Текст книги "Нашествие Даньчжинов"

Автор книги: Эдуард Маципуло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

За мной приехали охранники: найден след тигра! Они были так рады, что мне стало грустно, – след тигра становился уже редкостью в тигровом заповеднике.

Когда я на муле добрался до поисковой группы, люди сидели и лежали в траве, а Говинд смотрел в бинокль куда-то вверх. Тигр на дереве? Оказалось, нет. Начальник охраны, затаив дыхание, разглядывал птичек.

Говинд передал мне бинокль. С трудом приспособившись к нему, я увидел черных скворцов. Они прилетали и улетали, оставляя что-то в гнезде.

– Они приносят в клювах муравьев, чтобы избавиться от перьевых клещей, – пояснил Говинд. – И от пухоедов.

– Это к вопросу о разуме птиц и животных?

Он сразу сел на своего любимого конька и начал рассказывать о птицах, выколупывающих из глубоких щелей добычу, пользуясь прутиками, которые обламывают до нужной величины, об удивительной иерархии в стаях серых ворон. И незаметно перешел на тигров.

– На этой охотничьей территории размером в тридцать пять квадратных миль охотится Одноглазый Князь – у него на лбу рисунок полос похож на китайский иероглиф «ван» – «князь»… Этот Одноглазый умеет считать, я установил точно! До четырех – бесспорно, до пяти-шести – не совсем установлено.

– Да ну! – поразился я.

– Я столько еще о них расскажу, Пхунг, что ты заболеешь от удивления. И мне смешны слова больших авторитетов о том, что у животных возможен только рефлекс или звериный инстинкт на опасность. Есть еще инсайт. Рефлекс – это затвердевший опыт, стереотип. Шаблон…

– А вдруг у них есть какой-нибудь инстинкт нешаблонных действий? А, Говинд? Ты об этом думал?

– Конечно, Пхунг! Думал! Может быть, он существует – инстинкт нешаблонных действий. И этот инстинкт, тренируемый интенсивно, возможно, и есть разум, интеллект? Пхунг! В таком случае, в животных бездна разума. А в зачаточном состоянии он везде, где есть хоть капля мозга.

Мы идентифицировали следы на влажном песке возле озера – наисвежайшие! – и на экране дисплея задергалась надпись: «Желтый Раджа»!

– Может, он сломался, Пхунг?! – воскликнул испуганно Говинд.

Я тоже начал сомневаться в исправности Установки. Надо как-то проверить. Где раздобыть контрольный след другого тигра? Хотя бы старый? Охранники разбрелись по берегам озерка в поисках прежних мест водопоя.

– Давай сделаем искусственный след, – сказал я, – чтобы не сидеть без дела.

В том же мягком влажном песке с помощью костяшек пальцев Говинд выдавил отпечаток лапы гигантской кошки, способный посрамить своей правдоподобностью любой действительный след. Включив аппарат, увидели надпись на дисплее: «Новый след».

– Выходит, Установка в норме, – сказал я.

Говинд расстроился. Значит, и Одноглазого уже нет, если Желтый Раджа занял эту зону? Нет уже тигра, который умел считать до четырех? «Вот то выдающееся дело, которое приведет тебя в Подвалы, – сказал я себе. – Нужно выловить тэу и спасти оставшихся тигров. Напрягись, приятель, придумай, как это сделать…»

Ночью в лагере случился переполох: Желтый Раджа унес мула. Часовой, рослый парень, заикаясь и пуча глаза, рассказывал сбежавшимся на шум полуодетым людям, как Желтый выпрыгнул из темных зарослей к дежурному фонарю над коновязью. Первому попавшемуся мулу он перекусил шею. Потом поднял его в зубах – это мула-то, который весит не менее четырех центнеров! – и понес в заросли.

Босой и возбужденный Джузеппе приплясывал на месте, обнимая свои голые плечи.

– Это хорошо, что ты в него не выстрелил с испугу! Очень хорошо!

– Да как я мог? В Желтого? В священного?

Говинд сделал глубокомысленный вывод:

– Если тигр здесь, то и тэу должны появиться. Если еще не убрались из заповедника с добычей.

– Скоро сезон дождей, – сказал кто-то из монахов. – Наверное, убрались.

