Текст книги "Привет, картошка!"

Автор книги: Эдуард Пашнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

Глава шестая
Вечный треугольник

Как две птицы, большая и маленькая, сидели на загородке перед клубом Рая Русакова и Алена Давыдова. Было в этом сидении перед освещенными окнами, в ритмическом покачивании ногами и зонтиком что-то магическое, завораживающее.

– Чего мы здесь сидим? – спросила Рая.

– Не могу избавиться от ощущения, что это уже было со мной, – ответила Алена.

– Явление апперцепции, – со знанием дела заявила Рая Русакова.

Алена улыбнулась. Хорошо, когда рядом есть человек, который знает все и все может объяснить.

– А в самом деле, почему мы сидим? – вздохнула Алена.

– Я сижу, потому что злюсь, – сказала Рая Русакова. – Почему они так со мной разговаривают? И почему ты им позволяешь сидеть рядом с собой и трогать себя за коленки?

– Я не позволяю. Они сами.

– Ты не маленькая и не дурочка. Должна понимать, что в период мутации это особенно опасно.

Алена не выдержала и засмеялась.

– Не вижу ничего смешного.

– А мутация?

– Что – мутация? – не поняла Рая.

– Смешное слово.

– Девушки, – внезапно раздался за спинами голос.

– Ой! – вздрогнула Рая.

– Не пугайтесь, – улыбнулся добродушно парень. – Вы на картошку приехали? Давайте знакомиться. Даньшин Михаил.

– А вы кто? – спросила Рая.

– Механизатор. Я буду поднимать для вас четвертое поле.

– Как поднимать? – заинтересовалась Алена.

– На тракторе.

– А где же ваша труба, Миша?

– Какая? – изумился тот.

– Большая медная, – жестко ответила Рая.

И, спрыгнув на землю, девушки пошли в клуб. А Миша Даньшин так и остался стоять с протянутой рукой.

– При чем здесь труба?

Подошедший из-за спины Сашка-матрос так и пожал эту протянутую руку.

– Здрауствуйте, здрауствуйте, – сказал он, жеманничая и кривляясь.

– Да иди ты, – оттолкнул его Миша Даньшин. – Откуда ты взялся?

– Прибыл с визитом вежливости.

Танцы в клубе были в полном разгаре.

– Главное, помнить, что Япония – Страна восходящего солнца, – подмигнул Сашка парню с бакенбардами.

– Привет, – расплылся тот в улыбке, – когда приехал?

– На кораблях не ездят, а ходят. Любку не видел?

Парень с бакенбардами замешкался с ответом, и Сашка прошел дальше. Вид у него был живописный. На плечах серенький в крапинку, видавший виды пиджак. Рубашка расстегнута на две пуговицы. Виден «тельник». Брюки форменные, из настоящего морского сукна. На животе широкий ремень с латунной пряжкой, изображавшей парусник. Он шел по стеночке, подметая пол мокрыми клешами и пожимая руки знакомым ребятам. Красноречивые взгляды безошибочно вели Сашку-матроса в тот угол, где «скрывалась» девушка.

– Любк, я здесь, – предупредил он ее через головы подруг.

– Очень мне нужно знать, что ты здесь, – выпрямилась Люба.

– На неделю застряли в вашем затоне. Мотор кашляет.

– Очень мне нужно знать, что у вас с мотором.

– Любк, ты чего? Платье новое надела и не хочешь узнавать знакомых ветеранов. Тебе очень кстати этот кримпленчик.

– А тебе рыбья чешуя. Браконьерничать вы остановились, а не мотор чинить. Хоть бы переоделся, когда в клуб идешь. Весь в чешуе.

– Это у меня костюм с искоркой, – смутился Сашка. – Я, между прочим, не на танцы. Я в библиотеку новинки литературы посмотреть. Я буду ждать тебя в библиотеке, Люб.

– Жди, – не поворачивая головы, ответила Люба.

– Я буду ждать, – подмигнул Сашка оторопело глядевшему на него Игорю Смирнову. – Главное, знать – не забывать: Мексика – это страна кактусов. Колючих цветов, – добавил он многозначительно.

