Текст книги "Апология чукчей"

Автор книги: Эдуард Лимонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

На утренних сеансах

Мы подъехали к кинотеатру «Октябрьский» чуть раньше девяти утра, а сеанс был в девять. Вышли из «Волги» и прошли метров десять до входа. Было ужасающе холодно. Ни птиц в небе, ни автомобилей на Новом Арбате, поскольку воскресное утро и минус 28°.

Мы явились на «Ромовый дневник» с Джонни Деппом в главной роли американского парня, который приехал на остров Пуэрто-Рико в двадцатые годы и работал там журналистом, набухиваясь рома. Что и смотреть в ледяной день, как не «Ромовый дневник». Прекрасно подойдет к теплому пальто или рваной фуфайке.

В главном холле «Октябрьского» нам сообщили, что зал, который нам нужен, расположен с тыльной стороны кинотеатра. «Вдоль фасада до конца и направо!» Легко сказать, ветер дул нам в лица, и, если бы были воробьи в воздухе, они бы сыпались на нас, ледяные… С тыльной стороны было несколько дверей, но все оказались закрыты. Там был «черный» открытый ход, но он вел в кафе, куда нас не пустили. «Только для служащих!»

Наконец появилась Фифи. В легкой шубейке, расстегнутой настежь, в одной руке бутылка пива, в другой – чаша с попкорном, длинная шея, голая. Улыбается.

«Тебе не холодно, сумасшедшая?»

«Отличная погода!»

Фифи умело идентифицировала вход в нужный нам зал, но пришлось ожидать еще четверть часа, пока его откроют, русские абсолютно безжалостны друг к другу.

В зале присутствовали всего лишь мы четверо (я, два охранника и Фифи) и небольшой отряд студенток, человек пять. Все нормальные люди спали себе в глубине Москвы.

Фильм оказался в стиле ретро, но мне понравился. Потому что я сам работал в допотопной эмигрантской газете в Нью-Йорке в семидесятые годы, там еще линотипы были. Вы не знаете, что такое линотипы? Это машины, в недрах которых течет расплавленный свинец, за клавишами машин сидят наборщики и выливают строки газеты. Потом их собирает в полосу в деревянном ящике дядька – maitre-en-page. Газета называлась «Новое русское слово», и расположена она была на 56 Street, между 8-й авеню и Бродвеем. Разве не шикарно? Не хуже, чем в Пуэрто-Рико в двадцатые годы. Впрочем, для современного человека семидесятые годы уже так же далеки, как и двадцатые. Мы там тоже бухали на 56 Street, хотя и не ром, но коньяки. У меня есть большой рассказ об этой газете, который называется «Коньяк Наполеон», при случае прочтите.

Это энергичная Фифи стала вытаскивать меня в кино на утренние сеансы. Без нее я был бы напрочь оторван от современного кинематографа, я же радикальный политик и просто так на улицах не разгуливаю. Мне нельзя, у меня есть служба безопасности, которая бдит мою безопасность. Благодаря Фифи я просмотрел на утренних сеансах и фильм в стиле ретро «Семь дней с Мэрилин Монро», и фильм нашего режиссера-философа Сокурова «Фауст», и только что вышедшего «Прометея». «Прометея» мы смотрели где-то на крайнем юге Москвы, чуть ли не в промзоне. Нас было пятеро. Серега Медведев в то утро съел в кинозале двухлитровую чашу попкорна. Ну то есть не съел, но опорожнил, ни одной попкоринки не осталось, он показал, когда выходил с сеанса. Водитель Женя, родом из Удмуртии, съел скромно однолитровую чашу. Мы с Фифи съели одну чашу на двоих, литровую. Но мы еще пили немецкое пиво. У Фифи диплом преподавателя немецкого языка, потому она считает своим долгом покупать германское пиво.

А Ридли Скотт, режиссер, видимо, размышляет о тех же громадных вопросах, что и я, ну вот в только что вышедшей моей книге «Illuminationes». В «Прометее» экспедиция отправилась на планету, где живут боги. По прибытии туда участников-ученых ожидают исключительно неприятные сюрпризы. Боги, оказывается, вымерли от жуткого какого-то вируса, а когда экспедиция сумела разбудить погруженного в искусственный летаргический сон одного оставшегося в наличии бога, он разорвал землян на части. Там еще много эпизодов, но вкратце суть фильма именно такова. Что сближает меня и Скотта? В «Illuminations» речь идет как раз о Создателе человека. Я считаю, что Создатель создал нас из подручного материала, на базе фауны Земли, дабы создать себе запасы энергетической пиши – он поглощает наши души.

