Текст книги "Лжедмитрий Второй, настоящий"
Автор книги: Эдуард Успенский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
– Готовься, доктор, в путешествие. Того гляди, царь Федор помрет, тогда все границы закроют. А наш рыцарь должен быть светским человеком.
Это была приятная новость. Симеон уже стал скучать по дорогим гостиницам, хорошему вину, умным беседам. Он просто забыл, как выглядят хорошенькие женщины.
Во всем мире женщины перетягивают талию так, чтобы утончить ее и подчеркнуть грудь. Русиянки же придумали совсем нелепую одежду. Они перевязывали себя платками над грудью, в результате чего самая хорошенькая сельская красотка выглядела нелепым ходячим перевязанным снопом.
Доктор с Афанасием долго разрабатывали план путешествия.
Сначала решено было двигаться на север на Белое море. Потом кораблем в Литву. Останавливаться решено было в монастырях. У Афанасия на этот счет была заготовлена особая государева бумага.
Потом через Польшу в Москву. Но ненадолго, чтобы не светиться, но Москву узнать. Посмотреть на Кремль, на главные монастыри. После этого обратно в Пишали#ну.
Еще решено было, что с ними поедут Юрий Копнин и Жук.
И очень скоро потрепанная колымага доктора с мальчиком между двумя кучерами наверху и доктором Симеоном внутри под крики дворни, лай собак и вопли деревенских петухов поплыла в свой первый, пока еще не кровавый путь.
* * *
В Москве был разгар лета.
Утка, цапли и лебеди становились на крыло, и над золотыми куполами Кремля то и дело проносились чирки и крупные утки. Приближалось самое время для соколиной охоты.
Правитель Годунов почувствовал необычный прилив сил.
Он знал, что сегодня в заповедных лугах у Озерковской слободы, да и по всей реке, идет отбор ловчих птиц. Соколов, кречетов, ястребов в большом количестве вынесли на реку, к густым камышовым зарослям и водяным кустам.
Место было царское, охота всем другим, даже князьям и боярам, была запрещена. И дичи водилось огромное количество.
Многочисленные слуги ловчих выгоняли птицу на крыло, и ловчие, выбрав удачное время для битья дичи, пускали соколов в полет. Надо было рассчитать так, чтобы цаплю или лебедя сбили над ровной землей и не приходилось вплавь вылавливать ее из воды.
Дичь подавалась к царскому столу.
Борис Федорович с двумя слугами и иностранцем Джильсом Флетчером – английским послом в Русии – вышел из задних ворот Кремля и по берегу пошел в сторону лова.
Они любовались берегами, зеленью, солнцем, азартом ловчих и вели беседу.
То и дело было видно, как взлетает с воды утка, устремляется вдоль реки спасаться, и как сверху камнем на нее падает сокол. На более крупную птицу, на цаплю или журавля, выпускали ястреба.
Азарт охватывал всех.
– Летит! Летит! Летит! – кричали слуги, руками показывая направление полета утки.
– Пошел! Пошел! – кричали они, когда в небо взлетал стремительный сокол.
– Бьет! Бьет! Бьет! – радовались они, когда птица была подбита и обе птицы летели наземь.
Иногда кто-то стрелял в птицу влет из лука. Но это была пустая трата стрел. Их траектории никогда не пересекались.
Флетчер прекрасно говорил по-русски, Годунов помнил немного английских выражений. Слуги Флетчера и Годунова шли в отдалении.
– Царь наш очень болен. Жить ему недолго, – говорил Годунов. – Смерть его будет величайшей бедой для Московии.
– Потому что корень пресекается?
– Не только поэтому. В других странах тоже бывало, чтоб корень пресекался. Но у них есть порядок передачи власти. У нас же вся Русь висит на одном гвозде. Поэтому будет поножовщина, беспощадная борьба за трон.
Флетчер развел руками и вздохнул. Да, он понимал, он и сам догадывался, что так случится.
– Не буду лукавить, – говорил дальше Борис Федорович, – я буду принимать в ней участие. Многое за меня. Да ты сам посуди, Джильс: как я править начал, с одной только Англией торговля в десять раз увеличилась. Грозный все разломал, что мог. Вместо девяноста кораблей в год стало десять из Англии приходить. А сейчас опять девяносто.
