Текст книги "Операция №6"

Автор книги: Эдуард Хаританович

Соавторы: Г. Михайлов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

– Да, нам нэ нравится такой поспешный суд, – заволновался Гапаридзе и, как всегда от волнения, заговорил с сильным акцентом… – Я нэ могу принимать участия в таком суде. Это бэзотвэтственно…

Звягинцев добавил:

– А почему бы нам, товарищи, не отвести преступника в партизанский лагерь? Мало ведь судить человека и вынести приговор – надо преступника, прежде всего, допросить. А здесь я не вижу ни допроса, ни ответов подсудимого, а слышу только обвинение. Это– односторонне, товарищи…

– Мы не можем тащить его в лагерь, – со злостью проговорил Найда. – У нас и так сил нет, чтобы доставить раненых. А что касается правомочия суда в данном составе, то он достаточно правомочен. Нас девять человек в здравом уме и твердой памяти. Теперь же война и нет нам времени затягивать все процедуры… Выслушаем последнее слово подсудимого – и точка! Эй, ты! – обернулся он к Кирьякову. – Выкладывай свое, да покороче!..

Кирьяков и сейчас не произнес ни слова.

Тем временем Найда нашел то, что искал: крепкий обломок сука на березе, выступающий вперед и похожий на балку. Измерив на глаз расстояние от сучка до земли, он закинул веревку и принялся ее закреплять.

Кравчук категорически воспротивился такому скороспелому судилищу.

– Вот что, товарищи, – заявил он. – Поскольку я командир отряда, я самым решительным образом приказываю: пленного доставить в партизанский лагерь! Приказ обсуждению не подлежит. Все!

Найда был недоволен приказом, но приказ командира – закон для подчиненного. Сила его нерушима. Он покорился, но заворчал про себя, отойдя в сторону:

– Вот возьмут немцы и застукают нас здесь, пока мы будем цацкаться с этим хоревым наймитом… Уж они-то не станут искать, что законно, а что незаконно…

Но лейтенант Кравчук услышал эти слова.

– Вот потому-то, товарищ Найда, мы и должны действовать по законам, раз гитлеровцы попирают элементарные человеческие законы, – сдержанно ответил он. – Кроме того, делаю вам замечание, товарищ Найда: приказ не обсуждается, приказ выполняется! Ясно?

– Ясно, товарищ лейтенант! – вытянувшись и приложив руку к шапке, ответил Найда.

Шагнув к дереву, он в ярости дернул за веревку, и сук с треском обломился.

Водворилась настороженная тишина.

А за сменой всех этих картин упорно, неотступно наблюдала пара немигающих глаз – зловещих, полных неугасимой лютой ненависти.

Но никто даже не подозревал об их присутствии.

И вдруг раздался призывный крик дикой утки. После короткой паузы вновь закрякала утка, и тогда Найда, приставив ладони ко рту, ответил тем же криком.

Это был условный сигнал: пришла помощь, запрошенная Звягинцевым из лагеря, и через несколько минут среди деревьев замелькали четыре человеческие фигуры.

Когда они приблизились, Кравчук удивленно вскрикнул:

– Товарищ майор?!

Да, это был майор Рогов, который счел необходимым обследовать место недавнего боя с батальоном войск СС, а также ознакомиться с местностью, где десантникам предстояло провести, быть может, не одну операцию.

– Здорово, Кравчук! – ответил Рогов, пожимая лейтенанту руку. – Поздравляю, товарищи, с блестяще проведенной операцией.

В это время взгляд его упал на связанного Кирьякова.

От удивления глаза Рогова стали большими и круглыми: в пленном он признал молодого дровосека.

9

Чернопятов не покидал землянки, надеясь, что рация, в конце концов, заговорит, а значит, и его опасения за судьбу «Днепра» рассеются.

Но рация попрежнему молчала, и у комиссара уже не оставалось сомнения в том, что партизанский разведчик провалился.

Надо было выручать парня. Как? Что для этого следовало предпринять?

В голове Чернопятова появлялись один за другим варианты плана освобождения партизана, но все они при зрелом размышлении отпадали как неосуществимые.

