Текст книги "Иллюстрированная история нравов: Эпоха Ренессанса"

Автор книги: Эдуард Фукс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Даже в области искусства все задачи были завещаны будущему в полурешенном виде. Даже и здесь эпоха не сумела завершить полный круг своего развития и достигнуть последних границ, а была задержана на полпути еще слишком мало развитой действительностью. Достаточно вспомнить об одной из величайших проблем живописи – о проблеме изображения воздуха или, лучше, о проблеме подчинения себе атмосферы, окружающей предметы. Эта проблема оставалась для Ренессанса все время в главном – книгой за семью печатями. Все созданное им в этом направлении было только смелым предчувствием, а отнюдь не осуществлением.

В еще большей степени это применимо к другим сферам жизни. Всюду грандиозно смелые полеты мысли, всюду мужество вознестись на самые крутые вершины, равного которому мир не знал после падения античного мира, да и после исхода Ренессанса лишь очень редко, но нигде и никому не удалось в самом деле взойти на эти вершины. Еще большее влияние на то обстоятельство, что развитие не пошло беспрерывно по прямой линии, а то и дело шло крутыми зигзагообразными движениями, местами наталкиваясь на неразрешимые противоречия, имел тот факт, что средневековая форма производства во многих местах не только не исчезла, а находила для своего существования самые благоприятные условия. Описанная выше революционизирующая роль торгового капитала ограничивалась сначала только некоторыми пунктами, правда самыми важными, теми местами, которые в силу своего географического положения и исторической ситуации стали торговыми рынками, другими словами, главными городами возникавших национальных государств, которые потом на самом деле и сделались их столицами. Но даже и здесь феодализм порой являлся еще сильным пережитком, так как горожане еще долго оставались в значительной степени земледельцами, например в Берлине даже еще в XIX в. Тем не менее в городах почва была преобразована в какие-нибудь десятилетия, зато движение шло очень медленно из городов в деревню.

Географическая замкнутость и изолированность привела, как уже было указано, во многих странах к тому, что в многочисленных районах феодальный способ производства держался еще в продолжение столетий и продукты производились лишь в ограниченном количестве для торговли, а по существу – все еще для потребностей общины или в лучшем случае соседних деревень.

Эпоха Ренессанса представляет поэтому в итоге картину странного смешения обоих способов производства: феодального, во всех его стадиях, от расцвета до увядания, и восходившего капиталистического, имеющего столько же стадий развития. Такое смешение отражалось в мышлении, чувствовании и действиях людей в виде стольких же различий, в виде многочисленных, как уже указано, непримиримых противоречий.

В применении к нашей специальной теме этим смешением объясняется то обстоятельство, что рядом с самыми революционными требованиями в области мысли и воли, приводившими, в особенности в морали, к самым смелым постулатам, рядом с безграничной дерзостью в разрушении старого и создании нового, производящей порой впечатление чего-то очень современного, продолжали жить и развиваться пережитки старых моральных воззрений, еще вполне коренившихся в почве феодальных отношений. Эти старые унаследованные идеи тем медленнее уступали натиску нового времени и обнаруживали тем большую жизнеспособность, чем больше логика новых жизненных факторов терпела крушение в столкновении с примитивной действительностью. Начиная с середины XVI в. это неизбежное явление начинает постепенно обнаруживаться во всех областях, так как нигде не существовало условий для беспрерывного органического развития в этом направлении.

Таков трагизм всех истинно революционных эпох.

Так как подлинный революционизм стремится превзойти себя, перешагнуть границы данной действительности, то он неизбежно разбивается об эту неразвитую, отсталую действительность. Путаница, возникающая всегда в таких случаях, относила господствовавшее неясное представление о сущности происходившего процесса всегда на счет «доброго старого времени». То, что в действительности было лишь неизбежным сопутствующим элементом всякого развития, превратилось в представлении людей в грех против мнимых законов природы, а в добродетель возведено то, что в конечном счете сделало новое, более совершенное, имевшее на своей стороне логику истории, противоестественным.

Каждая тенденция развития разоблачает свои тайны лишь на известной ступени зрелости. Выступивший на историческую сцену в XV в. вместе с мировой торговлей капитализм должен был сначала пережить то грандиозное развитие, которое он получил в XIX в., чтобы можно было познать его сущность и законы.

