Текст книги "Нашествие Даньчжинов"

Автор книги: Эдуард Маципуло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Лицо старой женщины дрожало и было мокрым от слез. Ее морщинистое горло конвульсивно напряглось, выбрасывая ругань. Я протянул к ней руку, хотел коснуться ее плеча или руки. Она отпрянула.

– Не убивал я ваших сыновей. Клянусь вам! Я сам ненавижу тэуранов…

– Будь ты проклят, чужеземец, – оказала она беспомощно. – И пусть будут прокляты все чужеземцы… Пусть будут прокляты все рыжебородые гусеницы!

Она шла за мной до самого дома, но уже не ругалась, а только смотрела на меня с какой-то удивительной даньчжинской ненавистью, в которой было больше от покорности судьбе…

Должно быть, Джузеппе ждал меня. Он вышел мне навстречу на высокое крыльцо с обломанными резными перилами – несуразная приземистая фигура, изуродованная толстым наростом-плахой.

Я оглянулся. С высоты крыльца была видна большая часть крепости. Только что был обыкновенный прозрачный вечер – и вдруг ночь. В домах и храмовых постройках зажигались огни. Возле какого-то водоема вспыхнула настоящая иллюминация – лампочки были скрыты в кронах деревьев, и зеленый таинственный свет изливался на неподвижное водное зеркало, на грубого идола и гладкие валуны.

– По-видимому, туда приходил Желтый Раджа? – спросил я вместо приветствия, показав рукой в сторону иллюминации.

– Вы, конечно, хорошо обосновали свой визит, синьор Пхунг? – спросил он, нервно приплясывая на месте.

– Синьор Пхунг? – удивился я. – Вы так меня назвали?

Он в свою очередь удивился.

– Разве вам не сказали? Теперь это ваше храмовое имя.

«Пхунг, – подумал я, – скрывающийся, скрытый, скрываемый… Это лучше, чем, допустим, пханг – дурно пахнущий».

– Но позвольте! – забеспокоился я. – Почему храмовое? Я же не монах? У вас же нет храмового имени, хотя вы тоже носите такой воротник?

– Я – другое дело. Но вы проходите. – Уже в доме он продолжил:

– Дело в том, синьор Пхунг, что я католик, связан с Миссией Святого Креста в здешней столице.

– Ну и что?

– Даньчжины не вмешиваются в дела других религий. Они считают: достаточно того, что человек верует или что имя ему дано в его храме. Вы же атеист. То есть – полный вакуум, который теперь начал заполняться.

– Меня хотят обратить в даньчжинскую веру? Джузеппе смотрел на меня как на слабоумного.

– Неужели вы до сих пор не поняли? Вернуть душу в тело – значит пройти очищение страданиями и наполниться святой верой. Если этого не произойдет, носить вам колодку до гробовой доски, и никакой посол вам не поможет, никакие вмешательства на международном уровне. Здесь свои тысячелетние законы, которые соблюдаются строго.

Несколько больших и малых комнат дома представляли собой не то музей, не то склад или свалку вещей, разделенную с непонятной целью толстыми каменными стенами. В помутневших стеклянных банках – заспиртованные и заформалиненные органы и части тела разных животных. Судя по небрежно заполненным табличкам на латыни, большая часть их некогда принадлежала тиграм. На обшарпанных стенах висело великое множество фотографий, рисунков, красочных журнальных страниц – в рамках и без рамок, и на каждой – тигры.

– Мои милые дорогие кошечки, – Джузеппе трясся в возбуждении, показывая мне картинки. – Это же интеллектуалы среди зверей! Рыцари! А среди всех на свете тигровых пород самая лучшая по всем показателям – здешняя, королевские горные тигры… – Он принялся перечислять их по именам. – Вот этот, Большой Раджа, весил триста пятьдесят килограммов, длина тела от носа до корня хвоста – три метра. А как он легко и изящно умел нести на себе буйвола!

В книжном, полусъеденном древоточцами шкафу я обнаружил книги, написанные самим Джузеппе и изданные в Италии, США, России, Франции, Японии. Да, это был большой ученый, признанный авторитетом во всем, что касается здешних тигров и вообще хищных кошек.