Потом при свете электрических фонариков рассматривали следы в густой траве – как тигр подходил к лагерю, как полз на животе, проложив просеку. Тем не менее часовой не слышал ни шороха, ни треска стеблей. Значит, очень медленно полз, чувствуя телом каждую травинку, медленно придавливал сухие стебли, а не сламывал их. Вокруг лагеря на ночь были натянуты сигнальные сети и шкуры – от тэуранов, главным образом. Желтый Раджа не затронул ни одного шнура, перепрыгнул через полосу сетей, и сигнальные колокольчики ни разу не звякнули.

– Вот видишь, Пхунг, – проговорил Говинд с плохо скрываемым восторгом, освещая примятую просеку. – Это рефлексом не назовешь, и накопленным опытом тоже не назовешь – Желтый не мог раньше сталкиваться с сигнальными устройствами. И интуицией назвать трудно. Одно может быть объяснение – разум!

А Джузеппе уже беспокоило другое.

– Моя дорогая кошечка… – бормотал он, ползая на коленях и придерживая одной рукой колоду. – Самая лучшая кошечка… Ты, наверное, ранена… Или больна…

– Похоже, так, – согласился Говинд. – Желтый Раджа никогда не нападал на домашний скот.

Вдалеке громыхнул басовитый рык Желтого. Все прислушались.

– Узнаю! Его голос! – Джузеппе всхлипнул от переполнявших его чувств.

На рассвете я проснулся от трубного рева оправленных в серебро раковин – монахи играли побудку. Я чувствовал себя больным. Умылся в холодном ручье, проделал несколько асан. При виде моих упражнений монахи и охранники попадали со смеху. Так что я был не прав, утверждая, что у даньчжинов туго с юмором. Все они знали йогу, а то, что я почерпнул из передовых пособий по йоге, показалось им более чем забавным.

– Я тебя научу, Пхунг, – сказал Говинд, вытирая пальцем мокрые глаза. – Когда с тебя снимут наказание. Удивительно, что ты еще живой – с такими-то асанами.

Сразу за ручьем стоял огромный раскидистый баньян, его ветви проросли в землю вертикальными стволами, так что дерево представляло собой густую рощу, пронизанную лианами и укрытую стенами из плотных кожистых листьев. Интересный лесок. Надо было сразу обратить на него внимание. Не обратили. И вот когда Говинд еще говорил о йоге, из этих зарослей с шипением вырвалось крестообразное тело и ударило в голую спину рослого охранника. С оглушительным взрывом тело несчастного парня разорвалось на куски, и голова отлетела в сторону.

Все это произошло за долю мгновений на глазах многих людей, собравшихся у ручья. Потом кто-то вскрикнул, кто-то рухнул без звука, большинство людей обратилось в бегство, и животные, сорвавшись с коновязей, бросились за ними.

В момент взрыва я ощутил болезненный толчок в доску и распластался прямо в ручье, насколько позволял хомут. Мне показалось, что после взрыва что-то хлестнуло по листьям в том месте, откуда вырвался «крест».

Повисла мертвая тишина, даже раненые боялись стонать, слышался только топот убегающих. Я приподнялся на руках, с меня потекла мутная вода. Лежащий в траве Говинд, повернув ко мне бледное лицо, прошептал одними губами:

– Тише!

Я смотрел на зеленую завесу – листья аккуратные, глянцевые, будто нарисованные. И ни один не шелохнется, не дрогнет. Я на четвереньках полез к тому месту, где появился «крест». Краем глаза увидел в руке Говинда устрашающих размеров револьвер, из которого, он, кстати, стрелял довольно плохо. Вообще, даньчжины не любят огнестрельного оружия: среди них нет ни одного настоящего охотника.

Я показал Говинду, чтобы он кинул мне оружие, но он подумал, что я приглашаю его за собой. И пополз! Я подобрался к стене из листьев – в промежутках сплошная темень, и это при жарком ослепительном солнце. Торопливо осмотрев заросли, я увидел свисающую кольцами проволоку.

