Текст книги "КЛОУН ИВАН БУЛТЫХ"

Автор книги: Эдуард Успенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

ГЛАВА N + 12
(Бабушка долго думала…)

Но вернемся в нашу штаб-квартиру. После звонка Кичаловой бабушка долго думала, рисовала какие-то схемы, потом сделала короткое сообщение:

– Мне все больше и больше нравится твой Циркконцерт. Причем есть два варианта. Или они серьезно хотят разобраться в этом деле, что делает им честь. Или они чрезвычайно заинтересованы в том, чтобы избавиться от вашей милости. Но тогда они делают ошибку за ошибкой. Чем больше людей будет вовлечено в это дело, тем меньше шансов остается поступить волюнтаристски. Каждый лишний день до суда работает на нас. Он делает ситуацию не крайне скандальной, а обычной. К ней привыкают и не ждут крайних мер.

– Значит, выгоднее завтра не явиться. Потянуть.

– Ни в коем случае. Нельзя их раздражать. Надо и явиться, и потянуть. А твой Тихомиров наверняка не явится. И это будет его ошибкой. И главное, – продолжала она, – тебе надо выявить критерии.

– Какие критерии?

– Вот такие. Ты обвиняешь Тихомирова в отсутствии чувства юмора. Говоришь, что он боится всего нового. Так вот спроси, чем такие вещи доказываются. Может быть, тестами на остроумие. Может быть, тем, что отклоненные им вещи были где-то напечатаны. Короче, узнай, каких от тебя ждут доказательств. И могут ли они вообще быть у тебя?

– Так они и сказали, – вмешался Топилин. – Что же они – дурачки?

– Не надо о них заранее плохо думать. Кроме того, что они начальство, я еще не вижу ни одного довода против них. А решение будут принимать все-таки они. И решение не из легких. И единственное, что мы можем сделать, это убедить их принять правильное решение.

Тихомиров ошибки не сделал. Явился на предварительный разбор. В синем костюме, седой и с орденскими планками.

Вместе с ним были Кичалова Марина Викторовна, Мосалов, директор и профкомовский босс Северьянцев.

Лицо пятое – Северьянцев Борис Павлович. Режиссер. Поставил несколько хороших спектаклей и номеров. Очень хочет всемирно прославиться и совсем не хочет с кем-либо ссориться. Вежлив. Скорее гибок, чем тверд. Член всех комиссий, заседаний, пленумов, правлений, семинаров. Везде заместитель председателя или вице-президент. С точки зрения всемирной справедливости человек все-таки полезный. В суде, очевидно, защитник.

Они молча вошли и сели, не глядя на меня. А мне было не до критериев. Я бултыхался среди них один, как в проруби. Просто находиться в этой недружественной биомассе и то было трудно.

– По сложившемуся у нас ритуалу, – сказал Северьянцев, – перед заседанием товарищеского суда мы должны устроить предварительный разбор. Может быть, за это время Бултых понял неблаговидность своего поступка и готов принести любую компенсацию или извинения.

Все смотрят на меня. А, черт! Может, действительно извиниться?

– Ни в коем случае! Никаких извинений быть не может, – сказал Тихомиров. – Мой пост доверен мне не Бултыхом. Он доверен мне партией. И не ему давать оценку моей работе.

Он трагически помолчал и продожил:

– Может быть, я работаю плохо. Может быть, репертуар, который я засылаю на эстраду, слишком строг. Но пока никто еще ни в пошлости, ни в политических отклонениях, ни в критиканстве нас не обвинял. Так или иначе, выходку Бултыха я считаю оскорблением, дерзостным хулиганством, за которое он должен понести ответ. Мало того, наказание его должно послужить уроком другим хунвейбинам[1] и кляузникам, возомнившим себя вершителями судеб.

Была долгая-предолгая пауза, во время которой я делал выводы.

– Что вы скажете, Бултых? – обратился ко мне Северьянцев.

– Я совершенно согласен с Афанасием Сергеевичем. Никаких извинений быть не может! Пусть все решит суд.

Заседание суда было назначено на 22-е число на три часа.

Из дверей я полетел к бабушке докладывать обстановку.

