Текст книги "Деревянные облака"
Автор книги: Эдуард Геворкян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
– Даже так! Я помню, он был отличным водителем манипуляторов. Теперь решил сменить специальность?
Она не ответила. Мы шли по пустынному ярусу. До пересмены еще много времени. За нами послышались быстрые, тающие в мягком линолите шаги. Я обернулся. Нас догонял Лыков.
– Слушай, – сказал он озабоченно, – ты вышел, а тебя сразу же запросили с этой, ну, почты, одним словом. Просили связаться, тебе с Земли какая-то информация.
– Спасибо! – Я огляделся и заметил впереди метрах в десяти терминал для личных сообщений. Сообщение было очень коротким, но до меня не сразу дошел его смысл.
– Опять твой Прокеш? – желчно спросила Валентина, потом взглянула на мое лицо и спросила тихо: «Кто? Бабушка?»
– Отец, – ответил я, покачнулся и, кажется, завыл.
* * *
Мать сидела за длинным семейным столом и говорила о том, что ее постоянное отсутствие, работа в такой дали, не могли не сказаться на здоровье отца, а в последние годы у него пошаливало сердце. Лучше бы ей перевестись поближе, но тогда срывалась многолетняя научная программа.
– Он боялся, что ты останешься там, не вернешься, но я знала, чувствовала! Все плохо, да? Лучше бы вы оставались здесь, работы хватает, и ей легче. Я понимаю, хочется жить самостоятельно, вот и мы жили, – неделями иногда не виделись, а теперь его нет, а я не помню цвета его глаз!
Недавно, перед самым отъездом на Красную, отец подарил мне шкатулку. Он был очень доволен своей работой, мне даже показалось, что он немного удивлен – по-моему, это была первая, кажется, его самоделка, доведенная до конца. Плоская деревянная шкатулка с нехитрой резьбой завитками.
Мать не плакала. Мерно, сухо рассказывала, вспоминала. О том, как отец беспокоился о внуках, о том, как он долго и заботливо ухаживал за ней после родов, когда мой брат-близнец родился мертвым… Я впервые услышал о брате, но тогда даже не удивился. Хотя мелькнула мысль – может, там родился мертвым я. Где там – я не знал.
Слова падали тяжело, давили, отзывались головной болью. Шкаф, огромный, расползшийся по всей стене, надоедливо заполнял поле зрения. На его фоне маленькая фигура матери казалась еще меньше, таяла, исчезала… Очень болела голова! Три недели полета я находился в лихорадочном состоянии, не сводил глаз с часов, как будто я мог успеть. При этом меня ни на секунду не покидала мысль, что все это недоразумение и, очутившись дома, я застану всех. Всех. Всех…
Одна из створок прадедовского шкафа была слегка приоткрыта. Темная полоса тянулась от потолка до нижних секций. Я резко поднялся с места, мать замолчала на полуслове. Захлопнув створку, я вернулся, сел. Провел ладонью по гладкой, потемневшей поверхности стола, не глядя, нашел выбоину, расковырянную давно гвоздем. Я хотел проверить, настоящее ли это дерево. Дерево оказалось настоящим, но попало от отца. Он повел меня в мастерскую, разложил рубанки, стамески, какие-то незнакомые еще инструменты и предложил смастерить хотя бы подставку для ног бабушке. Я взял рубанок, повертел в руках и заплакал.
Вдруг я почувствовал, как на глаза накатываются слезы: только сейчас меня пронзила мысль, что я окончу свои дни сыном своего отца, но не отцом своего сына. Впервые усомнился я в необходимости генконтроля, впервые мне остро захотелось, чтобы у меня был сорванец, за которым нужно присматривать и воспитывать. Как, наверно, должна была страдать Валентина!
Вечером к нам спустилась бабушка. Она с трудом переставляла ноги, но держалась молодцом. Со мной почти не разговаривала. Да и не только со мной, когда к ней подошел Саркис и что-то негромко спросил, она только пожала плечами.
Тихо было в доме. Время от времени поскрипывали двери, потрескивали половицы в коридоре.