Просмотрев очередной фильм, мы, я и Фифи, обычно отправляемся ко мне. Ребята откланиваются, доставив нас в квартиру. Мы с Фифи выпиваем шампанского либо вина и серьезно занимаемся любовью. Затем может быть едим, опять пьем вино, обсуждаем фильм и занимаемся любовью. Позанимавшись, настонавшись, начувствовавшись и накричавшись, мы валимся с ног и спим… Мы с Фифи не живем вместе, потому обычно успеваем изголодаться друг по другу от weekend(а) до weekend(a). Когда же аппетит у нас очень сильный, Фифи приезжает ко мне еще и среди недели, после работы.

Из-за этих утренних сеансов в кинотеатрах я неплохо изучил топографию Москвы. Фифи ведь всякий раз выбирает новый фильм, а по утрам новые фильмы показывают где придется, не везде, порой не отыщешь где.

Недавно Фифи узнала, что на утренние сеансы ходить не модно, модно на вечерние. Но на вечерние мы не можем, потому что на них ходит много людей, а люди представляют угрозу моей безопасности. Мы с Фифи погрустили и остались немодными. Вообще-то мне утренние сеансы нравятся, кроме нас, от двух до пяти посетителей в зале, странно пусто, приятно пусто.

А однажды мы той же компанией отправились в Большой театр, смотреть оперетту «Летучая мышь» в новом зале театра. Дело было тоже днем.

Охранникам зал понравился. Они любят искусство, хотя, например, фильм «Фауст» понравился только Жене, водителю из Удмуртии. А на спектакле «Летучая мышь» в Большом театре я открыл для себя одну особенность, касающуюся зрителей спектакля. Театр был полон женских пар. Все дочери, каждая лет под тридцать или сорок, перебравшиеся в Москву из провинции, привели на «Летучую мышь» своих пожилых и стареньких мам, приехавших из провинции. Я насчитал двадцать одну пару и сбился.

Дом

В Тверской области, недалеко от границы с Московской, есть один дом. Он расположен далеко в глубине еле живой обезлюдевшей деревеньки. Летом он совсем не видим, скрытый сверху кронами столетних лип, а снизу высокими, трехметровыми сорняками. Построенный когда-то буквой «П» дом был первую сотню лет своей жизни барской усадьбой, а последние лет девяносто – школой. В начале двухтысячных он некоторое время простоял без присмотра, на радость ветрам, дождям и мародерам. Его многочисленные печи были разобраны на кирпич, полы выворочены и вывезены, совсем погибнуть в тот раз ему помешал я. Я купил его за копейки. В тот год у меня родился сын, и я, поздний, очень поздний отец, размечтался, позволил увлечь себя манящей мечтой новой жизни. Я решил, что постепенно отвоюю дом у хаоса, комнату за комнатой. И все его пятьсот или больше метров, высокие потолки, анфилады комнат, будут наши, мои и моей семьи. А семья прибавится, мечтал я.

К дому прилегала усадьба. Сразу за его задней стеной, в метре от стены, шумели мощные деревья парка. Лишь некоторые из них упали от старости, перегородив могучими сырыми телами аллею, ведущую к церкви. Каменную церковь с двухметровой толщины стенами умудрились сразу после революции взорвать местные безбожники-коммунисты. Пробили огромные две дыры, одну в стене, другую сбоку купола, но церковь устояла. И краснокирпичная, как Брестская крепость, церковь и не думала разрушаться дальше, вцепилась в пейзаж, поросла деревьями, но присутствовала. Со своими культяпками и ранами она была более убедительна, чем все церковные новоделы в России вместе взятые, включая храм Христа Спасителя в Москве. Я уверен: в эту церковь спускается сам Христос, посидеть там невидимо на скамье под исстрадавшимися сводами.

Выйдя из церкви через одну из пробоин, можно оказаться на тропинке, ведущей к очень большому пруду. Если очистить подход к пруду от камышей, можно устроить там мостки и приличную купальню. Пруд с трех сторон окружает плохо проходимый лес, и тянется он на добрые восемьдесят километров, говорили мне местные. Лес совсем дикий, с волками, медведями и, может быть, Бабой-ягой или ядовитой Красной Шапочкой. Если они еще водятся вообще… шапочки эти…

Домом и усадьбой соблазнил меня местный управляющий. Некогда он был председателем совхоза, последним в ряду председателей, а потом стал директором, а далее управляющим. «Сам бы его взял, – сказал он, – да…– тут он замялся, не назвал причины и только рукой махнул: – Вот вам он как раз подходит…»