Танцы продолжались, когда Валера Куманин, Сережа Жуков, Аня и Люба вышли на улицу. Потом их догнали парень с бакенбардами и Ольга. Люба и Сережа оказались в одной компании помимо своей воли. Аня не хотела уходить без Любы, а Валера тянул за собой Сережу. В общей болтовне Сережа и Люба не участвовали. К ним иногда обращались, они отвечали, но друг с другом не разговаривали и даже смотрели в разные стороны. Они были чужие, случайно оказавшиеся рядом, но оба чувствовали, что молчание объединяет их, выделяет из общей группы.

За деревьями мелькнул дробный свет. Фонарь висел прямо на дереве, освещая часть улицы и какие-то складские помещения. Сережа и Люба, глядя себе под ноги, шли на свет фонаря и неожиданно оказались одни. Парень с бакенбардами утащил Ольгу в темноту на другую сторону улицы, а Валера исчез вместе с Аней за углом сарая на этой стороне улицы.

Люба и Сережа вошли в круг света и остановились. Положение их было довольно глупым.

– Валера! – позвал Сережа.

– Ольга! – позвала Люба, глядя в другую сторону.

– Валерка, имей совесть!

– Ольга! Белянкина! – рассердилась Люба. – Если бы я знала, я с вами не пошла бы.

– Он меня не пускает, – смущенно откликнулась Ольга из темноты.

Где-то между складскими помещениями прорывался заливистый смех Анны и обрывался. Паузы были долгими, многозначительными.

– Целуются, наверное, – сказал Сережа. Не Любе, а так – в пространство.

– На той стороне разговаривают, – ответила Люба. Не Сереже, а словно кому-то третьему.

– Объясняются по поводу обоюдоострой симпатии.

– А мы давайте говорить, как мы несимпатичны друг другу, – предложила Люба.

– Почему несимпатичны?

– Вы же не пошли со мной танцевать. Убежали. Эх вы!

– Давайте, – пожал плечами Сережа.

– Начинайте.

– Вы предложили – вы и начинайте, – опять пожал плечами Сережа и стал еще более сутулым, чем был на самом деле.

– Вы и здесь не хотите уступить девушке?

– Вы наивная деревенская девушка, Люба. Я не знаю, что вам ответить на все ваши детские вопросы.

– А вы, Сережа, сутулитесь и грубите. Это вам не идет. И спрашивать, где труба, тоже не идет.

– Какая труба?

– Вы сами знаете, какая, – большая медная.

Они оба засмеялись, но смех получился не очень веселый, с оттенком неприязни. Чавкнула грязь где-то совсем рядом, и из темноты возник Сашка-матрос. Руки за поясом, пиджак нараспашку, душа в полосочку. Картинно остановившись, он оглядел с ног до головы Сережу и Любу.

– Так! Пока я повышал культурный уровень, тут приехала Комедия франсез. Или, может быть, театр марионеток? Латерна магика, да?

– Тебе чего? – выступила вперед Люба.

– Пусть он исчезнет.

– Послушайте, что вам нужно? – поправив очки, спросил Сережа.

– Иди своей дорогой, – толкнула Сашку Люба.

И тот, глядя в небо, на облака, на фонарь, пошел вроде бы своей дорогой и вроде бы нечаянно задел Сережу плечом.

– Извините.

– Знаешь что? – Люба уперлась ему в грудь обеими руками, пытаясь оттолкнуть от Сережи. Это ей не удалось. С другой стороны улицы, громко топая, подбежала Ольга.

– Чего цепляешься? – двинула она его довольно сильно в плечо.

Из-за складских сараев выскочила стремительная маленькая Аня. Она с разбега толкнула Сашку в спину.

– Женский батальон, – изумился он и попятился. В спину его уперлась колючая ветка шиповника.

– Осторожнее, – предупредил Сашка.

Но именно в этот момент Ольга и Аня толкнули его, и получилось так слаженно, что Сашка потерял равновесие.

– Колючки! Дуры!

Он схватился за ветку, пытаясь удержаться на ногах, но укололся и, отдернув руку, сел на землю между двух кустов.

Подошли Валера и парень с бакенбардами. Сережа все еще стоял, держался за дужку очков. Сашка под взглядами парней и девушек посидел немного на земле. Колючки схватили его за штаны, за носки, за пиджак. Сашка, не отцепляясь, полез из кустов, пиджак задрался на нем.

– Подожди! – сказала Люба.

– Ладно, я сам.

