Зло

Текст добавлен: 7 сентября 2016, 18:18

Текст книги "Зло"

Автор книги: Эдуард Хруцкий

Жанр:

Прочие детективы

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Пятнадцать лет назад, когда Щелокова сделали министром сначала охраны общественного порядка, а потом МВД, Шорин заплатил крупную сумму и изъял из картотеки ГИЦ две карточки: свою и Леонида Степановича Колоскова, кличка «Леня Сретенский».

Леня Сретенский стал Ястребом и в миру проходил по туфтовым документам на имя Ястребова Леонида Михайловича.

Свою карточку Шорин торжественно сжег, в огне сгорел человек по кличке «Умный». Кличку эту он получил в Потьминском лагере за то, что давал уголовникам разумные консультации по юридическим вопросам и лихо писал для них жалобы. Там он и познакомился с молодым, но уже авторитетным налетчиком Леней Сретенским. Леня помог ему, иначе Шорина, как бывшего мента, задавила бы уголовная шпана.

Когда Сретенский освободился, Шорин пригрел его, приспособил к делу. Работать с теневиками было легко и прибыльно, а главное, риск минимальный.

С той поры в криминальных кругах появился новый авторитетный человек по кличке Ястреб. Старые уголовники, которые помнили Леню Сретенского, знали пугающие возможности Ястреба и предпочитали забыть о его прошлом.

Ястреб быстро понял всю выгоду службы у Шорина и работал на него на совесть.

– Леня, – сказал Шорин, – найди людей, пусть всю дачу вылижут, я в субботу после бани сюда компанию нужников привезу, на новоселье.

– Повар нужен?

– А как же. Хочу, чтобы он грузинский стол приготовил.

– Сделаем. – Ястреб закурил. – Кстати, Саша, а как маршал концы отдал? Болел сильно?

– Да нет. Мне его сынок рассказывал, пришел с прогулки, сел обедать. Принял сотку и умер. А зачем тебе?

– Да всякое в городе говорили…

– Значит, я поехал, – Шорин надел пиджак, – а ты на хозяйстве оставайся, чтобы дом блестел. Найди мне ребят надежных, одень их в форму…

– В какую форму?

– Конечно, лучше всего в кагэбэшную.

– Не надо, шеф. Могут просечь. Здесь же режимная зона.

– Ты прав.

– Давай мы их в вохровскую оденем, а на пояс пустые кобуры повесим для понта.

– Дело говоришь.

– Ты же советник зампреда, тебе положено.

– Ладно, я уехал. Нет, ты все-таки скажи, почему тебя смерть маршала заинтересовала?

– Ну, я же сказал: для общего развития.

– Ну-ну! – Шорин внимательно посмотрел на своего подельника и пошел к машине.

Нет, не напрасно Ястреб спрашивал о смерти маршала.

Когда-то темный московский ювелир поведал ему о необыкновенной коллекции оружия покойного маршала. Ценность ее заключалась не в раритетных клинках, а в эфесах, украшенных бриллиантами, рубинами и алмазами большой цены.

Ястреб прикинул, что, если бы наследник знал об этой коллекции, он бы выковыривал камушки и безбедно жил, а раз дачу продал, значит о папенькиных тайниках ничего не знал.

До субботы дом оставался в его распоряжении, можно было и поискать маршальские заначки. Сначала он обошел все комнаты и начал играть за покойного маршала. Куда бы он, Ястреб, спрятал от гуляки сына ценные вещи? Бойлерная, подвал и первый этаж отпадали. В них проводились ремонтные работы, толкались рабочие. Покойный – не директор магазина и оперов из БХСС не ждал. Он должен был спрятать ценности там, куда никто из семьи не мог попасть без его разрешения.

Значит, второй этаж. Ястреб осмотрел спальню. Сурово, по-походному спал военоначальник. Ничего лишнего. Кровать, тумбочка, стенной шкаф, в котором валялись старые стоптанные сапоги и висела выношенная шинель со споротыми петлицами.

Кабинет. Здесь Ястребу пришлось повозиться часа два. Он аккуратно все простукал, но ничего похожего на тайник не нашел.

Библиотека. Красивая комната. Книжные шкафы занимали три стены. Между окнами висела старая военная карта с красными стрелами и зубчатыми полудугами вражеской обороны и здоровая картина, на которой, ощетинившись штыками, бежали на врага аккуратные красноармейцы.