Через несколько дней я стал подумывать о том, что пора заканчивать дела, скоро конец отпуска, придется брать дополнительные недели. Вначале эти мысли казались неуместными, потом я осторожно сказал матери, что мне придется ненадолго покинуть их, закончить все дела на Марсе и сразу же назад. Мать отнеслась к этому спокойно, и я заказал место на ближайший рейс. В моем распоряжении оставалось три дня.
А утром, выйдя во двор, увидел идущего по тропинке к дому Прокеша.
После приветствий он коротко сказал, что сейчас наконец возникла ситуация, когда я ему позарез нужен, и нужен не вообще, а конкретно.
– Кажется, я связал концы с концами, – монотонно говорил он. – Картина получилась достаточно убедительная и мрачная. Рассчитываю на твою помощь.
Таким я его еще не видел. Мертвый голос, весь он серый, глаза нехорошо блестят.
– У вас что-то произошло? – спросил я. – Неприятности?
– Неприятности! – через силу усмехнулся он. – Мне рекомендовали свернуть свою деятельность по… Происшествию. Но это еще не самое плохое.
– Кто рекомендовал? – перебил я его.
– Этическая комиссия. Самое плохое, что я подвел Семена Нечипоренко. У него на год отобрали служебный сертификат. Но все-таки, – тут его глаза блеснули, – я достал записи Коробова. Достал! Теперь надо действовать!
– Что я могу сделать?
– Кузьма бы сказал – что я должен сделать! – ответил он. – Но все равно спасибо!
Глава шестая
В Базмашене ждал Прокеш, но я не торопился домой.
Во время последнего нашего разговора он возбужденно метался по комнате, садился на стул, вскакивал, размахивая руками, похожий на большую толстую птицу.
Снова и снова рассказывал тягостную историю о том, как он похитил записи Коробова. Семен Нечипоренко не устоял перед его напором – это его удручало – так подвел человека! Он говорил о том, как они вдвоем прорывались немыслимыми коридорами, переходами и труботрассами в обход почему-то не срабатывающих мембран, как он проник в помещение комиссии и, перебирая инфоры, обнаружил записи.
Он вынес их, сделал копии, а когда возвращали на место, то его и Нечипоренко застал в помещении случайно вернувшийся эксперт следственной комиссии. На этом месте его лицо каменело. Он вспоминал эту позорную сцену. А потом он повеселел и неожиданно спросил, нет ли у меня знакомого сетевика, способного переступить Конкордат?
Я уставился на него. Прокеш, не смущаясь, заявил, что жизнь несколько продолжается, а терять ему нечего. Единственное, что остается, – довести дело до конца. Тогда хоть можно героически идти ко дну с чувством исполненного долга. И снова спросил, кто из моих друзей мог бы слегка нарушить правила.
Видя мое недоумение, он начал сердиться.
– Вообще у тебя есть хоть один друг?
– Кажется, есть, – ответил я. – Но он уже немного нарушил правила, а что касается Конкордата, так он просто ноги об него вытер.
Прокеш на секунду застыл, потом качнул головой и расхохотался.
– Хорошо, – сказал он, – найди мне любого сетевика, я с ним сам поговорю!
На остановке несколько человек вяло ругали опаздывающую платформу. С утра немного побаливала голова. Я хотел отлежаться в ереванской квартире. Там тихо, хорошо, никого нет. Лечь на диван, закрыть глаза. Можно включить релакс и поспать часок-другой под его тихое мурлыканье.
Зачем Прокешу понадобился сетевик, я не знал. Где я его найду? Вот сейчас запрошу профтранс – требуется, мол, сетевик с задатками авантюриста. Обращаться по адресу. «Ищите по всем адресам – не найдете!» Чьи это были слова? Из песни какой-то! Глеб ее пел, Глеб Карамышев! Где же он теперь? Я даже не знаю, остался ли он в Институте. У него были какие-то неприятности с семьей, кажется, скандальные. Глеб у нас работал наладчиком, потом вместе со мной испытателем, а до этого… Точно! Работал в Сети, куда неоднократно грозился вернуться из нашего скучного заведения. Итак, Глеб!
Опустилась платформа с двумя зелеными полосами. Мой маршрут. Сидя на скамейке, я безучастно смотрел, как выходят, входят, рассаживаются. Опустился прозрачный колпак, платформа снялась и ушла за крыши. Мчатся, суетятся, ищут.