– Королевские горные кошечки – охотники высочайшего класса! – Джузеппе благоговейно притронулся ладонью к облезшей шкуре чучела тигренка. – Острое зрение, как у грифа, тонкий слух, как у опоссума. В броске – сущая молния! Расстояние в пятнадцать метров преодолевает за секунду! Все его тело – это крепчайшие, натренированные мускулы. Я заявляю вполне ответственно, таких мускулов больше нет ни у одного представителя животного мира!

– А почему вы их убивали? – спросил я бестактно. Джузеппе будто с разбегу наткнулся на стену. Он поддал кулаком хомут, короста на его шее собралась в гармошку, и тонкая струйка крови потекла по грязным выпирающим из тела ключицам, увязая в шерсти на груди.

– Что вы делаете?! – ужаснулся я.

– Зачем вы пришли? – простонал он. – Делайте свое дело и убирайтесь! Я вас звал? Скажите, я вас звал?

– Мне сказали, ваша электроника отказала, а мне по счастливому совпадению нужно подумать о хлебе насущном…

– Кто сказал? Кто?!

– Хозяин отеля, господин Чхэн. Джузеппе сразу успокоился.

– А, эта старая проститутка? Всем старается угодить, а всем угождают только проститутки самого низкого пошиба. И за деньги. Господин Чхэн, угождая, надеется получить куш.

– Мне показалось, это вполне приличный, интеллигентный человек. Вы к нему несправедливы. Джузеппе яростно хохотнул.

– А вы внимательно посмотрите на него! Посмотрите! Приклеенная улыбка! Шаблонные фразы! Терпеть его не могу, так можете и передать ему, хотя он об этом осведомлен!

– Тогда зачем он посоветовал мне пойти прежде всего к вам? Ведь неисправные электронные приборы есть и в других домах, я полагаю?

– Конечно, есть! А погнал он вас сюда… – Джузеппе задумался. – Не знаю. У него в башке столько примитивного коварства, что нормальному человеку и в голову не придет…

В углу большой комнаты стоял недействующий стереофонический «центр», покрытый толстым слоем пыли. Я вытряхнул из него несколько ночных бабочек и дохлую фалангу, высохших до звона, – из-за них и произошло короткое замыкание в одном из блоков. С большим трудом я чистил и смазывал механизм и подпаивал, где нужно. Приходилось пользоваться треснувшим зеркалом, чтобы нейтрализовать мертвую зону хомута, – так подсказал Джузеппе, уже давно прошедший стадию привыкания к хомутам. И вот трясущимися руками он ставит сверкающий диск.

– Вы только послушайте! – шепчет он. – В нашей бедной стране катастрофически не хватает настоящей музыки!

– И юмора, – сказал я под вступление виолончели. – Все вы тут ужасно серьезные.

– У нас свое понимание юмора… – Джузеппе сделал знак рукой, чтобы я замолчал.

Он влип в продавленное кресло, грубое волосатое лицо его обмякло, расплющилось о хомут, и в нем проглянуло что-то детское и беззащитное. В стереодинамиках звучал страдающий голос певицы, исполняющий что-то знакомое и прекрасное. Беллини? Масканьи? Или другой волшебник, одолевший пространство и время, чтобы растревожить пропащие души двух средневековых колодников?

Джузеппе прижал к лицу натруженные ладони и беззвучно зарыдал. Стараясь не шуметь, я вышел из дома, осторожно закрыл дверь. Старая женщина сидела под старинным фонарем на быстро остывающих каменных ступенях. Увидев меня, она тяжело поднялась.

– Пусть будут прокляты все гусеницы, – сказала она негромко и пошла следом за мной.

Я благополучно вернулся в коттедж, господин Чхэн помог мне раздеться и угнездиться на кровати. Я сообщил ему, что у «итальянца» нет никаких приспособлений, облегчающих его участь колодника. Наоборот, считается предосудительным что-либо придумывать, так как страдание обладает очистительной силой.