Годунов разгорячился:
– Он не только торговлю разломал, он людей к подлости приучил. Все мы друг друга убиваем, никак остановиться не можем. Порой даешь приказ опального боярина без худа содержать, так нет, смотришь, удавят. А потом у меня и выхода другого нет. Если я не попаду на трон, я попаду на плаху. Эти выученики Грозного меня в покое не оставят. И меня убьют, и семью погубят.
– Чем я могу быть полезен? – спросил Флетчер.
– Одним. Ну, скажем так, поможешь мне не бежать, а поменять место жительства. Я имел по этому поводу довольно рискованную переписку с вашей королевой. Она обещала покровительство. Но это было давно. А сейчас переговоры освежить надобно. При первой же оказии в Англию напомни Елизавете об этом. А я уж изо всех сил позабочусь о твоей Московской торговой кампании.
Неожиданно к Годунову подошел нищий монах. Годунов напрягся в ожидании просьбы милостыни. Он не любил никаких незапрограммированных обращений в свой адрес.
Однако монах сказал нечто такое, что сильно встревожило Годунова:
– Государь, здесь не все, пришедшие на охоту, – твои хорошие друзья, лучше тебе укрыться.
– Где? – коротко спросил Годунов.
– Вон в том охотничьем доме. Его стрельцы охраняют.
В этот момент один из ловчих поднес царю сокола:
– Борис Федорович, лучше этой птицы не было.
– А вот мы сейчас поглядим.
Правитель взял птицу и, высмотрев очередную утку, подбросил ее вверх.
– Пошел! Пошел! Пошел! – закричали слуги.
Борис, слегка прихрамывая, побежал за соколом.
Он удалялся все дальше и дальше, пока не скрылся в приречных кустах. Прямо в одежде перебрался через реку и вернулся в Кремль другой дорогой.
У царского крыльца его ожидала толпа епископов, князей, воевод. Некоторые ждали его уже два, а то и три дня, потому что он редко здесь ходил. У него был тайный ход в царские покои.
Раздались выкрики:
– Боже, храни Бориса Федоровича!
Они стали подавать ему прошения, целовать руки. Годунов пообещал все передать царю.
– Ты наш царь, благороднейший Борис Федорович! Скажи только слово, и все будет исполнено.
А через четверть часа разнаряженная толпа всадников из молодой придворной знати нагрянула в охотничьи угодья. Их было не меньше пятисот.
– Где Борис Федорович! Мы хотим приветствовать его!
– Боже, храни Бориса Федоровича!
Хотя Борис Федорович никому не сообщал о том, что будет в этом месте. Безжалостная борьба за трон началась.
Часть вторая
ГОДЫ ГОДУНОВА
В Золотой палате Кремля горели свечи и было душно. Здесь умирал царь Федор.
По стенам и по соседним палатам толпились представители всех родов и фамилий, патриарх Иов, священники.
Безмолвствовали бояре, безмолвствовал патриарх.
Около постели на коленях стояла царица Ирина и держала Федора за руку. Она что-то шептала ему, но видно было, что он уже мало чего воспринимал.
Патриарх Иов перекрестился и произнес дрожащим голосом:
– Свет в очах наших меркнет, праведный отходит к Богу!
После этой фразы он подошел вплотную к умирающему и спросил неожиданно громко, специально так, чтобы слышали все:
– Государь! Кому царство, нас сирот и свою царицу приказываешь? На кого всех нас оставляешь?
Федор зашевелился и с трудом произнес:
– Во всем царстве нашем и в вас волен Бог! Как ему угодно, так и будет. И в царице моей Бог волен, как ей жить. У нас с ней обо всем улажено.
Государь закрыл глаза и замер. Патриарх пособоровал его святым маслом, причастил его Святых Тайн, и почти невидимая тень пробежала по лицу умирающего. Видно стало, что душа его отлетела.
Как только это случилось, Богдан Яковлевич Бельский первым вышел из палат. За ним потянулись Шуйские, поспешил Мстиславский. Но многие еще находились там. Годунов и Федор Никитич Романов остались в палате. Оба наблюдали один другого.