Послышалось легкое жужжание… Я испуганно обернулся и увидел плывущий над поляной у ручья цилиндрический предмет, очень похожий на допотопный пылесос зеленого цвета. Предмет завис над раненым охранником, тот в ужасе закрыл голову руками. Из днища цилиндра с сухим щелчком выстрелило пламя, охранник дернулся, ладони его, как кожура с плода, медленно сползли с головы… А предмет висел уже над монахом-музыкантом; несчастный пытался закрыться от смерти музыкальной раковиной. И снова вспышка…

Говинд выстрелил несколько раз, не целясь, но «пылесос» не среагировал на выстрелы. Я подполз к Говинду и забрал у него кольт. Потом встал на колени… прицелился в кромку днища зеленого цилиндра. Медленно нажал на спуск. Отдачей подкинуло обе руки. С визгом рикошета цилиндр перевернулся в воздухе, но не упал на землю, а стремительно понесся в нашу сторону…

Мы с шумом и треском, задыхаясь и падая, пробирались через заросли. Панический страх гнал нас все дальше и дальше. С разбегу мы наткнулись на облепленную лепешками лишайников скальную стенку и лишь после этого остановились. Говинд прижался спиной к камню, уставившись на неподвижные в полном безветрии заросли. А я обливался кровью – хомут доконал меня.

Где-то далеко, за тридевять земель, громыхнул взрыв и послышались пронзительные, похожие на визг испуганных детей крики обезьян.

ЗАГОВОРЩИКИ

Нас считали уже покойниками, когда мы заявились – обросшие, оборванные, одуревшие от страха. Еще у ворот словоохотливые привратники сообщили нам, что на обратном пути под одним из мулов что-то взорвалось и убило еще троих человек. И что Джузеппе потерял хомут, и теперь никто не знает, что с ним будет.

Я еле дотащился до кровати в своем номере и устроился на ней вместе с хомутом. Не раздеваясь, не вымыв босые окровавленные ноги.

Очнулся – лицо господина Чхэна, плоское, как днище зеленого цилиндра.

– Надо было снять колоду, – шепчет он. – Директор заповедника снял, и ничего, живой. Ведь вы от смерти убегали, можно было снять.

Змей-искуситель! Почему ему так хочется, чтобы я снял хомут?

Потом пришел Духовный Палач. Он был легко ранен в руку осколком, и она висела на перевязи. Расспросив, что я видел и пережил в джунглях, он сказал, что я хоть неуверенно, но иду по правильной дороге, и самое главное сейчас – научиться не врать даже в мыслях.

– Я стараюсь, мудрейший наставник, – пролепетал я, едва ворочая языком. – Скажите, когда будет следующая экспедиция, чтобы…

– Не будет, Пхунг. Отдыхай, выздоравливай. Я пришлю лекаря, чтобы он облегчил твои раны чудодейственным снадобьем.

– Экспедиции не будет? – Я был потрясен. – Совсем не будет?

Он кивнул, по-доброму посмотрел мне в глаза.

– Желтый Раджа остался один. Королевских горных тигров больше нет. Пусть тэураны его убьют и уходят. Тогда в княжестве даньчжинов опять наступит мир и покой.

– Вы это решили… на совете совершенных? Старичок кивнул.

– Не надо, Пхунг, переживать. Все будет хорошо.

– Желтого… отдаете браконьерам? Лишь бы был покой?

– Да, Пхунг. Покой – самое главное. Из Покоя вырастают и мудрость, и сытость.

– И все согласились?

Он удивленно поднял брови.

– Кто все? Народ? Народ любит совершенных. Слово совершенных произносит глашатай на храмовой площади, и оно становится законом.

– Ну да. А преступивший закон надевает вот это. – Я в сердцах толкнул кулаком хомут и свалился вместе с ним с кровати.

Старичок бросился мне помогать, потом произнес осуждающе:

– Ты только подумал плохо и сразу упал. Даньчжины никогда не думают плохо, потому не падают.

Я хотел захохотать, но вместо этого быстро спросил:

– Что такое «даньчжин»? Старичок покачал головой.

– А что означают слова «индеец», «англичанин»?

– Вы не знаете? Или… – Вот тут-то я его и поймал! Получалось, что совершенный восьмой ступени слукавил? Это означало, что совершенный не добрался и до третьей ступени совершенства!