– И правда, – улыбнулся хозяин отеля, – я ведь что-то такое знал, да совсем забыл. Значит, ни бинтов, ни подставок…

– Спасибо, ничего не надо.

Я дремал в положении сидя на широкой мягкой постели, переложив тяжесть колоды на бамбуковую спинку кровати. Через раскрытое окно наплывала непрерывными волнами прохлада и доносилась итальянская музыка. Зеленый глазок светильника привлекал ночных бабочек, и они трепыхались над моей головой.

Дверь номера тихо раздвинулась, и кто-то, на цыпочках подойдя к окну, стал закрывать створки.

– Спасибо, господин Чхэн, – сказал я сквозь дремоту. – Так не хотелось вставать.

– Вас, должно быть, беспокоил ночной холод, иностранцы обычно не могут к нему привыкнуть.

– Скажите, а эта музыка… Он что, всю ночь ее будет слушать?

– Увы, утром у господина Чезарини будет неприятный разговор с Духовным Палачом. Он совершенно не умеет себя сдерживать…

– С Духовным Палачом… – пробормотал я. – Значит, то, что сейчас происходит, наносит вред возвращению в тело души господина Джузеппе?

– Я не совсем в этом разбираюсь… – горячо зашептал хозяин отеля, сотрясая руками бамбуковую спинку и мой хомут. – Ведь из-за этой певицы господин директор заповедника убивал тигров! Разве он вам не рассказывал? Вот видите, какой он. Вы ему сделали доброе дело, а он не рассказал.

– А что он должен был рассказать?

– Он ухлопал на певичку миллион! Или даже больше! Представляете, какая глупость!

– Миллион долларов? И она взяла?

– Нет, они прокутили его! Летали на самолетах в Италию и Америку, потом организовали шоу с восхождением на Сияющую Опору… Господин директор хотя и ученый, но ветреный человек. Лучше будет для него же, если он никогда не освободится от наказания.

– Так эта певица… Она бросила его? Потому что деньги кончились?

– Дело в том… господин Джузеппе не итальянец, как он всем говорит. Он обыкновенный даньчжин, только учился в Италии. Он очень хочет быть настоящим европейцем, и даже католицизм принял, и даже их музыку стал любить. А та певичка терпеть не может азиатов, и поэтому у них в конце концов ничего не получилось. Она просто поиграла с ним, разорила, и он теперь носит колоду в память о сильной любви…

Господин Чхэн еще раз пожелал мне хороших сновидений и удалился. Потом, неслышно ступая, опять пришел и поднял что-то с полу.

– Хорошо, что вы пришли, господин Чхэн, – сказал я сонным голосом. – Я хотел спросить вас…

– Вот поясок от халата обронил, а я люблю во всем порядок.

– Скажите, а миллион долларов он заработал на тиграх?

– Увы, это так.

– И сколько же он убил всего?

– Десять штук. Десять взрослых, крупных – только такие стоят, вернее, стоили год назад сто тысяч каждый.

– Сто тысяч?! – ужаснулся я.

– А что же вы думали? Это же священные звери! Один только коготь королевского горного тигра, оправленный в золото или платину, стоит до десяти тысяч. Это талисман храбрости и удач в рискованных делах. Его стараются заиметь военные, бандиты, спортсмены и многие артисты…

Да, конечно, я уже слышал об этом, но масштаб беды, сгустившейся над тиграми, становился мне понятным только сейчас. Тигры еще ходят по джунглям, а их глаза, почки, печенки, сердца, когти, усы, кости, мозг, шкуры, кровь – буквально все, что в них есть, – уже оплачено заказчиками, перекупщиками, аптекарями, колдунами, фармацевтами. И если в мире столь бешеный спрос на королевских горных, то теперь их ничто уже не спасет.

– Между прочим… – сказал господин Чхэн чуть ли не шепотом, – один такой коготь я могу вам продать. Он достался мне по наследству от покойного дяди моей жены. Я понимаю, все ваши деньги и ценности конфискованы… Но у вас все будет хорошо, я это прочел по вашему лицу, это нетрудно. Так что могу отдать как бы в кредит, под небольшой процент. Соглашайтесь. Вы увидите, талисман поможет в ваших делах.