– Ну, что ты скажешь?

– Ничего. Раз ты стал хунвейбином, дело приобретает политическую окраску.

– А что это значит?

– Опять же ничего. Просто нужно обратиться к специалисту. То есть к твоему Штирлицу.

И верно! Как же я сам позабыл? Я сразу же позвонил по телефону своему секретному боссу и попросил срочного свидания. Будем с ним вечером кататься на машине по городу и просчитывать варианты.

По-моему, у каждого человека должен быть свой секретный босс. Босс – счетно-решающее устройство. Со своим я на одном заводе познакомился. Он там лекцию читал в устном журнале о политическом равновесии сил во всем мире и у нас. А я выступал после него. И еще дурака валял за сценой, всех пародировал, смешил, чем ему сильно понравился.

Он – большой начальник в Гостелерадио. У него кабинет, секретарша, машина, и держится он солидно. Но что-то осталось в нем от человека, воспитанного улицей. И относится он к своему номенклатурному положению с чрезвычайной иронией.

Однажды на трассе, посыпанной свежим гравием, я сцепился с кагебешником Поляковым. Он просто внаглую подрезал всех, обгонял, выезжая на встречную полосу. И пулеметом бил гравием по окнам.

Я тогда включил фары и гудок и прилепился к нему на своих «Жигулях». Пять минут он это терпел. Потом выскочил из машины и сунул мне в лицо свое удостоверение.

Пришлось отцепиться.

Но мальчик был непростой. На ближайшем посту ГАИ он сообщил, что это я, а не он, хулиганил. И еще добавил там, что не только он служит в КГБ, но и его папа Поляков – генерал КГБ.

Я тогда решил написать письмо в партком Комитета об этом инциденте и о хамстве кагебешника.

Письмо кончалось так: «Прошу намекнуть этому Полякову, а заодно и его отцу-генералу, что звание офицера КГБ обязывает человека быть в десять раз вежливее простого жителя страны».

Мой Штирлиц пытался меня отговорить:

– Такое письмо ничего тебе, кроме неприятностей, не принесет. Оно и просто опасное. Ну, да ладно. Ты все равно по-своему сделаешь. Тогда пошли копию в партком КГБ. Это тебя обезопасит.

Через несколько лет я понял, что, может быть, он спас меня таким советом. Генералы КГБ – это не армейские генералы. У них и мораль кагебешная, то есть никакая. А возможности огромные.

Так или иначе, мой секретный босс любит играть в мои игры, учит меня. А потом по результатам смотрит – толково или бестолково мне советовал. И ему практика политической деятельности, и мне польза. И вообще, он ко мне уже привык и даже, кажется, без меня скучает.

Я ему позвонил:

– Здравствуйте. Нам с вами необходимо встретиться. По крайней мере, так считает народ. Если у вас все в порядке.

– Народ – это вы?

– Нет. Это я и бабушка.

– Что-нибудь важное?

– Боюсь, что да.

– Ладно. До вечера. Только позвоните мне для контроля.

Вечер. Звонок для контроля. И вот подъезжает машина.

– Садись, – сказал босс и открыл мне дверцу. – Поехали, Володя.

Машина побрела по вечернему городу. Володя, кучерявый шофер-хулиган, одним глазом на дорогу смотрел, другим на меня косился.

– Ну, – спросил босс, – во что мы соизволили влипнуть?

Я рассказал. Толково и коротко.

– Более чем занятно, – откомментировал он. – Но в этот раз, кажется, Иван Николаевич, тебе крышка. Если вы выкрутитесь, молодой человек, я буду удивлен.

Тут я психанул:

– Что, уже ни одного честного дела сделать нельзя, чтобы тебя за идиота не считали?

Пауза.

– Да только я все равно выиграю! Пауза.

– Я в этом не уверен. Понимаешь, ты никак не можешь оценить среду, в которой ты живешь. А она очень, просто чрезвычайно косная. Вот представь себе, что какой-то великий начальник даст тебе весь цирк под управление. Тебе кажется, что все пойдет по-новому. Ты сделаешь шикарные программы европейского уровня. Привлечешь лучших юмористов, актеров, укротителей. Правильно?