– Подожди, тебе говорят, – оттолкнула Люба его руку. Она не торопясь, слишком заботливо, как показалось Сереже, отцепила пиджак от колючек и стукнула с досадой ладошкой по спине, потому что Сашка никак не хотел стоять и ждать.

– Мерси вам без конца, – поблагодарил он.

– Дурак! – слишком ласково, как показалось Сереже, сказала Люба.

Сашка отряхнулся и пошел бодрой развинченной походочкой к дороге.

– Чао-какао! Оривидер черемуха! Мы еще увидимся, – пообещал он неизвестно кому.

Оставшиеся молча смотрели ему вслед. Сашка шел прямо по лужам, загребая клешами воду, демонстрируя полное презрение к ударам судьбы и плохой погоде. Некоторое время он шел молча, потом запел:

 
Кричат канадцы:
«Зажать их надо!
Мы будем драться!»
Хоккей – кувалда.
 
 
Кричит Харламов:
«Я не боюся!»
И шайба – тама!
Хоккей – Маруся!
 

– Вы с ним не деритесь, – попросила Люба. – Он хороший. Он бабке телевизор цветной купил.

– Оривидер-черемуха, – повторил Сережа, и губы у него скривились в язвительной усмешке. – Тоже мне итальянец.

Картофельная интермедия Первомайского совхоза

Население – 302 человека.

Пахотной земли – 2700 га.

Трехлетние (1973–1975) производственные сортоиспытания картофеля на полях совхоза показали следующую урожайность клубней по сортам.

Сорта картофеля – Средний урожай с 1 га, ц

Приекульский ранний – 167,1

Ранняя роза – 153,4

Докучаевский – 198,1

Ульяновский – 223,0

Сеянец 110–250,7

Лорх – 207,8

Темп – 210,0

Гатчинский – 310,5

Столовый 19 – 450,1

Глава седьмая
Табуретоведение

Ночью опять пошел дождь. Петр Иванович спал плохо и проснулся очень рано. Вспомнилась услышанная вчера вечером фраза Валеры Куманина: «Колхозничек какой-то почапал домой». Ребята приняли его за колхозника. Что это? Приехал в деревню – и проявились сразу же повадки деревенского жителя? Видно, черного кобеля не отмоешь добела.

Петр Иванович сел на узенькую интернатскую коечку, сильно продавленную и скрипучую. Болело горло. Зря пил воду из родника.

В кустах за интернатом белела длинная умывальная труба, заваренная с двух концов. Воды в ней не оказалось. Петр Иванович постучал по соскам, только птицу спугнул, и пошел умываться на реку. Это было довольно далеко от школы-интерната. Глазам близко, а идти пришлось и через кустарник, и через овраг.

На берегу Петр Иванович посидел немного, подождал, когда проплывет мимо караван самоходных барж. Они скользили вниз по течению без людей, словно сами по себе. Только на последней, около домика напротив окошка, обращенного к берегу, сидела женщина на складном рыбацком стульчике и пела как-то странно, до слез близко Петру Ивановичу, вздыхая и приохывая.

 
Ох!
И-и-эх.
Речка вниз и вверх.
Вглубь чиста до камушка.
Ты одна для всех,
Волга-матушка.
Для всех.
И-и-эх!
Ох!
Наклонилась вниз
Да ивушка головушкой,
Как без Стеньки Волга
Стала вдовушкой.
Стала.
О-о-ох
Ох!
 

Никогда раньше Петр Иванович не слышал эту песню про Степана Разина. И было странно, что ее поет молодая женщина в джинсах и тельняшке. И странно, и хорошо.

Песня проплыла. Караван барж скрылся за поворотом. Петр Иванович засучил брюки, вошел в воду. Вода после дождя была теплая. Петр Иванович намылил лицо, пустил маленький кусочек мыла плавать около себя в мыльнице, как в лодочке, наклонился к воде и замер. Ополоснуть лицо он не успел, только руки погрузил в воду. Не более чем в двух шагах от него над стремнинкой и над кустиком осоки, стелющимся по течению, дрожала, зависнув на одном месте, синяя птица. Не просто синяя, а нежно-синяя, излучающая синий свет. Петр Иванович стоял не шевелясь, пока птица не растворилась в небе. Никогда раньше он не видел такую птицу и не знал, как она называется, хотя родился и вырос в деревне. «За что же мне такой подарок, когда я стал городским жителем?» – подумал учитель.

