Текст книги "Сказки и легенды"

Автор книги: Эдуард Деккер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Прояви свое могущество – ты можешь, захочешь и должна это сделать. Такова воля солнца, которое повелевает тебе избрать не Куско и не меня, а смерть и превращение в бесплотного духа, ибо человеческое сердце неспособно вместить в себе такую великую любовь.

Итак, умри, Азтальпа, умри и возлети к солнцу. В твоем сердце нет места нам обоим, но нам будет место на твоей могиле, когда ты вознесешься на небо».

Так говорил Теласко.

Куско молчал.

Азтальпа же сказала:

«Братья, я готова».

Вскоре после этого король и жрецы собрались в лесу на горе, на которой обыкновенно приносили жертвы солнцу. И целая толпа народа пришла туда, чтобы видеть дым, который вознесет Азтальпу на небо. Посла заклания ее должны были сжечь на костре.

– Ты знаешь, Фемкэ, дым всегда идет кверху. Это, верно, для того, чтобы возноситься, не правда ли?

– Да, – ответила девочка с такой убежденностью, словно она была сама Велледа[16]16
  Велледа – жрица и прорицательница батавов (предков голландцев).


[Закрыть]. Ах, она забыла и молитвенник и всех своих святых. – Боже мой, Ваутер, как это печально! Неужели Азтальпа в самом деле должна была умереть? Это было жестоко со стороны Теласко…

– Как бы ты поступила, Фемкэ?

– Я бы… я бы… я, право, не знаю, Ваутер.

– Вот видишь, нелегко было придумать. Итак, Азтальпа стояла между обоими братьями. Она была вся в белом, и белое покрывало спускалось на ее лицо. Народ пел печальную песню. Все стали на колени. Азтальпа обняла отца, сделала рукою прощальный жест толпе и воскликнула:

«Я готова. Проводите меня, братья!»

Она протянула руки обоим и смело поднялась на костер. Куско шел согнувшись и нетвердыми шагами.

Теласко казался мужественнее. О Фемкэ, он знал, что Азтальпа не умрет…

Глубокий вздох облегчения вырвался из груди Фемкэ. Она сидела с открытым ртом, не сводя глаз с Ваутера, как будто хотела всеми силами души отсрочить печальную развязку.

– Да, она не должна была умереть, и мне кажется, что Теласко знал это. Он вынул между тем освященный кинжал, попросил прощения у Азтальпы… Куско стоял, закрыв лицо руками… Азтальпа сложила руки на груди… наклонила голову…

Вдруг она упала на колени перед Теласко:

«Брат… одно мгновение! Одна просьба: пусть я приму смерть от руки Куско!»

Теласко бросил кинжал и воскликнул:

«Хвала солнцу, выбор сделан! Перуанский народ, вот твой Инка! Прощай, Азтальпа!»

Все перуанцы склонили головы перед Куско. Когда же Куско стал искать брата, оказалось, что Теласко исчез. С тех пор никто его не видел.

– Разве это не чудесный рассказ, Фемкэ?

– Слушай, Ваутер, если бы девушка знала, как Теласко истолкует ее просьбу, она бы ее не. высказала. Но история очень интересная. Как бы я хотела знать, может ли это случиться в самом деле!

– Это случилось далеко, далеко отсюда и очень, очень давно, Фемкэ. По крайней мере так сказано в книге. Однако теперь мне пора домой, так как у меня нет ни гроша, чтобы заплатить привратнику, если я приду после восьми часов. Ах, Фемкэ, как бы я хотел, чтобы мои стихи были уже готовы…

– Ничего, ты их напишешь. Думай о Теласко: ему также надо было исполнить трудное дело.

– Нет, я буду думать о девушке. Спокойной ночи, Фемкэ…

Ваутер получил такой сердечный поцелуй, какой заслужил своим рассказом, и, мечтая об Азтальпе, он вышел через боковые ворота и побрел домой. Луна ярко светила, и ему было досадно, что он не мог остаться у Фемкэ подольше. Он уверял себя, что при лунном свете он рассказывал бы еще лучше, но что было делать– у него не было ни гроша.

1864 год (Из цикла «Идеи»).