А я чем занят? Вроде бы ничем, но при этом, с утра перебирая в голове знакомых и полузнакомых, вспоминал, кто из них имел отношение к Единой Сети. И Глеба вспомнил не случайно. Умеет Прокеш заводить людей.
Он изменился на глазах. Не так давно боялся вызова в комиссию, чтобы не оказаться нарушителем этики. А сейчас попрал Конкордат, да еще других подбивает. Не помню, встречал я когда-либо таких остервеневших энтузиастов.
Я пропустил две платформы, вздохнул и поднялся со скамейки.
Можно разругаться с Прокешем. А что дальше? Исчезнет Прокеш, исчезнет ожидание… Чего? Разгадки тайны? Нет! Какой тайны? Действительно, имело место необъяснимое Происшествие. Но есть специалисты, а если они не справляются, то эксперты свой сертификат честно отработают. Эксперты, правда, не всемогущи, но на самый крайний случай есть мотиваторы. А вот если все синхронно разводят руками, то тем более не надо размахивать ими, лезть не в свои дела, ломать дрова и мутить воду. Что-то еще было… Да – не надо еще садиться не в свои сани. Прокеш умеет замечательно лезть, ломать и мутить, вовлекая при этом людей посторонних в смутные догадки, неясные подозрения и расплывчатые страхи. Прижимая пухлые руки к своему животу, взволнованным шепотом излагает он заурядные вещи, и вдруг они приобретают новый зловещий смысл. Правда, не очень понятно – какой! Как он умеет связывать явления, предметы и людей в одну паутину! На глазах возникают неожиданные соединения, и затылок леденеет от предвкушения, что вот сейчас, сию минуту такое начнется! Приключения духа и тела, развязка и апофеоз. Но ничего не происходит, и вряд ли что-нибудь произойдет.
Остается ожидание. Смазанное, рыхлое, пополам с досадой, тщательно забываемое, но ожидание…
С площадки хорошо просматривалась улица. У перекрестка я заметил кабину городского терминала. Обрадую Прокеша сетевиком!
В городе жарко. Прохожих почти нет. Изредка медленно проплывает открытая туристическая платформа.
Я шагал по плитам, а когда до терминала оставалось несколько шагов, из-за угла появилась высокая, чуть располневшая Зара и с неизбежностью судьбы пошла мне навстречу.
– Хорош! – сказал она, критически оглядев меня после приветствий. – Уходя, ты обещал позвонить завтра утром. Сейчас почти утро, а «завтра» растянулось на годы.
– Отлетает тополиный пух, – начал я улыбаясь.
– Ожидая, испустила дух! – подхватила она. – В отпуск?
– Нет. Работаю я здесь. – Кивок в сторону счетверенных коробок Института.
– Ах ты, мерзавчик! – подняла голос Зара. – В двух шагах от меня, и ни разу не возник! Впрочем, – она прищурила глаза, – говорят, у тебя жена строгая. Где ты ее прячешь?
– Она там, на Марсе.
– А ты здесь, – констатировала она. – И давно?
– Давно.
«Вот оно что!» – означало выражение ее поджатых губ.
– Вот оно что! – сказала она. – Ну, пошли!
– Куда?
– Сюда! – Она ткнула пальцем в дом напротив. – Или ты забыл?
Квартиру Зары я узнал не сразу. В прихожей появился толстый ворсистый ковер, вместо желтой зеркальной стены – сиреневая. Большая комната стала еще больше. На одной стене висело большое перо, наверно, страусиное. На другой мерцал и переливался видеопласт, судя по темной кайме – первая запись. Один за другим бегали зеленые овалы, время от времени тонкие, разноцветные пунктиры пересекали их в разных направлениях, тогда овалы распухали, распадались багровыми кляксами, кляксы вздувались в перламутровые желваки. Желваки расползались по стене, частью таяли, а некоторые возвращались и с чмоканьем впрыгивали в овалы. Что-то новомодное.
– Бояджян! – гордо сказала Зара.
– Поздравляю, – ответил я. – Очень рад. Ничего не понимаю!
– Одичал ты на Марсе. Это же «Опровержение гаммы номер два»! Знаменитая вещь!