Патриарх подошел к Ирине Федоровне, обнял ее и еле слышно сказал:
– Матушка царица, что государь наш Федор тебе говорил? Кому престол завещал? Царица молчала.
– Ты прости меня, Ирина Федоровна, но, если не знать этого, большую кровавую смуту получить можно.
Царица, закрыв лицо черным платком, взяла патриарха за руку и вывела из палаты. Все, кто был в палате, повернули вслед им головы. И в палате начался резкий гул.
Когда зашли на половину царицы, Ирина Федоровна подняла лицо на священнослужителя и сквозь слезы быстро заговорила:
– Отец Иов, не знаю, что тебе сказать. Никому он не хотел завещать престол. Даже Борису, как я его ни просила. И ничего объяснять не хотел. Видно, что-то он знал, чего нам знать неведомо. Он так говорил: «Я на себя этот крест не возьму. Пусть Бог все решит. Он один ведает, что творит».
Патриарх погладил царицу по голове и грустно произнес:
– А ведь и верно, он что-то знал, но и мне говорить не хотел. Значит, нам самим теперь это решать. – Потом он добавил: – Нам с тобой, матушка государыня.
– Нет, – возразила царица Ирина Федоровна. – Отец Иов, это ты один будешь решать. Мое место в монастыре. Я до конца дней буду свой грех отмаливать, что из-за меня царский корень пресекся.
* * *
Борис Годунов с трудом протиснулся сквозь толпу тяжело одетых мощнобородатых бояр и поспешил в свою рабочую комнату. Там его давно ждали Андрей Клешнин и Семен Никитич Годунов.
– Ну что, Борис Федорович, как дела? – спросил Клешнин.
– Плохи дела. Сейчас такая свара будет! Федор Романов даже кинжалом мне угрожал.
– А как же ему не угрожать, – сказал Семен Никитич, – когда у него в Коломенском доме уже большой портрет висит с надписью «Федор Никитич Романов – государь всея Русии».
– Точно ведаешь? – спросил Годунов.
– Ты же знаешь, Борис, у меня ошибок не бывает.
– Хорошо, проследи за портретом, чтобы не вывезли, не сожгли.
– Есть у меня в этом доме верные люди, доложат. Годунов оборотился к Клешнину:
– А что у тебя, Андрей Яковлевич?
– Богдана Яковлевича Бельского люди в большом количестве в город приехали. Есть и с оружием.
– Чего хотят?
– Хотят Бельского на престол кликать. Своих к Кремлю будут собирать.
– А вот этого допустить не следует. Со всех деревень наших людей соберите. Всех мастеровых поднимите. Стрельцов сгоните. Пусть костры жгут, вокруг крутятся. Но чтоб люди Бельского и на одну стрелу к Красному крыльцу не подошли.
* * *
Когда весть о том, что царица Ирина заключилась в Новодевичий монастырь, прокатилась по Москве, к Кремлю со всех сторон стал стекаться простой люд. Все больше и больше разгоряченного народа подбиралось к Красному крыльцу. Стоял великий шум, местами возникали стычки.
Наконец напряжение достигло предела. На Красное крыльцо вышел великий дьяк Василий Щелкалов:
– Братие! Царица наша, надежда последняя, в монастырь заключилася. Такова воля Божия!
Он перекрестился, поклонился народу и продолжил:
– Многие бояре достославные думали и надумали объединясь Москвой и страной править. Меня послали спросить у вас добра. И если вы согласны, православные, надо сейчас присягнуть Думе боярской. Самое верное правление будет. Верно, братие?
Народ зашумел недовольно:
– Знаем мы эту Думу! Пауки в банке дружнее живут!
– Не знаем ни князей, ни бояр! Знаем только царицу.
– Бориса Федоровича знаем!
Народ шумел, угрожающе сминая дворцовых стрельцов. Стрельцы заволновались:
– А ну, поди! Подай назад!
Люди напирали. Назревала мощная свара. Замелькало оружие. Полетели камни. Чем кончались такие толковища, бояре уже знали. Народ («наш господин»), а заодно и всякий пришлый сброд так и мечтал войти в истерику, чтобы пустить ненавистную боярскую кровь из золотых и красных кафтанов.