Вот почему только в наше время и стало возможным в хаосе явлений XV и XVI вв. открыть органические, логические и существенные черты этой великой революционной эпохи и ясно отличить новое от старого.

Сказанное здесь о Ренессансе применимо ко всем следующим главам нашего труда, ибо те же факторы определили в равной мере понятия о красоте этой эпохи, новые формы брака, развитие и задержку индивидуальной половой любви, первые зародыши женской эмансипации, законы приличия и моды, разные взгляды на проституцию и т. д.

Сделанные здесь замечания должны быть поэтому рассматриваемы как вступление к этому тому.

«Человек – мера всему». Человек как физическое явление, как телесное понятие является и естественной предпосылкой половой морали, ибо он ее орудие. Вот почему мы должны начать описательную часть нашей работы изображением взглядов и идеалов Ренессанса, касающихся человеческого тела. Для Ренессанса эта отправная точка зрения еще естественнее, чем для всякой другой эпохи, так как Возрождение открывает собой, как выше было указано, эру совершенно нового человечества в истории европейской цивилизации.

Творческие эпохи насквозь проникнуты и насыщены эротикой и чувственностью. Ибо понятия «творческий» и «чувственный» равнозначащи. Эротика и чувственность лишь физическое выражение творческой силы. Каждая революционная эпоха является поэтому вместе с тем эпохой огромной эротической напряженности, и поэтому Ренессанс был, несмотря на многочисленные противоположные, перекрещивавшиеся тенденции, совершенно исключительным веком чувственности. Этот факт должен, естественно, отражаться во всех жизненных формах, во всех духовных областях, должен отражаться одинаково отчетливо как в важнейших, так и во второстепенных явлениях.

Все, в чем обнаруживается для чувств творческая способность, приковывает внимание эпохи. Только ею она в конце концов интересуется.

Чувственность становится, таким образом, единственным явлением, соответствующим природе. Она, так сказать, единственная категория познания, допускаемая разумом, логикой. Вне ее люди Ренессанса не могли себе представлять вещи. Она – единственный разум эпохи. Конечно, это положение не было сознательным актом, программой, которую защищали и осуществляли. Но чего бы ни касалась эпоха, что бы она ни создавала – во всем чувственность звучит как непременный и явственный аккомпанемент. А так как способность к творчеству составляет самую суть жизненного процесса, то этим объясняется и та тайна, что все продукты революционной эпохи носят печать вечной ценности. Все, что дышит истинной жизнью, бессмертно, непроходяще. И эта бессмертность тем выше, чем больше была сумма чувственной энергии, насыщавшей время зарождения этих созданий.

Само собой понятно, что и все духовные рефлексы эпохи Ренессанса должны быть насыщены чувственностью. Так оно и было на самом деле. Показать, как эта всеобщая чувственная тенденция отражалась во взглядах на физическую красоту, – такова задача этой главы. Каждая эпоха, каждое общество кристаллизуют свою сущность в идеологиях, и притом во всех духовных откровениях. Они идеологически выражают себя в философии, в науке, в системах права, в литературе, в искусстве, в правилах поведения, а также в своих представлениях о телесной красоте, провозглашая известные законы красоты, конструируя таким образом тип, который они считают идеалом. Так как все идеологии эпохи зависят от ее сущности – ибо идеологии не что иное, как другое выражение для особых жизненных законов и жизненных интересов эпохи в их главной тенденции, – то они тем величественнее и смелее, чем грандиознее победа человечества, воплощающаяся в данной эпохе, и чем разнообразнее и многочисленнее открытые этой победой возможности. Все идеологии, созданные Ренессансом, должны были поэтому дышать величием. Свое выражение это величие нашло в художественном изображении человека, а последнее было лишь отражением общих представлений о человеческом теле.

В этой области Ренессанс сызнова открыл человека в его физическом проявлении. В аскетическом мировоззрении, не связанном с какой-нибудь определенной территорией, а охватывавшем всю домену католической церкви, тело играло роль лишь мимолетной и преходящей оболочки бессмертной души. Так как средневековое мировоззрение провозгласило сверхземную душу высшим понятием и единственной целью жизни, то телесная оболочка, мешавшая осуществлению этой последней, должна была превратиться в простой, достойный презрения придаток.