Я вежливо отказался, и он, в третий раз пожелав мне хороших снов, удалился. Я запер дверь на ключ, потом, не зажигая огня, занялся своим хомутом. Замок на нем был обыкновенный хозяйственный, что вешают на сараях, так что справиться с ним было несложно. Почему монахи используют в таком серьезном деле слабые замки? Для искушения грешников? Будем считать, что я не устоял перед искушением.

Я принял холодный душ, смазал шею бактерицидным кремом и лег в постель, в блаженстве раскинув ноги и руки. Чудодейственный хомут лежал на полу возле кровати. Прежде чем уснуть, я поразмыслил над словами китайца и пришел к выводу, что он использовал меня для мелкой мести «итальянцу». Или для крупной? И ведь точно рассчитал, как и в какое время ударить. Ай да господин Чхэн!

За несколько дней я побывал во многих домах чхубанга и поселка за его стенами, познакомился со многими людьми. Их духовные ценности были просты и понятны, что позволило мне установить, конечно, приблизительно, их тип мышления: конкретика на рубеже мифологии и традиции. То есть, древний мир и средневековье, слитые воедино. В них было много симпатичного: гордость, честность, чувстве собственного достоинства, незлобивость, повсеместное знание нравоучительных текстов, даже очень заковыристых, умеренность в еде и в удовольствиях, терпимость к чужим религиям… Когда-то, в далекие эпохи, даньчжины выбрались из моря невежества, фанатизма, нескончаемых войн и с тех пор всеми силами избегают суеты и нервотрепки большого мира.

И даже то, что я «преступник», таскаю на себе тяжеленный хомут, не умаляло их великих достоинств в моих глазах. Ведь это наказание – вовсе не месть за преступление, а наивная и в общем-то гуманная мера моего спасения. Они действовали из благих побуждений, и это было главное. Ведь от меня «убежала душа», и я стал тэураном, ходячим мертвецом. Где видано, чтобы страшных «мертвецов», носителей зла, опасных для общества, не расстреливали, не сажали в тюрьмы, а давали бы им возможность стать нормальными? Правда, их понимание психической нормы было устрашающе оригинальным, но всех глубин этой оригинальности я еще не знал и разгуливал по крепости и поселку с чувством удивления и тихой радости. Я мог остаться на ночь в любом доме (если меня пригласят, конечно), я мог заговорить с любым человеком, мог заказать или приготовить для себя необходимую еду. Я мог устанавливать распорядок дня и ночи по своим биологическим возможностям – а это редкостное в наш век благо. И хомут. Я начал постигать глубочайший смысл этих древних конструкций. Хомут на каждом шагу, при каждом движении или жесте давал знать о себе, как бы подчеркивая парадокс моего положения – преступник, и в то же время на свободе. А боль, причиняемая колодкой, представлялась мне теперь каким-то непостижимым для моего разума очищением. Я вдруг понял тех людей, которые добровольно подвергали себя физической боли. На мне рабская, по существу, колодка, а я готов плясать от радости! Должно быть, какая-то, тайная сила включает на полную мощь мои чувства и тушит разум. Ясно! Это лишь начало. Потом что-то должно грянуть.

Я встретил Духовного Палача на малолюдной улице. Старичок сиял чистотой и благодушием. Он чуть ли не застенчиво улыбнулся мне и спросил:

– Как самочувствие, Пхунг?

У меня накопилось много вопросов к нему и к прочим совершенным, но было бы некультурно, с их точки зрения, говорить прямо здесь, под полуденным солнцем.

– Благоухание ваших мыслей и слов исцеляет, – ответил я заученной фразой, и Духовный Палач повел меня в храм.

Оказывается, у них был небольшой вычислительный центр, который вдруг вышел из строя. И, что интересно, не первый раз.