– Правильно.

– И начнется новая жизнь. Которая, может быть, повлияет на другие цирки и эстрады. Так?

– Так.

– Так вот запомни – после первого же представления от зрителей пойдут возмущенные письма в ЦК. «Не надо нам такой новизны», «Нам не нужны бессодержательные программы», «Где патриотизм и любовь к Родине?»

– Насчет нового цирка не знаю, а в моем случае что-то может получиться.

– А вдруг? Смешной ты юноша! Ладно, расскажи нам с Володей что-нибудь веселое. А то мы с ним измучились. Он в машине, я в аппарате государственном. Расскажи, как тебя когда-нибудь куда-нибудь не туда занесло. А потом поразмышляем.

Что верно, то верно. Именно несет меня всегда. Но, что удивительно, несет меня всегда не по течению, а против. Вот вам, пожалуйста, типичная и яркая история.

ГЛАВА N + 13
(Выговор за шутовство в государственном учреждении города Чистоомута)

Наш завод был завод опытный. Он осваивал новые автопилоты, налаживал технологический процесс, а потом передавал на другие заводы для серийного производства. И всю дорогу наши на этих заводах целыми командами крутились.

Дмитриев часто ездил и меня с собой брал. Как инженера и сборщика. Я был очень для него удобным. И собирать приборы мог своими руками, и чертежи читал. И вот оказался я как-то в городе Чистоомуте. В командировке.

Иду я по улице. Вижу: рыбный магазин. Ну, нечего мне делать в рыбном магазине! Живу я в гостинице, кормлюсь в ресторане, задаром мне этой трески не надо или хека.

А все-таки несет меня туда. Захожу.

Смотрю – селедка продается. Прекраснейшая селедка! Один человек ее покупает. И говорит:

– Заверните, пожалуйста!

– Не во что.

– Как же я ее понесу? – кричит он. – Она же ведь мокрая!

– Как хотите, так и несите. Нет бумаги у нас.

– Безобразие!!! – кричит человек.

Тут я понял, зачем меня в магазин занесло. И тоже стал возмущаться:

– Странный покупатель пошел, – говорю. – Ему селедку дают, а он бумаги требует! Сегодня ему селедку заверни, завтра веревочкой перевяжи. А послезавтра он захочет, чтобы ему селедку на дом доставили. Так ведь до чего докатиться можно? До коммунизма полного! Нет, с такими людьми нам с горторгом не по пути. Дайте мне семь штук самых красивых. А бумаги не надо!

Взял я три штуки в одну руку, четыре – в другую и пошел против течения на улицу. Иду, сам не знаю куда. Вдруг вижу вывеску:

УПРАВЛЕНИЕ ТОРГОМ ГОРОДА ЧИСТООМУТА.

Вот то, что мне надо. Вхожу, спрашиваю:

– Где тут у вас главный начальник сидит? Бывший…

– На втором этаже пятая комната. Только он не бывший, а всегдатошний. Он пять лет уже у нас.

Стал я раздеваться. Как пальто снять? Я гардеробщице говорю:

– Вы селедку подержите, пока я один рукав сниму, а потом мы поменяемся.

Она видит, человек одет хорошо, не скандалит, не ссорится. Селедку принес. Мало ли что: может, человек подарок хочет сделать начальнику или комиссия какая селедочная. Она и предлагает:

– Идите прямо в пальто. Прямо в кабинете и снимете.

Пошел я в кабинет к начальнику т. Григорьеву Н. К. Секретарша спрашивает:

– Вы почему в пальто? У нас совещание.

– А я, – отвечаю, – именно на это совещание и пришел.

– А это что?

– Это я образцы принес. Стала она меня раздевать. Три селедки взяла – я руку аккуратно вытащил. Потом вторую так же. Так и стоим. Три селедки у нее, четыре – у меня.

– Как про вас доложить?

– Иван Бултых из центра.

– Знакомая фамилия, – говорит.

– А как же? Очень известная фамилия. В широких общественных кругах общественности.

– А что с образцами делать?

– Помогите мне их занести. Вошли мы в кабинет.