«Что можно потерять, того не стоит желать. Думай о непреходящем, о сердце! Стремись к небесам! Блажен на свете тот, кто в состоянии презирать свет».

Так пел Бернард Клервоский, один из самых блестящих поэтов аскетизма, в середине XII в. Тело в глазах средневекового человека – только пища для червей. Средневековая идеология отвергала поэтому человеческое тело или, лучше, относилась к нему отрицательно, допускала его лишь в той степени, в какой оно менее всего могло мешать осуществлению его сверхземного содержания, лишь как видение, как видение души.

Это не значит, что чувственное начало было совершенно упразднено Средними веками не только потому, что во все времена «плоть была сильнее духа», но и потому, что феодальное общество, как и всякое другое, не представляло однородной величины. Во всех странах оно распадалось на различные классы. И так как господствующий класс, как выше было указано, часто навязывает массам идеологию, постулаты которой он для себя не считает обязательными, то суровое аскетическое учение церкви не помешало феодальной знати создать в рыцарской любви специфическую классовую идеологию, исключительно сосредоточенную на чувственном наслаждении.

Романтический культ женщины был особенно реалистически настроен как раз в своих извращенных чудачествах. Рыцарская любовь ни словом не касалась бессмертной души, зато каждое слово было посвящено прекрасному телу. И хотя в этом культе чувственности скрыты первые зародыши индивидуальной половой любви, все же преданная ему феодальная аристократия была нисходящим классом, и потому ее чувственность выражалась только в рафинированном наслаждении. В ней не было ничего творческого, она носила характер вырождения, была игрой, извращенностью. А под неизбежным влиянием средневекового христианского мировоззрения мистические любовные идеалы рыцарства превратились в конце концов в простое систематизированное сладострастие. Доказательством служит идеал физической красоты, созданный рыцарством: физическая сторона была в нем подчеркнута под углом зрения рафинированного наслаждения.

Прямой противоположностью в этом отношении был Ренессанс, создававший повсюду национальные рамки и массовую культуру. Представленный восходящим классом, он противопоставил рафинированности дышавшую силой идеологию здоровья. Этим путем Ренессанс становился в полном смысле слова реалистичным. Он низвел предметы с неба на землю и снял с них мистический покров. И в первую голову он поступил так с человеком.

Так как эпоха Возрождения покоилась на мировой торговле и послужила началом для великих географических открытий, то она вырвала человека из потустороннего мира, к которому он до сих пор принадлежал, и сделала его своим собственным господином. В качестве покупателя или продавца каждый сделался для нее ценным предметом интереса. Таким образом, человек стал в центре явлений, и притом человек как физическое понятие, а не только в смысле жалкой оболочки бессмертной души, какой он был до сих пор. Объект «червей» стал субъектом.

Так родились совершенно новый Адам и совершенно новая Ева. Не человек изменился, а изменилась та программа, по которой «представляли» себе человека. В действительности никогда не жили ни сверхземные призраки средневековых икон, ни сверхземные – в противоположном смысле слова – героические поколения Рубенса. Другими словами: соответственно изменившемуся общественному бытию людей изменились и чувственные представления об Адаме и Еве. И так как всякое состояние облекается в форму идеала, то и этот последний изменился соответствующим образом. Перестав быть орудием сверхземной души, став орудием земной жизни, человек логически превратился в идеальное орудие земной радости.

В этом и заключалось вторичное открытие понятия «человек».

Идеал красоты каждой эпохи зависит, как сказано, от основной тенденции века. Так же мало, как существует вечная нравственная идея, существуют и абсолютные понятия о красоте. Таких понятий существуют сотни, и все они имеют свой критерий в самой эпохе, так же как и мораль, ибо, как последняя, они необходимые и неотделимые составные части каждой культурной полосы. Наши современные знания доставили нам в этой области критерий, при помощи которого мы можем сопоставить и сравнить различные понятия о красоте, критерий, позволяющий нам найти линию развития и узнать, идет ли она вверх или вниз, прямо или в сторону. Этим критерием является понятие «здоровье», естественность в подчеркивании того, что считается красивым. Естественность же равнозначна целесообразности, а последняя зависит от расового характера. Заметим в скобках: так как здесь речь идет исключительно о так называемой средиземной расе, то понятие «целесообразность» как основа красоты должно быть одинаковым и у всех ее представителей.