Он вернулся в интернат, надел рубашку, побрился и снова вышел на улицу. Солнышко пригревало все сильнее. Петр Иванович снял шляпу и сел на ступеньках полуразрушенного барского дома, чувствуя, как хорошо ветерок холодит лысину.

Скрипнула дверь в интернате. Петр Иванович надел шляпу, повернулся на звук шагов. Появился Толя Кузнецов. На плечах рюкзак, в руках удочки. Толя Кузнецов заметил сидящего на ступеньках лестницы учителя, но опустил голову, хотел молча пройти мимо.

– Здравствуй, Кузнецов, – сказал Петр Иванович.

– Здравствуйте, – буркнул тот.

– Посмотри, Кузнецов, ты видел когда-нибудь такое солнце в городе?

– Я на автобус опаздываю.

– Что тебе сказала Марина Яновна?

– Сказала, что я совершил хулиганский поступок. И мне лучше уехать, не ожидая мер. Вот я и решил.

– Крепкий ты орешек. Не хочешь объяснить мотивы?

– Не люблю оправдываться. Сделал и сделал.

Петр Иванович спрашивал с сочувствием, и Толя Кузнецов, отвечая, ждал, что, может быть, начальник лагеря скажет что-нибудь такое, что изменит создавшееся положение и не надо будет уезжать. Но Петр Иванович только вздохнул:

– Деньги на автобус есть?

– Есть. Ну, я пошел.

Толя Кузнецов был разочарован. Он уходил, опустив голову. Першило в горле: простудился, наверное, в луже. Он кашлянул негромко. Петр Иванович почувствовал его простуду своим больным горлом.

– Кузнецов, – неожиданно спросил он, – ты почему кашляешь?

– Кашляю и кашляю.

– А ну вернись.

– Я же опоздаю.

Петр Иванович сам подошел к нему, быстро провел рукой по лбу. Толя даже отшатнуться не успел.

– Ты что же молчишь? Лоб горячий. Температуру мерил?

– Какую температуру?

– Марш в постель! – Петр Иванович забрал у него удочки. – Простудился и молчит, понимаешь. Марш в постель, кому я сказал?

– Что вы на меня кричите? – вроде бы нехотя, а на самом деле с радостью подчинился Толя Кузнецов.

– Давай, давай! – подтолкнул его Петр Иванович к интернату.

Проводив Толю, Петр Иванович вернулся к лестнице и сел на ступеньках. Шляпу он повесил на перильца. Петр Иванович был доволен собой. Нашел повод оставить в лагере симпатичного ему мальчишку.

На дороге показался молодой парень в костюме, при галстуке, в городских ботинках, легких, с дырочками. Новый директор совхоза, видать, не вляпался еще ни разу как следует в колыбелкинскую грязь. Кепку он держал в руке, шел, подставляя солнцу светлые, рассыпавшиеся по лбу волосы. Петр Иванович мельком с ним вчера познакомился и запомнил скорее не по выражению лица, а по молодости, галстуку и ботинкам.

– Здравствуйте, Геннадий Алексеевич, – поднялся он со ступенек.

– Доброе утро. Вам-то чего не спится – курортникам?

– Солнце разбудило. Река позвала. Да и наряд на работу получить надо, – не поддержал иронического разговора Петр Иванович.

– Что ж, идемте в контору.

И они зашагали рядом. Тишина деревенского утра расступалась перед ними. Директор совхоза держал кепку в руке, подставляя солнцу и ветерку молодой буйный чуб. Петр Иванович тоже держал шляпу в руке, серебрясь на солнышке седыми висками.

Впереди показалась полузавалившаяся хатенка Марфы-монашки. Вышла во двор какая-то бабка. Петр Иванович не узнал в ней некогда знакомую ему набожную женщину. Она высыпала из подола черной юбки корм курам и, не отряхнув ни юбки, ни рук, села на изрубленную, почерневшую от времени колоду. Куры суетились вокруг, выковыривали крошки корма из провисшего до земли подола, выщипывали из трещин в ладонях. Руки у нее были черные, как земля, и сама она для кур была как земля. Но глаза, все еще живые, некогда темные, а сейчас слегка выцветшие, как юбка, как низко надвинутый на лоб темный платок, смотрели пристально и цепко.

– Здорово, Марфа Никитична, – задержался у плетня директор. – Как живешь-можешь?