Он что-то понял, и в его глазах отразился ужас. Он торопливо принялся объяснять, что я не правильно его понял, потому что иностранец. Но иностранец я хороший, колоду не сбросил, а слово «даньчжин» означает на древнейшем наречии – «не имеющий своего мнения». Оказывается, когда-то народ делился на «даньчжинов» и «диньчжинов» – «имеющих свое мнение». И все крепости-чхубанги построены на местах сражений даньчжинов с диньчжинами, точнее, на курганах из костей диньчжинов…

Духовный Палач удалился в большой тревоге из-за моего молчания и своей болтливости. Он решил, что пал в моих глазах, но, наверное, не понял, что все они пали в моих глазах, потому что отдали Желтого на съедение тэуранам.

У меня поднялась температура. Надо что-то делать – снять хомут, глотать таблетки, переливать кровь. Надо было спасать свою жизнь! Но я сидел на огромной постели, скрючившись, слушая болтовню хозяйского транзистора. Говорили по-китайски, и я не понимал ни слова.

Кто-то поднимался по лестнице на верхний этаж, послышались голоса. Дверь раздвинулась, и я увидел Чхину – лицо оживленное, волосы причесанные. На ней было ослепительное красное одеяние: юбка по щиколотку и безрукавка. Красный цвет в местном понятии – символ женской силы, властвующей в мире. Она пришла властвовать? Над кем? Неужели надо мной, несчастным, жалким колодником с температурой тридцать восемь и пять?

Господин Чхэн суетился вокруг гостьи с любезной улыбкой, предложил ей кресло, потом принес круглый маленький стульчик, но Чхина, подтянув на мощных бедрах юбку, села на коврик возле кровати. Китаец побежал на нижний этаж за чайным столиком.

– Ты все не идешь и не идешь, Пхунг. – Она смотрела на меня, подперев кулаком подбородок. И чуть смущенно улыбнулась. – Вот я и пришла сама.

Она умела смущаться? Вот так открытие!

– Я рад тебя видеть, Чхина… Извини, я в таком виде… совсем не ожидал, что ты придешь…

– Твой хозяин тоже не ожидал. Он побледнел, когда увидел меня. Ты сильно мучился без меня? Ты ведь заболел от любви?

Ничего-то ты не умеешь, милая. Даже приворожить как следует не смогла. Стыдно сказать, но я почти не вспоминал о ней все эти дни.

Я не успел ответить – прибежал господин Чхэн с лакированным низким столиком, который он держал как поднос. На столике – чайная посуда, сладости, салфетки.

– По радио передали, восточный ветер будет дуть еще несколько дней, – радостно сообщил он. Потом с ловкостью официанта налил в крохотные чашечки почти черный даньчжинский чай. – Может, открыть окно? Такие деньки! Такие деньки! Настоящее счастье для земледельцев. Господин Главный Сборщик Налогов будет доволен.

Он кинулся к окну, а я отпил глоток из чашечки, и она оказалась пустой.

– Мне было так скучно все дни, – тихо проговорила Чхина, чтобы не услышал хозяин отеля. – И знаешь, что я сделала?

На ее щеках появился румянец. Я заметил на ее платье следы неумелой штопки.

– Наверное, разбила какой-нибудь кувшин? Чхина хмыкнула, заговорщически прошептала:

– Я приворожила к тебе одну женщину.

Еще этого мне не хватало! Я пробормотал в замешательстве:

– Какую женщину?

– Себя.

Глаза ее искрились. Она наслаждалась полученным эффектом.

– И что теперь будет? – спросил я.

– Не знаю, – беспечно ответила она.

Хозяин уловил, что разговор наш не предназначен для чужих ушей, поэтому вышел из комнаты на цыпочках. Но я был уверен, что он стоит за дверью, прижавшись ухом к замочной скважине.

Неловким движением Чхина опрокинула чайничек и вскочила, наделав еще больше переполоху – вся посуда оказалась на полу. Женщина стряхивала с себя чай, капли.

– Все из-за тебя! – сказала она.

– Из-за меня? – опешил я. – Ты за столиком, я тут, на кровати…

– Все равно из-за тебя! Ты пошевелился, а я думала, что-то хочешь сказать, на тебя посмотрела…

Ну что ты с ней поделаешь? С меня хватит и моих забот!