На вопрос, что же надо считать красивым и потому естественным, мы ответим: принципиальное стремление к выявлению полярной противоположности между мужчиной и женщиной, как можно более ясное выявление всех тех физиологических особенностей, которые отличают мужчину от женщины, а женщину от мужчины, категорическое устранение женственности из облика мужчины, а мужественности из облика женщины. Короче выражаясь, совершенная красота заключается в выявлении полового характера мужчины и женщины.

Как видно, подобное представление о телесной красоте вполне чувственное, ибо целесообразность в области красоты никогда не бывает ничем иным, как красотой эротической. Эпоха Возрождения и провозгласила в конечном счете идеальным типом человека – чувственного человека, того, кто лучше всякого другого в состоянии вызвать у другого пола любовь, притом в строго животном смысле, следовательно, сильное половое чувство. Это применимо не только к целому, но и к частям, т. е. к оценке отдельных красот и мужчины и женщины.

В этом смысле целесообразная красота и восторжествовала, и притом чрезвычайно ярко, в эпоху Возрождения, так как она была эпохой революционной. После падения античного мира эта красота здесь праздновала свои высочайшие триумфы. Ибо творческие эпохи не только здоровы, но прямо насквозь пропитаны здоровьем. Мужчина считается совершенным, т. е. красивым, если в нем развиты признаки, которые характеризуют его половую активность: сила и энергия. Женщина объявляется красивой, если ее тело обладает всеми данными, необходимыми для выполнения предназначенного ей материнства. Прежде всего грудью, питательным источником жизни. Грудь получает все больше значения, чем дальше развивается Ренессанс. В противоположность Средним векам, предпочитавшим женщин с узкими бедрами и стройным станом, предпочтение отдавалось широким бедрам, крепкой талии, толстым ягодицам.

В книге Дж. Б. Порта «Физиономия человека», появившейся в XVI в. во Франции, физическая внешность мужчины описывается следующим образом: «Вот ради чего мужчины от природы имеют крупный стан, широкие лица, немного загнутые брови, большие глаза, четырехугольный подбородок, толстые жилистые шеи, крепкие плечи и ребра, широкую грудь, впалый живот, костистые и выступающие бедра, жилистые крепкие ляжки и руки, твердые колени, крепкие голени, выступающие икры, стройные ноги, крупные, хорошо сложенные жилистые кисти рук, крупные, далеко друг от друга отстоящие лопатки, большие сильные спины, место между спиной и талией равноугольным и мясистым, костистую и крепкую талию, медленную походку, сильный и грубый голос и т. д. По своему характеру они великодушны, неустрашимы, справедливы, честны, простодушны и честолюбивы».

Идеал красивой женщины Ариосто рисует в лице одной из героинь поэмы «Неистовый Роланд» следующими словами: «Шея ее бела как снег, горло подобно молоку, прекрасная шея кругла, грудь широка и пышна. Подобно тому как морские волны набегают и исчезают под легкой лаской ветерка, так волнуются ее груди. Угадать то, что скрыто под светлым платьем, не сумел бы взор самого Аргуса [20]20
  Аргус – в греческой мифологии великан, тело которого было испещрено множеством глаз. Ред.


[Закрыть]. Но каждый поймет, что оно так же прекрасно, как то, что видно. Прекрасная рука кончается белой кистью, точно выточенной из слоновой кости, продолговатой и узкой, на которой не выступает вперед ни одна жилка, ни одна косточка, как бы она ее ни повернула. Маленькая, круглая, изящная ножка завершает чудесную, полную величия фигуру. Сквозь густую ткань вуали сияет ее пышная ангельская красота».

