355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Эдуард Геворкян » Деревянные облака » Текст книги (страница 5)
Деревянные облака
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 15:47

Текст книги "Деревянные облака"


Автор книги: Эдуард Геворкян



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Прокеш замолчал, поморгал глазами и снова заговорил спокойно, ровным голосом:

– И вот увидел, как я ухожу, а он остается.

– Автосуггестия. Резонанс ментальных уровней, – пробормотал Виктор Тимофеевич.

– Нет. Я видел то, чего не мог видеть. Секунду или две после моего ухода он стоял в прихожей, потом упал.

Миронов потрогал усы, покачал головой.

– Не нравится мне эта история.

Снова молчание. Мне стало душно в помещении, я вышел во двор. Через минуту вышел и Кузьма.

– Слушай, у него и жена умерла?

– Да.

– Жалко мужика. Много тогда людей умерло?

– Много.

* * *

Внизу мелькали зеленые пятна лесов, время от времени огненными нитями полыхало отраженное в реках солнце. Шелест двигателей почти не слышен. Кроме нас, в кабине было несколько человек. И семья с ребенком. Ребенок – неугомонный мальчик, скакал по пустым креслам под умиленными взглядами родителей. У обзорного колпака сидел молодой человек в светлой куртке. Лицо показалось знакомым. Точно – странный рыболов. Как там его Кузьма называл? Никифор. Да, Никифор и Татьяна.

– Все-таки я поговорю с Семеном, – сказал Прокеш.

Рядом с Никифором сидела девушка. Она внимательно смотрела вниз, прижав нос к колпаку. Никифор же внимательно смотрел на ее затылок. Возможно, девушка и есть Татьяна.

– Потом я махну с тобой на Марс. Нет, пока не буду. Валентина Максимовна меня очень не любит.

Никифор медленно приближался к затылку Татьяны. На мгновение коснулся губами высокой шеи. Тут же отшатнулся и посмотрел вверх, вбок, назад, словно высматривал, кто, так сказать, посмел нанести поцелуй. Татьяна не реагировала.

– Сейчас на Марсе начнется бурление. А за старушку Землю я особенно рад! Слишком у нас тихо, спокойно. Теперь и у нас закипит! Такая цель! Арам, ты меня слышишь?

Я кивнул и повернулся к нему. Прокеш отвалился на спинку кресла и, как всегда, сложил руки на животе. Симпатичный человек. Сейчас он мне чем-то напоминал большого толстого благодушного паука, медленно, обстоятельно и со вкусом сплетающего густую паутину. Мне нравятся пауки, они такие же целеустремленные, как муравьи. Паук, плетущий сеть свою, достоин такого же уважения, как трудяга-муравей. Но над чем трудится Прокеш?

Стоило на минуту отвести взгляд, как ситуация в кабине изменилась. Никифор сидел у стекла, но Татьяны рядом не было. Я обнаружил ее рядом с родителями неугомонного ребенка. Ребенок же топтался у решетки кондиционера и пытался засунуть туда руку. Я задумался: а Татьяна ли это?

– Ночью, когда ты с Кузьмой верши ставил, у меня был с Мироновым большой разговор. Миронов отдает головы на отсечение, свою и Кузьмы в придачу, что фашистская Германия не могла иметь атомного оружия в 1943 году. Лыков тоже клянется, что ничего не слышал о взрыве и радиоактивном заражении в Клинцах. Полный мрак.

– Но есть же учебники истории, энциклопедии, справочники.

– Много чего есть. Знал бы ты, сколько всего наврано в этих справочниках! Зря я ввязался в это дело.

– Но вы же были экспертом…

– Я знаю, как стал экспертом! Спроси ты меня, чем я конкретно занимаюсь, – многое для тебя стало бы ясно. Но ты тактичен и нелюбопытен сверх меры.

– Вы писатель.

– Писатель, но какой? Во-первых, я книжник…

– Да-а? – откровенно удивился я. – А разве они еще есть?

– Сохранились, представь себе! И книги издают. Со страницами. Немного, но издают. Очень малыми тиражами для немногих любителей. Впрочем, писатели-книжники вымирают. Нас сотен пять осталось, не больше. Я работаю в редкой и почти схлопнувшейся сфере фантастики. Здесь печатное слово не выдержало конкуренции видеоформных красот и чудес объемной развертки. Да это и закономерно – легче показать, чем описать. Мой сынишка любил книги, он с трех лет читать начал. Сейчас он был бы твоих лет. В общем, мое творчество довольно известно среди любителей.