На самом деле мне, декларировавшему чуть ли не шестьдесят лет подряд презрение к собственности, этот дом-призрак был не впору, не из моей мечты. Но в тот короткий период – от осени до следующего лета – сын-младенец, красавица-жена заставили меня размечтаться о другой судьбе. Сейчас я иронически улыбаюсь этакой печоринской русской лермонтовской улыбочкой над собой, наивным, глупым мужиком. А еще в тюрьме сидел, эх ты!.. Клюнул на семейное счастье. И что б ты там делал, наблюдал бы, как долго и нудно рассеивается туман, сидел бы с маленьким сыном на крыльце, ожидая из Москвы красавицу-жену актрису… Приедет сегодня или подвыпьет и не сядет за руль, да ты сам ей запретишь садиться. А сын не будет засыпать, и ты будешь ходить по всем своим холодным, незаконченным, неотремонтированным залам, прижимая теплого сына к себе…

За церковью расположилось семейное кладбище – могильные плиты князей С., нескольких поколений владельцев усадьбы и дома. После революции изрядная часть семьи сумела просочиться за границу, двое умерли в Париже, один – в Лондоне.

Старая барыня С. рискнула остаться в усадьбе, мужики и бабы тогда еще многолюдной деревни ее не тронут, правильно решила барыня. Она ведь приглашала деревенских детей на Пасху и Рождество, угощала, учила их грамоте. Барыню считали справедливой. Но, на лихую беду барыни, вернулись с войны солдаты, промаявшиеся на войне по три-четыре года. Председатель местного комитета бедноты однажды привязал барыню к телеге, запряженной двумя лошадьми, и вскачь пронесся со старухой по дороге на Сергиев Посад. Где именно она испустила дух, никто не понял. Потомки этого председателя до сих пор живут в крайнем от дороги доме. У них трактор. Зарабатывают они своим трактором. Призрак барыни, говорят, не раз встречали на дороге в Сергиев Посад.

Жена моя привезла туда модных архитекторов. Архитекторы полазали в доме, поснимали его на мобильные телефоны. Потом сказали, что проще снести дом и построить новый. Я сказал, что нет, дело не пойдет, дом мне именно и дорог. Жена обиделась, архитекторы надулись, а чего надулись, ведь денег всё равно никаких не было.

Летом меня там покусали в голову слепни, поскольку там пасутся крестьянские козы. Управляющий за небольшие деньги нанял бригаду таджиков, и они закрыли все окна и один угол крыши толстым пластиком, сделали примитивную ограду, скорее предохраняющую от скота, а не от людей.

В октябре жена и ее мать приехали и вкопали вокруг дома десятка три саженцев яблонь. И это было последнее действие нашей семьи на этой территории. Потому что потом семья затрещала и распалась. Барин из меня не получился, как и муж.

Дом-призрак так и стоит там, невидимый летом, видимый только зимой. Во взорванной церкви всё так же часто бывает Христос. А по дороге из Сергиева Посада бредет домой окровавленная старая барыня.

Paris, контесса и драгоценности

Один мой знакомый ловелас, скривившись, выдавил как-то из себя: «Я не люблю ювелирные изделия на женщинах, о них вечно исцарапаешься…».

Это профессиональный взгляд на интимные отношения, роза удобнее без шипов. Но, конечно же, сверкающие камни прибавляют к магии полов. И стоимость сверкающих камней на шее и в ушах также добавляет к магии. Казалось бы, не должна, вроде бы стоимость – противоположная материя, но ей-богу, тяжелая сила богатства, как крепкие и глубокие духи, заставляет голову сделать несколько кругов кряду. Титул, кстати говоря, также имеет силу. Натуральная, родившаяся от отца и матери графа и графини, контесса давит своим титулом на мужчину.

Контесса явилась к нему в студию на улице Архивов и была поражена. Она привезла кашемировый теплый-претеплый шарф, широкий и длинный, и бутылку Veuve Clicquot, вокруг горлышка которой был повязан шарф.

Она нашла его студию ужасной, ну просто кошмарной по своему убожеству, она прошлась по студии, заглянула в туалет. Туалет был с мотором. Когда посетитель нажимал на клапан сливного бачка, мотор включался. И должен был проталкивать дерьмо через узкую трубку в широкую трубу канализации, идущую по фасаду средневекового здания. Должен, но не всегда проталкивал. И тогда дерьмо поднималось в соседствующую сидячую ванну. Он ей объяснил про мотор и ванну. Она содрогнулась, пробормотала: «Quel horrior!»

