Текст книги "Иллюстрированная история нравов: Эпоха Ренессанса"

Автор книги: Эдуард Фукс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

2. Идеал физической красоты Ренессанса

Сущность Ренессанса. Происхождение идеала красоты.

Культ физической красоты. Отношение к наготе.

Сущность мод эпохи Ренессанса.

Идеи носят не метафизический характер, они не внесены в жизнь извне, они носят характер диалектический, они обусловлены всегда специфической особенностью развития жизни. Все воззрения и идеи, с которыми мы встречаемся в истории, только кристаллизуют линию развития жизни, другими словами, общественного бытия человечества.

Таковы в сжатой научной формуле основные мысли вступительной главы. Для историко-объяснительного значения этой мысли важен, однако, прежде всего вопрос, какие факторы обусловливают линию развития жизни? Мы уже ответили на этот вопрос. Этими определяющими факторами являются исключительно материальные интересы людей. Они формируют и дают окончательное направление линии развития жизни.

Так как материальные интересы людей в свою очередь находятся в процессе постоянной эволюции, в силу постоянных изменений в производственном механизме создающей новые потребности у народов и классов или же уничтожающей и сокращающей потребности, недавно господствовавшие, то отсюда явствует не затронутое нами еще последствие, весьма важное для исторического развития идей и воззрений. Оно заключается в том, что принципиальные коренные перевороты существующего производственного механизма непременно приводят к обновлению духовной жизни, иногда даже к ее как бы вторичному зарождению (Renaissance).

Такие принципиальные перевороты, приводящие к возникновению совершенно новых воззрений и представлений, происходят тогда, когда в историю вступает совершенно новый экономический принцип, следовательно, такая форма производства, которая противоположна существующей и которая требует полного переустройства общественной организации. В силу последней черты восшествие нового хозяйственного фактора становится революционизирующим фактором истории. Этот фактор видоизменяет коренным образом общество, так как преобразовывает самое его основание, не ограничиваясь устранением некоторых противоречий, образовавшихся в медленном процессе развития.

Коренное преобразование общества состоит в том, что вместе с возникновением нового хозяйственного принципа образуются новые классы с другими интересами и потому и с новыми воззрениями, и, во-вторых, в том, что этот новый фактор или разлагает, или соответствующим образом преобразовывает старые классы общества. Оба эти явления суть неизбежные результаты каждой такой эволюции, и потому в этом процессе должна измениться вся прежняя физиономия социального бытия людей.

На таких поворотах проходят пограничные линии культуры, знаменующие конец одной и начало другой эпохи. Чем последовательнее проникает в жизнь новый принцип, чем революционнее и глубже его действия (другими словами, разрушает ли он старый базис общества по всей линии или только частично), тем яснее и отчетливее должны выступать эти пограничные линии, отмежевывающие старое время, прежнее общественное бытие людей и соответствующее им идейное содержание от нового, тем ярче современность должна отделяться от прошлого, как день от ночи или лето от зимы. Сразу ли бросается при этом различие времен в глаза или сначала еле заметно, одно остается неизменным: такие поворотные эпохи, когда историческое развитие достигает своей высшей точки, становятся революционными периодами, причем революция продолжается до тех пор, пока новый принцип не проникнет во все области жизни, пока он их не преобразует до самого основания, не станет хозяином мира, новым законодателем, которому все сферы жизни должны органически подчиниться. Такой процесс может длиться десятилетия, но может и столетия.

И не только совершенно новый вид получает картина эпохи под рукой нового строителя истории; такие революционные эпохи – и это главное – представляют самое величественное зрелище, которое только может дать история наблюдателю. В них сконцентрированы самые гордые переживания и осуществляются самые прекрасные мечты. В них гений человечества празднует свои лучшие победы. С другой стороны, в такие эпохи поражения должны носить особенно трагический характер. Позади остаются поля битвы, сохраняющие в продолжение столетий свой потрясающий вид. Все это обусловлено внутренней необходимостью и не трудно понять.