– Я не любитель.

– Знаю, поэтому не подсовываю свои труды. Ну, так вот – фантастическая ситуация потребовала фантастического эксперта. Не знаю, что там щелкнуло или булькнуло в недрах профтранспьютера, но выяснил одно точно – среди всех моих коллег один я зарегистрирован как писатель-фантаст. Остальные, от самого Поллока до бездарнейшего Хуареса, индексировались как угодно – видеоформистами-интерпретаторами, видеопластерами, реализаторами свободных форм. Не из кого было выбирать, понимаешь! Пришлось мне стать экспертом. А что из этого вышло – сам видишь! Запутался, запутал других, а смысла никакого! Словно расписываешь сюжет, а он не идет.

«Какое же мне место в вашем сюжете?» – хотел спросить я, но не стал спрашивать. Мелькнула одна простенькая до жути мысль.

– А не казалось ли вам, что это все… – Я растопырил ладони, словно пытался охватить ими резвого мальчика у кондиционера, прильнувшего к стеклу Никифора, и очутившуюся рядом Татьяну, и всех в кабине, – не кажется ли вам, что все это – фантограмма?

Прокеш слегка поднял брови, хмыкнул, потер пальцем переносицу. меланхолично ответил:

– Ты еще спроси, кто ее смотрит? Но если это и фантограмма, то до ужаса бездарная и до отвращения затянувшаяся.

У смотрового колпака притихший ребенок, раскрыв рот, смотрел, как Никифор и Татьяна осторожно целовались.

Глава пятая

Перемены я заметил сразу. Небо стало светлей, неизменные полосы воздушных потоков еще тянутся над головой, но они уже слабее, тоньше. А вечные густые сумерки превратились в затянувшееся раннее утро. Утро, правда, отдавало желтизной.

Городок сильно вырос. Ну а черные терриконы превратились в приятные глазу холмы, поросшие невысоким кустарником.

Изменилось многое, но все равно – я здесь свой. И если я пройдусь по нешироким коридорам секторов, то не раз и не два остановят окликом «Привет, Арам!», а Марченко вцепится мертвой хваткой и уговорит, непременно уговорит хотя бы месяц поработать с ним: людей, естественно, не хватает, на кольцо фазоинвертора народ уходит как в прорву. Земля сняла квоту на освоенцев, но все равно – пока их подготовят да пока переподготовят…

– Да, – помотал головой Кузьма. – Надо же, Марс!

Лыков жадно озирался по сторонам, переводил взгляд с корпусов на хилую траву под ногами, с белесых линий воздушных потоков в несветлом небе на обрывки упаковок, шелестящих вдоль стен, пятнистых из-за осыпавшегося эмалита.

Он нагнулся, сорвал травинку, растер в пальцах, понюхал.

– Ма-а-рс? – повторил он с большим сомнением. – А пахнет как у нас! Стоило три недели трястись!

Я улыбнулся. Это пройдет. У каждого новичка неизбежная реакция – ну где тут неизвестность и опасности, а потом, буквально через несколько минут, – разочарование – та же Земля, но в иной упаковке. Через день-два постепенно, но неотвратимо придет ощущение другого места. У меня это пришло, когда я пнул по небольшому камешку, а он улетел неожиданно далеко и с треском врезался в стену склада, отбив кусок покрытия. Из шлюза тут же выскочили несколько человек с термосами в руках. Увидев мое ошарашенное лицо, они заулыбались, а через несколько минут я потягивал крепчайший чай с лимонными ягодами: к новичкам на Марсе великодушны.

– Ладно, – решил Кузьма. – Пусть будет Марс. Куда пойдем?

– Григория Викторовича надо навестить. Старик болен.

В комнате у Галайды я никого из знакомых не застал. Два монтажника рассказывали ему что-то веселое. Старик довольно хмыкал, но глядел устало и время от времени заходился кашлем.

Монтажники наконец выложились, попрощались с Григорием Викторовичем, кивнули нам и вышли. Я подсел к нему. Кузьма остался на диване у входа.

– Это Кузьма Лыков, – сказал я Галайде.

Галайда благосклонно покивал Лыкову.