– Ну, если номер два, тогда конечно! Тогда все понятно.
Она фыркнула и ушла переодеваться.
С Зарой всегда хорошо, весело, просто. В ее присутствии хочется быть легкомысленным, говорить и делать глупости. Ее добродушные глаза, крупный нос и могучая грива черных волос радуют глаз и веселят сердце – так сказал однажды Амаяк. Он, кстати, нас и познакомил.
– Чем кончилось твое увлечение экзотикой? – донесся голос Зары из-за стены. – Молчишь? Ну, молчи!
Я осмотрел комнату. Терминал в углу, рядом с окном. Присев на длинный тюфяк, я мазнул по сенсору справочной. Возникла пожилая женщина с седой косой, аккуратно уложенной на затылке. Назвал фамилию и имя Глеба, вспомнил отчество – Николаевич, предположительное место работы и жительства. Код сертификата, естественно, не знал. Рабочий номер связи не помнил. Женщина неодобрительно вздела брови, попросила не отключаться и исчезла. Был бы я мотиватором, поиск длился бы несколько секунд, без всяких посредников. Просто набрал бы имя-фамилию, и получил бы все, что есть о Глебе.
С третьего яруса был виден скверик перед домом. Дом большой дугой огибал десятка два деревьев, кусты, скамейки и поблескивающую сквозь листву воду.
На одной из скамеек сидела собака. К ней с веревкой в руке подкрадывалась девочка в синем сарафане. Когда она оказалась у скамейки, собака лениво плюхнулась на землю и перебралась на другую. Прячась за деревьями, девочка последовала за ней.
Странная, очень странная картина.
Включилась справочная. Со строгой пожилой женщиной случилась метаморфоза – коса потемнела, сбилась набок, лицо удлинилось. Явно барахлил видеоформ. Знакомое дело – пока отладишь, уплывает несущая полоса, и на тебя скалится, допустим, жутко сформированная вампирская морда.
Охрипшим голосом женщина назвала мне вызов-код Глеба.
В комнату вошла Зара в домашнем бутоне. Она явно попыталась привести в порядок волосы, но от этого они распушились больше и черным сиянием струились во все стороны.
– Есть хочешь? – спросила она.
Я помотал головой и откровенно залюбовался ее фигурой. Мне всегда нравились нехудые женщины. Вообще к полным людям я испытывал необъяснимое доверие. Мать и отец, правда, полнотой не отличались, мать вообще была худой, подтянутой, Валентина тоже. Впрочем, как я сейчас понимаю, на Валентине была печать необычного. Вот это необычное и притянуло к ней.
Зара улыбнулась. Я кашлянул и отвел глаза.
За окном все тот же сквер. Девочка в синем сарафане набросила на собаку веревку, петля охватила животину поперек туловища. Девочка тянула веревку за собой, собака вроде бы сопротивлялась, но слабо – била лапами, поднимая пыль, дергалась в стороны, но тащилась за ней.
– Странно! – наконец сообразил я. – Откуда здесь собака? И почему ребенок не в школе?
– А, это Жанна с собакой играет, – ответила Зара.
– У вас здесь что, филиал Биоцентра?
– Нет, не филиал, – серьезно ответила Зара. – На первом этаже Манасяны живут, кто-то из них щенка нашел в горах, больного. Выходили вот, бегает.
– А разве можно собак дома держать? – удивился я.
– Не знаю, – пожала она плечами. – Кажется, нельзя, но попробуй забери, они такой крик поднимут! Из Санитарии недавно приезжали. Посмотрели, махнули рукой и ушли. Биоцентр просил подарить им собаку, обещали ничего плохого не делать, но Жанна кричала так, что весь дом сбежался, думали, ей опять плохо.
Последний раз я видел собак в Лорийском заповеднике несколько лет назад. Бабушка рассказывала, что до Второй Пандемии они были почти в каждой семье. В инфорах и видео тоже приходилось об этом видеть и слышать, но как-то не верилось.
– О чем задумался? – спросила Зара и потерла мои уши.
Кажется, я покраснел. Она рассмеялась. Мне стало неловко, но приятно. Сколько лет прошло!