Ястреб внимательно осмотрел шкафы. Корешки книг были покрыты многолетней пылью, створки дверей открывались с натугой и скрипом. Видимо, маршал не очень увлекался чтением, а его сынок еще меньше.

Старый сломанный диван, два кресла из такого же материала не привлекли внимания. А вот панорама битвы за Перекоп, в которой покойный маршал командовал полком, заинтересовала Ястреба.

Трехметровый, из полированного дерева ящик стоял на четырех мощных ножках. От ящика шел электропровод. Ястреб осмотрел штепсель, воткнул его в розетку. Подошел к панораме, повернул выключатель. Старый электроприбор щелкнул, и панорама осветилась. Ястреб протер стекло и увидел один из фрагментов боя за Перекоп. Здесь было все: и серо-синяя вода Сиваша, миниатюрные окопы и доты. Бежали в атаку крошечные красноармейцы. Вернее, застыли в стремительном броске. Сработало невидимое реле, и вспыхнули красные лампочки разрывов. На стенке была прикреплена серебряная табличка, оповещавшая всех, что панораму подарили своему бывшему командиру однополчане к двадцатому юбилею штурма Перекопа.

Миниатюрный эпизод боя производил впечатление, и Ястреб обругал матерно маргинального сынка, бросившего отцовскую реликвию. Он даже не стал осматривать ящик панорамы. Тайник рядом с проводами мог сделать только сумасшедший.

Оставалась последняя комната – бильярдная. Он вошел под ее стеклянный потолок и понял – искать надо здесь. Неизвестно почему, но он почувствовал это.

В пятьдесят втором он брал квартиру одного директора магазина. Слава богу, что торгаш с семейством грел кости на Южном берегу Крыма. Наводка была точной, в квартире должно было находиться больше ста тысяч, целое состояние по тем временам.

Целый день он с подельником шмонал двухкомнатный директорский терем. Поднял половицы, стены простукал – пустой номер.

Уставший от трудов праведных, он зашел на кухню попить воды и сразу почувствовал – деньги здесь. В углу, рядом с раковиной, стоял редкий по тем временам предмет роскоши – холодильник «Газоаппарат». Они вытащили его и отвинтили заднюю стенку. На пол посыпались пачки денег. И сегодня он испытал похожее чувство. Словно чей-то голос кричал ему: «Здесь, здесь!»

Нашел он тайник через час. Замаскировал его маршал в стене, там, где находилась пирамида для бильярдных киев.

Первое, что он увидел, был знаменитый ятаган эмира бухарского, эфес которого обрамляли десять крупных рубинов и изумрудов. Ястреб читал о нем в журнале «Знание – сила», в статье о бесследно исчезнувших сокровищах, слышал рассказы много знающих старых воров. Редкая это была вещь. Огромной цены.

Ястреб выбрал пять клинков с дорогими эфесами, а остальное положил на место и закрыл тайник.

Камушки он вынет из гнездышек и сдаст кому надо, после такого навара ему играть в игрушки с Умником больше незачем.

На три жизни он себя обеспечит.

* * *

Шорин ничего об этом не знал, собираясь в баню в этот субботний день.

Он уже приготовил банный кейс, как снизу позвонил Ястреб.

– Что тебе?

– Я поднимусь, шеф, доложу.

Ястреб вошел довольный собой и сказал, лукаво прищурившись:

– Все выполнил. На воротах два вертухая. Повар ждет звонка, чтобы ставить в плиту горячее, напитки завезены, даже официанта нанял.

– Ну ты и размахнулся. Сколько истратил?

Ястреб достал бумажку, на которой были записаны цены.

– Одна тысяча семьсот шестьдесят рублей, копейки не считаем.

– Круто. Знаешь, во сколько мне эта дача встала?

– Знаю, но помни, шеф, экономия – верный путь к разорению.

– Мне бы твои заботы.

– А мне бы твои расходы.

– Ладно, получи. – Шорин достал деньги, отсчитал семнадцать сотен и восемьдесят рублей десятками.

Ястреб пересчитал деньги, усмехнулся.

– Что-то ты темнишь, – напрягся Шорин.

– Есть малость.

– Что такое?