Так как всякая революционная эпоха в своем страстном стремлении к творчеству всегда переступает границы нормального, то она не довольствуется созданием нормальной фигуры, а всегда преувеличивает существенные черты. Поэтому и Ренессанс довел свой идеал физического человека до уровня героической расы. В мужчине ценят не только широкую грудь, но прямо геркулесовское сложение. Он должен, как уже сказано, быть Аполлоном и Геркулесом в одном лице. Лицо его должно быть энергично, и потому предпочтение дается орлиному носу. Такие могучие люди взращиваются с успехом даже искусственно. В своей книге о Шекспире Брандес следующими словами характеризует англичанина эпохи Ренессанса: «Молодой английский лорд того времени был одним из самых благородных продуктов человечества, чем-то средним между бельведерским Аполлоном и премированным жеребцом в образе человека. Он чувствовал себя настолько же человеком действия, сколько и художником».

В женщине любили пышные формы, превышающие миловидность и грациозность. Женщина должна была быть, как уже замечено, в одном лице Юноной и Венерой. Женщина, корсаж которой предвещает роскошную грудь, ценится выше всего. Вот почему уже девушка щеголяет своей пышной грудью. По мнению Брантома, величественно сложенная женщина заслуживает глубочайшего преклонения. Она должна быть высокого импозантного роста, должна обладать пышной, прекрасной грудью, широкими бедрами, крепкими ягодицами – как Венера Каллипига, – полными руками и ногами, «способными задушить гиганта». Такова, по мнению Брантома, прекрасная, царственная женщина. Таковы женщины Рубенса, созданные им для бессмертной жизни в лице трех Граций. Созерцание таких женщин доставляет высочайшую радость, ибо обладание ими сулит мужчине глубочайшее наслаждение. Брантом говорит по поводу любовной авантюры величественной по своему телосложению женщины: «Вот почему полные женщины заслуживают предпочтения хотя бы ради только их красоты и величия, ибо за эти последние, как и за другие их совершенства, их ценят. Так, гораздо приятнее управлять высоким и красивым боевым конем, и последний доставляет всаднику гораздо больше удовольствия, чем маленькая кляча».

Такова основная тенденция эпохи, царившая во всех странах, где новый фактор развития проявил себя в жизни. Во всех странах, где создавался образ нового человека, в центре внимания стояло тело, а физическая красота полагалась в подчеркнутой чувственности. Такова первая общая черта идеала красоты всех стран, первая черта, которая бросается в глаза. Но и в другом еще направлении царила общность – в средстве, которым разрешали задачу. Этим средством был античный идеал красоты, который сам собой навязывался всем странам и к которому все они, естественно, и обратились. Каждая эпоха всегда пользуется теми категориями мысли прошлого, в которых она находит, как ей кажется, свои собственные проблемы уже решенными. В таких случаях как бы сами собой всплывают те формы мышления, которые когда-то выражали такое же жизненное содержание. Такими были в нашем случае античные представления, ибо духовная культура античного мира – точно так же результат и выражение торгового строя жизни.

Этими двумя чертами исчерпывается общность идеала красоты Ренессанса.

Одинаковая тенденция, одинаковая отправная точка не предрешала, однако, еще однообразия всех представлений в отдельных странах, однообразия идеала. Одна и та же тенденция может привести к образованию разных идеалов красоты, она должна даже привести к их разнообразию, сообразно изложенным в первой главе факторам, если историческая ситуация в отдельных странах иная. Ибо каждая страна варьирует общие представления о расовой красоте в зависимости от своих частных интересов, точно так же, как она поступает и с установлениями морали. И не только каждая отдельная страна, но и каждый отдельный класс. Каждый класс всегда создает себе своего Аполлона и свою Венеру. Такой процесс совершенно логичен и является поэтому неотделимой составной частью каждой классовой идеологии. Ибо и представления о красоте суть отражения особых классовых интересов. Этот факт обыкновенно объяснялся до сих пор (ввиду непонимания самого процесса) большим или меньшим «совершенством» представлений о красоте. Трудно определить это явление более ошибочно.

Так как историческая ситуация каждой страны в эпоху Ренессанса была иной, то и идеал красоты должен был в разных странах при одинаковой сущности значительно разниться в подробностях. Италия развивалась иначе, чем Франция, Германия, Голландия, а все они должны были разниться между собою, так как во всех этих странах положение классов было иное. Вот почему мы имеем в эпоху Ренессанса столько же вариаций расового идеала красоты, построенного на принципе целесообразности, сколько разных ступеней развития существовало в тогдашнем обществе.