СУД СОЛОМОНА

Мне не было еще полных двадцати трех лет, когда я состоял командором провинции Наталь[17]17
  Наталь – провинция на западном побережье о. Суматра.


[Закрыть]. Официальное голландское наименование этого поста – гражданский начальник; но вообще, в особенности при туземцах, такого чиновника «со времен англичан» именуют коммодором.

Обязанности такого начальника – самые приятные, и впоследствии я не раз жалел, что потерял пост, который я (по неопытности) недостаточно оценил, когда впервые занял его.

Кто не испытал страданий или страдал мало, тот всегда глуп. Разумеется, я говорю не о «мировой скорби» и не о тех слезах, которые проливают, ради своего собственного удовольствия, герои романов Фейта[18]18
  Рейнвис Фейт (1753–1824) – популярный голландский писатель, представитель сентиментализма в голландской литературе.


[Закрыть]. Я говорю о серьезных неурядицах в жизни. Но, невзирая на все неурядицы, такой начальник, или «фэтор», как его по-арабски называют малайцы побережья Суматры, находится в весьма благоприятном положении. Когда занимаешь подобную, должность, то являешься здесь не только самым первым среди других, но представляешь собой все, – даже цезарь удовлетворился бы таким положением. Правда, высота, на которую вознесен такой начальник, обусловливается в известной степени окружающей его пустотой, ибо зачастую он, если не считать военного коменданта, является единственным европейцем в этом пункте и даже во всей провинции. Но кто прибыл в Ост-Индию молодым и пожил там достаточно, чтобы освоиться, тот, обращаясь с туземцами, чувствует себя вполне на своем месте.

В отшельническом одиночестве у человека белой расы вырабатывается в некотором роде великодержавное отношение к местному населению, которое со своей стороны совершенно серьезно воспринимает величие такого начальника, – обычно даже гораздо серьезнее, чем он сам. Наиболее почтенные местные старейшины относятся к нему чуть ли не с детским обожанием, и седые старики называют его «отцом». Не думайте, однако, – это было бы ошибочным европейским заключением, – что эти отношения упорядочены какими-либо статьями закона. Туземному населению незнакомы и непонятны наши тонкости и различия в степенях власти. Тот, кто поставлен во главе, на все распространяет свою власть, почти безграничную. Иногда при подобных обстоятельствах стирается разница между официальными и частными интересами. Местный старейшина приходит с одинаковым смирением просить господина фэтора дать согласие и на свадьбу своей дочери и на посадку новых плантаций перца. Такие сердечные патриархальные отношения встречаются на Суматре и в некоторых других заморских владениях гораздо чаще, чем на Яве. Однако среди яванцев, вообще гораздо более покорных, не наблюдается того благожелательного отношения, какое видишь со стороны всех малайцев, преданность которых очень ценна именно потому, что носит ярко выраженный характер. А с другой стороны… на Яве в течение нескольких веков перебывало слишком много европейцев, большинство из них здесь обогатились, и не удивительно, что население испытывает перед ними страх.

Поэтому вполне понятно, что в менее развращенных европейцами и удаленных от океана местностях или на незначительных отдаленных постах на Суматре человек, облеченный властью, может сделать много добра. Я еще и теперь сожалею иногда, что в те времена не сумел более широко воспользоваться своими возможностями. Но я был тогда молод, слишком молод.

«Столица» провинции, служившая командору резиденцией, лежала у моря. Но суда редко показывались на рейде, ибо он пользовался у моряков дурной славой. Они приходили из Паданга и Бенкулена, с юга, и из Ачина, с севера, – и это почти все. Порою – очень редко – приходили корабли из Макасcара или еще более отдаленных мест. Привозили главным образом полотняные ткани, гончарные изделия и разные безделушки, и все это торговцы выменивали на золотой песок и камфару.

Я вспоминаю о таком своеобразном предмете торговли, как, например, женские брюки, которые изготовляют в Ачине; их нигде, кроме этих мест, не носят на всем архипелаге. По крайней мере я не видел их на Яве. Да и на Молуккских островах тоже.

По прибытии корабля шкипер или суперкарго[19]19
  Суперкарго, (португальск.) – на торговом корабле заведует выгрузкой и продажей товаров.