– Я плохо себя чувствую, Чхина, – жалобно сказал я. – Могу опять не правильно пошевелиться, и ты опять что-нибудь не правильно сделаешь, дом спалишь, например…

Я хотел ее выпроводить. Но она притронулась к моей руке.

– Да у тебя на самом деле жар! Тебя надо лечить.

– С этого надо было начинать… – пробормотал я, чувствуя, что становлюсь капризным, как все больные.

Не помню, что я еще наговорил ей в жару, но она вполне ясно поняла, что я человек, конченный для любви. Обиделась и порывисто удалилась, не убив господина Чхэна только потому, что дверь номера была раздвижной. И еще успела раздавить кирпично-красной туфелькой фарфоровую чашку, чтобы разорить меня окончательно. Платить-то мне!

Господин Чхэн со смиренным видом собрал черепки.

– Это очень хороший фарфор, господин Пхунг. Из Макао. Я его берег для высоких гостей… А эта женщина очень бедна…

– Почему она так бедна? Ведь монахи должны были ее обеспечить как бывшую живую богиню, не так ли, господин Чхэн?

– Так, все так. Но три мужа… Большие люди при дворе, много расходов. Ведь придворным жалованья не платят.

– Она их обеспечивает, а не они ее?

– А иначе на ней никто бы не женился. Вы же знаете, она приносит несчастья. В мой отель первый раз пришла – и вот, – хозяин тряхнул мусорный совок, черепки мелодично звякнули.

– Значит, все приданое уже промотали?

– Не все. Совершенные запретили дом продавать. В этом доме она должна жить до смерти… И еще хочу сказать, господин Пхунг… Наверное, вы не знаете… Она пыталась покончить с собой…

Я содрогнулся.

– Она приняла яд, и ее спасли с большим трудом, – продолжал Чхэн, присев на край постели и сложив сильные руки на клеенчатом фартуке. – Ее даже в город возили, чтобы операцию сделать. А ведь ей запрещено покидать земли монастыря…

И мне пришлось тащиться к Чхине, проклиная всех баб на белом свете, особенно с трагическими судьбами. Я очень опасался, что ее обидчивые доминанты натворят бед.

Меня поражало, что все вокруг озабочены не самым главным. Общество благородных даньчжинов капитулировало перед тэу! И отдает неведомым бандитам в жертву Желтого Раджу, свою гордость, свое национальное достояние! Впрочем, а я чем занимаюсь? Тоже не самым главным. Вот иду, чтоб удержать от самоубийства какую-то вздорную невежественную ведьму! Выслушиваю о вселенской трагедии: директор заповедника потерял хомут! Читаю туземные газетки пятидневной давности!

Кое-что из этих мыслей я высказал Джузеппе, и он поскучнел.

– У вас есть соображения насчет Желтого? – тихо спросил он, глядя в сторону. – Как его спасти…

– Нужно что-то придумать! Давайте так сделаем. Вы отыщете Говинда Бхуранга и вместе с ним приедете к Чхине. Я у нее буду вас ждать. Там, по-видимому, нам никто не помешает.

– Верно, – согласился он нехотя. – У Чхины не помешают. Даже проклятый Чхэн не отважится подслушивать у ее двери.

… В доме, как ни странно, было убрано: циновки сияли чистотой, а в глиняных кувшинах, в которых обычно продавали молоко яков на местном базарчике, стояли диковинные стреловидные цветы, ошеломляющие терпким сладковатым ароматом.

Чхина сияла.

– Я знала, что ты придешь. Ты ведь не злой? Ты был вредный, потому что заболел. Я тебя накормлю целебной кашей из семян горных трав. Правда, я еще их не собрала, но как соберу, сразу накормлю.

– Спасибо, Чхина. Ты не будешь возражать, если сюда придут мои друзья?

– Это «итальянец» и Говинд? Пусть приходят. Я их привораживать не буду, они боятся меня. Знаешь, Пхунг, я многих приворожила, но все боятся меня. А там, где страх, любви не бывает. А ты, должно быть, ничего не боишься, не умоляешь монахов и лекарей.

Я попросил подробнее остановиться на моей смерти.