Италия, Испания и Франция были по всему своему развитию странами аристократическими, поэтому и представления о красоте должны были воплотиться здесь в аристократическом идеале. Аполлон и Венера должны были здесь носить аристократический тип. Идеальный тип человека принял здесь вид божества, освобожденного от всех мелочей земной жизни. Там, где, как в Италии, на помощь приходила еще и природа, возникала, естественно, высшая форма этого идеала, что было отчасти обусловлено еще и тем обстоятельством, что здесь в богатых остатках античного искусства и в никогда не отмиравшей античной традиции налицо были самые развитые средства для решения этой задачи.

С другой стороны, как во Франции, так и в Испании, где абсолютизм уже подчинил себе весь общественный организм, идеал женской красоты должен был развиться так, чтобы выставить женщину как наиболее утонченное орудие наслаждения. Германия, наоборот, была по существу мелкобуржуазной страной. Свою социальную физиономию она получала главным образом от находившегося тогда в полном расцвете ремесла. В Германии идеал красоты носил поэтому, безусловно, мещанский характер. В Голландии мещанство стояло на особенно крепких и солидных устоях – идеально красивый тип, воцарившийся здесь, дышал поэтому силой и здоровьем. В XVI в. Фландрия отличалась наивысшим экономическим развитием, и здесь высшую красоту воплощали сверхчеловеческие образы Рубенса.

Таким образом, одна страна отчетливо разнилась от другой, хотя они все и сходились не менее отчетливо в одной основной черте. Так как все культурное человечество было проникнуто революционным порывом, то всякому идеалу красоты, существовавшему в эту эпоху, были свойственны героические очертания. То была печать вечности, которой отличаются все творения великих революционных эпох.

То, что эпоха поднимает на щит, служит для нее вместе с тем и предметом культа. Эпоха Ренессанса подняла на щит физического человека, и ему она устраивала, пока длилась, повсеместный культ. Он сделался для нее возвышеннейшим и наиболее боготворимым символом жизни.

В каждом культе всегда немедленно переходят от общего к единичному, к живописи деталей. Люди открывают сотни красивых мелочей, и для каждого создается идеальная форма. Кодекс красоты, установленный эпохой Ренессанса для каждой детали телесной красоты, служит документальным доказательством в пользу как факта открытия нового человека, так и того культа, которым окружали тело.

В этом кодексе женская красота, хотя и не является высшим объектом, все же стоит на первом плане. Женской красоте посвящены самые обстоятельные, детальные и многочисленные описания. И это понятно. Не только потому, что творческая тенденция есть результат мужской активности, чаще встречаются конструкции женской красоты, созданные мужчиной, чем идеалы мужской красоты, созданные женщиной, а главным образом потому, что мужчина в принципе агрессивное, а женщина – пассивное начало. Правда, женщина тоже добивается любви мужчины, и даже в еще более сосредоточенной форме, чем мужчина добивается женской любви (об этом мы говорили в разных местах нашей книги «Die Frau in der Karikatur»), но она никогда не делает этого ясно и отчетливо, как мужчина. Мужчина облекает поэтому свои требования относительно физической красоты женщины в самые ясные и точные описания. Тридцатью шестью достоинствами – по другим только восемнадцатью, двадцатью тремя или двадцатью семью – «должна обладать женщина, если хочет прослыть красавицей и быть миловидной». Эти отдельные красоты обозначаются или формой, или цветом и т. д. Чтобы придать этому идеалу еще более осязательные, конкретные очертания, указывали обыкновенно на женщин определенных стран и городов. Уроженки Кельна славятся своими красивыми руками, уроженки Брабанта – красивыми спинами, француженки – красиво выпуклыми животами, венки – пышной грудью, уроженки Швабии – достоинствами Венеры Каллипиги, баварки – красотою самых интимных частей женского тела. Люди Ренессанса ничего не хотели забыть и отличались большей точностью, а восходящие классы к тому же никогда не отличаются лицемерной стыдливостью. Порой не ограничивались даже этими данными, вдаваясь в еще более интимное описание. Женщина, желающая прослыть красавицей, должна обладать не одним каким-нибудь из этих достоинств, а всеми вместе. «Женщина, которая отвечает всем этим требованиям, является в самом деле красавицей», – говорится в «Denkwurdigkeiten» [21]21
  «Мемуарах». – Ред.