– Вам от Прокеша привет и вот еще! – Я положил рядом с ним большой пакет, обернутый в раппер глубокого тиснения.

– Спасибо, Вацлаву тоже от меня передавай. – Он зашелся слабым кашлем. – Боюсь, через неделю меня отсюда выставят. Так что Вацлава я увижу раньше тебя. Отработал я свое. Теперь врачи за меня возьмутся, долго они на меня иглу точили. Он поднял палец.

– А ты не глупи, Арам! Валентина, конечно, женщина с характером, но и тебе не мешало бы характер проявить. Рявкни разок, кулаком по столу хлопни. Сам удивишься потом…

Галайда прервал себя на полуслове, хитро посмотрел на меня, потрогал ус, другой.

– Ну, умного учить – дураков веселить! Делай как знаешь. У нас в последнее время не все хорошо. Народу много нового, люди разные. Не вовремя я свалился. Валлон в управители рвется.

Последнюю фразу он произнес тихо. Я удивился:

– Ему же тридцать один. Ну, может, тридцать два. Кто же его до сорока лет будет выдвигать на референдум?

Старый управитель вздохнул:

– Меняются времена, меняются люди. К тому же законы для людей, а не люди для законов. Да и где эти законы? Вот до Конкордата были законы! А Валлон своего добьется. Парень неплохой, хотя и честолюбец. И экологисты его – тоже, знаешь ли, компания! Зря он головы им кружит. Ты бы с ним поговорил, а еще лучше – с Валентиной, он ее уважает очень.

За моей спиной хмыкнул Лыков.

– А почему юноша у входа сидит? – спросил Галайда.

Кузьма взял стоявший у стены стул и сел рядом. Галайда взглянул на него, пожевал ус и сказал:

– Вы, кажется, были одним из троих? Лыков кивнул.

– Там еще мальчик был. У него как дела?

– Умер Коробов, – сказал я. – Несчастный случай.

Галайда вздохнул и снова закашлялся. Из соседней комнаты выглянула полная седоволосая женщина в белом халате и сердито махнула нам рукой в сторону двери. Я и Лыков поднялись.

– Что? – спросил Галайда, оглядываясь на дверь.

– Нам пора. – Я виновато развел руками.

– Ладно, – просипел старик. – На Земле заходи.

В коридоре Лыков сказал, что он немного погуляет.

– В джунгли не иди. Кролики съедят.

– Подавятся! – отмахнулся Кузьма. – Хотя пусть лучше меня на Земле медведь задерет, чем здесь ваша пушистая погань.

– Медведь? Где ты его найдешь, в зоопарке?

– Поищу, – улыбнулся Кузьма, а потом спросил: – Я не понял – экологисты – это что, экологи? Чем они занимаются?

– Как тебе сказать… Экологи тихо и спокойно занимаются экологией, а экологисты заняты тем, что будоражат общественность и всячески провоцируют ее на необдуманные поступки, тем самым мешая экологам тихо и спокойно заниматься экологией.

– Ага! Активисты-общественники, значит!

– Можно назвать и так.

В этот миг бегущий по коридору подросток чуть не влетел головой мне в живот.

– Ох, извините! – Он поднял голову и расплылся в улыбке:

– Дядя Арам? Вот здорово! Вернулись?

– О, Арчибальд Драйден собственной персоной! Рад встрече!

Узнал я его сразу. Такой же рыжий, и веснушки по всему лицу.

Но вырос как! И вид решительный.

– Как твои дела, Арчи?

– Уровень! В этом году заканчиваю. Отец хочет на Зеленую возвращаться, а я, наверное, останусь. Вы к нам зайдете? Папа будет рад. Я побегу, ребята ждут, в джунгли надо сходить, сезон ягод начался.

– Постой, – успел схватить я его за рукав, – как это вы собираетесь сходить?!

– Ногами, – ответил Арчи.

– Не спеши, – придержал я его. – Не пойму, здесь что, всех кроликов истребили?

– Ну да, этих истребишь!

– Та-ак, опять эксперименты с родительской психикой?