– Информация от Макарова поступила. Есть камни громадной цены.

– У кого?

– У твоего банного друга.

– У кого именно?

– Это журналист-международник Тимченко.

– Олег? Откуда у него?

– Отстал ты от жизни, дорогой наш Александр Михайлович, отстал. Он женился…

– Я знаю его Дашку, обычная московская прошмондовка. Видел ее много раз, на ней ничего интересного не было. Туфтит Макаров.

– Ты же знаешь, что он никогда ничего зря не говорит. Слушай, что он мне рассказал. Бабушка этой самой Дашки, как ты ее именуешь, прошмондовки, – дочь известного нефтяника Манташева.

– Ну и что?

– На ее родной сестре женился иранский шах. Так вот, в конце двадцатых годов бабулька к ним ездила, и шахиня подарила своей сестре алмазы, редкой красоты и цены. Макаров их видел.

– Когда?

– Несколько дней назад.

– Не может быть!

– Значит, может. Даша эта приглашала его для оценки.

– А бабушка?

– Ее не было. Макаров говорит, что тайничок у них в правой половине квартиры. Он девицу эту пропас, когда она камни прятать уходила. Кухня, ванная. Темная комната, коридор.

– Цена?

– Макаров сказал, что готов заплатить триста тысяч джорджей.

– Фунтов?

– Именно.

– Берешься поставить это дело?

– Только поставить, – Ястреб закурил, – сам не пойду.

– Почему?

– Шеф, одно дело у Абалова цацки забрать, цеховиков и зверьков глушить, и совсем другое – с легальными ценностями связываться. Уголовка и КГБ на уши станут.

– Если потерпевшая заявит.

– А куда она денется. Макаров рассказал, что в доме посторонним вообще дверь не открывают. Даша живет у мужа, там они тусуются, а старуха в свою квартиру не пускает. У зятя и внучки есть ключи, они открывают дверь сами.

– Это точно? – оживился Шорин.

– Так сказал Макаров.

– Значит, ключи у Олежки при себе.

Ястреб понял его с полуслова.

– Надо ему в ханку подсыпать порошочек, чтобы обалдел, ключики изъять, снять слепки.

– Немедленно поезжай на дачу. Сиди тихо, когда время придет, я тебя позову.

– Сделаем.

Шорин приехал на стадион «Шахтер», когда вся компания, погоняв мячик, сидела за закусочным столом. Восемь голых мужчин. Восемь расплывшихся тел, обмотанных купальными простынями. Они уже выпили по второй, поэтому Шорина встретили весело.

– Опаздываешь…

– Зазнался…

– Гони закусь…

Шорин обнялся с каждым, испытав при этом чувство омерзения.

– Будем греться? – спросил его Олег Тимченко, он рвал пальцами семгу, и по рукам стекал жир.

– Друзья, я, как человек свято выполняющий устав нашего клуба, привез положенную выпивку и закуску.

– И молодец, – засмеялся генерал КГБ Кролев, душа и организатор субботних банных забав.

Он сидел рядом с замначальника управления спортобеспечения Аликом Пироговым, человеком богатым, щедрым и влиятельным.

– Подождите, – Шорин разложил на столе закуски и расставил бутылки, – давайте промочим горло немного, а потом примем участие в одном мероприятии.

– В каком? – заинтересовался Виноградов, помощник самого Гришина.

– Ты мне, Гоша, – обратился к нему Шорин, – ответь: ты на машине?

– А как же.

– Тогда вопрос решен, поместятся все.

– Куда едем? – спросил известный советский алкоголик Борис Романов, замминистра торговли.

– Я, братцы, дачу купил.

– Где?

– Ресторан «Архангельское» в двух шагах.

– Хочешь, Саня, я скажу, у кого ты ее купил? – вмешался в разговор милицейский генерал Болдырев.

– Хочу.

– У сына маршала.

– Все знаешь.

– На том стоим.

– Нескромно, нескромно, – прогудел из угла первый секретарь Фрунзенского райкома КПСС. Был он человеком чудовищно завистливым, говорили, что не гнушается подношениями от магазинщиков, состоящих у него на партучете. – Ты же, Александр Михайлович, человек старой школы. Комсомол прошел, органы… Помнишь, как при Иосифе Виссарионовиче за нескромность карали? Где же равенство?