– Стой! Стой! Осади! – на всю силу закричал Щелкалов. – Ясно! Ясно все. Пусть царица Ирина Федоровна правит!
В этот день, чтобы не было большой склоки, все князья, бояре и дети боярские присягнули государыне Ирине. И многие бумаги ее именем делались.
* * *
В царских покоях, в кабинете царицы Ирины Годунов диктовал документ дворецкому Григорию Васильевичу Годунову. Рядом находился сын Годунова Федор – просто одетый, изящный, иконоликий и быстро все понимающий юноша. С каждым днем он все больше принимал участия в делах отца.
– Пиши, – говорил Годунов Григорию. – «Воеводам всех пограничных городов, всех гаваней, всех портовых городов пофамильно. Приставам пограничных застав – только общий приказ. Торговым посадским старостам выдержки». Записал?
– Записал, Борис.
– Ниже пиши сам приказ: «Царицей нашей Ириной Федоровной дано распоряжение впредь до особого указания закрыть все границы, никого не впуская и не выпуская через них. Не только на больших дорогах, но и на маленьких поставить стражу. Чтобы ни чужеземец, ни государев человек, ни беглый люд – никто не вышел и не вынес никаких вестей из государства нашего в Литву, и к немцам, и к другим каким государям». Записал?
– Записал вчерне.
– Пиши дальше: «В Москве, в Смоленске, во Пскове и во всех пограничных городах купцов польско-литовских, немецких и других каких задержать с товарами и слугами. Выдавать им хлеб и корм лошадям из казны, дабы не озлобились. Задержать всех гонцов и послов изо всех стран». Есть?
– Есть.
– «По Украине обновить укрепления. Смоленск подготовить к военным действиям. Укрепить стены, завести снаряжение и выставить на стены пушки. Во все приграничные города разослать московских воевод с правом управлять царским именем».
– Не много ли будет?
– Ты пиши.
– Записал, Борис.
– Теперь передай в Разрядный приказ, пусть размножат, подпишут у дьяков и куда надо рассылают.
– Скажи, отец, а кого в Смоленск послать думаешь?
– Никого бы не надо, там воевода прекрасный Курнаков. Ему бы просто не мешать. Он сам все как надо сделает. А все же пошлем Трубецкого на пару с Голицыным.
– Зачем? – удивился дворецкий Годунов.
– Эти два гуся опять друг в друга вцепятся: кто главней, кто под кем служить не может. И многих в свою распрю втянут. Нам сейчас это всего нужней.
– Нам же скажут, что мы их нарочно стравливаем, – вмешался Федор.
– И пусть скажут. А мы ответим: «Так они ж помирены давно Федором Мстиславским вместе со Щелкаловыми. Али плохо мирили их?»
* * *
«Государственное повеление всем государевым людям, воеводам, городским приставам, дьякам и подьячим. Всем, кто пограничную и припортовую службу несет.
Царицей нашей Ириной Федоровной дано распоряжение впредь до особого указания закрыть все границы, никого не впуская и не выпуская через них. Не только на больших дорогах, но и на маленьких тропах поставить стражу. Чтобы никто не вывез никаких вестей из Московского государства в Литву и к немцам.
В Москве, в Смоленске, во Пскове и во всех пограничных городах купцов польско-литовских и немецких задержать с товарами и слугами. Выдавать им хлеб и сено из казны, дабы не озлобились.
Задержать всех гонцов и гостей изо всех стран.
В случае невыполнения, государева кара суровая».
* * *
Архангельск.
В большом припортовом трактире с видом на порт за столом сидели трое: некрасивый изящный мальчик и двое крепких, хорошо одетых мужчин.
Крепость их была разная. Один был здоров от природы, весь квадратный, он был из тех, кто кулаком дверь прошибает. Другой был крепок такой крепостью, какая бывает от постоянных тренировок и верховой езды.
В такой же пропорции была разной и их одежда. У одного она была крепкая, простая и добротная, но какая-то вся кондовая. У другого тоже простая, но ладная и даже несколько щегольская.