Следовало прежде всего учесть, что немцы, обрадовавшись поимке до этого неуловимого партизанского разведчика, будут стеречь его зорче зоркого.

Для полковника Качке «Днепр» казался существом весьма таинственным, его маскировка была настолько тщательной, что начальник гарнизона, несмотря на все принятые меры слежки, не имел никаких данных для подозрений кого бы то ни было из окружающих его лиц. Где он скрывался? Несомненно, где-то рядом, так как все самые секретные действия полковника Качке против партизан разлетались вдребезги потому, что о них каким-то непостижимым образом узнавал этот «Днепр».

«Черт возьми! Кто же он? Кто-нибудь из полицаев? – думал Качке. – Бургомистр города?»

Полковник перетряс все дела русских, находившихся на службе, – машинистов, стрелочников, обходчиков, – установил за ними негласную слежку и все напрасно.

Тогда он вывесил по городу объявление, в котором посулил за поимку «Днепра» сразу 10 тысяч марок, уверенный, что столь крупная сумма окажет желаемое действие.

Награду пришлось удвоить, потом утроить, тем не менее не нашлось ни одного человека, который приоткрыл бы тайну «Днепра».

«Днепр» попрежнему оставался нераскрытым и неуловимым.

А однажды на одном из таких объявлений жители города прочли следующую надпись, выведенную крупными красными буквами: «Читая, восторгался литературными упражнениями Хоря. „Днепр“».

В тот день, рассказывали люди, полковник Курт Амедей фон Качке распалился, как рогач в июньскую пору, и Гуго Вальтеру пришлось долгое время трястись от страха при виде того, как его шеф с пеной у рта всаживал в стену из парабеллума одну пулю за другой.

Поэтому Чернопятов был уверен, что если Качке удалось сейчас выследить «Днепра», партизанскому разведчику готовился страшный конец.

Вошедший Птицын застал своего комиссара и друга в напряженном раздумье.

– Нет позывных? – спросил он.

– Нет, – ответил Чернопятов. – Что будем делать, Федор? Парня надо вызволять…

– Надо, – согласился Птицын. – Конечно, надо… Да как это сделать?.. Штурмовать Сухов бессмысленно, для этого у нас не хватит сил, а других путей я пока не вижу…

– И я, – признался Чернопятов.

– Посоветуемся с майором, – после некоторого раздумья произнес командир партизанского отряда. – Он человек умный, боевой и, может быть, найдет выход…

Он прислушался.

– Да, вот, кажется, и наши, – сказал Птицын, различая доносившийся в землянку приветственный гомон партизан.

Это было так: в лагерь вернулась боевая группа Кравчука в сопровождении посланных ей на помощь партизан, которые несли на сооруженных из шинелей, полушубков и тонких жердей носилках двух раненых бойцов.

Но беседа о спасении «Днепра» не состоялась: нарастающие события вдруг были повернуты совсем в противоположную сторону.

10

Не успел Птицын выйти наружу, чтобы встретить героев, как дверь открылась и в землянке появились Рогов, Найда, Вера, Кравчук и связанный по рукам Сергей Кирьяков.

– Это что такое? – спросил пораженный командир партизанского отряда, взглянув на связанного Кирьякова.

Вперед выступил Кравчук и доложил о ходе операции и о захвате пленного с радиопередатчиком.

Когда Кравчук закончил свой короткий рапорт, внезапно заговорила Вера взволнованным, прерывающимся голосом:

– Товарищ командир! Это и есть тот самый… Вы знаете. Мы доставили его в лагерь для суда.

И, потупясь, побледневшая девушка отошла в сторону.

– Позвольте, товарищи, – произнес майор Рогов. – Я заявляю, что с этим человеком далеко не все ясно, как я уже сам, на месте, говорил партизанам, когда они собирались повесить пленного…

– Повесить? – вскричал Чернопятов.

– Так точно, товарищ комиссар! – выступил вперед Найда. – Мы собирались судить предателя на месте, но потом по приказу лейтенанта Кравчука, командира нашего отряда, доставили Кирьякова для суда в наш лагерь.