– Если бы Бог хотел равенства, он бы создал людей равными, – перебил его Тимченко.

– Сам придумал?

– Нет, это сказал Джордж Вашингтон.

– Не наши это мысли, вы, международники, ездите по свету, заразы идеологической набираетесь.

– Хватит вам, теоретики, – захохотал Кролев, – ты, Александр Михайлович, скажи лучше: мы на экскурсию едем или как?

– Или как, – засмеялся Шорин и достал из кармана бумажку. – Зачитываю меню.

Он перечислил названия блюд и оглядел собравшихся.

– Ну как?

– Ты, Александр Михайлович, задаешь пустые вопросы… – Тимченко засмеялся. – Конечно, едем, и немедленно.

– Едем!

Заголосили все и начали собираться.

Шорин знал, как поддержать свое реноме. Его «мерседес» с антенной телефона на крыше, с номерами серии МОС-0023 был только прологом спектакля, который все уже видели. Второй акт начался, когда подъехали к даче.

Из будки КПП у ворот вышел человек в вохровской форме с кобурой пистолета «макаров» на боку. Увидев Шорина, он бросил руку к козырьку и нажал кнопку звонка у ворот.

Створки распахнулись, второй охранник застыл с рукой у форменной фуражки, пропуская машины. Гости вылезли из авто, прошлись, разминая ноги.

– Зажил, – завистливо сказал Потемкин, районный партначальник, – ишь, охранники как тянутся, да и дача классная. Скажи, на какие деньги, Георгий Петрович?, – обратился он к Виноградову, гришинскому помощнику, блондину с алым девичьим румянцем на щеках. Да и лицо у него было не мужское, словно задумывали хорошенькую девочку, а получился мальчик.

– Он зарабатывает прилично…

– Зарабатывает… – Потемкин потемневшими от зависти глазами осмотрел участок. – Зарабатывает, – злобно повторил он.

– Перестань, – перебил его Виноградов, – ты знаешь, у кого он работает?

– Знаю.

– Ну вот и молчи.

Через полчаса все сидели за столом.

Сразу после обеда несколько человек уехали.

Остались Тимченко, Потемкин, Виноградов, генерал Кролев и Алик Пирогов.

Кролев с Аликом пошли играть на бильярде. А Шорин пригласил остальных посмотреть панораму в библиотеке.

– Нет, – ответил Потемкин и потянулся к блюду с сациви, – мы, большевики, всегда преодолевали трудности. И на этот раз не уйдем от стола до полной победы. Правильно я говорю, Георгий Петрович?

Румяный помощник радостно закивал головой.

Шорин позвал повара и приказал подать шашламу.

Тимченко, который любил вкусно пожрать, поплелся с хозяином смотреть панораму, которую видел многажды, гуляя на этой даче в компании маршальского сироты. Но ему было необходимо поговорить с Шориным. Он хотел уехать собкором в любую капстрану, благо бабушка жены дышала на ладан, а с алмазами шаха они с Дашкой пожили бы там, как хотели.

Но руководство «Правды» решило назначить его заведующим международным отделом. Место, конечно, высокое, престижное, он сам когда-то сильно интриговал, чтобы получить его, но… Когда выяснилось, что Даша – наследница редчайших алмазов, жизненные планы резко изменились.

Олег Тимченко долго жил за границей. Работал собкором АПН, а потом «Правды» в Англии, Франции, Бельгии, Германии; он привык к комфорту, устроенности забугорной жизни. Работая в «Правде» и выезжая в краткосрочки, он с тоской возвращался домой, привозил видеомагнитофоны, продавал их, получал ломовые деньги, но они не радовали его. Не та это была валюта, совсем не та.

План его был прост и незатейлив. Уехать лет на пять собкором, желательно в Париж или Лондон, там у него были отработанные связи. Два года назад у него начался роман с прелестной англичанкой, дочерью лондонского издателя. Он познакомился с ней в Москве, на даче таинственного московского человека Виктура Луи. Жизнь его была весьма пестрая.

Роман был стремителен, как половодье. Уже два года длилась эта непонятная жизнь. Олег совсем было собрался разводиться с женой, но тут всплыла алмазная бабка, и он понял, что это единственный шанс обеспечить свою будущую жизнь с английской барышней.