Молодой монах-программист со сдержанной любезностью давал объяснения:

– Полгода назад приезжал представитель фирмы, поставляющей большие компьютеры. Он сказал, что Машина вышла из строя не по вине фирмы, и отказался возмещать убытки. Совершенные старцы решили купить другой компьютер, более надежный – «ведь у монастыря большое хозяйство и очень большие культурные связи. Все это нуждается в обработке, сохранении и так далее…»

Я думал, что для такого случая с меня снимут хомут. Ничего подобного. Скорее монахи в монастыре скончаются разом, чем допустят такое. Мне на доску, к самому лицу, подносили съемные платы и блоки. А когда нужно было заглянуть в труднодоступные места, меня поднимали сильные руки монахов и засовывали головой туда, куда было нужно.

Очень странная неисправность обнаружилась. Внутренности большого роскошного компьютера спеклись в слоеный невообразимый пирог. Я недоумевал.

– Диверсия? Может, какой-нибудь сумасшедший засунул сюда термитную шашку? Или кто-то вместо фонарика посветил боевым лазером?

Мне объяснили: диверсии исключаются, никто из посторонних не мог проникнуть в монастырский вычислительный центр.

– Но такое случалось по крайней мере дважды?

Монах-программист смотрел на меня с легкой неприязнью: ведь все рассказали, растолковали, чего переспрашивать?

Я посоветовал заменить вышедшие из строя узлы, а еще лучше – заменить компьютер полностью. По спокойному виду обоих монахов я заключил: или они причастны к поломке компьютера, или у них есть еще один компьютер. Я подошел к программирующему устройству и определил, что оно совсем недавно было в работе. А возраст «слоеного пирога» – почти полгода. Выходит, есть третий компьютер, притом со всем полагающимся набором блоков. Так чего же они темнят? Впрочем, я не спрашивал о третьем вычислительном центре. Но меня интересовало, что же они обрабатывают в обстановке повышенной секретности?

Потом Духовный Палач пригласил меня в свою келью. И в самом деле келья – каменный мешок с крохотной отдушиной, правда, пол был застлан толстыми войлочными коврами, а в стену встроен кондиционер. И еще, возле свернутой немудреной постели – отключенный электрокамин с ободранной пластмассовой облицовкой.

– Тоже не работает? – я кивком показал на камин.

– Работает, – улыбнулся старичок.

Мы сели на кошму. Храмовый служка-монах принес чай и фрукты. И началось… Сначала мы говорили о ступенях нравственного совершенства, которые мне необходимо пройти, чтобы приблизить душу к телу. Вообще-то ступеней восемь, но мне достаточно было прочно освоить четыре. Молодцы даньчжинские монахи, даже тут их требования умеренны и разумны – всего-то четыре ступени! А ведь вполне могли потребовать максимум.

– Все ли ты понял, Пхунг? – спросил старичок, притрагиваясь коричнево-синими губами к ослепительному фарфору чашечки с горячим чаем.

– Понял, уважаемый наставник. Первая ступень – праведные взгляды. Вторая – праведные устремления. Третья – праведная речь. Четвертая – праведное поведение…

– А теперь я расскажу тебе о первой ступени, к которой ты еще не притронулся ни мыслью, ни чувством… – Его забавное личико стало торжественным. – Праведные взгляды состоят из четырех благородных истин. Это основа человеческой жизни. Слушай, о Пхунг, первую святую истину! Жизнь есть страдание!

Он замолчал. Я подумал и согласился.

– Очень мудро сказано. Мне и раньше приходило в голову: счастье – всего какой-то миг, все остальное – долгая и муторная дорога к нему.

– Вторая священная истина, о Пхунг, – нараспев и еще более торжественно произнес старичок, забыв, конечно, о чае, – страдание – результат неудовлетворенных желаний!

– Разумеется! – пробормотал я.

– Третья священная… – запел почти на пределе своих возможностей старичок. – Отрешенность от жизни… освобождает от страданий!..

«Тоже верно, – подумал я. – Вообще, у них хорошо с логикой. Ведь покойник не страдает, потому что у него – никаких желаний».

– Четвертая… – сказал старичок нормальным голосом, должно быть, не рассчитав свои интонационные возможности. – Познание этих священных истин и следование по пути, указанному богами, вырвет человека из вечного круговорота бытия, и он в новом своем рождении превратится в высшее, чистое, совершенное существо…

Старичок вытер ладошкой пот с пергаментного морщинистого лобика, улыбнулся и налил в свою чашку свежего чая.