Он непонимающе посмотрел на меня, на Лыкова. Я спросил у Арчи, знают ли учителя и родители, куда он собирается? «Так я же старшеклассник, – ответил Арчи. – Что же они, будут за мной с платком носовым бегать?» Я начал сердиться и попросил, чтобы он провел меня к отцу или в школьный ярус. Арчи немного растерялся, потом хлопнул себя по лбу и извинился. Он забыл, что меня здесь не было несколько лет. Маленьких – да, одних в лес не пускают, но старшеклассники могут ходить, конечно, вдвоем, в одиночку не всякий решится. А если втроем, так можно еще кого-нибудь из младших классов взять, приучать постепенно. Они сегодня как раз втроем идут.

– Извини, что вмешиваюсь в ваш разговор, – сказал вдруг Кузьма. – Вам какое разрешают оружие брать? «Лейки»?

– «Лейки» – старье, – объяснил Арчи. – Сейчас «гранды» у спасателей. «Гранд» – это машина! Только кто же нам даст боевое оружие? Мы его только в инфоре и видели.

– Ну а если кролики на вас, упаси боже, нападут, – продолжал Кузьма, странно поглядывая на подростка, – вы их носовыми платками отгонять будете? Кыш-кыш?!

– Почему платками? – удивился Арчи. – А это на что?

С этими словами он вынул из оттопыренного кармана куртки металлический, тускло поблескивающий шар, усеянный шипами. Шар был на крепкой стальной цепочке, заканчивающейся браслетом.

– Э-э… – протянул Кузьма.

– Это брызгалка, – объяснил Арчи. – Когда кролик на тебя летит, надо присесть и брызгалкой по носу. Он сразу лапы кверху. Теперь они хитрые стали, от нас бегают, боятся.

– Ну а если не попадешь по носу? – спросил я.

– Так он сверху проскочит. Пока развернется, пока снова прыгнет, сто раз его достанешь. Сзади они тоже слабые. Они только на полянах прыгучие, а в чаще не полезут. Ох, мне пора!

И убежал. Кузьма цокнул языком и сказал:

– Что же ты меня пугал кроликами? На них школьники с кистенями ходят.

– С чем?

– Ну, с этими, на цепке.

– Не понимаю, – признался я. – Может, пошутил парень?

– Шуточки у вас, – недоверчиво прищурился Лыков.

До шлюзов мы шли молча. У любого старожила упоминание о джунглях вызывало легкую, но вполне уместную дрожь в коленях. В памяти еще свежо избиение зубастых туш, когда я и Прокеш разыскивали Арчи с дружком. Что здесь могло так быстро измениться? Может, кролики присмирели?

У шлюзовой Лыков постоял, помолчал, затем спросил, когда мы с Валентиной начнем свой обход и надо ли ему присутствовать.

– Тебе-то зачем? – удивился я.

– Ну, может, надо при свидетеле?

– А-а, – понял я, – нет, все в порядке. Я и она. Только.

– Ничего не понимаю! Вот человек умер, а никто не спешит о его смерти сообщать. А тут развод – и на тебе! Всех знакомых обойти, всем рассказать, всех выслушать. Личное ведь дело!

– Как это – личное? – возразил я. – Вот умереть – личное. А если распадается семья – ох, не личное. Приятного мало, наслушаешься всякого, и жалеть будут очень, это хуже всего. Хорошо, у нас еще здесь знакомых много, брачный сертификат быстро элиминируют. К посторонним неприятно обращаться, рассказывать, объяснять. Да еще не всякий согласие дает. Выслушает и не даст.

– Д-да, – протянул Лыков, – всем миром, значит, решаете.

Кто-то хлопнул меня по плечу со словами: «Привет, Арам!»

В желтом комбинезоне с квадратной блок-сумкой монтажника через плечо Михаил Танеев возвышался надо мной могучей громадой. После рукопожатий он спросил, надолго ли я сюда, а если надолго, то не пойду ли к нему в бригаду – людей не хватает, шлют сюда недоучившихся энтузиастов, и возись с ними!

– Вы тоже к нам? – спросил он Лыкова.

Кузьма медленно покачал головой. Он смотрел на Танеева с уважительным любопытством. В пути я успел порассказать Лыкову о моей жизни здесь, на Красной. Рассказы были посвящены в основном приключениям и происшествиям на монтаже. О Мише Танееве можно было сложить видеофильм, и не один! Как-то из-за сейсма обрушилась башня недостроенного синтезатора и погребла под обломками манипуляторы Валлона вместе с Валлоном. Танеев, не успевший после смены уйти домой, в одиночку продрался один через костоломные нагромождения эмалитовых плит. Вытащил из раздавленного манипулятора Валлона и успел выбраться с ним на поверхность за несколько минут до второго сейсма, окончательно добившего стены синтезатора. Потом заново возводили девяностометровые стены, разгребали мусор. Чуть не сорвали пуск, но все же успели к сроку.