Я снова взглянул в окно, но тут Зара выключила его…
* * *
Зара отсыпала немного растворимого кофе на ладонь, лизнула, одобрительно кивнула, пробормотав: «Нормальный, а не труха из синтезатора», – насыпала в чашечки, добавила сахара, несколько крупинок соли, растерла литкой до почти белой кашицы и залила кипятком.
Очень хорошо – пенка аж до дна!
Я отхлебнул, причмокнул и закрыл глаза.
– Ты нашел, кого искал?
– Нашел как будто, – ответил я.
Меня охватило раскаяние. В Базмашене ждет Прокеш со своими загадками и тайнами, на Красной – Валентина, а я здесь пью кофе!
Не вставая с ковра, я перекатился к терминалу, развернул его к стене, пригладил волосы и вызвал Глеба. Дома его не оказалось, ответчик дал новый код-вызов.
Я попал в веселое место: недалеко звенела клавиола, высокий женский голос пел, кажется, «Тринадцать дюжин», в глубине мелькали чьи-то белые одежды. К терминалу подошел толстощекий растрепанный парень, несколько раз переспросил, кто мне нужен, потом надолго пропал. Я решил, что ошибся вызовом, но тут появился Глеб. Ничуть не изменился, такой же обаятельный и веселый. Глаза блестят.
Он явно ждал не меня, поэтому вроде растерялся. На секунду.
– Рад тебя видеть, Арам! – вскричал он. – Давай к нам!
– Сейчас, – отозвался я, слегка подаваясь вперед.
Он засмеялся. В двух словах я попытался объяснить, что Прокеш («Помнишь такого?» – «А как же!») остро желает пообщаться с сетевиком («О Происшествии…» – «Фью!»).
Глеб задумывается, потом бодро говорит, что мне повезло – он и есть сетевик. В Институте не работает, обстоятельства. В общем, сейчас он в Сети. Приезжайте с Прокешем, буду рад.
– Не мог бы ты к нам? Мне через пару дней улетать, а ты, по-моему, в наших краях не был.
– Не был, – согласился он и оживился. – А что, у меня есть несколько личных дней, приеду! – Он замялся, глянул вбок, глаза его потеплели, и он нерешительно спросил: – Можно, не один?
– Разумеется!
Пока я разговаривал с Глебом, Зара собрала кофейную снасть на тележку и укатила ее. Краем глаза я следил, как вязнут колеса в длинном ворсе. Чашки тонко дзонкали друг о друга.
– Прекрасно! – заключил Глеб. – Я часа через два отсюда выберусь. Тебе не трудно меня встретить? Отлично!
Включил окно. Пустой сквер, скамейки. Над соседним домом одна за другой прошли две платформы.
– Зара, – громко сказал я, – почему девочка в городе одна?
– Какая девочка? – спросила Зара, появляясь в проеме.
– С собакой.
– Дочка Манасяна? Разве я не говорила? Понимаешь, – замялась она, – им вообще-то не разрешено иметь детей, а они… Ну, когда родилась, поздно было что-то делать. Она больна, очень плохая память, в школе учиться не может, даже в безразрядной.
– А… – начал я, но осекся.
Что я мог сказать? Несколько расхожих истин о том, что начнется, если все вдруг станут топтать Конкордат? Да она лучше меня это знает.
– А что врачи? – наконец спросил я.
– Наведывались несколько раз, а сейчас как бы не обращают внимания. Когда надо – оказывают помощь, а надо часто. Из Совета Попечителей приходила тут одна! Шумела, кричала, потом исчезла и больше не появлялась. Что они сделают?
Мне и в голову не приходило, что люди могут решиться на такое. Когда Валентина узнала, что наш генриск большой, она реагировала спокойно. Да и я не расстраивался. Молодой был, юный. Интересно, как у нас пошли бы дела, решись мы плюнуть на запрет? Да нет, это никому в голову не придет! А кому придет, тот пожалеет. Крепка еще в памяти боль потерь Великих Пандемий. Но Манасяны все-таки молодцы, не побоялись всеобщее «надо» прихлопнуть своим «хочу»!
– И никаких последствий? – продолжал выспрашивать я.
– Не знаю, – с досадой отвечала Зара, она явно рассчитывала на другой разговор, – какие еще последствия! Живут себе люди, никого не трогают, ну и пусть их не беспокоят. Они и так наказаны.