– О учитель, я все сразу должен постигать? – спросил я смиренно. – Или – по очереди ступая на каждую ступень?

– Как можешь, Пхунг.

– Я попробую все сразу, учитель. Но растолкуйте мне правила праведного поведения.

Он удовлетворенно кивнул.

– Нельзя убивать, нельзя воровать, нельзя говорить не правду, нельзя употреблять опьяняющие напитки, нельзя употреблять одурманивающие средства. Все дань-чжины постигают это с рождения.

– Не зная вашей религии, учитель, я почти все это уже соблюдал. Как такое понять?

– Божественные силы почему *то тебе помогали, Пхунг…

Мы подробно обсудили суть всех четырех ступеней совершенства. Я окончательно убедился, что их требования не представляют для меня трудности.

– Мне кажется, учитель, и пятая из восьми будет мне по силам, – сказал я со скромным видом. – О чем она?

– Праведный, честный образ жизни…

– А шестая?

– Праведное усилие, изгоняющее зависть, дурные помыслы и влияния…

– Поразительно! – воскликнул я. – Моя научная работа, можно сказать, – как раз о борьбе с дурными влияниями!

Монах умно посмотрел мне в глаза.

– Седьмая ступень – праведное направление мысли, исключающее эгоизм.

– Все верно. Эгоизм – доминанта человекоподобных монстров. Которые и есть источник дурных влияний…

– Монстров? – Остатки седых бровей монаха поползли вверх.

Старичок вернул на место брови и морщины.

– Восьмая ступень! – торжественно произнес он. – Правильное сосредоточение! Полнейшая отрешенность от действительности! Избавление от всех желаний! – Он внезапно замолк, с ожиданием глядя на меня.

– Тут я не совсем согласен, говорю совершенно честно.

– Я оценил твою честность, Пхунг, – с облегчением ответил он.

Старичок, должно быть, боялся, что и восьмую ступень я признаю своей или в какой-то мере освоенной. Мне стало смешно. Наивный добрый старичок опасался, что злоумышленник-колодник из Чужого Времени скакнет на высшую ступень даньчжинского совершенства. «А что? – сказал я себе. – Могу».

До позднего вечера мы не вставали с мягких кошм, и в голове моей не было усталости – любопытство одолевало меня: а что дальше?

Наконец старичок глубоко вздохнул несколько раз – сделал очистительное дыхание – и сказал посвежевшим голосом:

– Теперь сделай вывод, Пхунг.

Выводов напрашивалось много, и прежде всего тот, что он выложил мне всего лишь «учение для толпы», а эзотерическое значение для посвященных не затронул даже намеком. Как будто его и не было. По-видимому, какой-то великий мудрец древности дал людям истины в той форме, которую они способны были воспринять. Значит, должны быть истины в чистом виде. А если их утеряли, то надо попытаться снова вывести их из старинных писаний.

– Говори же, что у тебя в голове, – строго произнес монах.

– Хорошо, учитель. Я скажу. Допустите меня в Запретные Подвалы, я почитаю рукописи, которые там хранятся, и попробую выявить истинные идеи Небесного Учителя. А потом вы сравните их с тайным знанием, которым владеете вы, совершенные.

Старик долго молчал, перебирая четки.

– Тебя не пустят в Подвалы, Пхунг.

– Что нужно сделать, чтобы пустили, о мудрый наставник? Как заслужить? Возможно ли такое?

–

– Надо сделать выдающееся дело, чтобы хотя бы в кратковременном подвиге сравняться с высшим совершенством. Надо умереть, защищая Даньчжинское Время.

Я обалдело смотрел на него. Нет не дурит, говорит искренне.

– Будем думать, – пробормотал я, – как умереть, не потеряв способности читать в Подвалах…

МЯСОРУБКА У КРАСНЫХ СКАЛ

Из джунглей вернулся очередной патруль. Косматые лошадки везли трупы охранников в пятнистых грубых комбинезонах, за ними понуро шли оставшиеся в живых. Люди молча смотрели на процессию, даже дети не плакали и не играли. И только после молитвы жреца, встретившего процессию возле храма, родственники убитых разом заголосили и бросились к лошадям разбирать трупы.