Рогов рассказал, как вскоре после приземления он встретил дровосека, указавшего ему правильный маршрут следования, а затем спас его от провокатора, который вел Рогова в Болдырево, прямо в руки врагов.

– Этим «дровосеком» был Кирьяков, – закончил Рогов свое взволнованное слово в защиту пленного.

Но Найда никак не мог успокоиться.

– Мне кажется, – сурово заговорил он, – это дело судебного следствия: пусть партизанский суд разберется, почему этот человек напяливал на себя различные личины…

Но тут произошло нечто совершенно неожиданное. Чернопятов вынул из ножен морской кортик, который всегда носил с собой, и шагнул к Кирьякову.

На мгновение Вере показалось, что разъяренный комиссар всадит нож в грудь Кирьякову, и она отвернулась, закрыв лицо руками.

Впрочем, это заблуждение было мгновенным: комиссар, конечно, никогда не позволил бы себе подобные действия против пленного врага, и девушка отняла от лица руки.

Но то, что она увидела, удивило ее еще больше, чем если бы в самом деле Чернопятов ударил Кирьякова кинжалом в грудь: комиссар спешно разрезал веревки на руках пленного, дружески обнял его и трижды поцеловался с ним.

И командир партизанского отряда сделал то же самое и столь же непонятное: весело и радостно улыбаясь, он прижал Кирьякова к себе, совсем заслонив его своей густой пышной бородой.

Все посетители землянки были растеряны и особенно Найда, который по-детски хлопал веками и даже несколько раз провел пальцами по глазам, словно бы пытался стереть нежданное наваждение.

Вера почувствовала, как сердце ее начало биться с огромной скоростью, она задыхалась, прижав руки к груди.

Спокойнее всех воспринял эту странную сцену майор Рогов. Он уже начал догадываться о том, кто был на самом деле его «дровосек».

Натянутое, как струна, напряжение разрядил Птицын.

– Не удивляйтесь, товарищи, – заговорил он. – Никакого суда, никакого следствия не потребуется, а разрешите представить вам нашего отважного разведчика, нашего товарища «Днепра»!

Вера почувствовала, как у нее стали подгибаться ноги, и перед глазами вдруг замелькали разноцветные искринки…

Глава пятая. Человек, который ненавидел

1

Банкет, устроенный полковником Качке в честь победы над крупным советским десантом, был в самом разгаре.

Целые окорока, копченые и запеченные в тесте, кирпичи свиного шпига, колбаса, рыба, сыры и, конечно, всевозможные крепкие напитки были разложены, расставлены на столах в актовом зале бывшей школы – ныне резиденции начальника гарнизона.

Оркестр, расположившийся на специально сделанных подмостках, серпантин, свисающий с потолка, – все это превратило актовый зал в шумный ресторан.

Офицеры суховского гарнизона были приглашены на это торжественное пиршество, дабы чествовать капитана Штаубе, победителя над десантом русских парашютистов; были здесь и бургомистр города, и директор местного банка, прибывший из Германии для поправки своих коммерческих дел, и два местных помещика, вернувшиеся при помощи немцев на свои прежние земли, одним словом, в этот вечер собралась вся та мутная накипь, которая всплыла на поверхность во время фашистской оккупации суховского района.

И вот в самый разгар пиршества, когда вся компания влила в свои глотки изрядное количество вин, водок, наливок, настоек и коньяков, а «сам» хозяин пиршества то и дело стукался головой о край стола и по временам начинал всхрапывать, сползая со стула под стол, в это самое время Гуго Вальтер пришел доложить своему шефу о том, что его желает видеть один известный ему человек по весьма важному делу.

Осовелый, с мутным остановившимся взглядом красных глаз Курт Амедей фон Качке пытался втолковать своему адъютанту, что всех, кто ему станет мешать веселиться, он прикажет распять на кресте, а в лучшем случае разрядит в него свой парабеллум.

Но когда Гуго Вальтер произнес имя «Днепр» и еще одно – «Рихтер», полковник Качке разом почти протрезвел и, пошатываясь, вышел из зала, поддерживаемый адъютантом.

А через минуту Вальтер ввел в кабинет полковника некую уродливую личность – горбатого человека с злым и желтым, как глина, лицом и маленькими прищуренными глазами, в которых тлела большая и неугасимая злоба.