– Живу, – ответила старуха. – Все живут, и я живу. Если дождями не смоет, еще поживу.

– Овраг починим, – громко пообещал директор. – Овраг твой и нашу совхозную землю пожирает. Будем укреплять – и твой огород подопрем. Поняла?

Но бабка его плохо слушала. Она вглядывалась в Петра Ивановича.

– Здравствуйте, Марфа Никитична, – вежливо кивнул Петр Иванович.'

– Громче. Она в последние годы совсем оглохла, – нормальным голосом посоветовал директор и объяснил громко: – Это Петр Иванович Звонарев. Ребят из города на картошку привез.

На лице Марфы-монашки не отразилось ничего. Все так же были скучны и цепки глаза, все так же по-монашески смиренно надвинут на лоб черный платок.

– Может, и Звонарев, – наконец сказала она. – Много на своем веку фамилий слыхала. Давно живу.

– Неприветлива ты у нас, Никитична. Шефы к нам приехали. Сейчас – раз, два – и всю картошку уберут. Ну ладно, бывай.

– До свиданья, – не глядя на старуху, кивнул Петр Иванович.

– Так и остался хромой. Не помогли, видать, тебе в городе, – неожиданно проговорила старуха им в спину.

– Что это она? – остановился директор и посмотрел назад.

Марфа-монашка сидела на колоде и смотрела себе под ноги, словно не она только что сильным скрипучим голосом сказала неожиданные слова и заставила обернуться обоих мужчин.

– Идемте, идемте, – виновато заторопил своего спутника Петр Иванович.

– Да вы вроде и не хромаете.

– Ботинок немного жмет, – сказал Петр Иванович, поймав себя на том, что старается не хромать.

– Перепутала с кем, что ли? – еще раз обернулся директор.

– С Колькой Захаровым. Мы в один год уезжали. Он ногу лечить, а я учиться. Из Колыбелки я.

– Из Колыбелки? – повторил директор весело и присвистнул. Противная была привычка у этого молодого человека во всем видеть веселое. Но тут же посерьезнел: – А я из соседнего села. Из Ямного. Не любит Марфа Никитична уехавших. Почувствовали? Между прочим, редкостная бабка. Одна на всю область осталась. Мне в нашем райздраве сказали: «Береги, нужная бабка». Травами лечит.

– Я знаю, – буркнул Петр Иванович и надел шляпу.

Вторая министерская интермедия

1 Приказ министра просвещения о добровольном участии школьников в уборке урожая очень нравился Сереже. Он заучил его наизусть. И, конечно, Сережа ни за что бы не поехал в совхоз, если бы на него не завели в школе один неожиданный документ.

ТРУДОВОЙ ПАСПОРТ

Участника 5-й трудовой четверти школьников

Мой труд вливается

в труд моей республики.

С детства люби и учись трудиться.

Родина будет тобою гордиться…

Комитет комсомола школы № 108

Направляет

(фамилия, имя)_______________________________

Ученика ________ класса ______________________

в лагерь труда и отдыха ____________________

На период с ____________ по _________________

Число труд. дней ____________________________

Выполнение нормы выработки _______________

Бригадир ___________________________

(подпись)

Начальник лагеря труда и отдыха

_____________________________

(подпись)

Областной штаб ССО.

Городской комитет ВЛКСМ.

Городской отдел народного образования.

Не поехал бы и Валера Куманин, если бы не «Трудовой паспорт». Этот документ сам по себе ничего особенного не представлял, так, листочек бумажки, сложенный вдвое, на котором типографским способом напечатаны все графы и стихи. Но за этим паспортом вставало великое слово

Характеристика в институт

А ее учителя собирались писать и с учетом нормы выработки, и с учетом трудодней. Не поехал убирать картошку, не получил хорошую характеристику – не поступил на мат. – мех. в Ленинградский университет, не приняли на мех. – мат. в Московский университет» Вот так!

Глава восьмая
Зинаида

Над небольшим павильончиком из стекла и бетона белела вывеска «Товары повседневного спроса». Сережа толкнул дверь и вошел. Все небольшое пространство внутри магазинчика было завалено и заставлено товарами. Около книг стоял мальчишка-семиклассник, уже известный Сереже «инженер» клубного оркестра. Он переставлял с мрачным видом книги с полки на полку, некоторые откладывал на прилавок.