Потом мы говорили о каких-то пустяках. Разговор увядал. Зара сняла со стены большое страусиное перо, обмахнулась, обмахнула меня.
Я поднялся и пошел к двери.
На улице меня остановил ее громкий голос.
– Привет Валентине! – крикнула она с балкона. Я обернулся, она помахала пером.
На скамейке у входного пандуса сидела девочка в синем сарафане и смотрела на меня большими чистыми глазами без малейшего проблеска мысли. Красивое лицо, короткие мелкие зубы выступают из-под отвисшей нижней губы, и слегка трясется голова. Собака пристроилась у ее ног. Вблизи это была безобразная животина с клочковатой шерстью, кривыми лапами и тусклыми, гноящимися глазами. Завидев меня, она с трудом приподняла голову, издала сиплый звук и несколько раз царапнула лапой плиту.
В приемный створ вплыла длинная платформа с тремя девятками на борту. Я подошел к перилам. Платформа медленно опустилась на причал, гул двигателей смолк. Она легла на амортизаторы, пол слабо вздрогнул. Борт откинулся, перила ушли в причал. Седоволосый мужчина, опирающийся на них, качнулся, удержал равновесие и что-то невнятно пробормотал.
Пассажиров было немного, и Глеба я увидел сразу. Он шел между кресел, одной рукой придерживая хлопающую по бедру сумку, а другой галантно держал за локоть молодую симпатичную негритянку.
Они вышли на причал. Глеб тряхнул мне руку, а девушка с любопытством посмотрела на меня.
– Знакомьтесь, – сказал Глеб. – Это Арам, а это Дуня.
– Евдокия, – поправила его девушка. – Мне Глеб о вас много успел по дороге рассказать.
Пока мы шли к выходу, Глеб громогласно заявил, что давно мечтал поудить рыбу в горных речках, но дела одолевали. И я тоже хорош, попрекнул он, забываю старых друзей. И так далее. В паузы между его словоизвержениями Дуня-Евдокия вставляла ехидные комментарии. Из этого я сделал вывод, что знакомы они давно, и еще через несколько минут понял, что вместе работают. Глеб говорил, говорил, и вот я уже знал, что он до сих пор не женат, а отношения со старой семьей запутаны до головокружения.
В Центре мы прогулялись по улицам, затем я предложил отправиться в Базмашен – перекусить, отдохнуть. Глеб сказал, что он еще бы походил, но Дуня захотела пить и пожаловалась, что ее немного укачало. Мы зашли в ближайший «отдых». Заняв свободный столик у окна и усадив Дуню, мы с Глебом подошли к раздатчику. Набрав соков, я провел карточкой сертификата по сканеру и вернулся к столику, а Глеб задержался у кондитерской секции.
Случайно я посмотрел в окно и даже не удивился, обнаружив, что на тротуаре стоит Зара и с восхищением смотрит на меня. Губы ее шевельнулись. Сквозь толстое стекло ничего не слышно, но я мог поклясться, что сказанное ею слово было: «Экзотика!»
В Базмашен мы добрались быстро. Сосед Гарсеван, возившийся во дворе с обрезком большой трубы, неделикатно осмотрел в упор нашу троицу, что-то про себя решил, а когда мы проходили рядом, приветливо кивнул и спросил громким шепотом по-армянски:
– Откуда вы ее умыкнули?
Дома никого, кроме бабушки и Прокеша, не было. Мы застали их в саду, за врытым в землю столом. Прокеш терзал зубами бртуч – свернутый в трубку кусок лаваша, из которого выбивалась зелень и торчал шмат брынзы. Завидев нас, он рванул бртуч, замычал набитым ртом и помахал свободной рукой. Бабушка поздоровалась, сказала: «Потерпите немного, скоро обед», – и ушла в дом.
Прокеш, Глеб и я сидели за столом и перекидывались общими фразами о том, что, да, встречаться надо бы почаще, что, нет, годы решительно не красят человека и даже наоборот, а с женщинами всегда проблемы. При этих словах Глеб осторожно посмотрел на Дуню, которая бродила по саду, трогая листья на ветках и подбирая упавшие яблоки. Яблоки она складывала аккуратной горкой перед нами на столе.