[Закрыть] обязан был предъявить коносаменты[20]20
  Коносамент – накладная в морской торговле.


[Закрыть] гражданскому начальнику, который одновременно являлся начальником порта и сборщиком налогов и пошлин. Обычно шкипер наносил ему визит вежливости, причем подносил и кое-какие дары, что вполне согласуется с восточными нравами и на что не всегда смотрят косо. Это считается просто актом вежливости. Действительно, честный чиновник всегда отказывается от подношений, когда высокая цена подарка заставляет думать о попытке добиться незаконных льгот.

Такие попытки действительно были нередки в Натале, и я поручил штурману портовой шлюпки предупредить всех анаход[21]21
  Анахода – капитан корабля, который обычно является и совладельцем груза. Слово арабское. (Прим. автора).


[Закрыть], что командор не принимает никаких подарков.

В один прекрасный день я сидел с военным комендантом на верхней передней галерее моего жилища, когда почтенный араб с немногочисленной «свитой» – свита в Ост-Индии так же обязательна, как одеяние, – вошел в ограду. Один из полицейских стражей, стоявших внизу на часах, доложил о прибытии анаходы шейха шарифа Алгабаши, капитана корабля, только что прибывшего на рейд. Араб поднялся наверх, отвесил свой сламат[22]22
  Сламат – приветствие у малайцев, соответствует арабскому «салам» или «селям». (Прим. автора).


[Закрыть] и протянул мне судовые документы. Я просмотрел бумаги, сказал ему, сколько он должен внести пошлины, и спросил о цене прамедани…

Не знаю, правильно ли я написал это слово. Вероятно, оно арабское, и я пишу его так, как оно мне запомнилось на слух…

Тридцать лет! И после описываемого случая я никогда больше не встречал ни этого предмета, ни обозначающего его слова.

Пусть знаток определит, правильно ли я назвал и описал этот ковер. Так вот, прамедани – это коврик из шерсти особого сорта, называемого нами смирнским, но значительно грубее. Такой коврик употребляется мусульманами во время утренних и вечерних молитв. Он служит им также при ритуальных омовениях на берегу реки. Так же как и четки, он составляет часть ритуальных принадлежностей правоверного, и очень часто его кладут в могилу вместе с покойником или же накрывают им мертвеца. Чем более потрепан такой коврик, тем для покойника лучше. Коврик играет роль как бы истекшего сроком векселя, который предъявляют к уплате пророку: «за столько-то предоставленных вашей святости доказательств благочестия».

Но когда такой коврик еще новый, ему можно дать и отличное мирское назначение. Его можно положить перед кроватью или диваном, или под письменный стол. Мой приятель, военный комендант, давно просил раздобыть ему при случае пару таких ковриков. Я заказал три-четыре штуки и для себя. Шейх шариф ушел, а спустя несколько часов матрос принес мне узел и оставил его в углу передней галереи.

Вскоре явился другой араб, так же пышно одетый, в сопровождении свиты и такой же степенный, как и первый. Назовем его шейх Авал бин Айдрусси эль Маскат. В сильном возбуждении он стал мне рассказывать, что его товарищ шейх шариф – пройдоха, узурпатор, бунтовщик, фальшивый анахода. По словам шейха Авала, он, Авал, является и капитаном, и собственником корабля, и законным владельцем груза. Он обстоятельно, но довольно путанно рассказал о мятеже, будто бы разыгравшемся на корабле, в результате которого он противозаконно был лишен своего звания и товаров. Во время рассказа взор его упал на узел с прамедани. Мой приятель, комендант, распаковал его и любовался цветами на ковриках. Грубость ткани не портила узора. Грубо подстриженная шерсть была так густа!

– Не платите за них мошеннику шейху тарифу, мейнхер! Он собака, шельма, вор! Да проклянет господь бог его отца, и деда, и прадеда! Ради бога, мейнхер, не платите за эти прамедани бессовестному шейху шарифу!