В такие эпохи всегда преобладает творческое начало – оно должно преобладать, как мы сейчас докажем, – и потому такие эпохи полны величия. Величие же – единственная красота в высшем смысле слова.

Каждый раз, когда рождается новый исторический принцип, перед человечеством раскрываются новые или по крайней мере другие возможности деятельности во всех областях. Вместе с этим расширяется горизонт, окаймляющий жизнь людей, и не только отдельных индивидуумов или узко ограниченных групп. Так как все общество становится на другую почву, то расширяется горизонт по крайней мере всех тех классов, прежнее бытие которых нарушается и разлагается. А как только для деятельности открываются новые перспективы и новые возможности, растут крылья у духа и они уносят его в безграничные дали^. В борьбе со своей эпохой познает он ее проблемы и порой угадывает наперед по семенам те плоды, которые созреют лишь столетия спустя. Развивается воображение, и людям кажется, будто раньше густой непроницаемый покров скрывал от взоров даже ближайшие предметы.

Теперь, когда этот покров пал, перспектива в будущее человечества кажется безграничной, а вереница новых видений, внезапно поднимающихся перед разумом, – бесконечной. В такие эпохи люди точно переживают акт всеобщего и одновременного оплодотворения и радость творчества пронизывает весь мир. Каждый испытывает такое чувство, будто носит в своих недрах будущее, новый мир, который представляется и более прекрасным. По всем классам и нациям, порой по всей данной^ части света проносится влияние упоительных весенних ожиданий, полное веры предчувствие будущего, предчувствие чего-то великого.

Застывшая река развития внезапно снова течет быстрее во всех областях и катит смело свои гордые волны. Благоразумная осторожность, до сих пор слывшая главнейшей добродетелью, становится презреннейшим пороком. Быстрота решения, смелость действий, отважная предприимчивость вызывают величайшее преклонение даже в том случае, если они граничат с безумной дерзостью. Страсти разгораются и концентрируются в грандиозных размерах. Как ненависть, так и любовь не знают пределов. Те, кто заинтересованы в сохранении существующего порядка, чувствуют, по мере того как колеблется почва, на которой зиждется их существование, что их «священнейшим» правам грозит опасность. Они превращаются в варваров, поглощенных одной лишь мыслью: всеми силами противодействовать развитию нового, хотя бы погибло все человечество. Не более терпимы и новые классы, воплощающие основную экономическую идею нового времени. Восходящие классы никогда не бывают сентиментальны и лицемерны. Они решительнейшим образом ставят в порядок дня свои исторические права, обрушиваясь насмешкой и издевательством на своих фактических или мнимых противников. Страстная, идущая до самопожертвования любовь пронизывает – в противоположность этим двум группам – всех тех, кто выводит из родившегося нового иные более прекрасные идеалы для будущего человечества. В рядах этих лиц возникает прекраснейшая из всех социальных добродетелей – бескорыстное чувство солидарности, с восторгом приносящее личность в жертву делу.

Из столкновения этих противоположных тенденций родятся самые страшные формы классовой борьбы, обыкновенно жуткой в своем общем процессе, ужасной в своих подробностях и все-таки прекрасной, так как речь идет о целом, о судьбе всего мира, и потому дышащей величием.

В такие эпохи унаследованные предрассудки обыкновенно смело опрокидываются. Так как старое кажется превзойденным, то все связанное с ним ощущается как ложь, и потому все, что носит печать традиционного, освященного лишь временем, заранее встречается сомнением и издевательством. Все существующие отношения и учреждения подвергаются критике. Так как под напором эволюции падают самые горделивые твердыни прошлого, воздвигнутые, казалось, для вечности, то всякий авторитет колеблется и теряет прежнее доверие, уважение и любовь. Все существующее должно доказать свое право на существование, и когда оно не выдерживает критики нового, над ним беспощадно произносится смертный приговор.

Это справедливо в первую голову относительно установлений, регулирующих половую жизнь людей, ибо в этой области они прежде всего чувствуют гнет традиционной морали.