Он обнял ее сзади в дверях этого чудовищного туалета. Ее тело было сильным. Завиток черных свежих волос выбился ей на шею и покрыл украшения на ее шее. Они познакомились вчера вечером и уже успели made love в ее квартире на улице Короля Сицилии. Сутки спустя она явилась к нему. «Я хочу посмотреть, как ты живешь!» «Вот и смотри», – подумал он. Он уже успел понять, что он ей нравится.

Они выглядели так:

Она – женщина, стремительно приближающаяся к своим сорока годам, высокая, до сих пор еще стройная, с сильной талией (может быть, она делает упражнения, подумал он), с сильными смуглыми сиськами и твердыми бедрами. Длинноногая и узкоплечая, как и полагается графине. Скандальная, прошедшая через многие руки. Была замужем за известным издателем, работает в прославленном Доме моды. Пьяница, прошлой ночью она поставила к своему ложу бутылку простонародного пива, с закручивающейся пробкой, и несколько раз за ночь прикладывалась к бутылке. Ее звали Жаклин.

Он, эмигрант из Восточной Европы, парень моложе ее лет на десять, судьба приземлила его в Париже, и ему нравилось, что это случилось. От французских мужчин он отличался наглостью и железобетонной уверенностью в себе. Это был его первый год в Paris, первая студия в Paris и первая контесса, встретившаяся ему в жизни.

Он правильно решил, что девка и есть девка, даже если она контесса с какой-то, как она сказала, особо древней кровью провинции Лангедок в ее венах. Ночью она сказала ему в перерыве между making love: «Знаешь, иные шлюшки считают себя графинями потому, что сумели женить на себе графа. У меня все предки титулованные, начиная с Крестовых походов. Представляешь?»

Он сказал ей на смеси английского и французского, что девка есть девка, и судя по тому, как она учащенно задышала и прижалась к нему, он понял, что его к ней отношение ей нравится. Он понял, что ей нравятся грубости, и ночью вел себя с ней грубо. На самом деле он не был так уж груб, и вполне отесан, и читал и Флобера и Бодлера. Но женщин он уже понимал.

У него были несколько кусков березового бревна, отпиленных на стройке от забора, за забором реконструировали универсальный магазин. Он сложил бревна в старенький камин и зажег их. Хозяйка студио старушка мадмуазель Но предупредила его, чтобы он не вскрывал камин, однако у него кончились его небольшие сбережения. Отапливаться электрическим «шоффажем», имеющимся в студио, ему было дорого, потому он вскрыл покрывающий камин серый «макет», просто разрезал его и отогнул вниз, таким языком. Обнажился вполне здоровый, в рабочем состоянии камин, и ясно стало, что мадмуазель Но просто не хотела, чтобы он пользовался открытым огнем в ее студио.

– Камин в Paris не роскошь, а скорее отопление для бедных, да, Жаклин?

Они уселись на пол перед камином и пили «Вдову Клико» из грубых стаканов хозяйки.

– Да, Paris строился в доиндустриальную эпоху. Тогда только каминами и отапливались. Самое примитивное отопление и очень опасное. Столько пожаров из-за них.

Она смотрела на него взволнованно. Убожество его студии, по-видимому, как написали бы в старых романах, «отогрело ее огрубевшее циничное сердце». Она ведь родилась и жила совсем в ином мире навощенных паркетов и больших светлых окон. Ее муж – издатель, и она дружила с президентом Помпиду и с актером Аленом Делоном. Она была замешана в скандале под названием Affaire Marcovici. Марковичи был телохранителем Делона, его нашли убитым после оргии, в которой участвовали тогда еще юная Жаклин, Делон и Помпиду с женой. В квартире ее на улице Короля Сицилии только одна гардеробная комната, где хранились платья и туфли Жаклин, была в два раза больше его студио.

После «Вдовы Клико» они стали пить дешевый и вонючий ром «Negrita», у него была литровая бутылка. Контесса поглядела на этикетку с негритянкой и покачала головой. Но отважно и совсем по-мужски опрокинула свой стакан. И этим, как написали бы в старинных романах, «согрела его огрубевшее сердце». Аристократка, древняя кровь, молодец-девка, он ласково схватил ее за горло и сжал. Он намеревался далее сдвинуть руку вниз и взять ее внушительную сиську, одну, потом вторую, но под рукой оказалось ожерелье. Он вспомнил, что французы называют ожерелье «колье» и что из-за колье Марии-Антуанетты якобы началась Великая французская революция.