Продавщица стояла в противоположном конце около игрушек. Сережа посмотрел на игрушки, встретился взглядом с синими глазами Зинаиды. Она с любопытством разглядывала нового покупателя. Сережа даже смутился.

– Покажите мне вон ту штучку, – попросил он.

Зинаида не шевельнулась. Он протягивал руку за «штучкой», которую хотел посмотреть, а она стояла и улыбалась:

– Ты чей же будешь?

– Советский, – ответил Сережа.

– Из этих, что ли, что приехали на картошку?

– Может быть.

– Что тебе показать, советский? – все еще не шевелясь и оставаясь в той же ленивой позе, спросила Зинаида. Спиной она подпирала полки, а сплетенными руками поддерживала высокую грудь. Верхняя пуговка белой полупрозрачной кофточки была не застегнута, выскользнула из петельки, и была видна гладкая загорелая шея до тесной, сдавливаемой руками ложбинки на груди.

– Бильбоке, – сказал Сережа и отвел глаза.

– Чего, чего? – опустила она руки и заинтересовалась: никакого бильбоке у нее вроде не было. – Клоуна, что ли?

Сережа зажал под мышкой коробку с игрушкой и перешел к прилавку, где копался мальчишка. Верхней в стопке лежала книга сказок.

– Мои книжки, – предупредил «инженер».

– Посмотреть-то можно?

Второй лежала детская повесть «Девочка и птицелет». Под ней «Деловая Америка».

– «Деловая Америка»? – удивился Сережа. – Еще есть?

– Нету! – вместо мальчишки ответила продавщица, переместившаяся вслед за Сережей к книгам. – Три было. Одну забрал директор совхоза, вторую… Кому же я отдала вторую? Да ты зайди сам посмотри, советский.

Сережа зашел за прилавок. «Инженер» ревниво покосился. Некоторое время они молча рылись на полках рядом, мешая друг другу.

– Слушай, – не выдержал Сережа, – зачем тебе «Деловая Америка»? Это серьезная книга по экономическим вопросам, статистика.

– Читать, – коротко ответил «инженер».

– Я понимаю, ты, конечно, читатель, – вздохнул Сережа.

«Инженер» на всякий случай пододвинул свою стопку поближе к себе. Сережа досадовал на этого упрямого деревенского мальчишку, он был уверен, что «Деловая Америка» ему не нужна. На всякий случай он все же решил не уходить раньше «инженера» из магазина. Сережа был уверен, что мальчишка понахватал слишком много книг и, когда надо будет платить, половина стопки окажется вновь на полках, может быть, и «Деловая Америка».

– «Слюни дьявола», – не веря своим глазам, прочитал Сережа. – Три экземпляра. Уму непостижимо.

Он засмеялся, прижал к себе книжку обеими руками и посмотрел на продавщицу и на «инженера» совершенно счастливыми глазами. На такую удачу Сережа просто не рассчитывал.

– Хорошая книжка? – спросил недоверчиво «инженер».

– Это же Хулио Кортасар. Хулио Кортасар, – повторил Сережа и засмеялся. – Такую книжку у нас в городе труднее купить, чем часы «Сейко» или транзистор «Сони», Это же Хулио Кортасар.

Он совершенно изменился, обнаружив редкую книгу. Он вошел строго и даже несколько заносчиво, а теперь смеялся, как мальчишка, у которого не было очков с цейсовскими затененными стеклами, за которыми так удобно прятать иронию. Сейчас ему было не до иронии. Около книг он стал на какую-то минуту доброжелательным, открытым.

– Возьму все три. Можно?

– Бери, бери, советский. Вот тут, в шкафчике, еще посмотри.

– А чем она интересная, эта книжка? – спросил «инженер».

– Ее написал аргентинец, живущий в Париже. Его весь мир читает. Антониони по нему фильм поставил, «Блоу-ап» называется. Новая проза. Рабле XX века. Понимаешь?

Сейчас Сережа готов был рассказать этому настырному мальчишке все, что знал про Хулио Кортасара. Но «инженер» не желал больше слушать. Он положил на место «Слюни дьявола» и отошел со своей стопкой к продавщице:

– Подсчитайте! Мама зайдет, заплатит.

– Разоришь ты, Колька, своих родителей, – сказала Зинаида, щелкая на счетах и перекладывая книги. – Все?

– И «Слюни дьявола», – не глядя на Сережу, сказал Колька. Так же не глядя, он подошел, забрал один из трех томиков Хулио Кортасара и добавил к стопке своих книг.

– Господи, что за имя? – удивилась продавщица и, повернув книгу тыльной стороной, прочла цену и добавила на счетах несколько костяшек. Закончив подсчет, она снова сложила руки корзиночкой и улыбчиво замерла.

– А вас как зовут? – спросил Сережа.

– Зинаидой кличут. А тебя как, советский?

– Сережей.

– Ну, заходи, Сережа, чего надо будет.

– Больше ничего не надо, – мотнул он головой.

– Так уж и ничего? – не поверила Зинаида и засмеялась. – Ты не зарекайся, заходи.

В ее словах и в улыбке появилось что-то такое, что смутило Сережу.

– Вот еще тут есть одна книжка, – быстро отошел он к книгам и принес «Иллюстрированную энциклопедию птиц», выпущенную чехословацким издательством «Артия». – Здесь птицы очень похожи на людей. Я ее тоже возьму.

Он раскрыл толстую книгу и показал Зинаиде иллюстрации. Она кивнула. «Иллюстрированная энциклопедия птиц» стоила одиннадцать рублей. Если бы Сережа не был так смущен, он ее не стал бы покупать. А теперь ему не хватало трех рублей. Мучительно покраснев, Сережа отложил в сторону один томик Хулио Кортасара и сказки.

Зинаида понимающе усмехнулась, взяла обе эти книги, с прихлопом опустила на стопку его книг и подержала сверху руки, пока ей не удалось заглянуть в глаза Сереже.

– Бери! Я поверю. Ты же не обманешь?

– Нет. Я попрошу, чтоб мне прислали денег из дома, и отдам.

– Попроси, попроси, – легла она грудью на прилавок.

Она смотрела на него снизу вверх и улыбалась. Сережа старался не встречаться с ней глазами. Собирая книги, он смотрел на прилавок, но краем глаза видел сквозь вырез кофточки глубокую таинственную ложбинку, которая странно его волновала.

– Может, упаковать? – положила Зинаида свои руки на его руки, лежащие на книгах.

– Не надо. Так донесу, – ответил Сережа.

Он вышел из магазина с мыслью, что не надо было брать в долг книги. Было в этом что-то нехорошее, неприличное. И в то же время он чувствовал, что ему не хочется уходить из магазина. Он вытащил из коробки фигурку клоуна с длинным носом и небольшим алюминиевым колечком, привязанным за шнурочек к фигурке. Коробку Сережа бросил на землю около магазина. Колечко он мотнул на веревочке вверх и поймал на размалеванный нос клоуна.

Вторая почтовая интермедия Марьянны

Город Н. Главпочтамт.

До востребования Антонову Н. В.

Здравствуй, мой дорогой Ник. Вас!

Все-таки дорогой. Но это неважно. Это письмо посылаю вдогонку за первым, чтобы не вводить в заблуждение тебя и завком, если ты вздумаешь там разговаривать. Дело в том, что бывшую барскую усадьбу помещика Чердынина, я имею в виду дом, нельзя приспособить под лагерь труда и отдыха. До недавнего времени в нем располагался детский дом им. Крупской. А теперь этот дом передают Обществу охраны памятников. Я не знаю точно, в чем тут дело, но вроде бы у помещика Чердынина останавливался Толстой проездом куда-то. Забавная подробность: здесь в Колыбелке полно дворняжек, которые произошли от чистокровных борзых собак помещика Чердынина. Бегают настоящие борзые, только очень грязные, как все помоечные собаки, и с отвисшими животами.

 
Что ж, камин затоплю, буду пить.
Хорошо бы собаку купить.
 

Или привезти отсюда и гулять с ней по городу в свободное от уроков время. Да боюсь встретить опять твоих голубоглазых. Они подбегут, станут гладить мою собаку, а я сяду и умру от разрыва сердца.

Ладно, не обращай внимания. Прости! Просто я очень люблю детей, в том числе и твоих девочек с васильковыми глазами. Ах, васильки, васильки!

Почему так трудно остановиться, когда написать уже нечего? Прощай! До свиданья! До встречи! До востребования! До какой-нибудь случайной встречи, если она будет.

Не твоя и все-таки еще немножко твоя! Но это ничего! Это пройдет!

Марина не Мнишек.