Насколько смелы подобные эпохи в уничтожении и разрушении, настолько же отважны и величественны они в творчестве. Продуктивность повышается в грандиозном масштабе. О творческой продуктивности эпохи Шекспира Г. Брандес говорит в своей книге о нем: «В наши дни, когда на английском языке говорят сотни миллионов людей, нетрудно сосчитать английских поэтов. А тогда в стране насчитывалось около трехсот лириков и драматургов, творивших чрезвычайно продуктивно для публики, не превышавшей численно современную датскую, ибо из пяти миллионов населения четыре были безграмотны. Но способность писать стихи была среди тогдашних англичан так же распространена, как среди современных немок умение играть на рояле».

Повсюду воздвигаются новые скрижали, закладывается новый фундамент для более великолепного общественного здания. Вместо того чтобы починять самые ветхие места, предпочитают строить сызнова. Никакая задача, как бы она ни была грандиозна и фантастична, не кажется индивидууму и обществу слишком большой и опасной, ибо мысль и чувства всех получают универсальный характер, каждый сознает себя положительно великаном, хочется все охватить своей волей, все познать, сокрушить всякое противодействие, все себе подчинить. Таковы отличительные черты каждого в отдельности и целых классов и народов, ибо такова физиономия эпохи. К вещам и людям предъявляются самые высокие требования, претензии всех безграничны и безмерны.

Вот почему преимущество дается всегда зрелости, она пользуется особенным почетом как в области физической, так и в области духовной. Не обещающий юноша, не девушка, похожая на нераспустившийся бутон, ценятся выше всего в такие эпохи, а мужчина, находящийся в зените своей силы, творящий, и женщина, достигшая вершины развития, понимающая. Мужчина должен быть заодно и Аполлоном и Геркулесом, женщина – Венерой и Юноной [19]19
  Аполлон – в греческой и римской мифологии бог света, поэзии, искусства, медицины; Геркулес (греч. Геракл) – в римской мифологии бог и герой, наделенный необычайной силой, совершил множество подвигов; Венера (греч. Афродита) – в римской мифологии богиня любви и красоты; Юнона (греч. Гера) – в римской мифологии хранительница брака, покровительница рожениц, материнства. Ред.


[Закрыть].

Такие эпохи смелы не только в своих стремлениях, а, в противоположность другим периодам, не менее могучи и в осуществлении своих стремлений. Воля и действие идут рука об руку. В такие эпохи совершалось всегда все то глубочайшее и высочайшее, что грезилось и представлялось человеческому гению. Совершенство индивидуального творчества так же велико, как богатство новых идей и образов. Каждое дыхание эпохи исполнено творческой силы, и никогда у нее не отнимается дыхание. К тому же каждая задача, которую ставят себе люди таких эпох, граничит с героическим, ибо в каждой дышит вся огромная энергия времени и кажется, будто само время незримыми руками участвует и в самом мелочном. Все, что создается в такие эпохи, носит поэтому печать вечной ценности.

Это, конечно, не значит, что в такие эпохи создается, безусловно, лучшее, так как высота достигаемого зависит от тех средств, которыми располагает эпоха для разрешения вставших перед нею проблем, зависит от степени зрелости и высоты предшествующей эпохи. Вместе с совершенством и обилием средств, ожидающих применения, растет смелость и энергия людей, растет сумма творений эпохи. Если же наследие прошлого примитивно и неразвито, то ее создания остаются лишь смелыми обещаниями и столь же смелыми дерзновениями. Масштаб для оценки может быть поэтому только относительным, и все-таки позволительно сказать, что все в такие эпохи шествует на высотах совершенства.

Такова сущность эпох, когда на историческую сцену выступает новый хозяйственный принцип, совокупность всего этого делает такие революционные эпохи столь величественными. Только филистер, дорожащий прежде всего своим «покоем», чувствует при виде них трепет ужаса. Тот же, кто еще видит на пути человечества прогрессивные идеалы, не может наглядеться на чудеса таких эпох и смотрит всегда с затаенной завистью на тех людей, которым посчастливилось жить в такую эпоху, ибо они видели и достигли вершины жизни, взбираться на которые составляет высшее счастье, доступное человечеству.