– Фамильные драгоценности?

– Да, mon colonel, именно они. Бриллианты. Целое состояние.

– Что, настоящие?

– Тебе же говорят – целое состояние.

– Ну, сколько?

– Не буду говорить, а то ты меня зарежешь и сбежишь в Бразилию.

– Почему в Бразилию?

– Те, кто режет женщин, всегда бегут в Бразилию. Так пишут в газетах.

– И ты бродишь по улицам с целым состоянием на шее?

– Я хотела сделать тебе приятное. К тому же отличить фамильные драгоценности, старинные бриллианты от купленного за сто франков в Латинском квартале ожерелья, отштампованного в Гонконге, со стекляшками, никто не в состоянии. Когда я иду в моем старом пальто, никому в голову не придет. Посмотри, как они горят тонкими острыми лучиками.

Он все-таки добрался до сисек контессы, а затем они надолго отправились в область взаимного гипноза, иллюзий, внушения и самовнушения. Бриллианты остались на Жаклин и работали совместно со свечкой, и с красными бревнами камина, посылали лучи и перекрещивали их.

Потом они лежали на спине, и он гладил ее то по животу, то по сиськам, то по бриллиантам.

– Без драгоценностей женщина проста и неодета, – сказала Жаклин.

– А как быть тому, у кого их нет?

– Раздобыть. Для начала пойти на панель, затем соблазнить одного богатого джентльмена и стереть свою pussy до дыр, но иметь драгоценности. Ты заметил еще одно мое украшение, цепочку на правой щиколотке?

Он заметил. Когда она принимала его в себе лежа на спине, эта цепочка вздрагивала за его левым плечом вместе со щиколоткой и узкой ступней контессы.

Впоследствии они узаконили роли.

Она: взбалмошная, ненадежная, всегда пребывающая лишь в настоящем времени. Пьяница, дебошир, скандалист, сучка и блядь. Женщина, вполне способная лечь под водителя в своих бриллиантах.

Он – животное, brut, всякий раз насилующий непослушную кобылицу, грубый гунн с Востока, проникающий бесцеремонно в ее древнюю плоть, сделанную совместно поколениями полупьяных аристократов в спальнях замков Лангедока. Абсолютно ненадежный парень, вероятнее всего, перепробовавший всех девок-эмигранток одной с ним национальности.

И, следует сказать, у них хорошо получалось взаимодействие. И в его дымной студио, под красные березовые дрова – к утру они мирно алели в камине. И в ее огромной, как сарай, квартире, на кожаном ложе, сделанном для нее самим Старком. (Мы валяемся на «Старке», не забывала она сказать). Так они и жили. Они говорили друг другу грубости и находили в этом удовольствие.

«Шире раздвинь ноги, еще шире! Подними зад!» – кричал он ей.

«Сделай меня беременной, my muscular man!» – стонала она.

– Что кричали заводские девки, когда они были под тобой? – Интересовалась она, он рассказал ей, что работал на заводах. – Я тоже буду так кричать. Научи меня ругательствам на твоем языке!

Он научил.

Однажды он нашел ее колье, упавшее за только что сложенный им диван, ночью служивший им ложем. Он позвонил ей и сказал, чтобы она приехала и забрала свое целое состояние немедленно. У него такая хлипкая входная дверь, что не дай бог кто вломится, а тут колье.

Она хохотала. Вот сейчас пойду в полицию и скажу, что ты меня ограбил. К тебе придут и найдут мое колье.

– А я скажу, что ты его забыла у меня.

– А я повторю, что ты меня вчера вечером ограбил на улице. Полиция поверит мне, потому что я француженка и контесса.

– Прекрати, Жаклин!

– Прекращаю, – сказала она. – Признаюсь, я нарочно оставила колье у тебя, чтобы проверить тебя. Поздравляю, ты прошел проверку.

– Ты еще хуже, чем я о тебе думал.

Они не ушли тогда друг от друга. Она приехала с Veuve Clicquot, и всё кончилось тем, что она надела колье ему на… яйца.

– Ты единственный, достойный носить мою фамильную драгоценность.

Их неожиданно разбросала жизнь. Случилось так, что он уехал и потом не смог вернуться во Францию. Через много лет он оказался в тюрьме в его родной стране.

Как-то разносивший почту зэк (в тюрьме его называли «грамотный») принес ему открытку из Республики Панама. «Му muscular man, – писала она. – Сегодня вспоминала тебя и поцеловала мое колье, которое, ты помнишь, я как-то надела тебе на яйца. Мы так смеялись. Твоя Жаклин».