В домах, храмовых помещениях, на перекрестках улиц развесили траурные ленты и полотнища, зажгли пучки курительных палочек…

Начальник охраны прислал за мной босоногого слугу-мальчишку. Говинд ненавидел меня, как и любого оступившегося, тем более оступившегося в джунглях. В этой ненависти угадывалось что-то личное. Поэтому я удивился настойчивым приглашениям слуги.

Странная фигура на местном фоне – этот господин Говинд. Учился в Индии и Японии, защитил диссертацию по этнологии и психологии животных, правоверный дань-чжин, не убивший ни одного животного в своей жизни, – и в то же время грозный начальник охраны. Поговаривали, что он имел тайное разрешение убивать тэуранов и прочих браконьеров, если они оказывают сопротивление. В этом человеке проявились какие-то жгучие парадоксы горного княжества. Я внимательно присматривался к нему. Кто он? Местный диктатор, кандидат в монстры или затаившийся монстр? Или просто незнакомый мне тип молодого ученого даньчжинской нации? Тип упорного до фанатизма человека, идущего к цели? А цель его была понятная всем – покончить с браконьерами и спасти королевских горных от полного истребления.

– Попробуйте, Пхунг, отремонтировать вот это, – он с хмурым видом указал на раскрытые чемоданы-контейнеры с аппаратурой.

Я увидел, что он старается держать себя в руках, чтобы не прорвалась неприязнь. И то хорошо.

В чемоданах компактно разместились приборы, сверкающие никелем, стеклом, хромом и дорогой декоративной пластмассой. Очень приятная на вид техника. Особенно симпатичным был дисплей величиной с портмоне. Тут же – оригинальное входное устройство с выдвижной оптикой и миниатюрный компьютер, украшенный серебряным значком известной японской фирмы. Черные зеркала, разлинованные на аккуратные прямоугольники, – солнечные батареи, – были смонтированы на внутренних сторонах чемоданных крышек.

– Устройство для идентификации тигровых следов, – пояснил через силу господин Говинд.

– Следов? Как отпечатки пальцев у людей? Полицейская аппаратура?

– Научная аппаратура, – еще больше нахмурился Говинд. – С полицией я не имею никаких дел. На территории чхубанга нет полицейских.

– И точно! – удивился я. – Как-то сразу и не заметил. Ведь ни одного. А почему?

– Здесь земли монастыря.

Я внимательно осмотрел приборы и обнаружил внутри компьютера еще один слоеный пирожок из расплавленных деталей. Ячейки памяти, похоже, были целы. Пострадал только блок управления. Кто-то упрямо выводит из строя компьютеры горного княжества, притом каким-то изуверским и к тому же стереотипным способом.

– Когда это случилось?

– Два месяца назад, во время последней инвентаризации тигров.

– И по причине поломки вы не смогли завершить инвентаризацию?

– Завершили.

– Но подсчет уже был не точен?

– Да, не точен. Вам интересно знать, почему? Многие следы невозможно идентифицировать визуально. Конечно, можно было сфотографировать под различными углами, можно было сделать точнейшие обмеры и потом все данные обработать в лаборатории. Но мы не были готовы к этому, с нами же был прибор. Никто не мог допустить, что такая дорогая патентованная техника откажет в полевых условиях.

– Может, попала шаровая молния? – Я вытряхнул на низкий гладкий столик горстку окалины, словно надеясь обнаружить застрявшую молнию.

– Было солнечное безоблачное утро. Грозы не предвиделось.

– И вы не знаете, Говинд, отчего скончалась патентованная техника?

– Не знаю.

Я объяснил; компьютер бесполезно ремонтировать, нужно выписать из той же Японии новый, если ничего подобного не сыскать в столичных супермаркетах.

– То же самое два дня назад сказали специалисты торговой фирмы… Но мне очень скоро понадобится этот прибор.