Всякий, кто сознательно идет вперед, лелеет при этом горячую мечту, желание, чтобы вновь настало такое время, и как можно скорее, потому что тогда человечество вновь осуществит ослепительные чудеса и откровения, более даже величественные, чем те, которые раньше озарили мир. Средства, при помощи которых будущее человечество разрешит свои новые проблемы, будут и абсолютно и относительно гораздо более развитыми и богатыми.

Тогда будут даны предпосылки для самого грандиозного творчества, ибо новое время встретит класс, сознательно и обдуманно подготовлявший величайшие цели, и в его рядах будет стоять уже не один Гуттен, а сотни тысяч. И тогда снова «жить» станет «радостью», и притом величайшей.

Такой эпохой был Ренессанс.

Другими словами, все здесь сказанное и описанное осуществилось в рамках европейской культуры, когда в XIV и XV вв. на историческую сцену вторично выступил новый экономический фактор – развитие товарного производства и обусловленное им денежное хозяйство – и завершил собой средние века (первое выступление денежного хозяйства на историческую сцену относится к античному миру). Завершая средние века, он вместе с тем начал новую эпоху, которая в продолжение двух столетий переросла заключенное в рамки деревенской общины крестьянское и ремесленное производство, привела к смелой предприимчивости мировой торговли и положила первый камень для современного капитализма.

Революционное значение Ренессанса остается вне всякого сомнения. Это была величайшая революция, которая известна новейшему времени. Она была грандиозна не только по объему и продолжительности, но и по своему глубокому значению, ибо она охватила всю цивилизованную Европу, кончилась не раньше, чем новый принцип, воплощенный в ней, победоносно проник во все сферы жизни, и открыла собой величайшую эпоху европейского человечества после падения античного мира.

Она – исходная точка новой истории человечества.

Вместе с ней родилось величайшее благо культуры: нация и национальный язык. Раньше не существовало ни того ни другого.

До этой эпохи государства представляли собой не более как дикий сброд бесчисленных и в большинстве случаев друг другу враждебных групп интересов и были поэтому лишь очень слабо сплочены. Небольшая по объему марка, основная социальная единица средних веков, охватывавшая часто одну или в лучшем случае несколько соседних деревень, была тогда целым миром. Кто не был членом этой маленькой общины, был бесправен и считался чужим. Все, что относилось к другой марке, казалось за границей, принадлежало к другому миру, к которому вели лишь очень примитивные мосты и к которому обыкновенно относились враждебно. Каждый из этих других миров имел свои интересы, к которым в лучшем случае относились равнодушно, так как они оставались непонятными, но также часто против них ополчались враждебно, так как они грозили опасностью.

Основной чертой средневековой духовной структуры была поэтому чрезвычайная узость, обнаруживавшаяся во всех областях. Даже язык не служил объединяющим началом для отдельных местностей, разъединенных столькими же диалектами, и эти диалекты так же упрямо почитались, как границы марки. И даже уже на небольшом расстоянии эти местные наречия звучали так же непонятно, как чужая речь. В каждой стране говорили на тысяче различных языков. Только в очень критические моменты соседние марки проникались общими интересами, но, как только исчезали принудительные причины объединения, все так же быстро разбегались в разные стороны.

Такое положение вещей обусловливалось экономической базой Средних веков. Средние века жили натуральным хозяйством. Продукты производились только для собственного потребления, и обыкновенно каждый производил все нужное для жизни: пищу, одежду, жилище, орудия труда. Круг лиц, которым исчерпывалась частная и общественная деятельность каждого, состоял из производителя и его семьи, общины, к которой он принадлежал, и разве еще феодального сеньора, от которого он зависел как данник. В пределах этого круга удовлетворялись все потребности, и от продуктивной силы этого круга зависели последние. Феодал взамен дани предлагал защиту против всяких врагов. Такой общественный порядок, покоящийся всецело на изолированности и территориальной замкнутости сравнительно небольших групп, может в своем идейном отражении отвести лишь очень второстепенное место общим воззрениям, объединяющим отдельные элементы. Так, например, при подобных условиях не может быть места желанию взаимных сношений, и потому тогда и не существовало шоссейных дорог. Не было налицо общественной потребности, которая побудила бы к их постройке, предполагавшей совместную деятельность многих. С другой стороны, узость интересов отдельных формаций должна была неминуемо углубить и увековечить малейший антагонизм интересов. Всем этим объясняется продолжительное господство натурального хозяйства. Там, где ему содействовали к тому же еще географические условия: разъединяющие реки, горы и болота, отдаленность от всякого естественного сообщения и т. д., оно отчасти сохранилось даже и до наших дней.