Качке вонзился пьяными глазами в посетителя, но фигура его все время расплывалась – и перед полковником возникало то два, то сразу четыре горбуна. Наконец, когда фигура посетителя оказалась в единственном числе, господин полковник признал в ней своего тайного соглядатая Акселя Рихтера, потомка обрусевших шведов немецкого происхождения, которые, быть может, обосновались в России еще со времен полтавской битвы.

Аксель Рихтер или, как его называли суховцы, Сюлька-горбун до войны занимался сапожным ремеслом.

Был он всегда зол, грязен и немного пьян. С людьми Сюлька не разговаривал, а шипел, как гадюка. Ему доставляло истинное наслаждение оставлять в подметках концы острых сапожных гвоздей, чтобы потом поругаться всласть с разозленным заказчиком.

Но свою лютую от природы злобу на все живое утолять на людях приходилось редко и не столь уж ощутимо. Зато собаки были истинной находкой для Сюльки-горбуна.

Он ласково заманивал голодную собаку к себе во двор, а потом бросал ей кусок хлеба или кость за калитку, но так, что зад пса находился внутри двора.

Вот тогда наступала сладострастная для Сюльки минута: с плотоядным оскалом рта, весь дрожа от предвкушаемого наслаждения, он тихо подкрадывался к псу, затем с силой захлопывал калитку, зажав между косяком и дверцами зад несчастного животного.

Собака, пронзительно визжа, устремлялась прочь, волоча за собой переломанные задние ноги.

Вот этого злобного уродца и отыскал господин Качке, а поговорив с ним, сразу понял, на что пригоден швед немецкого происхождения Аксель Рихтер.

Но в маленьких глазках Сюльки-сапожника, устремленных на начальника гарнизона, было столько злобы, что Курт Амедей фон Качке испугался. Дрожащими руками он схватил свой парабеллум, надеясь испугать собеседника, но встретил все тот же колючий злобный взгляд да пренебрежительную гримасу.

Сюлька никогда не смеялся. Известно, только человеку свойствен смех, животные не смеются, не улыбаются. Поэтому некоторые суховцы утверждали, что Сюлька вовсе не человек, а какое-то злобное животное, имеющее человеческий облик.

Особенно сильно побаивался Сюльку худосочный Гуго Вальтер. Он был уверен, что горбуну ничего не стоит всадить кинжал в спину любому человеку, который ему не понравится.

В числе прочих дел полковник Качке поручил Сюльке выследить «Днепра», за что обещал крупное вознаграждение. Правда, Сюлька только пренебрежительно скривил губы – плевать он хотел на немецкую бумажную макулатуру!

Как ни лихорадило господина Качке от желания поскорее заполучить «Днепра», он не осмеливался грубо подгонять Рихтера, а только просительно говорил:

– Дорогой герр Рихтер, какие есть ваши дела? Нихт вар?

– Я шкашу, когда надо о делах, – шипя, отвечал Сюлька и, получив очередную порцию кредиток, уходил мрачный, молчаливый и злой.

И сейчас он появился в кабинете начальника гарнизона, чтобы наконец-то «шкашать» о «Днепре».

При повторном звуке «Днепр» у господина Качке окончательно выветрились все алкогольные пары настоек, наливок и коньяков. Он даже привстал, вонзаясь взглядом в горбуна, но встретил все те же пугающие, злобные и хищные глаза.

– Вы будет шпрехен правду? – прохрипел он, глотая от волнения сухую слюну. – Нихт вар?

– Я пришел не шутки шутковать, – ответил Сюлька, жуя свои тонкие бескровные губы.

Да, в тот час, после боя, не одни только глаза партизан следили за каждым движением Кирьякова. Была еще пара глаз – злобных и мрачно неподвижных. Они видели и Кирьякова, и партизан, напавших на Кирьякова.

Кажется, в первый раз за всю их жизнь в них промелькнуло что-то похожее на улыбку, это случилось, когда веревка Найды петлей захлестнулась за сук и лишь несколько минут оставалось до того сладостного, волнующего момента, когда ноги повешенного задергаются в предсмертной судороге.