– Разве ты не знал? – удивилась она. – Колода обязательно отнимет у тебя силу, а потом жизнь. Вы, иностранцы, к колодам почему-то непривычные. У вас такие нежные шеи, даже смех берет, как вы с такими шеями живете. Я много говорю, да? Я сама удивляюсь – столько лет молчала, а тут разговорилась, и слов ведь не забыла. Будто кто-то вместо меня разговаривает. У тебя так не бывает?

– Ты начала про шеи…

– Иностранцы с колодами долго не жили, кровь у них портилась. Один был такой хорошенький, косматенький, волосы желтые, а глаза голубые, как у индийского бога. Придет, бывало, и жалобно просит хлеба, он так опиум называл.

– И много их умерло?

Она посчитала в уме, шевеля блестящими губами.

– Шесть! Шестой был очень важный, толстый. Нанял слона и поехал на охоту, ему говорили, нельзя, а у него много денег, думал, что здесь, как там, у вас, в Вашем Времени… Убил пятимесячного тигренка, а на него – колоду, деньги не помогли. Потом сам князь его простил, когда он уже стал худой и совсем не важный.

– Так все-таки один выжил?

– Нет, Пхунг. Его сердце не выдержало радости, разорвалось. И всего-то два месяца в колоде пробыл.

Она заметила, что я скис.

– Может быть, я тебя вылечу, Пхунг. Я ведь многое умею. Ты не веришь? Смотри!

Она показала пальцем на короткошерстную кошку с грязным бантиком, которая дремала на плоской подушке, изредка поводя ушами. Женщина преобразилась – лицо напряглось, потеряло женственность, и снова – прежний демонический взгляд, но теперь вонзившийся не в меня, а в животное. Кошка более энергично встряхнула ушами, потом вскочила, выгнулась и с громким отчаянным шипением начала отбиваться когтистой лапой неизвестно от чего. От взгляда Чхины? Или от видения чего-то страшного? Чхина втянула демонический взгляд в себя, будто спрятала клинок в ножны, и стала прежней раскрасневшейся простушкой.

– Теперь ты веришь, что я могу тебя вылечить? Какая связь между испуганной кошкой и моим здоровьем, я не мог себе представить.

– Потрясающе, – сказал я. – Ты можешь выступать в цирке. Ты была когда-нибудь в цирке?

– Была, – она опять обиделась и стала надменной. – Когда ты поймешь, Пхунг, я не простая крестьянская женщина! Я знаю старинные буквы, я ездила по многим странам. Во мне осталась сила богини, которой я была много лет! Все это знают, поэтому все меня боятся…

Видел я изваяние этой богини, оригинальна, так сказать, в местном храме. Подвергшееся тлену тело женщины с ожерельем из человеческих черепов. Богиня разрушения и созидания, смерти и любви. Страшное и прекрасное были слиты в ней воедино…

– Ну почему ты все время обижаешься? С тобой невозможно разговаривать. Или ты желаешь, чтобы я видел в тебе богиню? Чтобы только поклонялся, только говорил тебе приятное? Ты никак не можешь расстаться с мыслью, что давно уже не богиня. Ну а я никаким богам не поклоняюсь, тебе не повезло. Надо было сначала узнать, кого привораживать.

– Что ты на меня кричишь? Кто ты такой? Посмотри на себя! Тощий, грязный, некрасивый преступник, на тебе колода и то красивей! Скоро умрешь, а кричишь! Убирайся отсюда, не буду я тебя лечить! Не хочу тебя больше знать!

В то время, когда мы с Говиндом убегали от «пылесоса», трубные звуки с башен позвали совершенных на совет. Впрочем, только один был в отлучке, тот самый отшельник, на которого я набрел в джунглях. Услышав зов, он

Пришел и рассказал, что видел тэу. Совсем недавно они бродили вокруг его хижины, когда он смотрел на огонек светильника и был погружен в медитацию. Тем не менее он мог рассказать, как они выглядят: массивное косматое тело без головы, а глаза, губы, нос – на животе или чуть выше. Их было двое или трое. Они не посмели убить монаха, когда он был погружен в созерцание божественного… Рассказывая об этом, Говинд не удержался от благоговейного восклицания:

– Какое высокое совершенство! Никто никогда не видел тэуранов, не видел даже их следов, а Хранитель Подвалов, находясь в медитации, увидел!