Эта идиллия, в которой, впрочем, не было ничего идиллического в том смысле, как это понимали архаизирующие романтики, могла держаться долго еще и потому, что она постоянно из себя создавала те условия, которые ее упрочивали. И все-таки она не могла продолжаться вечно, а должна была рухнуть, когда враждебные ей элементы, ею же и созданные, достигли известной высоты развития. Этим враждебным натуральному хозяйству фактором, который в конце концов и разложил его, была естественная тенденция разделения труда, стремившаяся ко все более простым формам, приведшая сначала к образованию самостоятельного ремесла, а потом к возникновению торговли. В силу этой эволюции ремесло стало новой силой рядом со старой, и к тому же призванной победить последнюю. Тенденция к разделению труда, разумеется, естественное явление, всюду возникающее само собой, ибо она выражает фатальное следствие всегда и везде существующего стремления упрощать процесс труда, чтобы сделать его рациональнее.

Первой формой разделения труда всюду было разграничение производительного от непроизводительного труда, т. е. перенесение обязанности защиты на определенные элементы организации, с тем чтобы остальные могли посвящать себя своей производительной работе как можно безопаснее и спокойнее. Чем больше в течение веков человек становился господином над своими орудиями труда, чем ловчее он ими управлял, тем дальше шло разделение труда во всех областях производительного труда, так как этим путем всюду повышались его результаты. Так возникло в конце концов самостоятельное ремесло. Так как его продукты постепенно стали превосходить потребности личности и цеха, то явилась необходимость в обмене излишка продукта с другими группами, которая привела к возникновению рынков, ставших естественными узловыми пунктами сообщения. Одновременно с этим возникла необходимость их охраны от разбойничьих нападений. Накоплявшиеся в этих местах сокровища постоянно возбуждали аппетит как окрестных жителей, так и чужих народов, а в местах, лежавших на судоходных реках, – также и морских пиратов.

Так деревня должна была превратиться в город.

Первоначально обменивались только излишком продуктов, обменивали товар на товар. То была подготовительная эпоха, конец Средних веков. По мере повышения производительности труда, по мере постоянного роста ремесла люди стали уже производить специально для обмена, т. е. ради торговли.

А этот факт сделался решающим, он разграничил новое время от Средних веков, вместе с ним на историческую сцену выступил самый революционный фактор мира – деньги.

Деньги были тем необходимым средством обмена, в котором нуждалось товарное производство, и оно поэтому и выдвинуло их. Эпоха натурального хозяйства, производившая только для собственного потребления или для ограниченного круга членов общины, не нуждалась в таком средстве обмена. Подать феодалу платилась также натурой, так как ею выражалось в принципе только то, что крестьянин исполнял, в сущности, только работу феодала и его слуг, которую они сами, занятые защитой и охраной, не могли исполнять.

Деньги и разложили, а потом уничтожили средневековую феодальную форму производства.

Чем больше развивался товарный обмен, тем большей силой становились деньги. «Деньги были таким товаром, который каждый брал и в котором каждый нуждался, за который все можно было получить, все, что могла предложить феодальная форма производства: личные услуги, жилище, пищу, а кроме того, и бесчисленное количество предметов, которые дома не производились, которые становились все более насущной потребностью и которые можно было получить только за деньги. Классы, приобретавшие денежное богатство, производившие товары и торговавшие товарами, достигали все большего значения. Цеховой мастер, которого ограничительные законы принуждали иметь только известное количество подмастерьев и который не мог поэтому особенно разбогатеть, скоро остался позади купца, жажда обогащения которого была безмерна, капитал которого не имел границ и – что для него было особенно приятно – доход которого был чрезвычайно велик» (Каутский К. Томас Мор).