– Как сын? – спросил я Мишу.

– Уровень! – ответил он и показал большой палец. – У Митьки математика хорошо идет, если б не жена, давно бы отправил на Зеленую на перетест. Он на третий разряд спокойно вытянет. А у вас все по-прежнему? – осторожно спросил он.

Я пожал плечами.

– Мы к вам на днях зайдем с Валентиной.

Танеев помрачнел, положил тяжелую ладонь мне на плечо.

– Значит, все-таки решили! Смотрите. Поговорим, может, еще передумаете. Андрэ хорошо бы позвать. Или сами к нему зайдете?

– При чем здесь Валлон? – удивился я.

– Ну, не знаю, – почему-то смутился Танеев. – Он выдвигает себя в управители. Толковый мужик. Впрочем, тебе виднее.

Забавное зрелище – смущенный Михаил. Насколько я помню, он смущался, только когда его сын устраивал в учебных ярусах очередную каверзу.

– Слушай, – перебил я бормотание Танеева, – я тут Арчи Драйдена видел, так он в джунгли собрался. Не с твоим случайно?

– Может, и с моим, – спокойно отозвался Танеев.

Вот так-так! Времена быстро меняются.

– А что, кроликов укротили?

– Кролики – ерунда! – махнул рукой Танеев. – Это мы от них бегали, а сейчас они от ребятни спасаются. Как ввели в школе естественное воспитание, так никто теперь и не дрожит над ними.

– Естественное воспитание? – спросил Лыков.

– Так называют. Ну, мне пора! А вы куда? Если не заняты, приходите к нам на площадку, сорок девятый квадрат.

Танеев скрылся в шлюзовой.

Из коридора в зал пошли один за другим монтажники: менялась смена. Стало тесно. Мы с Лыковым отошли в сторону.

– Ну что же, пошли на площадку? – спросил Лыков. – Покажешь, где тут сорок девятый квадрат. От кроликов защитишь. У меня, понимаешь, нет, хм, естественного воспитания.

– У меня, знаешь, с ним тоже… – Я пошевелил пальцами, а потом сообразил, что повторил жест Прокеша.

Мы пристроились к колонне грузовых колесников, идущих на сорок девятый. Водитель головной машины выехал на просеку, скоординировал ведомые и развернулся в кресле к нам, время от времени поглядывая на трассу. Приняв меня за свежего освоенца, со вкусом стал навешивать дежурные истории. Я слушал его с большим интересом – репертуар значительно обновился. Историю о Сумасшедшем Женихе я, к примеру, в этом варианте не слышал, а про Трех Освоенцев вообще узнал впервые. Кузьма минут десять воспринимал эту жуть всерьез и охал, потом уставился на водителя, крякнул и отвернулся к окну разглядывать джунгли.

Там было на что смотреть. Все оттенки зеленого, голубого и желтого, фантастическое переплетение воздушных корней, гибкие, усеянные мелкими листьями ветви, похожие на лианы; толстые, все в трещинах лианы, похожие на стволы, и ни на что не похожие стволы – нагромождение арок, колонн и торчащих во все стороны метровых вздувшихся наростов, покрытых голубым мхом.

– Ты смотри! – вдруг воскликнул Лыков.

Водитель мгновенно развернулся и кинул ладонь на сенсоры. Через две-три секунды перевел дыхание, сердито сказал Кузьме: «Напугал!» – и снова повернулся ко мне.

Я чуть приподнялся. Впереди, метрах в двухстах, по обочине шли навстречу три подростка. Поравнявшись с медленно ползущей тяжелогруженой машиной, они помахали нам.

Лыков ухватился за поручень, встал, открыл верхний люк, высунул голову и некоторое время смотрел назад. Потом шумно сел на место, хлопнул себя по коленям.

– Они в лес свернули!

– Ну, значит, решили полянами напрямик, – отозвался водитель. – Полянами, говорят, километров на десять ближе.

– И не страшно одних в лес отпускать? – спросил Лыков.