– Николай Константинович, к вам товарищ Бултых с образцами.

Тов. Григорьев Н. К. встал. Смотрит на меня. Я с селедками. Две в одной руке, две в другой. Секретарша тоже с сельдью развесной в разных руках. Из одной они вместе выскальзывали.

– Давайте знакомиться. Подержите, пожалуйста.

И селедку ему протягиваю, чтобы руку освободить для приветствия. Он селедки взял, со мной поздоровался. Секретарша свои образцы кому-то передала и к телефону бегом. Только два человека в кабинете остались, селедкой не охваченные. Я им каждому по селедке протянул:

– Посмотрите, как вам это нравится? Они взяли. Стали рассматривать. Теперь все в кабинете стоят, селедки за хвосты держат. Положить нельзя: мокрая она, сочная, а выбросить жалко – селедка прекрасная.

– Зачем вы их принесли? – говорит начальник торга. – Что за образцы? Ничего не понимаю.

– Это образцы того, как у вас в городе торгуют неправильно.

Тов. Григорьев Н. К. понял все.

– А если у нас в городе бумаги нет? – говорит. – Может такое быть?

– А может такое быть, чтобы в городе электричества не было или воды?

– Сравнили тоже! Без электричества и воды жизнь сейчас немыслима.

– Я считаю, что и без бумаги жизнь сейчас немыслима. А если мне надо с этой селедкой в автобусе ехать или в самолете? А если у меня свидание назначено с девушкой? Мне так и сидеть с селедкой за хвостики?

И ушел.

Но самое смешное – эта селедка ко мне вернулась вечером. Сижу я в номере. Входит Дмитриев. А она у него в руках. Правда, не такая уже сочная.

– Привет, шут! Знаешь, где мне этот подарок вручили? В горкоме партии. И велели тебе передать со строгим выговором за шутовство в государственном учреждении. Что прикажешь делать?

– Ничего. Скажите, не на чем выговор писать – бумаги нет в городе.

Так и не расстался я с селедкой. Отдал дежурной по этажу. Через два дня бумаги в этом городе завались стало.

– Селедки не было! – вставил засекреченный босс.

– И селедка была. Только не было спокойствия в моей душе. Почему это мне влетело, а не товарищу Григорьеву Н. К. за такую безбумажную торговлю.

– Смотрите на него, Володя, смотрите внимательно. Этот человек недоволен своей судьбой. А у меня такое впечатление, что он имеет величайший блат не только на земле, но, может быть, и выше! Я все смотрю, когда он голову сломит, а ему все сходит с рук. И шутовство, и самодеятельность на арене, и пятое, и десятое, и одиннадцатое! Ну, ладно. В таких ситуациях, как с вашим Тихомировым, есть одно правило: враги. Его враги. Потому что они твои друзья. С них и надо начинать.

Умница босс! Я сразу подумал – ДЗЮРОВСКИЙ!

– Дальше! Как чиновник он неуязвим. На работу приходит, водку не пьет, не дерется, руководит. И ваш Циркконцерт, судя по прессе, процветает. Поэтому победить его можно не по социальным, а по моральным категориям. По деревенским, человеческим понятиям – плохой работник, ненадежный товарищ, только себя уважающий человек. И в этой ситуации, если ты просто удерживаешься, считай, что ты выиграл. Вы несовместимы. Раз ты остался, он рано или поздно уйдет. Поэтому переходи к обороне. И третье, сейчас каждая порочащая тебя информация для них на вес золота. Можешь опередить их. Дать им что-нибудь заглотать. Типа разгневанного заявления зрителей, родителей, пенсионеров или, как ты говоришь, широких общественных слоев общественности.

РАЗГНЕВАННОЕ ЗАЯВЛЕНИЕ

общественности Аривидерского целинного края Ничерноземной средней полосы

Как нам это ни печально, сообщаем вам принципиальную правду. Нидавно к нам приезжала цирковая агитбригада так называемой московской эстрады цирка. В этой отличной, можно сказать, замечательной традициями бригаде, нас поразил слабостью и неидеологической направленностю рипиртуар якобы лжекомика Бултыха. Зал, конечно, смеется при помощи дешевых словесных ухищрений. Но после окончания люди ничего не выносят. Еще он строит рипиртуар на материалах местных газет, а значит, неутвержденный в центре. Его клоунский наряд явно кричащего толка…

Да ну их. Не умею я писать от имени населения местности. Да и чем-то это всамделишную анонимку напоминает. А впрочем, покажу главному «идеологу» – пусть она эту линию разрабатывает.