Рядом, почти вплотную, за отдельным столиком сидел цыганистого вида чернобородый ловкий мужик.
– Здесь, мой дорогой Уар, – сказал первый мужчина мальчику, – мы распрощаемся с Жуком и Юрием Власьичем и двинемся дальше вдвоем.
– Рано со мной прощаешься, барин, – сказал из-за своего стола Жук. – Я с вами поеду.
– Как так? – удивился Симеон. – У нас бумаги только на двоих выправлены.
– Не твоя печаль, доктор, – ответил Жук. – Мне эти бумаги не очень-то нужны. На корабле встретимся.
Они закончили есть, расплатились и вышли в порт.
Мальчик жадными глазами смотрел вокруг на корабли, лодки, штабеля бочек, ящиков, горы перевязанных пачек пеньки и другую припортовую обыденность.
Рядом, прямо перед ними, шла погрузка корабля из Любека.
– Видишь, – сказал Симеон. – Этот корабль под знаком Ганзейского союза.
– Что это за союз?
– Союз портовых городов: Бремен, Гамбург, Росток, Любек и еще восемь городов. У них свои, внегосударственные отношения. Одинаковые условия торговли – пошлины, взаиморасчеты.
В это время два матроса в серо-синих матросках и круглых шапочках закатывали на судно бочки с чем-то тяжелым. Видно было, как скрипят и прогибаются сходни.
Учитель объяснял дальше. Юрий Копнин иногда вставлял свои комментарии.
– Сюда к нам… к вам в Архангельск везут полотна, сукна, сафьян, шелк, жемчуг, пряности, медь, олово, свинец, вино, бумагу.
– Селитру, порох, серу, – добавил Копнин, – клинки, пищали, пистолеты.
– Верно. Только эти товары по большей части запрещены к ввозу как военные, – сказал доктор. – Их доставляют тайно. Везут или от дружественных стран, или от наших врагов.
– А что вывозят? – спросил мальчик.
– Меха, сало, воск, кожи, рыбью кость, лосиные и моржовые шкуры.
Вдруг у одного из матросов, грузящих корабль, бочка выскользнула из рук, развернулась на сто восемьдесят градусов и, минуя другого матроса, покатилась вниз.
Удар! Бочка развалилась, и содержимое медленно стало выпадать на землю.
Приказчик, наблюдавший за погрузкой, бешено заорал. Его возмущению не было предела. Странным было только то, что он кричал не на матросов, а на бочку.
– Что это за язык? – спросил мальчик.
– Портовая смесь, – отвечал Копнин.
– А что он кричит?
– Он кричит, что в бочке камни. Что купец, свинья, обманул его.
Погрузка прекратилась. Послали за портовым приставом.
Доктор Симеон подошел к приказчику для разговора. Приказчик, только что багровый от крика, повернулся к учителю и неожиданно спокойно стал объяснять на смеси английского, немецкого и польского.
Юрий Копнин свободно переводил:
– Он говорит, что никто не хочет торговать с этой страной. Он привез сюда запрещенный товар: порох, селитру, олово, мечи. И все ради воска. Его товар могли конфисковать, но ему нужен воск, и он рискнул. А русские купцы подкладывают в бочки камни для веса. И это уже в который раз.
Купец, видно, почувствовал в собеседниках европейцев или, по крайней мере, образованных людей, которых давно не видел. И он изливал им душу.
– Он говорит, что в девяносто пятом году ганзейские купцы уже писали письмо царю о том, что в бочки с салом подкладывают камни. Двух купцов тогда по приказу царя запороли насмерть. И вот опять.
– Так он прав, – сказал Уар-Дмитрий. – С нами так вовсе торговать перестанут. Странно вообще, почему торгуют. Спроси у него, – попросил мальчик Копнина.
Копнин перевел вопрос, и купец объяснил:
– Когда многие купцы перестают сюда ездить, русские снижают цены. Снижают донельзя. Становится выгодно скупать у них все по дешевке. Рискованно, но выгодно. Вот он и не удержался.
– Я знаю, как проверять бочки, – сказал мальчик. – Надо одну проверить как следует и сделать образцовой гирей. Все тяжелые бочки забраковывать.