Я созвал суд. Это значит, что я сел за письменный стол и открыл заседание в полном одиночестве. Так как истец и ответчик были чужеземцы, то данное дело не подлежало юрисдикции совета раппат, в котором заседали вожди Натальской провинции. Шейх шариф Алга-баши и шейх Авал бин Айдрусси эль Маскат хорошо рассчитали. Они были предоставлены моей одинокой мудрости, а могли, пожалуй, попасть и в худшее положение.

Ох, эта молодость! Эта простосердечная, славная молодость! Разве можно было предвидеть, что когда-нибудь придется делить ребенка между двумя арабами?

А какую ошибку допустил наш Ваутер[23]23
  Ваутер – сын автора.


[Закрыть], не правда ли, не уделив должного внимания «суду Соломона»! Кто может поручиться, что ему не придется когда-нибудь также делить ребенка между двумя арабами?

Я сказал «ребенка» лишь из желания сохранить местный колорит Соломоновой мудрости. Мне пришлось иметь дело с прамедани. Соломону было чертовски легко судить, ибо распознать мать гораздо проще, чем анаходу. И еще вдобавок человеку, который имел столь широкие возможности упражняться в познании женского пола! Я же с трудом мог отличить араба от клингалеза[24]24
  Клингалезы – торговый народ, родина которого Цейлон или Малабарский берег Индостанского полуострова. Они очень темнокожи, но красивого арабского типа и слывут весьма искусными коммерсантами. (Прим. автора).


[Закрыть], не говоря уже об огромной разнице в доходах миропомазанных еврейских фэторов и какого-нибудь бедного князька провинции Наталь. В сущности я имел полное право быть менее мудрым, чем Соломон, но верно и то, что я приложил много стараний к тому, чтобы не осуществлять это право. У меня, например, не было придворного живописца, о чем можно пожалеть, ибо подходящая картина в этом деле была бы весьма уместна. В таком случае новое поколение Ваутера могло бы написать красками «Первый суд Мультатули». Могли бы выйти в свет и гравюры с изображением этой сцены. У обоих шейхов были бы бороды, за которыми я мог бы спрятать свою тщедушную фигуру и брови, которые посрамили бы мою бородку. Затем кафтан, широкие шаровары, тюрбан и прочие аксессуары, точь-в-точь как у патриарха Иакова. О, они имели такой почтенный вид. А я…

Я обливался потом. Не торопись сказать, читатель, что я ненаходчив. Я хотел бы тебя увидеть между двух сынов Измаила, орущих, проклинающих, божащихся, сквернословящих…

А свидетели! Половина экипажа стояла за шейха шарифа. Другая половина клялась богом и пророком, что подлинный капитан шейх Авал.

Ибо я сделал то, что, по-видимому, упустил сделать библейский Соломон: я вызвал свидетелей.

Но это не помогло мне. Обилие пролитого ими света повергло меня в кромешную тьму.

Судовые документы? Они столь же мало помогли раскрытию истины. Пачкотня и путаница.

Я вел судебное следствие все следующее утро, и мне было стыдно перед натальским туанку[25]25
  Слово «туанку» на о. Суматра буквально означает: «мой господин» – высший титул (после султана, в те времена, когда султаны еще были на острове). Высший ранг местного чиновника на службе голландского правительства – «янг ди пертуан» – тот, кто правит (jang di pertoean). (Прим. автора).


[Закрыть], высшим представителем местной власти, перед которым мне очень хотелось выставить в выгодном свете свою проницательность. Он, как и некоторые другие представители местной власти, тоже заказал и получил несколько прамедани, так что счет за поставленные коврики выражался уже в солидной сумме. Туанку пришел ко мне с визитом как раз в тот момент, когда я, утомленный бесплодным следствием, терял последние остатки мужества.

И вдруг меня осенило. Я отослал свидетелей и обратился с цветистой речью к обоим арабам, которые, казалось, хотели горящими взорами исторгнуть у меня решение.

– Шейх шариф Алгабаши, сколько прамедани ты доставил и сколько стоят эти прамедани?

Он назвал сумму.

– Шейх Авал бин Айдрусси эль Маскат, сколько прамедани ты доставил и что они стоят?

Шейх Авал также назвал сумму, которую он требовал.