Я не удержался, фыркнул. И Говинд, и Джузеппе чуть ли не с кулаками накинулись на меня.

– Как же ты можешь не верить этому? Насчет следов убедился? Летающий предмет видел? – Это Говинд.

– Совершенные видят то, чего не видим мы даже через стекла очков! – Это Джузеппе. – И не зли меня, Пхунг! У меня и так нервы ни к черту!

– Оставим тэуранов в покое. Я видел проволоку, я влепил пулю в зеленый цилиндр, и он чуть не брякнулся. Тут никакой мистики…

– А крестообразное тело?! – завопил вне себя итальянец. – Все же видели крестообразное тело! И ты видел! На Нем были вот такие глаза! – Он сделал из пальцев кольцо.

Его с трудом успокоили и начали говорить о тиграх. Почему совершенные решили, что Желтый Раджа остался один во всем заповеднике, а значит – и во всем мире?

– Потому что совершенные – это совершенные! – начал снова заводиться Джузеппе. Страх перед новым наказанием заметно повлиял на его психику.

– Подвалы монастыря набиты не только книжной мудростью. – Я резко повернулся к Джузеппе, он отпрянул от моего хомута. – Вы, конечно, систематизировали для них данные по следам и маршрутам Желтого, те, которые мы выявили?

– Да, они меня подробно расспрашивали… Но Духовный Палач и без того больше меня знает.

– К чему ты ведешь, Пхунг? – недовольно спросил Говинд.

– Разве непонятно? Они заложили в компьютер все данные и получили ответ с высокой степенью вероятности: кроме Желтого, тигров в заповеднике не осталось… Потом осмыслили какие-то другие данные и получили другой ответ: Желтого невозможно спасти…

Оба моих друга смотрели на меня с таким видом, будто я нецензурно выражался по адресу совершенных. Господи, и это ученые с именами! Или я болван, ничего не понимаю, и мистика уже стала истиной?

Джузеппе протяжно вздохнул.

– Я вынужден признаться, что… – Он замялся. – Что вывод насчет невозможности спасти Желтого не совсем точен… Конечно, королевские горные не имеют потомства с другим видом тигров – тут все справедливо, и наших славных кошечек… – Он сглотнул горький комок. – Наших славных кошечек уже не будет на земле! Подумать только!

Я похлопал его по руке:

– Вы сбились с мысли, Джузеппе.

– Да… я о том…

– Что вывод не совсем точен, – мрачно подсказал Говинд.

– Благодарю… Популяция королевских горных обречена, но не сам Желтый. Он может жить еще какое-то время. И если ему сейчас пятнадцать лет и он в расцвете сил, то у него в запасе еще по крайней мере лет тридцать.

– Я с вами не согласен, синьор Чезарини, – нахмурился Говинд. – Совершенно! Желтый обречен. Вы забыли, что королевские горные никогда не покидают лесов Ярамы. Вспомните, границы заповедника были установлены именно по границам их охотничьих территорий. Желтого могло бы спасти единственное – уничтожение врожденного рефлекса охотничьей территории.

Джузеппе и не думал спорить. Он вдруг приободрился, в его голосе появилась сила.

– Я тоже думал о рефлексе территории, который невозможно уничтожить, не разрушив мозг тигра. Не надо уничтожать рефлексы, они нужны, если их создала природа. Вот отнимите у меня хоть самый незначительный из врожденных или условных, и я почувствую себя самым последним уродом и нищим.

– Не отвлекайтесь, пожалуйста, дружище, – сказал я. – Вернемся к Желтому. Если нельзя уничтожить рефлекс, то как заставить его покинуть территорию монастырских владений?

Мы долго, до поздней ночи, перемывали косточки Желтому. Постепенно вылепилась дикая идея: нужно возбудить центр его самосознания. Оказывается, у многих зверей в мозгу есть крохотное светлое пятнышко, чудесное пятнышко – вертикальная цепочка из уплотненных светлых нейронов. В процессе эволюции он превращается в активный центр самосознания. Нет пятнышка – и человек не способен ощущать себя личностью. Я где-то читал, что при социальных, семейных и прочих длительных скандалах белые нейроны, образующие Светлое Пятно, способны исчезать. По-видимому, превращаются в обычные нейроны. Психическая суть уравниловок?