Гость задумался и ответил:
– В принципе можно. Но сами бочки бывают разные. Бывает, что времени в обрез. Команда набрана на срок, погода портится. Тут не до разновесов. Честное слово купца – самая выгодная валюта во всем мире. И всюду принятая.
Симеон поблагодарил купца, пожелал ему счастья в деле с русскими и сказал мальчику:
– Вот ты и получил урок российской государственности. Очень важный урок.
– А что будет дальше? – спросил мальчик.
– Явится пристав, будут искать купца. Пороть, штрафовать…
– Если он с приставом не заодно, – хмуро сыронизировал Жук.
Все получилось не так. Прискакал вестовой. Началась тревожная суета. Всадник с чернополосным флагом скакал от корабля к кораблю с криком:
– Отчаливай! Отчаливай! Тревога! Тревога! Порт закрывается!
Судовладельцы не спорили. Быстро дозагружались, поднимали паруса и сбрасывали сходни. Весь порт, как по команде, во всех точках пришел в движение.
– Что случилось? – тревожно спросил мальчик.
– Я думаю, карантин, – ответил доктор. – Либо холера, либо чума, либо что другое такое же.
– Ерунда, – хмуро произнес Копнин. – Не карантин и не чума. Хуже: государь скончался. Границу закрывают.
– Стало быть, едем назад, – еще более хмуро сказал на это Жук.
* * *
Многие дни Москва не ведала, что будет дальше.
Многие дни правление страной велось именем царицы Ирины.
Потом именем царицы-инокини Александры. Потому что царица в постриге получила имя Александры.
Именем инокини Александры в это неясное время правил патриарх Иов.
В Смоленск.
Воеводе князю Ивану Васильевичу Голицыну.
Сие же князю Тимофею Романовичу Трубецкому.
По поручению царицы нашей инокини Александры, писал патриарх Иов.
Князь Иван Васильевич!
Писал государыне нашей царице, инокине Александре Федоровне князь Трубецкой, что ты, князь, никаких дел с ним не делаешь, много скандалишь, считая, что быть тебе под князя Трубецкого рукой невместно и позорно.
Князь Федор Иванович Мстиславский с боярами сказывали о том мне. Я сказывал царице нашей, инокине Александре Федоровне.
И по царицыну указу мы указываем тебе, князь Голицын, чтобы ты всякие дела с Трубецким делал и скандала никакого не допускал.
А не станешь делать, то я со всем собором и боярами приговорю тебя послать головою к Трубецкому с позором. Чтобы твои кляузы на все время закончились.
Помимо государыневых слов, мы сами говорим тебе, Иван Васильевич, кончай свои причуды. Они уже многих людей гневить начинают, которых тебе бы гневить не следовало. Головой играешь.
Печать, дата, подпись
* * *
И патриарх, и ближайший синклит умершего царя упрямо уговаривали Годунова принять престол московский. Многие бояре и видные московские люди подступали к нему с этим же.
Борис Федорович и слышать ничего не желал.
– Окститесь вы! Какие разговоры о престоле, когда сорока дней не прошло со смерти Федора Ивановича. И потом такое страшное дело: кому страну на плечи взвалить, всем народом решать надо. Всеми землями и городами. Всех чинов людьми.
Москва ждала сорока дней. Князья затаились. Успех в борьбе за трон не был гарантирован никому, а неудача сразу же обернулась бы гибелью. Причем гибелью всей семьи.
Перебеги дорогу сейчас Борису, можешь потом свою жизнь зачеркивать. Но и помогать ему, признавать его будущую победу ох как не хотелось.
Многие уже довольно твердо понимали, что умный, жесткий, нервный и сладкоречивый Борис обречен стать государем, а все же спесь не позволяла признавать это.
Рюриковичи и Гедиминовичи съедали себя злобой и завистью. Тянули время.
«Надо же, – думал Годунов, – ведь по земле ползали перед царем Иваном и сапоги лизали! Ан нет! В случае со мной у них пена изо рта идет от ненависти и кол в позвоночнике появляется – не дай бог лишний раз поклониться».
* * *
Семнадцатого февраля в пятницу собрался в Москве собор.