– Я говорю тебе, шейх шариф Алгабаши, что ты бесстыжий человек, навлекающий позор на голову своего отца. Много ли еще таких людей в великой стране Абиссинии? Позор стране Абиссинии! А тебе, шейх Авал бин Айдрусси эль Маскат, я говорю, что ты плохо воспитан и у тебя манеры человека, который… не знает правил обхождения. Да, ты грубый человек. Твоя мать должна быть удручена тобою, стыдиться за тебя должна она. Разве так ведут себя в таком краю, как Маскат? Нет, это великий позор для страны Маскат.

Что вы сделали оба? Вы плывете на корабле с товарами. Это хорошо. Так поступил и Синдбад, и он стал богатым человеком, потому что он… понимал обхождение. Но у вас нет никаких манер. Вы помрете, как псы без хозяина. Это говорю вам я.

Когда я отправляюсь в путешествие, в морское плавание и занимаюсь торговлей, как поступаю я? Я вежлив и обходителен. Когда я приезжаю в Маскат, что делаю я? Я приветствую султана, я делаю ему подарок. А что я делаю, когда приезжаю в Магдалу? Я склоняюсь перед негусом и подношу ему дары. Вот это манеры человека, который странствует, ездит по морям, ведет торговлю и… знает надлежащее обхождение.

Но у тебя, шейх шариф Алгабаши, и у тебя, шейх Авал бин Айдрусси эль Маскат, нет хороших манер. Ты, шариф, рожден погонять упрямых ослов. Ты, Авал, заслуживаешь того, чтобы тебя лягал бешеный верблюд.

Я командор Наталя, а вы вели себя со мною так, словно я самый ничтожный человек. Этот господин – комендант Большого форта[26]26
  Этот форт назывался Марльброуг. Построен англичанами, довольно большой, но в мое время запущенный, с маленьким гарнизоном. (Прим. автора).


[Закрыть], который вы, наверное, видели, когда плыли по реке, – тоже не простой человек. Он малайский вождь и, следовательно, знатный человек. Он господин туанку всей страны Наталь. И те дату, которым вы прислали ваши прамедани, все они особы с весом и в почете в этой стране.

Поднесли ли вы мне достойные дары? Нет. Господину коменданту? Тоже нет. Господину туанку? Нет. Дату Синарапандьянгу? Дату Путиху? Другим дату? Нет, нет, нет, этого вы не сделали! Не ужасно ли это? О, как ужасно, астага-перлах![27]27
  Арабская клятва (собственно «истаграфар-аллах», нечто вроде: «Клянусь богом! Бог узнает!» (Прим. автора).


[Закрыть]

Стало быть, вы люди с дурными манерами.

Но я этого не выношу. И я говорю вам, что вам надлежит подарить прамедани мне и всем другим знатным господам. Если вы хотите продать что-нибудь, пытайте счастья на базаре или у китайских торговцев… а мы не заплатим вам за ваши прамедани! И пришлите мне немного розового масла, но самого лучшего сорта. А теперь убирайтесь прочь оба!

Разумеется, они хотели возобновить свои жалобы. И поистине было на что! Но я приказал выгнать их, и притом грубо. Туанку ошалело смотрел на меня.

– Что ж теперь? – спросил он.

Я попросил его послать кого-нибудь из его свиты на базар – «произвести дознание и рапортовать о результатах».

Выяснилось, что наши двое правоверных приютились у одного китайца и там изливали свою обиду с одинаковым пылом, но в разных направлениях.

Один высмеивал своего соперника и дразнил его тем, что он обанкротился на своих прамедани.

А другой?

«Это возмутительное обращение! – кричал он. – На рейде мне рассказывают, что тут не принимают никаких даров, а на берегу забирают мое добро! Я буду жаловаться великому господину в Паданге!»

Узнав об этом, я велел позвать ко мне обоих дружков и воздал им каждому по заслугам. Один получил свои деньги, а другой сел в тюрьму, где и квартировал с парочкой своих приверженцев до тех пор, пока не подвернулась оказия отправить его вместе с необходимыми объяснениями обратно в Персидский залив, где был приписан этот корабль. Как пошло дело дальше, мне неизвестно.

1873 год (Из цикла «Идеи»).