Конечно, он мог жениться на ней и так. Высокое положение в московском обществе несколько компенсировало звание советского оборванца на Западе. Но он считал, что у настоящего мужика должны быть деньги. Он не собирался грабить Дашку, он хотел взять себе то, что заработает. Ведь он будет рисковать, вывозя ценности за бугор, может попасть под бдительное чекистское око, когда будет сбывать алмазы. Поэтому он и возьмет свою долю за риск. Тысяч сто, а может быть, сто пятьдесят тысяч фунтов стерлингов.

Вполне естественно, Тимченко не собирался делиться своими планами с этой гнидой Шориным. Не любил Олег Александра Михайловича, опасался его. Но Шорин мог решить его проблему одним звонком своему всесильному шефу.

В который раз Тимченко посмотрел перекопную баталию.

– Отличная вещь, Александр Михайлович, не понимаю, как Вася бросил ее.

– Мой дорогой Олег, полковника волновали только деньги. Обычные советские дензнаки.

– Вы хотите оставить эту панораму себе?

– Конечно. Знаете, мой отец воевал в Гражданскую. В нашем доме был культ той войны. И у меня остались романтические представления о ней. Когда я включаю этот ящик, мне кажется, что один из бегущих на штурм красноармейцев мой отец.

– Он штурмовал Перекоп?

– Нет. Он воевал на Западном фронте. Вы хотели выпить, Олег?

– А когда я был против?

– Я принесу по рюмочке джина. Не возражаете?

– Вопрос не по делу.

– Понял. Несу.

– Александр Михайлович, неудобно, конечно, в такой день вам мозги пудрить, но…

– Есть просьба? – перебил его Шорин.

– К моему стыду, да.

– Сейчас я принесу выпить, и мы поговорим.

Шорин вышел в кабинет, достал из бара бутылку и два бокала, налил их до половины, вынул из кармана стеклянную трубочку и бросил таблетку в бокал Тимченко.

Олег сидел в кресле, ожидая хозяина.

– Ну, теперь можно и о деле поговорить, – сказал Шорин. – Слушаю вас, мой дорогой.

– Мне так неловко…

– Мы не гимназисты.

– Вы так много сделали, чтобы я стал завотделом…

– Олег, вы нашли другую работу?

– Да нет, хочу собкором в хорошую страну уехать.

Шорин отпил глоток, посмотрел на Тимченко внимательно и насмешливо. «Уехать хочешь. Камушки увезти. Ладно, поможем тебе. Не захотел быть заведующим, уедешь собкором, но без камней».

– Олег, вы знаете, как я к вам отношусь. Два дня назад мне сказали, что есть вакансия зав. корпунктом АПН в Мадриде. Согласнын?

– Еще бы!

– Так тому и быть. А теперь до дна за вашу новую работу.

Они выпили.

– Пойдемте к гостям, – сказал Шорин.

Тимченко тяжело поднялся.

– Что-то я перепил, – вздохнул он, – в сон тянет.

– Так в чем дело? Ложитесь на диване, вздремните часок. А потом опять к столу. Давайте пиджак, повешу на стул.

Из бильярдной выглянул Кролев.

– Что, Саша, готов Олежка?

– Устал немного.

– При таком разгуле любой устанет, – засмеялся Кролев, – сейчас Алика обыграю и пойду доедать.

Шорин отнес замшевый пиджак Тимченко в кабинет. В боковом кармане лежал увесистый кожаный кошелек с ключами. Шорин достал его, сунул в задний карман брюк. Спустился в столовую, где спал, уронив голову в тарелку, Потемкин, а пьяный Виноградов отпаивался кофе. Он посмотрел на Шорина и икнул.

«Обожрались халявщики. Власть партийная. Совесть нации. Один – мелкий взяточник, второй, румяный гомик, пользует балетных мальчиков, а они за звания да выезды делают ему такое, что издателю шведского порножурнала не приснится», – подумал Александр Михайлович.

– Что загрустили, други? – Он широко улыбнулся. – Отдыхайте, скоро перемена блюд.

Шорин перешел на другую половину дома. В небольшой комнате в кресле сидел Ястреб, смотрел телевизор и ел виноград.

– На, – протянул ему ключи Шорин. – Быстрее.

Ястреб расстегнул кнопки, присвистнул.

