались разбросать в Кремлёвском Дворце, где должна была состояться премьера фильма «Сибирский цирюльник» для всей Москвы, России и правительства.

Около 14:00 мне позвонили из штаба. «Эдуард, тут какая-то провокация. Один из наших вышел за едой и обнаружил на ступеньках картонный ящик. На нём было написано: «НБП для борьбы с дерьмократами!» Внесли его, открыли, а там бутылки с зажигательной смесью. Горлышки тряпками заткнуты. Что делать? Бензином воняет». – «Немедленно выбросьте его и прочь из штаба! Немедленно! Не знаю, ну разбейте бутылки о тротуар!»

Они сделали ещё лучше. Они отнесли бутылки в 107-е отделение милиции. И сдали их дежурному. Но об этом я узнал только через несколько часов. Когда же я набрал номер штаба, чтобы узнать о результатах, там было занято. Частые гудки… Наконец мне позвонил тот самый нацбол, что оповестил меня о «коктейлях Молотова»: «Эдуард, в штаб ворвались вооружённые люди. Менты. ОМОН. В смешанной форме, наставили на нас дула орудий и стали искать оружие. Сказали, что им позвонили по «02» и сообщили, что видели через окна в штабе вооружённых людей». – «Ты откуда звонишь?!» – «Я улизнул. Из автомата. Они долго не искали, посмотрели в основных комнатах, а туда, где две запертые дугинские комнаты, даже не пытались ворваться. Спросили: «Ключ есть?» – «Нет». Ломать и не пытались, когда я уходил, они выглядели разочарованными. Старший, в гражданском, зашёл в ваш кабинет, потом вышел, сказал: позвоните пожарным… Эдуард, по-моему, они искали ящик с бутылками. А увидев, что его нет, поняли, что номер не прошёл». – «По-моему, тоже, они искали ящик. Я сейчас приеду. Постараюсь найти адвоката и приеду»

Через час я был у штаба на 2-й Фрунзенской улице. Ребята выносили флаги, матюгальники. Оказалось, нас опечатали за противопожарное состояние помещения. Со всех сторон на меня нацелились телекамеры и фотоаппараты. «Кто вызвал журналистов? Кто вас вызвал?» – спросил я у журналиста Интерфакса. «Представители закона. Очевидно, были уверены, что найдут у вас оружие. Тут и НТВ, и «Дежурная часть»».

Сергей Беляк – наш адвокат – и я занялись тем, что стали давать интервью. Я был крайне подавлен, я думал, что нас опечатает пожарник и штаб навсегда закроют. За год до этого мы с большим трудом сумели отбиться от Арбитража и поладить с Москомимуществом.

Пришёл старшина из 107-го отделения и позвал меня давать показания. Хотя какие тут могут быть показания. Я ничего не видел, только подъехал. На 22 февраля я назначил пресс-конференцию прямо у входа в штаб. Это был мой день рождения.

К 22 февраля я рассчитывал разобраться, что же произошло, и мы разобрались. Один из наших национал-большевиков утверждал, что старший в гражданском, руководивший налётом, был не кто иной, как муровец, подполковник Астахов. Утверждать, что МУР явился по звонку «02» во главе с подполковником, несерьёзно. Чтобы подполковник МУРа сам врывался в штаб НБП, нужны более веские мотивы. Вот как мы рассуждали:

11:30. Наши разбрасывают листовки на пресс-конференции Н.Михалкова в «Рэдиссон-Славянской».

12 часов. Идентифицировав захваченных в плен ребят (листовка была подписана «национал-большевики»), разъярённый Никита Михалков звонит своему близкому другу министру МВД Степашину: «Дай им по голове, этим придуркам, ты же мне друг. Подкинь им что-нибудь, посади, не мне учить тебя и твоих людей. На кого руку подняли! Надо их наказать».

Степашин: «Успокойся, Никита, ты меня толкаешь на совершение служебного преступления. Вот если бы твои казахские косоглазые друзья подбросили им в штаб что-нибудь, то я послал бы людей и они бы это что-нибудь обнаружили».

Никита позвонил в посольство, может, даже не послу, а сразу представителю КНБ, и тот послал людей. Коктейль Молотова – типично казахский стиль. Когда закрывали журнал «XXI век» в Алма-Ате, подбросили коктейль Молотова в помещение.

Именно тем, что провокацию осуществляли две различные группы людей, и объясняется то обстоятельство, что она не состоялась. Двадцать минут зазора между одной группой и другой группой решили всё. МУР – достаточно эффективная организация. Они врываются и подкидывают, подкидывают и врываются, у них всё отлажено. МУР к тому же не додумался бы до бутылок, их стиль – «патроны» и «чек» с наркотиками.

Помимо этих рассуждений я допускал, что в провокации участвовала Федеральная служба безопасности. Дело в том, что 18 или 19 февраля пришёл в штаб капитан Кондратьев. Очень злой. «Вы же обещали генералу Зотову, что будете останавливать все проявления экстремизма в вашей организации. Вы обманули нас. Вы знали, что на следующий день у вас готовится акция на съезде ДВР. И вы не сообщили нам». – «Я не знал о готовящейся акции, – ответил я. – У нас нет возможностей ФСБ, у нас бедная организация, и потому централизма, увы, в наших условиях не существует. Председатель далеко не обо всём осведомлён». – «Будем знать», – пробормотал он и удалился.

22 февраля на пресс-конференции у дверей Бункера я сообщил журналистам обе версии провокации. Основная: Михалков – казахи – Степашин, и один из вариантов: ФСБ. Версию с ФСБ опубликовала газета «Сегодня», упомянув фамилию Кондратьева. Через несколько дней позвонил чрезвычайно рассерженный Кондратьев. «Я прочёл ваше интервью «Сегодня». Зачем вы назвали мою фамилию? – и добавил зачем-то: – Меня не было в Москве, я только приехал». – «Потому что вы действительно посетили Бункер накануне провокации 20 февраля и высказали мне недовольство вашего ведомства поведением нашей организации. Всё, что я сказал, кстати говоря, не только журналисту «Сегодня», но и всем собравшимся журналистам, – что, возможно, провокация организована ФСБ по просьбе Михалкова».