– Компьютер сожжен, никто вам его не отремонтирует, даже… – Я хотел сказать «даже сам господь бог», но вовремя остановился.

– Ситуация сильно осложнилась, Пхунг! Мне нужен этот прибор завтра. В крайнем случае – послезавтра.

– Вы требуете от меня сотворения мира. Притом за более короткий срок, чем…

– Придумайте что-нибудь, Пхунг! – с мрачной нервозностью перебил грозный начальник.

Придерживая хомут, чтобы не елозил по шее, я прошелся по уютной полуподвальной келье Говинда. Почему он жил при храме? Чтобы подчеркнуть свою набожность? Пол был застлан серыми кошмами, а на стенах в золоченых тонких рамках висели снимки храмов, часовен и священных камней.

– Вы мне не ответили, Пхунг.

– Я пытаюсь что-нибудь придумать. Мне даже интересно: можно ли найти выход в безвыходном положении?

Осмотрев все картинки на стенах, полистав толстые тома с вырезками (о животных, разумеется) из газет и журналов всего мира, я сказал себе, что безвыходных положений не бывает – может, это следует присовокупить к постулатам НМ?

– Выясните, Говинд, можно ли заполучить программируемые микрокалькуляторы, которые я видел в лавках на центральной улице, а также те, которые уже проданы. Кому проданы? Монахам, населению?

– Заполучить можно, – твердо ответил он.

Я составил на клочке бумаги список всего, что нужно было для работы. А работы было много. Поначалу мне помогали все, кто хоть раз в жизни держал в руке электропаяльник, но потом я их отсеивал одного за другим – по причине несовместимости характеров. Не оттого, что я хороший, а они не очень. У нас совершенно разные типы мышления, которые разделяли прочные стены. Ломать их было некогда, поэтому в конце концов остался один только Говинд, хотя я мог прогнать и его. Но не прогнал. Невероятно, но между нами стояла не стена, а тонкая мембрана с односторонней проводимостью…

Он оказался дельным помощником, который схватывал все на лету. Сначала я не мог понять, как в этой светлой голове умещаются и религия, и наука. А потом допек его вопросами, и многое стало понятно. Он мучился раздвоением сознания: наука тащила в одну сторону, религия – в другую. А тут и вовсе пришлось бросить научные изыскания и возглавить охрану заповедника. Когда на сердце кошки скребут, улыбка получается с изъяном.

Но я видел, он что-то недоговаривает. Все еще мешала тонкая мембрана.

Работа продвигалась то ползком, то семимильными шагами. Сильно мешал хомут. Я крепился, хотя шею жгло, как раскаленным железом, и к запаху канифоли примешивался запах крови. Никогда не думал, что моя родная кровь имеет такой тревожный и чужой запах. Наверное, если бы я, пользуясь моментом, очень попросил, монахи, хотя бы на время, сняли бы с меня деревяшку. Но мне хотелось доказать, что представитель научного мировоззрения не уступает даньчжинам в силе духа. Детские амбиции, конечно, однако это было то оружие, которым здесь сражались.

Через двое суток напряженной и непрерывной работы мы выпили по чашке густого чая с молоком и опробовали то, что получилось из дюжины микрокалькуляторов. На нервно дергавшемся дисплее появились убедительные данные о том, что след моей босой ступни не является следом тигра. Более того – он не является следом ни одного из ранее идентифицированных тигров заповедника. Приятно было сознавать, что машинка работает, хоть нервно, но исправно.

Я, не дослушав слов благодарности, упал на затоптанную кошму и уснул, упираясь шеей в ребро доски.

Меня взяли в экспедицию отвечающим за работу Установки, и господин Чхэн с женой снаряжали меня в трудную жизнь среди браконьеров и тигров. Уже был крепко сбит рюкзак, господин Чхэн успел расспросить о всех новостях, а я начал зашнуровывать казенные башмаки, как меня сразил сердечный приступ. Господин Чхэн заставил меня выпить какое-то снадобье – не помогло. В сердце будто вонзили раскаленный тонкий шип. Я был напуган – неужели инфаркт? Так не вовремя!