– Ключи у него – прямо целое депо. Через двадцать минут сделаю.

* * *

Ельцов все-таки поспал. Немного, часа четыре, этого ему хватило, но проснулся он вялым, зарядку делать не стал, а сразу полез под душ. Меняя попеременно горячую и холодную воду, почувствовал, как мышцы снова наливаются прежней силой.

Дядьки дома не было, он уехал по своим таинственным делам. На кухне Юра сварил кофе, сделал бутерброды с баночной югославской ветчиной, большим дефицитом по нынешним временам. Доставал все эти деликатесы дядька, у него было огромное количество знакомых торгашей, готовых в любую минуту помочь бывшему начальнику МУРа.

Ельцов пил кофе, ел бутерброды и прокручивал в памяти вчерашний разговор. Собственно, до чего они договорились? Есть шестерки, есть Ястреб, а за ним стоит главный или главные. Муть какая-то. В армии с Ельцовым служил паренек из-под Омска, так он за обедом все смешивал, второе блюдо вываливал в борщ и заливал туда же компот. На изумленные вопросы, зачем он это делает, парень отвечал просто:

– Все равно все в живот идет.

Нынешняя ситуация здорово напоминала ему обед его однополчанина. В одну миску слились какие-то блатняки, Ястреб, странные менты вроде Витьки Кретова, таинственные отцы нации.

Неужели ему придется жрать всю эту мерзкую похлебку? А зачем ему это надо? Все, что имел, – потерял. Во дворе проходном с какими-то качками дрался. Сколько же можно? Он прописан, деньги есть, работает. Неужели нет у него права отдохнуть? Мишке терять нечего, Игорь Анохин нашел себе новое приключение, дядька с удовольствием занимается личным сыском.

Зачем ему, Юрию Ельцову, влезать в это дело? Он же не правдолюбец. Все здорово ошиблись, считая, что он попал в тюрьму и лишился всего в борьбе за правду. В гробу он эту правду видел. Самолюбие в нем взыграло. Поганое тщеславие: как же так, он не может пробить материал, написанный его мастерской рукой?

Правильно сказал тогда старый очеркист, самое громкое имя газеты:

– Милый Юрик, в наше время смелость заключается не в том, чтобы увидеть и рассказать, а в том, чтобы увидеть и промолчать.

Но он влез в эту игру и отступать больше некуда. Более того, он втравил в опасную историю близких ему людей, а предателем Ельцов не был никогда. К сожалению, отступать поздно, надо переть вперед. Это как в боксе: не знаешь, что делать, – делай шаг вперед, но с ударом.

Ельцов закурил. Первая утренняя сигарете всегда самая вкусная. Больше он ни о чем не хотел думать. Как в спецназе: задача поставлена – ее надо выполнить любой ценой.

Из дома он вышел решительный и злобный. На улице Горького сел в троллейбус, доехал до Пушкинской, перешел на другую сторону и у кинотеатра «Центральный» столкнулся нос к носу со своим бывшим шефом.

Главный редактор был таким же, как и два года назад. Несмотря на летний день – темный костюм, крахмал белой рубашки, дорогой, но скромный галстук, депутатский значок на лацкане.

– Здравствуй, Ельцов, – сановно кивнул головой главный. Но руки не протянул.

– Здравствуйте.

– Вернулся?

– Как видите.

– Дурь из тебя там выбили.

Ельцов усмехнулся.

– Чего молчишь? Обижен. На кого, на партию обижен? Наказали тебя? Да, наказали, но для твоей же пользы. Работаешь?

– Работаю.

Злость медленно поднималась, захлестывая сердце.

– Кем работаешь?

– Тренером.

– Пристроился, значит, на легкие хлеба. А почему на БАМ не поехал или на Тайшет?

– Вы что-то путаете. Тайшет давно построили…

– Не лови меня на мелочах, ишь ты! Тайшет – это иносказательно. Пришел бы ко мне, я тебе помог бы на грандиозную стройку на Диксоне попасть. Повкалывал, трудом смыл пятно, авторитет в коллективе заработал, в партию вступил бы.

К бровке тротуара подъехал «Москвич», из его открытого окна магнитофонный голос Аркаши Северного пропел:

Ведь я институтка,
Я дочь камергера…

– Гадость какая, – сказал главный, – что поют, что слушают! А может, тебе нравится?