– Не знаю, у меня нет детей. У сменщика дочь, так они ничего, вроде не боятся. Да что им будет, здоровые, крепкие…

Кузьма задумался, а потом сказал, что он вообще мало видел детей. Здесь еще куда ни шло, а на Земле в каком-нибудь городе за день, бывало, ни одного ребенка не увидишь.

– Чего на них смотреть? – удивился водитель. – Они раскассированы по яслям-садам-школам-вузам и копошатся там потихоньку. А мы живем сами по себе, и вдруг рядом возникают невесть откуда прыщавые юнцы и юницы и вещают что-то несусветное.

– А вы что? – поинтересовался я.

– Что я! Гадаю – откуда они взялись? Забыл, что сам вламывался в мир, пугая окружающих своей глупостью и прыщами.

– Дались вам эти прыщи! – сказал Кузьма. – Где вы их видели? Вон, какие все гладкие.

– Это в переносном смысле, – пояснил водитель.

На строительной площадке машины ушли к складам, а мы соскочили у горы пустых капсул с блицклеем.

– Да-а…. – протянул Лыков.

Действительно, впечатляло. До конца монтажа еще далеко, но трехсотметровая полусферическая конструкция, местами уже с восьмигранными пластинами, утыканными короткими трубками, перекрывала почти все поле зрения. Манипуляторы отсюда казались еле заметными черточками, вспыхивали зеленые огоньки резаков, тяжелые платформы кругами ходили над стойкой, время от времени на невидимых тросах повисали разлапистые крепежи. Красиво!

Я поймал себя на мысли, что всерьез думаю, как бы оформить переезд, и вздохнул. Начинать в очередной раз новую жизнь на старом пепелище! Что же у меня все так неладно идет? И работа хорошая, и с людьми хорошими встречаюсь, даже вот мотиватор знакомый есть, а семья не получилась. Были бы дети! Но бездетные семьи живут, и ничего живут. Однажды Прокеш мне сказал, что я отравлен Происшествием. Теперь буду всю жизнь ждать продолжения, и пресным будет казаться все.

«А вы чего ждете?» – помню, спросил я тогда. Как ни странно, он отмолчался. Удивил меня: обычно спрашивал он и отвечал себе же. Я иногда поддакивал, но редко влезал в разговор. Потом я задумался над его словами. Отравлен? Во мне не было напряженного ожидания необычайных и занимательных событий, но после долгого размышления я все-таки понял, что тогда, несколько суматошных дней после Происшествия, я действительно жил в напряженном ожидании событий. И когда все тихо рассосалось, разочарование, загнанное глубоко и надежно, время от времени всплывало. В эти минуты мир если и не тускнел, то, по крайней мере, не веселил.

Позже я понял, что еще глубже во мне таилась обида – будучи непосредственным участником Происшествия, я сам ничего не видел и только потом, по мозаике голографии и рассказов, восстановил более или менее, что с кем происходило. С ними, но не со мной.

Тогда я валялся без сознания, а теперь уже вряд ли со мной что-то произойдет необычное, хотя я честно старался влезать во все авантюры, в которые втягивал Прокеш. Если можно назвать авантюрами его кружение по городам и людям, сбор по крохам противоречивой информации, запутывание себя и других в паутине неясных опасений. «Хронофобия», – однажды сказал ему Миронов, и Прокеш немедленно влез в терминологический спор.

Я вздрогнул от громкого крика:

– Ты что же это наделал, трава ты этакая! – безобразно перекосив рот, размахивал кулаками монтажник.

С покосившейся ручной платформы на песок скатились длинные шарнирные болты. Ползая по песку на коленях, молодой парень в полосатом комбинезоне вспомогательных работ собирал их и складывал на мятое, поцарапанное дно платформы.

– Ты мне каждый шарнир переберешь! – надрывался монтажник. – Каждую песчинку вылижешь! Своим длинным болтливым языком!

Некрасивое и неприятное зрелище! Лыков двинулся было к ним, но я придержал его за руку и подошел сам.

– Помощь не требуется? – спросил я вежливо.

– Помощнички! – с отвращением произнес монтажник.

Странно. По-моему, он на самом деле был неконтактен, а не шутил! Болен? Тогда почему второй не вызывает дежурного врача? Так разволноваться из-за ерунды! Неприятно, если в болты попал песок, но из-за этого, м-м… оскорблять?