Займусь-ка я Дзюровским. Если он включится – это будет самая сильная фигура. Человек он отчаянный, непрограммируемый и честный.

ГЛАВА N + 14
(На суде никто у нас не лишний)

Вот уже несколько вечеров обсуждаем мы втроем положение. Вырабатываем стратегию. Вернее, не столько мы ее вырабатываем, сколько меня прорабатываем.

Это неплохо. До сих пор сидит во мне комплекс инженера. Все-то я себя со своей всесоюзной славой и заработком на друзей-инженеров меряю. Имею ли я право на такое количество свободного времени? На такую квартиру? Полезна ли моя деятельность не только для меня самого? И чем больше неприятных слов скажут мне мои милые, тем больше я буду рад.

– Бабуся! – кричу я. – Подай мне, пожалуйста, телефон.

– Да он же у тебя в комнате!

– А я на проволоке!

Бабушка подает мне телефонный аппарат и говорит:

– Когда война начнется, тебе непременно надо будет в лес идти.

– В партизаны, что ль?

– Нет, в обезьяны. Ты уже вполне созрел для жизни на ветке.

– Бабушка, бабушка, Вера Петровна, вот ты опять ругаешься, не даешь мне житья, надрываешь мое бедное сердце. А я ведь не просто на проволоке болтаюсь. Я общественное мнение формирую. Гласность – вот наша сила. Никаких личных целей я не преследую. И любой человек, имеющий отношение к цирку, должен знать мою точку зрения. Вот послушай, бабушка.

– Алло, привет, старик! Знаешь, какую я кашу заварил? Ничего не слышал? Ну, я тебя порадую. Я с Тихомировым сцепился. Он такой гад! Ради своего места кем угодно пожертвует… Знаешь, почему тебя за рубеж не пустили? Он на худсовете сказал, что твой репертуар идеологически не очень выдержан… Нет, ты ошибаешься, это не его право. Его право – формировать нам репертуар, а он взял себе право давать нам оценки – советские мы или не советские. Он все перевернул с ног на голову. Не он приносит нам сценки, тексты, интермедии, а мы ему. А он кочевряжится, говорит, что они вредные. Очень удобная и выгодная позиция! Да, вопрос более чем сложный. Вот и приходи на суд, разбираться.

– Я думаю, что с Тихомировым ты все-таки прав, – говорит бабуля. – И меня все больше и больше убеждают в этом точные формулировки. Займись ими.

– Займемся, бабушка… Алло, можно Петрова?! Хорошо… Не об этом… Помните сценку, которую нам Дзюровский предложил? Про слона. Топилин сторожа играл, а я хотел слона украсть и на запчасти пустить… Тихомиров сказал, что это сатира. Этим должен «Фитиль» заниматься, «Крокодил», а не цирк. Что это пародия на «Берегись автомобиля» и подрыв советского кинематографа… Помните, я по вашему совету еще Топилина отвлекал и в патроны сахарный песок сыпал вместо соли…

Ой! Один неверный жест, и я чуть-чуть не грохнулся с проволоки вместе с телефоном.

– Ну все, до встречи!

И снова жонгляж и баланс. Если я высококлассный специалист, я не пропаду. В любой системе ценят специалистов. Даже очень кляузных и скандальных!

– Бабушка, а ты меня чем порадуешь? Какие меры принимает генеральный штаб?

– Вот, – сказала она. – Эта штучка нам пригодится.

– Что это?

– Приглашение на товарищеский ужин. Сто экземпляров купила.