Было на нем сто человек духовенства, двести семьдесят человек бояр, окольничих, иных придворных чинов и дворян. Были выборные из городов, стрелецкие полковые командиры, крупные торговые гости.
Перевес был в сторону московского служилого люда. А люд этот неплохо служил под рукой Годунова.
Народ был в основном все прекрасно понимающий. Может, он не очень любил правителя, но знал, что без Бориса может случиться такая кровавая свистопляска, что будет во сто крат хуже.
Собор собрался в Кремлевском Архангельском соборе. В основном это были серьезные люди.
Седобородые, в золоченой одежде бояре важно восседали на скамьях по стенам, чтобы все видеть, за всем следить.
Торговые гости пробирались вперед. Хотели себя показать.
Мелкий люд клубился в середине.
Патриарх Иов взошел на кафедру и обратился к собору со словами:
– Братие! Братья мои! Царствие государя нашего, великого князя Федора Ивановича, принесло Русии покой и благоденствие. Ни Литва, ни шведы, ни турский султан не приносили бед, не беспокоили и не разоряли земель и городов наших. С Божьей помощью удалось разбить и прогнать Крымскую орду. Не было ни язвы, ни морового поветрия. Слава Богу, пожары не злобствовали, как в прежнее тяжкое время.
Иов дважды перекрестился.
– Но Бог забрал государя Федора пред свои очи. Окутала его смертная тьма, и он предстал перед Богом. И сейчас душа его молится за наши великия прегрешения. Осталась вместо него на троне государыня наша царица Ирина Федоровна. Нами – духовенством русским и всеми людьми московскими и всеми боярами – предложено было ей взять под свою руку царствие наше, но царица отказалась. На то есть Бог, он ей руководитель и судия.
Иов в который раз осенил себя размашистым крестом.
– И сейчас, пока престол московский свободен, ее именем все дела делаются. Но царство долго не может быть вдовым. Нам при помощи Божьей следует подумать, в чьи руки передать государственное правление.
Иов снова медленно и торжественно перекрестился.
– У меня, Иова патриарха, у митрополитов, архиепископов, епископов, архимандритов, игуменов и у всего священного вселенского собора, у бояр, дворян, приказных и служилых людей, у всех православных христиан мысль и совет всех единодушно, что нам мимо Бориса Федоровича иного государя не искать и не хотеть.
Иов помолчал, оглядывая зал. Зал безмолвствовал. Но и злобноватого гула слышно не было.
Представители от разных городов и сословий помалкивали.
– Много славных людей имеется в Боярской думе, многие роды ведут свое имя от Рюрика. Но нам незачем искать другого человека, когда есть правитель, умудренный опытом, ясно мыслящий и незлобивый. Многие годы вел он корабль русский, помогая в управлении государю нашему Федору Иоанновичу. Правитель наш Борис государское здоровье хранил, пространство государское расширил. Это он прегордого царя крымского победил. Непослушника царя шведского под государеву десницу привел. Города, которые были за Шведским королевством, взял. К нему и шах персидский, и султан турский послов своих со многою честию помимо государя Федора присылали. И я передаю на ваше размышление наше предложение сделать государем нашим Годунова Бориса Федоровича. Он и в стране уважаем, и иностранные государи его больше всех бояр русских жалуют. О нем и о его деяних можно много говорить, но все вы с его делами, слава Богу, знакомы.
Была долгая, напряженная пауза.
– Может, кто из бояр, или князей, или детей боярских желает что сказать, – продолжил патриарх. – Вот ты, князь Федор Иванович, – обратился он к Мстиславскому. – Что ты думаешь?
– Что тут думать, – ответил Мстиславский. – Думать раньше надо было, а теперь чего? Дело говоришь про Бориса Федоровича. Его выбирать надо.
– А ты, князь Василий Иванович, что скажешь? – спросил патриарх Иов князя Шуйского.
Наступил самый ответственный момент. Все делегаты собора насторожились.
– Что уж мне говорить иное после Федора Ивановича! – сказал Шуйский. – Знать, не нашлось никого лучшего среди нас, чем Борис Федорович!
Их нерадостное и даже открыто недовольное, но все-таки безоговорочное признание прав за Годуновым решало судьбу престола.