Коммутатор на поясе у монтажника сказал голосом Танеева:

– Где там болты, Гастон?

Монтажник сорвал комм с пояса и обрушил в него поток обвинений и угроз в адрес всякой зелени, которую ему дают в напарники. Из-за всяких косоруких теперь надо перебирать шарниры, и будь его воля, он бы всякую там зелень сопливую и близко к монтажной не подпускал. Мало своих проблем, а тут еще строй им эти идиотские, никому не нужные колпаки.

О колпаках он распространялся долго, наконец я понял, что имеются в виду станции фазоинвертора. Я ожидал, что Танеев мягко, но твердо осадит не в меру разгорячившегося монтажника, но Миша буркнул что-то вроде: «Скорее давайте» – и отключился.

Монтажник засопел, рыкнул на молодого парня и, вместо того чтобы помочь ему, пошел к складским помещениям.

– Что с ним? – спросил я парня.

Он ничего не ответил, только коротко глянул на меня и пожал плечами. В глазах его были слезы. Только этого не хватало! В следующий миг я узнал его – это был рыболов Никифор.

* * *

Валентина пришла после занятий. Она выдвинула стол и несколько минут молча сидела за ним, положив руки на столешницу.

Лыков посмотрел на нее, потом на меня, не выдержал и фыркнул, а когда Валентина строго подняла палец, он расхохотался.

– С пальцем у тебя хорошо получилось, – сквозь смех выдавил он. – У меня в отряде случай был. Приставал к поварихе, а она палец подняла, вроде как ты, подержала, да как пальцем по носу с размаху! Я даже взвыл от обиды!

Улыбка медленно сползла с его лица.

– Она погибла? – спросил я.

– Не знаю. При мне – нет, – сухо ответил Кузьма, повернулся к Валентине и спросил – Слушай, почему тебя все Валентиной зовут, даже за глаза? Нет, чтобы Валей или Валькой!

Она немного растерялась, но тут же постучала пальцем по столу и прочла Кузьме небольшую лекцию о том, как люди воспитанные и вежливые должны именовать друг друга, какое обращение уместно и в какой обстановке.

Лыков вспылил и заявил, что она тут одичала.

– Порядочки тут у вас, понимаешь, располагают к этому. Детей одних в лес не боитесь отпускать!

Валентина снисходительно улыбнулась.

– Наши дети – это не ваши изнеженные баловни. У нас хоть и дикая, но все-таки природа, а не стриженые газоны на Земле. Здесь дерево – это дерево, воздух – воздух, а облака…

– Деревянные, – вставил я, улыбнувшись.

– Что? – растерялась она.

– Так, сон вспомнил, – засмеялся я и рассказал ей давний сон.

Она вдруг обрадовалась:

– Прекрасный символ! У нас облака настоящие, а у вас – деревянные. Земную природу изуродовали, теперь за нашу взялись.

– Слышу знакомый голос Валлона!

Валентина порозовела, отвела взор, но продолжала:

– Пусть наша природа создана людьми, но она настоящая. И ничего в ней страшного нет. Мои ученики за себя постоять умеют. Нам не все равно, кем они вырастут, в них произрастает наше будущее, а свое будущее мы будем растить сами!

– Красиво говоришь, – прищурил глаза Лыков. – А что на стройке у вас люди плачут – это тоже будущее?

– Не понимаю, – пожала плечами Валентина.

Кузьма рассказал ей про инцидент на монтажной площадке.

– Ну и что? – спокойно ответила она. – Монтажник, конечно, был не прав, но и зе… то есть подсобник, тоже виноват. Прежде чем прилетать сюда на расширенный сертификат, надо овладеть специальностью. Здесь не зона отдыха. То, что мы недоделаем сейчас, аукнется через годы или десятилетия. Это на Зеленой можно благодушествовать, людей и ресурсов хватает, чтобы исправить любую недоделку, а мы закладываем будущее планеты, и мы должны быть единым целым, одним организмом. Любое инородное тело, увы, отторгается. Каждый вновь прибывший сразу же становится своим или чужим, у нас нет времени возиться со взрослыми людьми, мы…

– Кто это – «мы»? – резко перебил Лыков. – И кто – «вы»? Земляне, значит, не люди, а вы – пуп Вселенной?