Читаю:

«Уважаемый (ая, ые)…, приглашаем тебя (вас, всех вас) на товарищеский ужин по случаю… Ужин состоится в помещении… по адресу… Начало товарищеского ужина… Форма одежды…

С уважением…»

– Самое, конечно, время, бабусенька, нам товарищеские ужины устраивать на сто персон, когда у нас товарищеский суд на носу…

И тут же я дотумкал:

– Ай да бабушка! Ай да светлая голова! Неправильно наша страна, то есть родина, делает. Не на тех людей ориентируется. Она все о молодежи печется. А надо бабушек воспитывать. Сто тысяч таких бабушек, как моя, и мы перевернем Советский Союз! Всю промышленность и сельское хозяйство поставим на ноги!

– Понял теперь?

– Таперича понял, таперича ясно мне. Умница моя бабушка! Раз мы правы – надо как можно больше людей в это дело включить! Чем больше людей участвуют, тем меньше возможность сделать ошибку. Прописная, никому не известная истина со времен Юлия Цезаря.

Если все это выразить формулой, наверное, получится: где:

K – коэффициент объективности; ? – количество людей, заинтересованных в совершении ошибки;

M – количество людей, не заинтересованных в совершении ошибки; ? – вероятность ошибки.

Если переносить эту формулу на суд, то? – это прокурор, а М – количество присяжных заседателей, K – скорее всего, настрой судьи. Мне кажется, K всегда больше единицы.

С такой точки зрения я стал заполнять пригласительные билеты. Фамилии вписывать и «ужин» на «суд» заменять:

«Уважаемый Сергей Николаевич! Приглашаем Вас и всех вас на товарищеский суд по случаю того, что клоун Иван Бултых предложил своему начальнику Тихомирову уволиться как бесполезному. Суд состоится по адресу: Светлаевский пер., 11.

Ваше присутствие желательно для справедливости.

Начало товарищеского суда в 15.00. Форма одежды торжественная.

С уважением, подсудимый И. Бултых».

Сергей Николаевич Носач – автор-исполнитель цирковых куплетов. Уж ему-то Тихомиров поперек горла стоит:

– Импровизировать на сцене нельзя. Неизвестно, куда это заведет…

– Городское начальство высмеивать не следует. Будет плохая пресса…

– Про большую химию ни слова. Она сейчас на щите…

– О сексе ни намека. К нам десятиклассники ходят…

– Про пьяниц нельзя. На наших концертах иностранцы бывают… Они могут подумать, что в России все еще пьют…

– О чем же можно петь?

– О производственной дисциплине. Что некоторые ее недостаточно высоко повышают. А некоторые «иногда кое-где у нас порой» немного понижают.

А Сергей Николаевич к успеху привык. К тому, что публика ахает иной раз от его намеков и выводов. Я просто поражался, как при таких условиях, на пустом месте можно сделать что-то смешное.

Вот черноморские куплеты:

– Все, что хочешь, есть на пляже:

Пробки и бутылки даже,

И глядят в бинокли турки,

Как в песке лежат окурки.

Про черствый хлеб в Новороссийске:

– То ли глупость, то ли мода -

К огорчению народа

Вынимают из печей

Хлеб чуть тверже кирпичей.

Ничего особенного, но и ничего крамольного. А Тихомиров велит эти строчки в двадцати инстанциях согласовывать.

– А в управлении пляжей вы были? А что торговое управление говорит? Понятно. И все-таки мы эти попевочки снимем. У вас есть куплеты про телевизор.

– Да им же тридцать лет!

– Стало быть, проверенные. Здесь их еще не знают.

– Но мы же можем помочь горожанам.

– А можем навредить. Это дело серьезное. Пусть им «Фитиль» занимается или «Крокодил». Мы – концертная организация, а не госконтроль.

Так что у Сергея Николаевича при имени Афанасия Сергеевича по лицу судороги идут. Он со своими куплетами будет не лишний. И вообще – на суде у нас никто не лишний…

Заполняем билеты дальше:

«Уважаемый тов. Дзюровский, приглашаем Вас…»

«Уважаемые сотрудники журнала „Эстрада и цирк“, родные! Приглашаем всех вас…»

В городском саду играет духовой оркестр…

На скамейке подсудимых нет свободных мест…

Теперь это эстрадная народная песня.