– А что воеводы скажут? – спросил кто-то из гостей.
– А чего нам говорить, – сказал стрелецкий полковник Темир Засецкий. – Жалованье нам исправно платят. Жилье имеется. У нас жалоб нет.
– А где сам Борис Федорович? – спросил кто-то из Шуйских.
– Он при царице – инокине Александре в Новодевичьем, – ответил патриарх.
– А чего не пришел? Почему его-то нет? Али случилось что? Али болен?
– А оттого и не пришел, что не решил еще, следует ли ему престол принимать. Больно дело это страшное и ответственное.
– Так если не хочет, может, и не уговаривать? – спросил кто-то из приезжих.
Патриарх почувствовал, что может упустить собор.
– Я считаю, что нечего нам время терять. Другого правителя, лучше чем Борис Федорович, не сыскать. Всем нам присягать Борису Федоровичу следует. Давайте, государи мои, выходите к соборной грамоте руку прикладывать. Пусть бояре и думные дьяки начнут. Выходи ты первый, Федор Иванович, – обратился он к Мстиславскому.
Собор замер. Наступила церковная тишина.
Мстиславский встал, перекрестился, глядя на зал. И пошел к патриарху прикладывать руку к заранее заготовленной грамоте.
За Федором Ивановичем уже без приглашения потянулись другие бояре. Потом думные дьяки, стрелецкие начальники, торговые гости, духовенство.
Дело было сделано.
Дело было сделано, но оно пока и копейки не стоило.
* * *
В это же время состоялся разговор между Афанасием Нагим и Симеоном.
– А не пора ли нам нашего претендента выпускать? – спросил Симеон.
– Какого? – спросил Афанасий. – Если выставлять, то только того Дмитрия, настоящего, Углицкого, который в Литве. Его все узнают и признают. И прислуга, и мать, и бояре. Его враз примут за царевича. Это верно.
– Ну так и что?
– А то, что он неуправляем и живодер. Наши же головы первыми с плеч полетят: почто запихнули его в глухомань? Доброжелатели и советчики для этого враз найдутся. И примеры мы уже имеем с его батюшкой – Иваном Васильичем. Это раз. Во-вторых, убийство на нем висит. Как тебе нравится такой сомнительный царевич против умнейшего Бориса Годунова, который пол-Москвы выслал, пол-Москвы купил, а пол-Москвы запугал насмерть.
– Я смотрю, у Москвы три половины появилось. Не много ли? – сказал Симеон.
– В самый раз, – зло ответил Нагой. – Ты Москву еще плохо знаешь.
– Так, хорошо. А если нашего пишалинского Дмитрия выставить? – спросил доктор. – Он же управляем. И убийство с него Шуйским снято: подставной мальчик в Угличе сам убился. Шуйский с комиссией на следствии лично это установил.
– Его тоже ни в коем случае выставлять нельзя. Его никто не признает. Он в Угличе ни дня не был, никого из угличских не знает. Вся обслуга против него восстанет. Все увидят, что это подстава, слишком мало времени прошло. Прежде чем права этого Дмитрия на трон предъявлять, его и в Углич свозить надо, и в Москву. Ему надо много чего показать и много чего рассказать, чтоб он очень четко все представлял. В таких делах не то что ошибки, ошибочки недопустимы.
– Спасибо, согласен.
Симеон все понимал моментально и значительно глубже, чем ему объясняли.
* * *
Восемнадцатого февраля в субботу и девятнадцатого в воскресенье уже в Успенском соборе весь день служили молебны, чтобы Господь Бог услышал просьбу людей московских и всей Русии и даровал православному христианству, по его просьбе, царя Бориса Федоровича. То есть чтобы Бог утвердил прошение собора.
Вечером в Новодевичьем монастыре, в келье инокини Александры патриарх встретился с Годуновым. Вернее, с двумя Годуновыми. Там был еще Семен Никитич.
Келья была устроена просто, но богато. В ней было большое, непривычное для монастыря окно. На лавках лежали дорогие, шитые золотом ковры. У окна стоял рабочий столик хорошего дерева с ящиками.
Постоянно входила прислужница и что-то приносила Александре. Вкусно пахло блинами.