[Закрыть]рыцаря Эйба.

Этот кодекс красоты был повсюду облечен в форму стихотворных афоризмов и дошел до нас в целом ряде вариантов, притом иногда с иллюстрациями. Достаточно привести один пример.

Очень распространенная свадебная песня перечисляет «тридцать пять достоинств красивой девушки» следующим образом: «Три должны быть белыми, три – черными, три – красными, три – длинными, три – короткими, три – толстыми, три – большими, три – маленькими, три – узкими, а в общем женщина должна быть высокого роста и полного сложения, должна иметь голову, как уроженка Праги, ноги – как уроженка Рейна, грудь – как венка, живот – как француженка, спину – как уроженка Брабанта, руки – как жительница Кельна».

Подобные же более детальные стихотворения встречаются как в «Denkwurdigkeiten» рыцаря Эйба, так и в книге песен Клары Гетцлерин (Hatzlerin). Тему эту обработал и Ганс Сакс, причем это стихотворение, как многие из его поэм, появилось в виде иллюстрированного летучего листка. Сравнение отдельных версий доказывает, впрочем, что взгляды разных городов на женскую красоту весьма различны. Если один прославляет уроженок Фландрии за их спину, то другой – за их руки, третий – за их бедра, четвертый – за их бюст и т. д. В одном стихотворении Клары Гетцлерин швабка обладает красивой грудью, тогда как достоинства Венеры Каллипиги более всего отличают польку. Подобные рифмованные кодексы красоты существовали не только на немецком, но и на латинском, французском, испанском и итальянском языках. Сохранился целый ряд и прозаических версий. Достаточно указать на фацеции Бебеля.

Этому культу соответствует самое страстное возвеличение возлюбленной, а также и вообще женщины. Одна франкфуртская рукопись XV в. сохранила следующую серенаду, которую влюбленный поет в честь своей красавицы: «Она подобна светлому дню. Никто не в состоянии достойным образом воспеть ей хвалу. У нее розовые уста, прекрасные щечки, золотистые волосы, ясные глаза, белые, как слоновая кость, зубы, маленькие круглые груди, длинные изящные бедра, узкие белые пальцы, не очень широкие ноги» и т. д.

Сюда относится и эпиграмма Клемана Маро о «студенте и девушке»…

Нюрнбергские масленичные пьесы полны хвалебных гимнов в честь телесной красоты женщины вообще. Доказательством могут служить несколько стихов из масленичной пьесы «Ein hubsch Spiel» [22]22
  «Прелестная игра». – Ред.


[Закрыть]. Это состязание, в котором победа остается за тем, кто сумеет сказать лучшее во славу и честь женщины.

«…Второй.

Послушайте-ка меня вы, молодежь! Я имел такой успех у женщин, они внушили мне такое чувство, что я должен жить, как им хочется, и делать все, что они прикажут. Я скорее откажусь от всего, что доставляет на свете честь. Только служа женщине, человек является героем.

Третий.

Нет на свете ничего лучше изящной и милой девушки со смеющимся от радости личиком, покрытыми краской любви щечками, красными, как пурпур, губами; такой она нравится мне, когда меня мучает по ночам голод любви…

Четвертый.

Женщину с глазами, похожими на окна, в которые смотрится солнце, с лицом, на котором черный цвет мешается с белым и красным, со лбом, блестящим, как слоновая кость, я пригласил бы с собой, хотя бы меня за это ненавидели целый год.

Пятый.

Если бы я встретил женщину высокую и гордую, держащую себя прямо, как стрела, с головой и волосами, похожими на корону, со сладкой речью и голосом, с белыми плечами, за которой все молодые парни бегут вослед, то я взял бы ее с собой на ночь за два грошена, хотя бы сам папа отлучил меня от церкви.

Шестой.

Я предпочел бы хорошенькую женщину, с грациозными манерами, с миловидным личиком, смеющимся ротиком, в котором сверкают белые зубы, с ямочками на щеках, с красивым подбородком…