После обеда приехала Римма с племянницей. Они сразу вцепились в Дуню и повели смотреть Заповедник.
Из окна моей комнаты на втором этаже были видны их фигуры.
Глеб шумно вздохнул и пересел на стул. Прокеш копался в дорожной сумке, извлек инфор, другой, положил их обратно и достал плоский небольшой прямоугольник, завернутый в синий раппер. Положил его на стол, прихлопнул ладонью и сказал:
– Ну вот!
Вчера вечером я просмотрел эту копию. Ничего не понял. Записи сделаны от руки, почерк корявый. Отдельные слова разобрал – имена и названия, обведенные красной чертой. Прокеш долго читал записи вслух, но яснее они не стали.
Меня поразили фрагменты о радужном змее Кунмангуре, который в другом месте назывался Айдо-Хведо, а потом Фафниром, который, впрочем, оказался уже не змеем, а драконом, а змеем стал некий Ёрмунганд. Несколько раз упоминалось дерево Иггдрасиль, в местах других именуемое Фусан. Все эти непроизносимые имена я начал записывать на листе. Прокеш, читая, время от времени поднимал на меня глаза, а когда я в третий раз спросил, как пишется «Текукизтекаитль», он достал из нагрудного кармана карточку, на которой были напечатаны все имена.
Впрочем, это мало помогло. Отдельные фрагменты более или менее были понятны. Речь шла о жутких катаклизмах, грандиозных битвах и разрушении великих городов. Коробов записывал для себя; очевидно, это имело смысл. Кое-какие имена были мне знакомы, я даже позволил себе улыбнуться, услышав про вишапов. Потом меня поразила одна мысль, и я перестал улыбаться. Что, если он все это видел сам? Но тут же эту мысль прогнал.
Прокеш закончил чтение и посмотрел на меня. Я раскрыл рот, чтобы спросить, стоило ли все это скандала в Кедровске и знаком ли Нечипоренко с этим сводом странных сведений? Но как раскрыл рот, так и закрыл. Прокеш вскочил с места и заметался по комнате, грозя снести животом стеллажный выступ.
– Ты понимаешь?! – закричал он.
Я честно признался, что ничего не понимаю. Он успокоился, сел на место и жалобно сказал, что вот-вот все встанет на место.
– Что – все? – спросил я.
Но он не расслышал. Снова вскочил и зашагал большими шагами по комнате. Живот его мерно колыхался, он постукивал костяшками пальцев по стенам, мебели, терминалу. Заново принялся излагать свои похождения: как он добывал записи Коробова, как потел во время разговора с комиссией и страшно боялся, что копия, засунутая под рубашку, соскользнет и выпадет через штанину. И только после всех этих историй он и спросил меня о сетевике.
Это было вчера вечером.
Так вот он – сетевик, сидит и ждет, что скажет Прокеш.
Глебу я успел в общих чертах рассказать, что к чему. Он теперь знал, что Прокеш все эти годы занимался Происшествием, пытался связать концы с концами, поддерживал тесный контакт с непосредственными участниками и вроде что-то раскопал. Глеб мог задать резонный вопрос – зачем Прокешу понадобились такие раскопки, но он не задал.
Сегодня Прокеш был спокоен, взгляд его тих и светел. Он посматривал на нас с удовлетворением человека, сделавшего дела свои хорошо и имеющего право на похвалу.
– Ну, так я начну, – сказал он.
И начал.
Он напомнил Глебу о казусах Происшествия, с некоторым злорадством поведал о блистательных неудачах исследовательских групп. Упомянул о смерти Коробова и трагической гибели его напарника – Коновалова.
У Глеба слегка отвисла челюсть. В изложении Прокеша хорошо известные события вновь обрели зловещую окраску.