– Может быть, наоборот, – спросила Валентина. – Вы, земляне, – пуп, а мы здесь так себе, второсортные?

– Бред какой-то, – растерялся Кузьма и посмотрел на меня.

– Я сама объясню, – терпеливо сказала Валентина. – Если вы нас считаете равными себе, то почему сюда шлете либо зелень косорукую, извини за слово, либо наставников? Да и раньше сколько сказок нарассказали про освоенцев! Мы с тобой, Арам, думали, что посылают лучших из лучших: ах, отбор, ах, конкурс! Лучших сюда не пускают, лучшие нужны Земле, а здесь сойдет и так. А чтобы не было обидно – конкурсы, отбор и все такое прочее! Освоенцы – не высший сорт с земной точки зрения. Но лучший способ набрать людей – это устроить конкурс, честолюбцев во все времена хватало. Вспомни, мы с тобой далеко не во всем подходили по критериям отбора, но тем не менее попали в освоенцы.

– Ну и что? – спросил Лыков.

– Мало? Хорошо. Вопрос о строительстве инвертора решался без нас. Конечно, что такое триста тысяч по сравнению с шестью миллиардами, но строить-то приходится нам, и нашими руками вы будете осуществлять блестящий прорыв в Большой Космос. Нас обвиняете в зазнайстве, а дети наши, – ее голос зазвенел, – а дети наши, невзирая на способности, выше четвертого разряда не классифицируются. Это справедливо?

– Ты, Валентина, говоришь красиво и умно, – вмешался я, но что касается образования, то извини! Оснащение марсианских школ и отработка учебных программ…

– Эти песни я уже слышала в Саппоро! – гневно оборвала она. – Кто виноват, что у нас не самое новое оборудование? Почему мы не имеем права разрабатывать фундаментальные программы?

– Кто их будет разрабатывать? Учителей на Марсе не больше трехсот, ты же сама жаловалась, что нет времени на науку.

Валентина что-то возразила, ей ответил Лыков, а я потерял нить разговора. Иногда, в редкие минуты раздражения, нападает что-то вроде глухоты: слышишь, но не понимаешь смысла – шум голосов, и все.

Наконец Кузьма и Валентина замолчали. Лыков взял со стола литку, согнул, разогнул, сломал и аккуратно положил две половинки на стол. Валентина смотрела на него с иронией.

«Надо сворачивать разговор, – подумал я, – время идет, прошло уже два дня».

– Как твой доклад в Саппоро?

Она вдруг подскочила ко мне и, тыча пальцем мне в грудь, закричала неприятным дребезжащим голосом:

– Сочувствуешь? Соболезнуешь? Издеваешься?!

Я попятился и, наткнувшись на кресло, сел в него. Лыков, склонив голову, сел рядом.

Она уткнула лицо в ладони и отвернулась к стене.

– Если у тебя неприятности, – веско сказал Кузьма, – то не устраивай истерик, объясни спокойно и членораздельно.

– Неприятности? – прошипела она. – Неприятности!

Я даже вздрогнул от ее свистящего шепота. Это было неожиданно – увидеть ее такой.

– Мало того, что вы вмешиваетесь в наши дела и навязываете нам свои проекты, вы мешаете нам работать! Мы работаем, а вы насылаете комиссии! То, чего мы с большим трудом добились в последнее время, вы объявляете вредным и ненужным!

– Что «вредным» и что «ненужным»? – спросил Лыков.

Все-таки недаром Валентина была учителем, и учителем хорошим. Буквально за секунду она заметным усилием воли погасила свою вспышку и, приветливо улыбнувшись, извинилась за срыв. Нервы, усталость и все такое… И вообще нам пора! По коридору мы шли молча, но рядом.

– К Танеевым? – спросила она.

– Миша на монтаже. Может, к Хургину?

– Хургины перебрались на Литий-Юг. Валлон сейчас дома.

– А что – Валлон? В последнее время я только и слышу – Валлон, Валлон! Голоса нарабатывает? Галайда еще не ушел. Пусть Валлон лучше кроликов защищает от твоих учеников. Так скоро всех кроликов перебьют, брызгалками. Или это входит в задачи естественного воспитания?

– Во-первых, не всех, – ответила Валентина, – во-вторых, это самозащита, а не истребление. Валлон, если хочешь знать, один из разработчиков программы естественного воспитания.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю