Текст книги "Привет, картошка!"

Автор книги: Эдуард Пашнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Глава четвертая
Танцы-шманцы

Дождь перестал, но небо, затянутое тучами, было темным, и на улице очень рано потемнело.

Сутулый человек в темном плаще и в шляпе обогнал Сережу и Валеру, пройдя по кромочке у самого палисадника и перепрыгнув через довольно большую лужу. На миг Сереже почудилось в этой фигуре что-то знакомое: человек был похож на учителя труда и черчения, который приехал вместе с ними.

– Здравствуйте! – не очень уверенно сказал Сережа.

– Ты что? – засмеялся Валера. – Со всеми будешь здороваться?

– Это же Петр Иванович.

– Совсем не похож, – глядя в удаляющуюся спину, заметил Валера. – Это какой-то колхозничек почапал домой.

– В шляпе?

– А они теперь все в шляпах. Ты что, газет не читаешь?

Валера засмеялся. Чем ближе они подходили к клубу, тем оживленнее становилось на улице. Сережа с удивлением смотрел по сторонам. Ему все здесь было интересно. И то, что колхозники ходят в шляпах, и· то, что местные ребята подкатывают к клубу на мотоциклах, оглашая улицу веселым треском и забрызгивая грязью вертушку и низенький заборчик.

На загородке, отделяющей асфальтированный островок перед клубом, ребята увидели Алену Давыдову. Она сидела, болтала ногами и держала над собой зонт. Не от дождя, а так.

– Улетишь, – сказал Валера и, забравшись на загородку рядом с Аленой, положил ей руку на колено. С другой стороны на загородку сел Сережа и положил руку на другое колено девочки.

В глубине между колоннами распахнулась дверь, и в прямоугольнике света возникла нескладная фигура высокой девушки. Это была Рая Русакова.

Широко, по-мужски расставляя ноги, подслеповато щурясь, Рая спустилась по ступенькам.

– Куманин, Жуков, хорошо, что вы здесь, – развернула она листочек программки и нацелилась в него карандашом. – Ты, Жуков, что будешь исполнять?

– Ничего, – буркнул Сережа.

– Жуков, не остри, я тебя серьезно спрашиваю. Мне нужно сведения Марине Яновне дать. Я запишу песенку про параллели и меридианы.

– Запиши оперу про Ивана Сусанина.

– Он гитару не взял, – объяснила за него Алена.

– Ты приехал без гитары? – не поверила Рая. – Я же тебя просила, Жуков!

– Во-первых, я не приехал, а меня привезли под угрозой снизить балл в аттестате. А во-вторых, я не испытываю никакого желания петь, когда меня за горло берут.

– Странно. А ты тоже не будешь? – повернулась она к Валере Куманину.

– Отстань ты, Русакова. Люди приехали подышать свежим воздухом, побегать по зеленой травке.

– Я буду ставить вопрос, Куманин.

– Ты бы лучше ставила вопросы о придурках типа А. Кузнецов. Пошли, Серега.

Валера и Сережа спрыгнули на землю и устремились в клуб следом за тремя деревенскими девушками, которые, заметив ребят, начали перешептываться и хихикать.

– Девушки, а девушки, – начал издалека Валера.

– Что? – обернулась самая смешливая и самая маленькая, Аня Кудрявцева.

– Девушки, – понизив голос и стараясь выглядеть как можно учтивее, сказал Валера. – А где же ваша труба?

– Какая труба? – изумилась круглоликая, с простодушным выражением глаз Люба Голубева.

– Большая медная, – ответил Сережа.

Люба посмотрела на него растерянно, но маленькая смешливая Аня, тряхнув кудряшками, прыснула, и тотчас же расплылась в улыбке третья подружка, Ольга Белянкина, высокая, слегка сутулая девушка.

– Двое смеются, а третьей сам бог велел, – сказал Валера и объяснил Любе: – Это шутка такая про трубу. В городе так знакомятся с симпатичными незнакомыми девушками. Разрешите представиться – Валерий.

– Люба Голубева, – скромно сказала Люба.

Люба жила в этот день, как и во все свои предыдущие дни. Ничего не ждала особенного, ни о чем особенном не мечтала. С утра зарядил дождь, и она от нечего делать включила телевизор. Фильм был плохой, скучный, но она все же поплакала немного над судьбой обманутой героини. Досмотреть до конца ей не удалось: вошла мама, в резиновых сапогах, в старом потрепанном солдатском бушлате, который неизвестно с каких пор был в доме, и сказала:

– Пойдем, Любаша, сами сделаем. Неизвестно, когда у отца время будет. Течет прямо на погреб.

– А Колька где? – спросила Люба. Ей не хотелось отрываться от телевизора.

– Кольку ты не трогай. Он возится в сарае с кислотой. Еще заспешит, обожжет руки. Пусть он…

– Один – пусть, другой – пусть… А я у тебя во все концы.

– А ты у меня главная помощница, – обняла ее за плечи мать.

Люба оделась, и они с матерью по шаткой лестнице с двумя обломанными ступеньками полезли на крышу с куском шифера.

– Давеча автобус проехал, – сказала Надежда Ивановна дочери на крыше. – В сторону интерната. Видать, ребят на картошку привезли.

Люба вдруг выпрямилась, стала во весь рост на крыше и подставила лицо дождю. Безрадостный дождливый день наполнился предчувствием чего-то прекрасного, необходимого душе. Люба не могла бы объяснить, отчего это произошло. Может быть, человеку иногда надо подниматься хоть на небольшую высоту, хоть на зыбкую крышу своего дома, чтобы ощутить радость в душе, которую ощутила Люба, услышав от матери, что автобус привез городских ребят. Может быть, положительно или отрицательно заряженные частицы дождя образовали вокруг поднявшегося над землей, над домами и крышами человека электрическое поле и заставили душу пробудиться для счастья. Любой из тысячи причин достаточно, когда девушке шестнадцать лет.

– Ты чего, Любаша? – спросила Надежда Ивановна.

– Посмотри, мама, красиво как!

– Где?

– Где? Ну там и там, – махнула она рукой и засмеялась.

И Надежда Ивановна догадалась, что красиво не там и не там, куда показала Люба.

– Ой, Любка, чегой-то ты на крышу полезла? – забеспокоилась Надежда Ивановна.

– Да ты же меня сама позвала.

– Я тебя крышу позвала чинить. А ты чего?

– А я – чего?

– Смотри, чтоб не было чего.

Оживление около клуба как бы продолжило настроение девушки. И когда их зацепили и остановили в фойе городские ребята, она обернулась, уверенная, что увидит какого-нибудь необыкновенного парня. Но увидела обыкновенного городского очкарика.

Все вместе они поднялись на второй этаж, в фойе, где уже расположился клубный оркестрик, составленный из местных школьников. Валера не отставал от Ани. Он так и сыпал свой баламутный городской набор острот, а она прыскала и смеялась простодушно и открыто – вздернутым носиком, кудряшками, вертлявой шеей. Смеясь, она все успевала увидеть, со всеми поздороваться. К Ольге подошел местный парень с бакенбардами, и они отошли в сторонку поговорить. Сережа не знал, о чем ему говорить с Любой. Он воспользовался тем, что она посмотрела на барабанщика, внезапно ударившего по тарелке, не для музыки, а так, для проверки, и быстро отошел к окну. Уже стоя у окна, он видел, как девушка искала его глазами, нашла и тотчас отвела взгляд. Сережа небрежно усмехнулся. «Произвел впечатление на аборигенку», – подумал он.

А Люба неожиданно поняла, что он ей нравится. Она ждала не такого и не с такими словами, но этот ей тоже нравился.

Мальчишка, по виду семиклассник или восьмиклассник, возился с аппаратурой. Это был брат Любы, «инженер» школьного оркестра.

– Колька, ну! – не выдержал гитарист.

– Чего ну?

– По шее получишь, если через пять минут не дашь звук.

К Сереже подошли Валера Куманин и Аня.

– Серега, сыграй им, – попросил Валера.

– Почему вы не хотите сыграть, если умеете? – спросила Аня.

– Он сыграет, он сыграет, – откуда-то сбоку подскочил Зуев и стал подталкивать Сережу к эстраде. К нему тотчас же присоединился Смирнов. – Знаете, как он играет! Сейчас увидите.

– Да уйди ты, – попытался вывернуться Сережа.

– Сыграй, чего ломаешься, – сказал парень, стоящий на эстраде, и протянул ему гитару. – Бери инструмент.

– Не надо насильно, – решительно подошла Люба. – Может, человек стесняется.

– Да нет же! Не в этом дело, – разозлился Сережа. – На чем играть? На этих проводах? Звука же нету, – он взял гитару и ударил по струнам. Гитара довольно приятно зазвенела.

– Как нету? – обиделся «инженер». Он опять склонился над аппаратурой, включил самую большую громкость. Гитара в руках Сережи взвизгнула и замолчала.

– Сейчас проверим, – помрачнел Колька.

К оркестрику подошла худая нервная женщина. «Городская учительница», – догадалась Люба.

– Подождите! Ребята, подождите! – сказала она, закрывая ладонями уши. Музыканты сбились, нестройно сыграли еще несколько тактов, и наступила тишина.

– Подождите играть, – отняв руки от головы, но все еще морщась, сказала Зоя Павловна.

– Почему? – удивился гитарист.

– Сначала будет концерт, а потом танцы.

– Так это еще не танцы, – засмеялся гитарист и обернулся к своим оркестрантам, чтобы удивиться вместе с ними: «Во! Не понимает».

– А что же это? – спросила Зоя Павловна и заморгала. Когда она очень нервничала, она непроизвольно начинала часто моргать.

– Это мы созываем. Для этого и тазик на дереве висит. – Он засмеялся. Ему понравилось, что он репродуктор, висящий на дереве перед клубом, назвал тазиком. – Чтоб все слышали. На концерт созываем. Нас всегда просят, когда лектор какой приезжает. Никто не придет, если не играть.

– Ну я не знаю тогда… – смущенно отошла Зоя Павловна.

Гитарист махнул оркестрику. Зазвучал вальс «Амурские волны». Зоя Павловна прислонилась к стене и стала слушать, погружаясь в какие-то неясные воспоминания о чем-то тревожно-хорошем.

– Белый танец, – объявил гитарист металлическим потрескивающим голосом.

Люба стояла в противоположном от Сережи углу. Она не собиралась его приглашать. Решение не приглашать было таким сильным, что она даже зашла за спину Ольги Белянкиной. Но вместо того чтобы загородиться подружкой, слегка толкнула ее вперед и пошла в образовавшийся проход, краснея и робея. Сережа сразу понял, что девушка идет к нему. Сердце гордо екнуло, замерло. Он приготовился, напрягся. Он не собирался отказывать девушке, так смело выбравшей его, но то ли она слишком долго шла через фойе, то ли он испугался, что она хочет пригласить кого-нибудь рядом, только вдруг ноги сорвались с места, и он быстро, не глядя по сторонам, пошел к лестнице. Люба изменила направление, чтобы перехватить его, ускорила шаг, но он тоже ускорил шаг и прошел мимо, глядя себе под ноги. Люба растерянно остановилась.

В служебную комнату, расположенную рядом с библиотекой, Зоя Павловна вошла, стряхнув с себя очарование музыки. Вторая учительница, Марина Яновна, звонила по телефону, разыскивала Петра Ивановича. Она положила трубку на рычаг, спросила:

– Что?

– Во-первых, я наверняка простудилась, – сказала Зоя Павловна, опускаясь на стул. – Я это чувствую. А во-вторых, детки самовольно начинают танцы-шманцы. Собственно, уже начали. Там все… И какой-то тип с бакенбардами. «И с вами можем потанцевать». Это он мне. И так посмотрел… Прямо сюда, – она показала на вырез платья.

Но смотреть там было не на что. Грудь у Зои Павловны плоская, а вырез синего платья отделан кружевами так тесно, что была видна лишь худая жилистая шея.

– Марьянна, и вы, Зойпална, – заглянул в кабинет маленький юркий мальчишка, Женька Уваров из 8 «А». – Я не нашел Петр Иваныча.

– Стучать надо, а не врываться, – нервно убрала руку с выреза Зоя Павловна.

– Извините.

– Подожди, – быстро вышла за ним в коридор Марьянна. – Где ты его искал?

– Везде.

– Хорошо, иди. – Марьянна закрыла дверь. – Ну и достался же нам подарочек в руководители лагеря.

Они помолчали. Марьянна села, опустила руки; накопившаяся за день усталость давала о себе знать. Из верхнего фойе доносилась современная танцевальная музыка. Зоя Павловна сидела, обреченно морщась. Грохот электроинструментов сменила радиола, и зазвучала пронзительно-щемящая мелодия танго..

– Господи, это же мое любимое танго, – сказала Марьянна.

Она посидела еще немножко, прислушиваясь к музыке, затем поднялась и подошла к Зое Павловне. Та сидела, тупо и устало глядя в стол.

– Что? – подняла она голову.

– Молодость наша. Неужели не слышишь?

Она подняла Зою Павловну со стула, положила ей руки на плечи и с улыбкой повела очень умело под музыку танго по кабинету. И Зоя Павловна услышала музыку. И вот уже ничего не осталось, кроме музыки. Обе женщины танцевали в тесном кабинете, мечтательно улыбаясь, натыкаясь на мебель, но не чувствуя этого, забыв, кто они и зачем здесь.

– Марьянна, и вы, Зойпална! – опять просунулся в дверь Женька Уваров. – Смирнов из 9 «А» сказал, что видел его во дворе за клубом. Ой, извините, – спохватился он и почесал у себя в макушке, – опять забыл постучаться.

Почтовая интермедия Марьянны

Город Н… Главпочтамт.

До востребования Антонову Н. В.

Здравствуй, мой дорогой Николай Васильевич не Гоголь! Перед отъездом в колхоз я случайно встретила твою жену с девочками. Они стояли на моей остановке. Не знаю, куда они ехали. В парк, может быть.

На Верочке было синее платьице в белый горошек, на Машеньке – белое с петушком на кармашке. Смешной такой петушок. Господи!..

Жена не обратила никакого внимания на рыжую тетку с испуганными глазами (это я про себя), а девочек заинтересовала пряжка на моей сумке. На той самой сумке, которую подарил мне ты. Та самая пряжка-лягушка, которую я так любила показывать. Это было ужасно. Я чувствовала себя воровкой. Уже дома я подумала: и у этих голубоглазок я тебя ворую в те редкие часы и минуты, когда тебя отпускает завод…

Сволочь я!

Вот так, мой дорогой Николай Васильевич не Гоголь. Вот так это называется, а не любовью.

Эх! Эх! Ох! Ох! Расцветал горох – где-то вроде в огороде на грядах на трех.

И здесь все плохо. Поселили нас в школе-интернате, который пропах борщом. Все три этажа. Вентиляция плохая; не знаю, в чем дело, но запах этого унылого жилья отравляет все. Мои мальчишки и девчонки сразу скисли, когда увидели, где им придется жить. Лучше бы в шалашах, в палатках, в домиках. Сказал бы своим заводским – обещали же домики поставить. А еще лучше бы отремонтировать бывший барский дом. Мы живем в бывшей барской усадьбе. Если стать спиной к солнцу, когда оно садится, то справа будет наш интернат, слева церковь со срезанной колокольней. После войны в этой церквушке был жилой дом, и сейчас там, в срезанной колокольне, на втором этаже, живет продавщица местного магазинчика. Даже в этой церквушке было бы лучше, если бы там нас поселили и если бы она была пригодна для жилья. Но пустует и самое главное здание усадьбы – двухэтажный дом с мезонином помещика Чердынина. Скажи там в завкоме, мой дорогой Николай Васильевич не Гоголь, может, на следующий год отремонтируют. Место тут очень красивое. В центре усадьбы – фонтан. Чаша пересохла, растрескалась, ободранная статуя купальщицы наводит тоску. Может, и фонтан отремонтировали бы. Может, это обошлось бы заводу даже дешевле, чем строить новые домики. Нет, в самом деле, поговори там. Твои девочки пойдут учиться в нашу школу. И дело даже не в этом. Ты все-таки главный инженер, поговори, посоветуй, пусть приедут посмотрят.

Видишь, какое у меня к тебе деловое предложение. Наши отношения могут стать официально-деловыми, если ты заинтересуешься трудовым воспитанием подрастающего поколения. А в остальном, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо! Вот и все!

Будь счастлив или несчастлив – как сумеешь.

Больше не твоя! Марина.

Глава пятая
Родник

Громко хлопнула дверь, отпущенная торопливой рукой Марьянны. Учительница сбежала по ступенькам в накинутом на плечи пальто.

– Уваров, где ты видел Петра Ивановича? – спросила она у мальчишки, ринувшегося за колонну. Он хотел спрятаться, но не успел и сунул на глазах Марьянны сигарету в рукав куртки.

– Там, – показал Женька. – Это не я видел. Это Смирнов видел из 9 «А». А я не видел. Там! Идите туда!

– Ничего, я постою, подожду, когда пожарника надо будет вызывать, – сказала Марьянна. – Не жжет еще?

Женька смущенно вытряхнул из рукава сигарету, затоптал.

– Вот так, Уваров, поступай всегда. Умный мальчик.

– Марьянна, я отказываюсь, – подала голос с загородки Рая Русакова.

– Подожди, Русакова, отказываться, – проговорила Марьянна, – пока я от вас не отказалась. Список готов?

– Жуков и Куманин отказались участвовать в концерте по идейным соображениям. Если бы вы слышали, как они со мной разговаривали. Марьянна, почему они со мной так разговаривают? Потому что я некрасивая, да?

– Ну, Русакова, нашла время и место. Давай, что есть.

– Ничего тут нет, – отдала Рая бумажку. – Кузнецов… вы сами знаете. Некому выступать. Концерт катастрофически срывается.

– Не соскучишься с вами, милые мои.

Марьянна сложила бумажку и пошла вокруг клуба. Заскрежетал под ногами гравий. Марьянна шла неуверенно, потому что не видела Петра Ивановича, стоявшего за деревом. Подойдя почти вплотную, остановилась, огляделась. Вспыхнул огонек сигареты.

– Петр Иванович, вы? – недовольно сказала учительница. – Что вы здесь делаете?

– Стою.

Огонек сигареты выхватывал из сырой темноты грубоватое лицо уже немолодого человека и кору дерева, как бы повторяющую и усиливающую впечатление грубоватости. В огоньке сигареты возникали и исчезали трудные до ожесточения морщины вокруг рта. Воротник плаща был поднят, набухшие поля шляпы отвисли.

– Вы стоите, а там ребята, – начала сердито Марьянна.

– Что ребята?

– Вы же старший.

– Формально… Концерт идет хорошо?

– Нет никакого концерта. Слышите – танцы. Все свелось к танцам.

– Пусть танцуют.

– Пусть? Странный вы какой-то. Воротник подняли, стоите, как будто от кого скрываетесь.

– Да, – ответил Петр Иванович. Марьянна замолкла.

– От кого? – после паузы, понизив голос, спросила она.

Петр Иванович швырнул на землю окурок и резко протянул руки к Марьянне.

– Вы что? – отшатнулась учительница.

– Я пальто вам хочу подать, – он снял у нее с плеч пальто. – Надевайте в рукава. Я покажу вам деревню. Я бывал здесь.

– Вам никто не говорил, что вы похожи на Юрия Никулина? – сердито спросила Марьянна, но все-таки надела пальто в рукава.

– Идемте, пожалуйста, – попросил Петр Иванович. – Здесь такая речка! Ее с Карабут-бугра смотреть надо.

Сбитая с толку странностью поведения Петра Ивановича, Марьянна принялась машинально застегивать пуговицы. Но идти в такую погоду на речку ей не хотелось.

– Я лучше в клуб пойду. Зоя Павловна одна не уследит за порядком.

– Зоя Павловна одна бастионы брать может.

На углу, рядом со столетним дуплистым вязом, журчала вода, вливаясь по желобу в темную колоду. Таких колод в деревне было несколько, и, соединяя их, через всю деревню бежал, расширяясь, сужаясь, теряясь в густых зарослях лебеды и репейника, ручей. Дождь кончился. Но журчание воды добавляло сырости, зябкости.

– Петр Иванович, – с заметной неловкостью и раздражением спросила Марьянна, – вы случайно за мной не ухаживаете? У меня есть человек, вы его видели. Он иногда встречает меня около школы.

– Я вам деревню показываю. Колыбелку. Знаете, почему Колыбелка?

– От слова «колыбель», наверное, – поежилась Марьянна.

– Не совсем так. – Петр Иванович кашлянул. – Колыбелка – родник, в котором вода колыблется. – Он показал на темнеющую колоду. – Потому и название деревне дали. Но есть один, у белых камней, самый главный. Я его завтра вам покажу.

Дом, палисадник, свисающие через штакетники мальвы – все едва угадывалось в сырой темноте. Марьянна и Петр Иванович с трудом перебрались по доске через узенький, телега не проедет, переулочек и шли, хватаясь за плетень, ступая осторожно там, где повыше и посуше.

– Плетень, – заметила Марьянна. – Оказывается, еще сохранились кое-где плетни.

– За этим плетнем, – Петр Иванович оглянулся, ориентируясь по другим домам и деревьям, – кажется, за этим плетнем в этом доме жила Марфа-монашка. Изба совсем завалилась.

За крайним окном, слабо подсвеченным изнутри нереальным, словно бы гнилушечным светом, произошло еле заметное движение. К стеклу приникли глаза, обрамленные бесформенными космами.

– Там кто-то есть, – пугливо отшатнулась Марьянна. – Кто-то смотрит. Идемте!

– Не может быть. Нежилой дом-то.

– Нет, там кто-то есть. По-моему, старуха. Вот так, – Марьянна показала, как приложила старуха ладони к стеклу.

Они отошли от дома. Марьянна еще несколько раз оглянулась на заброшенную усадьбу. Там было тихо: ни стука, ни скрипа, никакого движения.

– Ребята просят запланировать поездку на конезавод, – после долгого молчания сказала Марьянна. – Это здесь где-то близко, километров пятьдесят. Вы не знаете, сколько точно?

– Пятьдесят, – сказал Петр Иванович.

– Девочки прямо с ума сошли. Ах, лошади!

– Пусть будут лошади.

– Я вас не понимаю, Петр Иванович. Танцы – пусть танцы. Лошади – пусть лошади. Почему вы хотите переложить на наши хрупкие плечи административную ответственность? Вы начальник лагеря. Вы!

– Я начальник лагеря, а слушают ребята вас.

– Ну, это уж я не знаю, почему. И так ли это на самом, деле, – сказала Марьянна.

– Так! Предмет у вас духовный – литература. Я думаю, нам надо договориться. Я буду по технической части – все переговоры с совхозом, расчет-подсчет, а вы – с ребятами.

– Но, дорогой мой Петр Иванович, – запротестовала Марьянна, – здесь нужна не литература, а уроки, как собирать картошку. Вы ведете труд.

– Я веду табуретоведение. Так они, кажется, называют мои уроки?

– Зачем вы так?

Петр Иванович не ответил. На Карабут-бугор они поднимались молча. Наверху было ветрено. Река поблескивала в темноте неясно. Кусты ивняка на том берегу, дальние покосы, поля вокруг деревни сливались с тяжелым серым небом. Петр Иванович стоял, смотрел и никак не мог отдышаться. То ли слишком быстро поднимался, то ли резкий запах земли и полынной травы застрял горечью в легких.

– Я замерзла, – сказала Марьянна. – Не провожайте меня.

Она спустилась вниз и быстро, не оглядываясь, пошла назад, в деревню.

Петр Иванович простоял довольно долго на ветерке. Озяб… Но возвращаться к клубу не хотелось. Оскальзываясь в грязи и цепляясь за ветки мокрых кустарников, он спустился к роднику. В окружении белых камней мерно булькала не замутненная ничем вода. Песчинки вместе с водой поднимались со дна и тут же оседали, рассасывались журчащим ручейком между камней. Спускаясь, Петр Иванович испачкал руку в грязи; он присел перед родничком на корточки и опустил руку в холодную воду. Было сыро и зябко, а он держал руку в воде, словно для того, чтобы проняло до самого сердца. Но не пронимало. Леденела ладонь, а под плащом, под серым стареньким свитером сохранялось тепло. Петр Иванович зачерпнул заледеневшей ладонью родниковой воды и стал пить большими глотками. Он пил, чувствуя, как леденеют зубы и пронзает холодом изнутри все тело. Содрогнувшись, он выпрямился, сошел с камня в грязь. На камне остались следы от ботинок. Он постоял, погрел руки в карманах плаща. Потом снял с обтесанного колышка, вбитого рядом с запрудой, стеклянную поллитровую банку из-под компота, присел на корточки, зачерпнул воды банкой и принялся смывать грязь с камней. И это доставляло ему такое же сильное удовольствие, как в детстве, когда он ходил к роднику за водой с матерью и они вдвоем «умывали» камни.

Интермедия Алены Давыдовой

«Какую работу выполняешь по дому?»

Алена ответила:

«Хожу в магазин за хлебом».

«Кем хочешь стать после окончания школы?»

Алена ответила:

«Ох! Не знаю».