– Не раз и не два встречаясь с Евгением, – продолжал Прокеш, – я убедил себя, что только в нем сосредоточены загадка и разгадка Происшествия. Судите сами: к нам при невыясненных обстоятельствах попадает человек из прошлого. И вдруг после болезни начинает заниматься темпоральной физикой, причем в тот момент, когда она практически свернулась из-за отсутствия какого-либо прогресса. Мне стало интересно: что это за болезнь? Непонятная простуда с осложнением на глаза. Анализы, процедуры – я перерыл все инфоры, но ничего серьезного врачи не обнаружили. Зрение у него быстро восстановилось. Болезнь эта мне очень не понравилась. Были у меня тогда мыслишки, я связывал Происшествие с увлечением Коробова темпоральной физикой. Болезнь я взял исходной позицией и попытался смоделировать темпоральную петлю.
– То есть? – спросил я.
– Да пустая оказалась мысль! Я предположил, что Коробов рано или поздно добьется успеха и какой-либо его эксперимент вызовет Происшествие. А потом снова и снова. Но несчастный случай все перечеркнул! Впрочем, таких версий было множество, не я один упражнялся. Помню, в одной из гипотез, выдвинутых кем-то из группы Покровского и Покровским же лично осмеянная, говорилось, что Происшествие – продукт деятельности хозяев Темного, которые незримо вмешиваются в наши дела.
– Чьих хозяев? – привстал с места Глеб.
Прокеш напомнил ему о спутнике-зонде.
– А-а, – протянул Глеб, – вспомнил. В школе проходили.
– Можно и не вспоминать. Все эти домыслы о чужаках, лелеющих коварные планы, остались домыслами. Ну, о том, что последние годы пытались дешифровать сигналы из какого-то созвездия, или то, что принимают за сигналы на нестабильных частотах, вы знаете. Недавно, впрочем, было сообщение, якобы удалось выделить группу значимых символов.
Глеб покачал головой. Я тоже об этом не слышал. Смотрю новости не каждый день. Впрочем, велика ли потеря? Темный был обнаружен давным-давно, неединственность разума стала фактом школьных программ и трепета не вызывала. И что сигналы давно идут – тоже всем известно. Одной из главных мотивировок строительства фазоинвертора – огромной антенны – и была необходимость точного определения источника сигналов. И не только. Без точной ориентации в пространстве строящиеся «дыроколы» годятся разве что для экскурсий по ближним планетам.
– Версия вмешательства отмерла сама собой, – продолжал Прокеш, – и я был только рад. Не могу представить себе диалога на равных с существами, манипулирующими временем. А когда Коробов сказал мне, что зафиксировал микросдвиги, я про них и вовсе забыл. Евгений много работал с активаторами нейроглии, то есть с фантоматами. Он несколько раз пытался рассказать о своей интерпретации базисной сигнуляр-теории, но я ничего не понял. Записывать он не разрешал. Он пытался говорить доступно, но я запомнил только отдельные фразы, слова. Очень впечатляло название разработки – «Дважды проснувшийся». Честно говоря, познаний моих не хватило понять, о чем идет речь.
– Странное название для разработки, – задумался Глеб.
– Согласен, – отозвался Прокеш, поглядывая на меня. – Это что-то из древних философий. Тогда это любили. Однажды он предложил мне самому заглянуть, как он выразился, немного назад. Ни о какой точной дате не могло идти речи. «Как повезет», – шутил Евгений. Он гарантировал, что увиденное будет иметь отношение ко мне. Разумеется, если сдвиг состоится, вероятность, насколько я понял, была не очень высока. Я действительно увидел то, чего видеть не мог никто, а я хотел бы забыть об этом. Арам знает…
Он ненадолго замолчал, посопел.
– Это либо сдвиг, либо же возможность видеть прошлое. Была ли его смерть случайной – не знаю. Надеюсь, что вы, – он поднялся и поклонился Глебу, – поможете с этим разобраться.
– Я… пожалуйста, – испуганно проговорил Глеб.
– Рад, – коротко сказал Прокеш, снова уселся и положил руки на стол. – Ключ к отгадке мне дали записи Коробова. Попали они ко мне не очень этичным способом. – Он вздохнул и потер ладонями щеки. – Да что там говорить, совершенно неэтичным!
Я видел, как он борется с болезненным желанием каяться и снова пережить унизительную историю. Но на этот раз удержался.
– Перечень имен в заметках Евгения мне помог. Вначале я полагал, что он собирается зондировать глубокое прошлое на предмет анализа истоков мифов и преданий. Но вот описание камней, из которых был сложен Асгард.