К несчастью для Сюльки, этого не произошло, и опять неподвижные, мрачные, полные злобы глаза продолжали отмечать каждое движение партизан, а слух улавливал каждое их слово.

Поведение Кирьяка и рассказ одного из десантников о дровосеке, спасшем его от фашистских лап, убедили Сюльку, что Кирьяков совсем не то лицо, за которое себя выдает. Сопоставив некоторые факты, он, наконец, пришел к выводу, что Кирьяк и «Днепр» один и тот же человек.

И, кажется, во второй раз за всю свою жизнь и во второй раз за один только день нечто похожее на усмешку скривило тонкие губы Сюльки-горбуна.

Когда партизаны удалились, он не спеша побрел в Сухов.

– Почему вы можете думать, что Кнрьяк есть «Днепр»? – спросил Качке с недоверием.

– Потому шчо шнаю – вот и вшо, – ответил Сюлька своим шипящим голосом. – Шкоро ушнаете и вы… Ушнаете, потому как ваш Кирьяк, побалакав ш партишанами, опять прибудет к вам, как ни в чшом не бывало… Ну, а раш прибудеть, то яшно, шчо он ихний, то ешть партишанский чшеловек…

– Это я буду еще рассмотреть, – попрежнему сомневаясь, проговорил Качке. – Вы можете, герр Рихтер, еще ошибаться… Кирьяк попал к партизанам в плен, и они его будут повешивать…

– А я говорю – прибудеть!.. – стоял Сюлька на своем.

– О, это было бы великое счастие, – потирая руки, проговорил полковник. – Если вы, герр Рихтер, не будете ошибаться, я могу давать вам крупный куш… Нихт вар?

– Чшихал я на ваш бумажный утиль! – скривил губы Сюлька. – Нет, гошподин полковник, ша «Днепра» я хошу получить долларами или чшицтым шолотом… Потому, как пошле войны я в Рошии не оштануш – в Америку шбегу… Вот!..

– Зеер гут, – согласился Качке. – Я утверждаю вам эту награду, если Кирьяк вернется сюда… Гуго!..

Сюлька поднялся и, пхнув рукой замешкавшегося у двери Вальтера, вышел из кабинета.

– Вот что, Гуго, – сказал полковник своему адъютанту. – Поставьте ко мне в кабинет двух автоматчиков… Если Кирьяк придет, мы устроим ему приятную встречу.

2

Тем временем в землянке командования партизанским отрядом обсуждался план проведения операции № 6.

Слушая Кирьякова, майор Рогов набрасывал на листе бумаги схему расположения каждой бензобашни.

А их было четыре. Глубоко уходя в землю, они выступали на поверхность покатыми стальными куполами, похожими на солдатские каски. Для подрыва нужно было выкопать колодец у каждой башни, чтобы заложить туда взрывчатку. Такая работа потребует много времени и специальных инструментов.

Правда, положение облегчалось тем, что Качке, убежденный в разгроме десанта, отправил назад два батальона войск СС. Все же бензобашни охранялись достаточно зорко, незаметно подобраться к ним и бесшумно заложить взрывчатку – задача абсолютно невыполнимая.

– Опишите, пожалуйста, какие постройки находятся возле башен? – обратился Рогов к Кирьякову.

Разведчик на минуту задумался, в памяти восстанавливая общий план города.

– Прежде всего, установим, – начал он, – что башни расположены в юго-западной части города; башни находятся друг от друга на расстоянии приблизительно 50–60 метров и каждая снабжена своей бензоколонкой. Теперь так; прямо к западу от них, примерно в 250 метрах, стоят фашистские казармы – бывший лабаз. А сразу за казармами – небольшой танкодром, где всегда находится 5–6 машин. Тут же, невдалеке, конюшня с полусотней лошадей, а чуть левее – сарай с запасами зерна, крупы и масла. Если теперь, – продолжал Кирьяков, – от конюшен мы проведем прямую линию к востоку, то окажемся на главной городской площади, к которой примыкает школа, то есть ныне резиденция начальника гарнизона и местное отделение гестапо…

Рогов быстро наносил на бумагу линии и условные топографические знаки, и, когда Кирьяков закончил, у него уже был готов схематичный план этой части города.