Желтый считался одним из умнейших среди королевских горных тигров. Может, поэтому его до сих пор не смогли подстрелить? Так что нужен лишь слабый импульс энергии в светлое пятно, чтобы оно хотя бы на короткий период «функционально гипертрофировалось», чтобы Желтый хоть на мгновение осознал бы себя, грубо говоря, личностью. А в соединении с той поразительной интуицией на опасность, которой обладают все тигры, возбужденная «самость» заставит его перешагнуть черту, отделяющую его от спасения. По глубокому убеждению Говинда, такое можно сотворить с любым животным, способным к экстраполяции событий, счету, зачаточной логике.

– Нам могут помешать совершенные, – сказал я. – Или тэу.

– Или Чхина, – сказал Говинд. – Не думай, что ты отделался от нее, вынудив прогнать тебя. Ты ее совсем не знаешь.

Втроем мы обошли всех оставшихся в живых участников последней экспедиции. Каждый из них в силу своих возможностей нарисовал на листке то самое крестообразное тело, которое с шумом вырвалось из зеленой стены и взорвалось. Последним свидетелем был Духовный Палач. Он изобразил волнистыми линиями что-то невообразимое – впрочем, многие изображали невообразимое, – и спросил с доброй улыбкой, зачем все это нам.

– Чтобы понять, что это было, о мудрейший, – сказал я тоже с почтением, но в чрезмерной дозе, потому что монах посмотрел на меня очень внимательно.

– Я же помог, нарисовал.

– Нужно заложить эти рисунки в компьютер, который находится, по-видимому, в Подвалах…

Забавное личико старца тотчас посуровело.

– Кто тебе сказал про Машину?

Джузеппе пытался втянуть голову в плечи, но мешали бинты.

– Прежде всего, я догадался об этом сам, – я принялся объяснять с такой поспешностью, что это, конечно же, должно было вызвать подозрения – Когда вы привели меня ремонтировать старый компьютер, помните? Я обратил внимание, что на машинке для программирования только что работали, хотя компьютер был выведен из строя давно.

Старичок покачал головой, словно уличая меня во лжи. Но ведь я не солгал! Я лишь высказал половину правды, даже три четверти ее. Рассказ Джузеппе о компьютере лишь подтвердил мои соображения на этот счет. Вот почему я с чистой совестью выдержал взгляд совершенного.

– Тебе в Подвалы нельзя, – проговорил он как бы с сожалением.

– А разве я был не в Подвалах, когда меня привели ремонтировать?

Старичок страдальчески сморщился, ему не хотелось говорить на эту тему, однако сказал:

– Ты был перед Подвалами. А когда привезли новую Машинку, для… счета… то установили ее в Подвалах, чтобы злая воля не достала до нее. Никто вам не разрешит считать рисунки на Машинке. Она для другого… Для пользы даньчжинской веры. Вы трое должны забыть о ней. И о том, что я вам сказал.

– Мы предвидели ваш отказ, о наставник, – сказал я, – и больше не будем напоминать вам о Машине. Правда, она скоро опять сломается.

– Что?! Что ты сказал, Пхунг?

Я уверен, что у тэу есть какой-то прибор, с помощью которого они выводят из строя компьютеры на расстоянии. И никакие экраны, даже толстые стены Подвалов, не мо гут им помешать. Компьютеры, по-видимому, представляют для них опасность. Прошлой ночью мне приснился симпатичный компактный приборчик, похожий на походную рацию с решетчатой антенной-бабочкой. Стоит щелкнуть тумблером на его красивой панели, как внутренности всех компьютеров в округе спекаются в черные пирожки…

Духовный Палач поспешно поднялся с циновки и пригласил только меня в другую келью, где мы застали «человека духкхи», сидевшего за толстой книгой. Мученик сделал вид, что не узнал меня. Или колода преобразила меня до неузнаваемости? Мы «познакомились». Его звали Великим Хранителем Подвалов, и он тоже был совершенным восьмой ступени, равный среди равных по совершенству. Но, как я догадался, он был особенно равный среди семи равных.