Но еще важнее было следующее.

Здесь совершилось то, что выше мы определили как самое главное. Вместе с новым принципом – торговлей, выражением и революционизирующим средством которой были деньги, – на историческую сцену выступила такая форма производства, которая подтачивала не только отдельные пункты старой почвы, на которой стояло общество, а вся эта прежняя почва исчезла, общественное бытие людей получило совсем иной базис и совсем новые корни.

А вместе с этим наполнились совсем иным содержанием все мысли и чувства людей. Все воззрения и идеи коренным образом изменились.

Товарное производство создало в лице купца совсем новый класс, первую форму современной буржуазии, и до основания изменило быт всех остальных существовавших классов. Этим путем в историю вошли совсем новые идеологии и совершенно новые силы. Достаточно указать на один яркий пример.

Так как производство для личного потребления ограничено определенными узкими рамками, то индивидуальная энергия средневековых людей находила лишь скромный стимул развития и дух их не отличался особенным полетом. Иначе обстоит дело в эпоху товарного производства, приведшего к мировой торговле. Здесь уже не было границ. Отдельная личность и все общество приводятся в движение самыми сильными стимулами, все постоянно и сызнова вспыхивает и разгорается, все стремится к безграничным ширям и далям. Дух человеческий старается превзойти самого себя, перелететь через преграды, воздвигнутые действительностью. Родился совершенно новый человек с совершенно новыми взглядами. Из коллективиста он превратился в индивидуалиста и прежде всего – в стяжателя.

Движение это началось ранее всего в Италии. Первые его зародыши мы находим притом в Южной Италии, где в Средние века начались первые торговые сношения между Востоком и Европой. Греки и сарацины сначала напали на итальянцев, потом – старая история! – навязали им свои товары, преимущественно шелк и пряности. Тогда впервые зародилась морская торговля, и прежде всего с Константинополем. За Южной Италией последовала Италия Северная, а затем одна за другой Испания, Франция, Германия и т. д. Ибо всюду потребности приводили к товарному производству, и всюду торговля в конце концов становилась мировой, выводя европейское человечество шаг за шагом за пределы Средневековья.

Кульминационным пунктом этого революционного переворота были XV и главным образом XVI столетия. Если Треченто и Кватроченто везде еще только периоды предчувствия, эпоха, когда над всем миром проносилось веяние весны, то Чинквеченто всюду сделалось веком величайших осуществлений. На его рубеже поднимаются грандиознейшие документы творчества. Достаточно вспомнить великолепные откровения искусства. В эту эпоху во всех странах, во всех областях искусства было создано самое зрелое и прекрасное, литература обогатилась глубочайшими и эффектнейшими произведениями, живопись заблистала самыми дивными красками, пластика – самыми совершенными формами, архитектура – самыми грандиозными линиями.

Достаточно вспомнить – чтобы привести еще один пример – разнообразные открытия, эти могучие последствия предприимчивого купеческого духа. Потребность растущего капитализма в драгоценных металлах и в рынках для сбыта создала смело и отважно великий век географических открытий. Открытие новых материков и новых морских путей сделалось могучим рычагом быстрого развития. Цивилизованное человечество по всей линии переступило естественные границы Европы. Если церковь была универсальна, то капитал, всюду стремившийся делать дела и забирать прибыль, становился космополитичным под знаком мировой торговли. Он хотел осчастливить своими доходными делами не только католическое, но и все платежеспособное человечество. Был ли человек евреем, язычником или христианином – было для капитала в начале его развития столь же безразлично, как и ныне, лишь бы с человеком можно было обделать выгодное дело.