– Н-да, – протянул он, почесывая карандашом переносицу и обращаясь к Птицыну: – Я думаю, Федор Кузьмич, что при ваших наличных силах нельзя рассчитывать на прямую атаку Сухова… Так ведь?

– Так, – согласился Птицын.

– А раз так, то надо придумать что-нибудь другое… Ваш опыт партизанской войны, Федор Кузьмич, имеет здесь решающее значение… Что вы по этому поводу думаете?

– Опыт всегда подсказывал нам, – сдержанно заговорил Птицын, – отвлекать внимание врага, от того объекта, на который мы собираемся напасть… Это – первое. Второе – возможно больше распылять его силы, создать все условия для паники…

– В таком случае, было бы неплохо, – сказал Рогов, внимательно рассматривая план города и, как всегда, по привычке, почесывая карандашом переносицу, – было бы неплохо, товарищи, просочиться в город отдельными группами в два-три человека, поджечь танки, конюшни, казармы, сарай с продовольствием, бросить несколько гранат в резиденцию начальника гарнизона. Враг, несомненно, растеряется. Он начнет защищать подожженные нами объекты и тем самым распылит свои силы… Вот тогда группа подрывников и пойдет на выполнение операции № 6… Что вы думаете, товарищи, о таком плане? – спросил Рогов, обводя взглядом всех присутствующих.

– План неплох, – отозвался Чернопятов, посасывая пустую трубку. – Плохо то, что все эти объекты расположены близко друг от друга. Качке, должен сказать вам, товарищи, далеко не растяпа, энергии и смекалки у него не занимать стать. Он быстро сумеет организовать оборону всех объектов сразу, не распыляя свои силы. А это значит, что мы ничего не добьемся…

– Правильно, – со вздохом проговорил Рогов. – Но в таком случае, следует глубже продумать способ решения задачи.

Молчавший до этого Кирьяков по-ученически поднял руку;

– Разрешите мне, товарищи…

– Ну, ну, Сережа, давай, – оживился Птицын, запуская пальцы в бороду и расчесывая ее.

– Мне кажется, без хитрости здесь не обойдешься, – начал он. – И хитрость эта вот какая: я сообщу по рации Качке, будто мне стало достоверно известно, что партизаны собираются напасть на город, скажем, 25-го… Вы же нападете на два дня раньше – 23-го. Второе – я сообщу также, что партизаны готовят удар, скажем, с северо-востока, тогда как мы ударим с юго-запада. При этих условиях Хорь начнет укреплять северо-восточную сторону, обнажив оборону юго-запада. Ясно также, что, ожидая удара 25-го, он будет спокоен 23-го… Мне кажется, что если в план товарища майора внести эти поправки, выполнить его нам будет сподручнее…

– Толково, – произнес Кравчук.

– У парня котелок надежный, – с грубоватой шуткой сказал Найда, который все еще никак не мог переварить столь достоверный факт, что Кирьяков и партизанский разведчик «Днепр» одно и то же лицо.

Вера бросила на Кирьякова быстрый и восторженный взгляд и тут же потупилась: она тоже еще не совсем уверилась в своем счастье.

– Предложение товарища Кирьякова, – заметил Птицын, – важно еще и тем, что немцы, как вы знаете, всегда строго придерживаются разработанного ими плана: будь это план обороны или наступления. Чуть не по плану, они сразу теряются и начинают метаться, как мыши в мышеловке. А здесь явное нарушение их плана: во-первых, они будут ждать нападения 25-го, а оно произойдет 23-го; во-вторых, они будут готовы к обороне северо-востока, а тут надо защищать юго-запад… Таким образом, растерянность в рядах врага будет несомненной, и наша задача максимально ею воспользоваться… Ну, а ты что скажешь, комиссар? – обратился он к Чернопятову. – Какие у тебя соображения по этому поводу?

Чернопятов, посасывая пустую трубку, вдруг начал торопливо шарить по карманам, ища кисет с табаком, но, вспомнив, что дал слово не курить, со вздохом положил трубку в карман.