– Нравится, очень нравится.

– Не наш ты, я за тобой давно это приметил. Не наш, – печально изрек главный.

– Это точно. Не ваш я. Только, к сожалению, долго сам этого не знал. А то бы от армии закосил да в Африке с автоматом не бегал. Поздно я понял, что не ваш. А на партию вашу я положил с прибором.

Ельцов повернулся и пошел через улицу.

– Гнилой ты! Гнилой! – в спину ему крикнул главный.

Но Ельцов уже перешел улицу. И она, как пограничная река, вновь разделила прошлое и настоящее. На той стороне осталась редакция с бегущей на фронтоне строкой, повествующей, что народ и партия едины, главный редактор с алым депутатским значком на лацкане номенклатурного костюма, утренние мрачные мысли.

Он перешел реку и шагнул в другой мир. И в мире этом стояли у памятника Пушкину «часовые любви», в нетерпеливом ожидании сидели на лавочках хитроглазые пожилые дамы, забавный парень в джинсах играл с ушастой таксой.

– Ушел, оставив за собой выжженную землю, – вслух подумал Ельцов.

– Вы это мне? – повернулась к нему миловидная женщина.

– Нет. Я просто вспомнил Пушкина.

– Что-то я не припоминаю этих строк.

– Я тоже.

Он быстро шел по улице Горького. Миновал ресторан ВТО, Елисеевский и свернул в Козицкий переулок.

Золотой жил на Вахрушенке. Когда-то это был самый жиганский центровой район. Много лет назад, до всяких там революций и прочих неприятностей, купец Вахрушин построил здесь доходные дома. Селился в них небогатый служивый люд, хозяева мелких лавочек. В глухих закоулках бесконечного двора, соединенного арками, жили московские люмпены: мелкие ремесленники, извозчики, трактирные половые, банщики.

Дурная слава была у Вахрушенки. Пережила она революции и войны и осталась все тем же жиганским местом в самом центре столицы развитого социализма.

Золотой жил на так называемом заднем дворе. Ельцов вошел в подъезд, в котором, на удивление, было чисто и не воняло кошками, по стертым каменным ступенькам поднялся на третий этаж. У пятой квартиры лежал ворсистый половик, дверь была аккуратно обита синим дерматином. Старая эмалевая табличка с цифрой пять осталась, видимо, от давних вахрушинских времен. И звонок был старый, такой же, как и на двери его квартиры, и надпись по кругу: «Прошу повернуть».

Юра повернул ручку. Послышались шаги, дверь отворилась. На пороге стоял человек лет семидесяти, белая шелковая майка выгодно оттеняла синь затейливых татуировок.

– Тебе чего, мил человек? – усмехнулся фиксатым ртом пожилой господин.

– Мне бы Виктора.

– А ты кто будешь, любезный?

От голоса его и манер повеяло тюремной этикой.

– Я от Петро.

– Заходи, мил человек.

Ельцов шагнул в чистую прихожую.

– Так чего тебе надо? – снова поинтересовался хозяин.

– Разговор к Виктору имею.

– Нет его дома, я его братан старший. Алексей.

Хозяин коротко и цепко пожал Ельцову руку.

– Юрий.

– Ага. Понял я. Тебя Витек давно ждет. Ты в мае откинулся?

– Да.

– Не торопился к нам, не спешил.

– Беспокоить не хотел солидного человека.

– Это хорошо, что ты жизнь так понимаешь. Но Витька нет. Хочешь, со мной посиди. А хочешь, поищи его в «Яме».

– Я пойду поищу его.

– Иди, милок.

У входа в «Яму» по воскресному дню толпился народ. Очередь заворачивала за угол на начало Столешникова. Но Ельцов уже знал секретный ход. Он вошел под арку, миновал гору пустых ящиков, открыл дверь, обитую жестью, и спустился по ступенькам.

– Ты куда? – возник на его пути человек в грязной белой куртке.

– К своим.

– Кто свои-то?

– Голубев Валька, Тарас…

– Иди.

В зале, как всегда, пахло кислым пивом и табаком. Гул встретил его. Словно собралась толпа покачать права с лагерной администрацией.

– Юрка, здорово!

Навстречу ему шел веселый и добродушный актер Валька Голубев.