В то же время в Европе капитализм создал такой же могучей рукой национальное государство и национальный язык, что только, по-видимому, противоречит его космополитической тенденции. Интересы торгового капитала действовали объединяющим образом в направлении образования государств потому, что он имел интересы прямо противоположные как феодальной знати с ее децентралистическими тенденциями, так и вообще всему феодальному обществу. Торговый капитал преследовал, безусловно, централистические цели. Прибыль купеческого капитала была тем выше, чем более сильная центральная власть стояла за его спиной и могла защищать на чужбине честь его страны, т. е. его торговые интересы, требования и притязания. Купечество, а с ним и города, представителем которых оно было, всегда становились на сторону княжеской власти, находившейся также повсюду – в одной стране в большей, в другой в меньшей степени, смотря по предшествовавшему развитию, – в борьбе с децентралистической феодальной знатью.

Так как интересы торгового капитала были однородны, одинаковы по всей линии, то они и должны были восторжествовать победоносно по всей линии. С другой стороны, борьба между крепнувшим княжеским абсолютизмом и защищавшим свои частные интересы мелким дворянством должна была также по всей линии окончиться победой абсолютизма и поражением феодальной знати, представлявшей исторически отсталый экономический принцип. Такова была логика истории. Так как последняя всюду без исключения приводила к торжеству абсолютизма, то это было вместе с тем равносильно беспрерывному возникновению и росту сплоченных национальных государств в противоположность слабо спаянным и внешне бессильным государственным организмам, соответствовавшим средневековому способу производства, существовавшим повсюду в эпоху феодализма. Образование национальных государств, происходящее в этот период, является, таким образом, исключительно результатом экономических интересов торгового капитала.

Вместе с возникновением национальных государств должен был развиться и национальный язык. В эпоху феодализма, как было уже упомянуто, язык распадался на сотни диалектов соответственно разнообразнейшим экономическим условиям отдельных местностей. Местное наречие было во многих отношениях продуктом специфической экономической структуры отдельных местностей, следовательно, обособленности их общественного бытия. Вместе с возникновением сплоченных наций из диалектов должен был развиться единый национальный язык как выражение общих экономических интересов этого нового коллектива. А рассадником национального языка должны были везде стать – и в самом деле стали – крупные города, как те места, где сосредоточивалась та сила, которая приводила к образованию государств.

Возникновение национального государства и национального языка было наиболее важным результатом переворота, происходившего с XIV по XVI в.

Такова общая физиономия эпохи, основная тенденция Ренессанса. Кто желает понять Возрождение не только в его основной сущности, но и в его глубоких противоречиях, сразу бросающихся в глаза каждому, кто занимается этой эпохой, тот не должен удовольствоваться этими общими линиями, а обязан вникнуть в детали. И эти детали в особенности важны, когда речь идет о нравах эпохи. Огромные противоречия общественного бытия оказали глубочайшее влияние на мораль века и создали здесь картину, полную величайших противоположностей.

Мы уже знаем, что существенное значение для вопроса, в какой степени новая эпоха может разрешить стоящие перед ней проблемы, имеют те средства, которыми она располагает. Другими словами, результаты, которых может достигнуть эпоха в своем беспрерывном движении вперед, обусловлены в конечном счете наследием, которое ей оставлено историей, степенью общего исторического проникновения, с которым ей приходится считаться. Это так понятно.

Если даже вместе с новыми интересами возникают всегда и новые идеи, облекаясь в конкретные формы, то они сначала выступают под покровом старого времени. Новые битвы происходят в старой одежде, и от узости или широты этих старых одежд логически зависит, как легко и как далеко может в них двигаться вперед новая эпоха. А средства, встреченные тогда на своем пути новой эпохой для разрешения своих насущных задач, были чрезвычайно мало развиты, ибо то были средства феодального времени, в большинстве случаев очень примитивные.

Уже из одного этого следует, что успешному творчеству над стоявшими перед эпохой проблемами мешали непреоборимые препятствия и что, при всем величии и при всей грандиозности достигнутого, ее результаты были все же отрывочны и неполны. И если это отрывочное и половинчатое тем не менее производит такое горделивое и величественное впечатление, то это только доказывает, как безмерны были силы, освобожденные и пущенные в оборот новым экономическим принципом.