– Ты бы, может, закурил, Федор – несмело проговорил Птицын. – Курильщикам, слыхал я, иной раз трудненько решать задачи без хорошей затяжки. А тут у нас задача трудная, надо сказать…

– Ерунда! – решительно заявил Чернопятов, опять всовывая в рот трубку. – То есть ерунда, конечно, не задача, которую мы решаем, а ерунда насчет слабосилья курильщиков… А что касается предложения Сережи, то оно, как здесь уже говорили, толковое предложение… Теперь конкретно: я предлагаю нападение на Сухов совершить завтра на рассвете, а Качке через Сережу сообщить, что нападение состоится послезавтра. Из-за короткого срока немцы с лихорадочной поспешностью примутся за организацию обороны, а это нам тоже наруку: суматохи будет больше.

– Все ясно, товарищи, – сказал Рогов. – План со всеми поправками принимается к действию. Удар на Сухов наносим завтра на рассвете. Только товарищу Кирьякову незачем связываться с Качке по рации, – он должен доложить ему обо всем при личном свидании. Штаубе ведь оставил Кирьякова для дальнейшего наблюдения за партизанами. Так вот: Кирьяков за это время все высмотрел, подслушал и поспешил сообщить своему шефу. Так будет естественнее…

Все мельчайшие детали плана операции № 6 были тщательно проверены, взвешены, были намечены группы по поджогам и подрыву всех объектов и составлена основная группа во главе с Кравчуком для подрыва бензобашен.

Руководство операцией брал на себя майор Рогов.

Все, все было предусмотрено и, казалось, ничто уже не помешает благополучному завершению операции № 6.

Но вдруг произошло событие, которое резко изменило весь тщательно разработанный план. План рухнул самым неожиданным образом.

И эту катастрофу никто не предвидел.

3

Она разразилась внезапно, спустя три часа после совещания в партизанском лагере.

…Кирьяков спешил в Сухов.

Возбужденный, с наигранной печатью загадочности на лице, он быстро вошел в приемную начальника гарнизона и попросил Гуго Вальтера доложить о себе полковнику Качке.

Если бы Сергей Кирьяков не был так занят предстоящим разговором с начальником гарнизона, он заметил бы странный бегающий взгляд худосочного адъютанта и его пугливую торопливость. Он связал бы также эту суматошливость Вальтера с злобным прищуренным взглядом Сюльки-горбуна, которого он встретил на улице недалеко от резиденции начальника гарнизона.

Но Кирьяков был слишком озабочен предстоящим докладом и ничего необычного в поступках Гуго Вальтера не приметил, как не приметил ничего подозрительного в очень уж внимательном, злобном взгляде горбуна.

Поэтому, когда адъютант, слегка заикаясь, сказал, что герр полковник ждет герра Кирьякова, Сергей спокойно переступил порог кабинета.

– Гутен морген, герр полковник! – поздоровался он, вытягиваясь во фронт.

Полковник Курт Амедей фон Качке сидел за письменным столом, водрузив на голову резиновый пузырь со льдом: после давешней пирушки у полковника нестерпимо трещала голова.

Помимо того, смесь всевозможных крепких напитков, поглощенных им, вызывала тошноту, и, конечно, Курт Амедей фон Качке находился в самом скверном расположении духа.

– Прибыл с важным донесением, – многозначительно добавил Кирьяков, попрежнему вытягиваясь в струйку. – Имею точные сведения о намерениях партизан…

Злорадная улыбка, как гусеница, вползла на губы полковника.

– О, это есть зеер гут, – проскрипел он.

– Разрешите докладывать? – спросил Кирьяков.

Курт Амедей фон Качке движением губ как бы сбросил гусеницу, и его глаза вонзились в Кирьякова.

– Это очень интересно, – промямлил он и вдруг выпалил, громко рявкнув:

– Разрешаю докладывать вам, «товарич Днепр»!

У Кирьякова сразу стало сухо во рту. Он сглотнул ком слюны, подступивший к горлу, и постарался изобразить на своем лице искреннее удивление.

– «Товарищ Днепр»? Господин полковник, очевидно, хочет пошутить?..