– Привет, Валя.

– Ты к нам?

– Я Золотого ищу. Ты его знаешь?

– Естественно.

– Он здесь?

– Вон! – Валька кивнул на столик в углу. За ним сидели трое. – С Усковым и Смолиным в железку заряжает.

Ельцов знал Володю Ускова и Гену Смолина. С ними сидел человек в дорогом светлом костюме.

– Пошли к нам, пока они не отыграют.

И это была правда, беспокоить человека во время игры, особенно такой серьезной, как железка, не полагалось.

За крайним столом за бутафорской колонной сидела вся развеселая компания. Видимо, с деньгами было туговато, судя по пиву и соленой рыбе.

Ельцова встретили добро и весело.

– Что, ребята, с бабками хреново? – улыбнулся Юра, пожимая руки.

– Полный завал, – скорбно ответил карикатурист Джангир.

– Кто у нас?

– Китаец.

Ельцов махнул и возник плосколицый официант.

Через несколько минут стол ломился от пива и закусок. Ельцов с удовольствием сделал первый большой глоток. Пиво было прохладным и свежим. Он взял купатину, покрытую жиром, разрезал ее. Как ни странно, грузинские колбаски были сочными и вкусными.

К столу подошли Усков и Смолин.

– Ну что, – спросил их Джангир, – угадали?

– У него угадаешь, – мрачно ответил Смолин. Сел к столу, взял кружку пива. – Это они тебя распрягли?

Ельцов засмеялся. Он поймал тяжелый взгляд Ускова. Тот тянул пиво и смотрел на него злыми, скошенными к мясистому носу глазами.

«Наверняка колеса глотает», – подумал Ельцов.

Этот человек вызывал в нем неосознанное чувство брезгливости. Его ужимки, блатная феня, нож-выкидуха, которым он пугал пацанов, рассказы о лагерных подвигах напоминали плохой кинофильм об уголовниках.

Усков допил пиво, со стуком поставил кружку на стол.

– За водкой послал? – Он через стол наклонился к Ельцову.

– А тебе какое дело?

– Тише, сука, когда я говорю, – знаменитый нож-выкидуха повис над столом, – я тебя запороть могу.

Ельцов схватил его за руку, сжал, увидел, как побледнело от боли лицо Ускова. Весь стол с интересом следил за развитием конфликта. Нож с грохотом упал на стол.

– Пусти, пусти… – прохрипел Усков.

Ельцов разжал руку и оттолкнул его.

– Куда лезешь, приблатненный? Не хочу ребятам кайф ломать, а то я тебя бы…

Но тут принесли водку. Ельцов посмотрел в сторону стола, за которым сидел Золотой. Тот остался один.

– Ребята, мне с человеком парой слов перекинуться надо.

Он встал и подошел к столу.

– Добрый день.

– Добрый.

За столом сидел человек с чеканным худым лицом, светлыми волосами, расчесанными на пробор. Типичная прическа московских пижонов пятидесятых годов. На нем был легкий серый пиджак и голубая рубашка на трех пуговицах, на пальце левой руки перстень с агатовой печаткой.

– Хотите сыграть? – улыбнулся Золотой.

– Да нет, я к вам с приветом от Петро.

Золотой прищурился, достал из кармана зеленую пачку венгерских сигарет «Кошут», закурил.

– Садись.

Ельцов сел.

– Значит, ты – Юра Боксер.

– А почему Боксер?

– Такая у тебя теперь кликуха, одна на всю жизнь. Я маляву от Петро получил. Ты пришел на зону честным фраером, жил по закону и откинулся, как настоящий бродяга. Мои кенты к тебе со всем уважением. Выпьешь?

– Не хочу ханку жрать.

– А зачем ханку? Мы с тобой хорошего пива выпьем. Хочешь чешского?

– Конечно.

– Вот и поладили. – Золотой щелкнул пальцами.

Подскочил официант.

– Что прикажете?

– Пива чешского. Какое сегодня есть?

– «Праздрой» свежий.

– Давай «Праздрой» и воблы штуки четыре разделай.

– Сделаем в лучшем виде.

– Вот значит как, – засмеялся Ельцов, – а я думал, компания здесь все держит.

– Они держат то, что им дают, – спокойно ответил Золотой. – Прописался?