– Это правда есть. – замотал он головой. – Теперь я буду шутить с «товарич Днепр», как он долго шутил со мной… Но моя шутка будет очень серьезной. Нихт вар?

Он самодовольно хихикнул, радуясь своему каламбуру и тому важному обстоятельству, что наконец-то ему удалось схватить этого таинственного партизанского разведчика.

Кирьяков понял, что для него теперь все кончено. Запирательство, игра в невинность – все это пустая трата времени. Он окинул быстрым взглядом кабинет, на мгновение остановился на окнах, еще не зарешеченных, и стремительным прыжком, очутился возле них.

Оставалось сделать один скачок на подоконник, проломить ударом кулака раму и… Но из-за оконных портьер вдруг словно бы вынырнули два дюжих эсэсовца и разом на него навалились.

Пока Сергея Кирьякова накрепко скручивали веревкой по рукам и по ногам, Курт Амедей фон Качке удовлетворенно хихикал, скаля свои крепкие и острые, как у хорька, зубы.

А когда связанного Кирьякова эсэсовцы втиснули в кресло, он сказал:

– Мы сейчас, «товарич Днепр», будем вести с вами замечательный разговор… Важный разговор… Конфиденциальный разговор… Нихт вар?

Кирьяков ничуть не сомневался в том, что Хорь поведет с ним разговор по-своему, по-хорьковому. Но он и не подозревал, какой неожиданный оборот примут события и какую тему беседы с ним изберет полковник Качке.

Он думал сейчас об одном: кто предал его? А. может быть, никто и не предавал – он сам сделал важное, но незамеченное им упущение? Какое? При каких обстоятельствах?..

Лихорадочные мысли наплывали, сталкивались меж собой в то время, как полковник Качке шагал по кабинету, все больше и больше возбуждаясь. Пузырь со льдом Качке швырнул в угол: внезапно возникшая горделивая мысль оказалась лучшим средством против головной боли.

«Да, да, только так… только так», – думал он и все больше убеждался в том, что нашел способ окончательно разделаться с партизанским отрядом, как он уже разделался с советским десантом. О, удачно осуществить задуманную тонкую операцию по уничтожению партизан – значит подняться по лестнице карьеры на очень высокую ступеньку. Тут пахнет не просто железным крестом, как в деле с десантниками, нет, о нет!.. За это дело он добьется места гаулейтера и не где-нибудь, а на благословенном побережье Средиземного моря, во Франции, среди виноградников Бургундии, где на каждом шагу не таится партизан с наведенным в голову немецкому колонизатору дулом пистолета…

– Это замечательный план, это гениальный план, – пробормотал Качке и вдруг, резко повернувшись, остановился перед Кирьяковым.

К удивлению молодого партизана, герр Качке смастерил на своем лице дружескую улыбку и радушное благорасположение.

– Я говорил, – начал он, – у нас будет очень конфиденциальный разговор… Но я буду добавлять также – конфиденциальный и дружеский. Нихт вар? Очень дружеский…

Взгляд его вдруг переметнулся к рации, стоящей в углу кабинета на ломберном столике возле дивана.

– Вы, конечно, герр Кирьяк, имеете знакомство с настоящим музыкальным кастен[3]3
  Кастин – ящик (нем.).


[Закрыть]. Нихт вар?

Он помолчал.

– Цели, которые вы, герр Кирьяк, имели перед собой, – продолжал в дружелюбном тоне полковник Качке, – неожиданно пересеклись с целями, которые я имею перед собой… Нихт вар?

– Нет, – ответил Кирьяков, действительно, ничего не понимая.

– О, вы сейчас будете все очень хорошо понимать, – с ласковой ухмылкой сказал Качке-Хорь. – Но прежде я имею намерение говорить вам так: вы – человек молодой, перед вами еще очень большая жизнь пройдет… Но жизнь большая не есть красивая без крупного богатства и без высокого положения в карьере… Нихт вар? Комфорт, шикарные женщины, вилла, например, на берегу синьяго, как у вас говорится, моря, быстроходная яхта для прогулки с друзьями по всем морям и океанам… О, это есть, действительно, красивая и полная приятных, волнующих ощущений жизнь… Нихт вар?..