Текст книги "Зло"

Автор книги: Эдуард Хруцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Суки!… – Кретов прыгнул на Анохина.

Ельцов достал его с правой. Коронным крюком. Вполсилы.

Витька завалился на газон. Он смотрел, как уходят его враги, крутил головой, чтобы прийти в себя. А потом заплакал. Но это были не пьяные слезы. Он плакал от злобы и бессилия.

Он шел к себе на Трубную, квартиру эту ему помог получить Болдырев, когда его взяли в спецгруппу, и ощутил в голове звенящую тяжесть.

За всю жизнь его никогда так не били.

– Боксер сраный, погоди, падло кочегарное. Я на тебе отыграюсь. Кровью умоешься.

Он шел и придумывал кровожадные планы мести. Поднялся к себе на второй этаж. Открыл дверь. В лицо ударил затхлый воздух грязного белья, табачного перегара и сивухи. Радостно завизжала, затявкала крохотная лохматая дворняжка. Бросилась к Кретову, обняла лапами ногу.

– Мальчик… мальчик… соскучился, бедный… ну, пойдем, пойдем гулять.

Кретов поднял собачонку на руки. Она лизала его лицо горячим влажным языком, и Витьке стало хорошо и спокойно. Словно ушли все неприятности, словно не бил его сегодня Ельцов. Рядом с ним было единственное существо, которое любило его и ради которого жил на этой мерзкой земле бывший опер Витька Кретов.

* * *

Порыв ветра, прохладного, с запахом молодой листвы, ворвался через открытую балконную дверь. Вздулась и взметнулась занавеска – казалось, женщина в белом шагнула в комнату. Видение это было настолько реальным, что Ельцов вздрогнул.

Над городом бесчинствовала ночь. Ветер с шумом проносился над кронами чахлых дворовых деревьев. Накатывали невидимые в темноте тучи, и казалось, будто чья-то рука стирает с неба звезды.

– Дождь будет. Сильный. Возможно, гроза. – Ельцов-старший вышел на балкон.

И словно в подтверждение его слов, вдалеке полыхнула зарница.

Игорь Дмитриевич вошел в комнату, посмотрел на племянника и Игоря Анохина, расслабленно куривших сигареты.

– Давайте снова запись прослушаем. Хочу для себя некоторые детали уточнить.

– Сначала так сначала.

Игорь Анохин включил диктофон.

Чуть искаженный записью голос Витьки Кретова наполнил комнату:

«Я приехал в министерство, и меня сразу отвели в кабинет Болдырева. Прошел год, а он уже полковником стал. Болдырев сказал мне:

– Хочешь карьеру сделать – иди работать ко мне.

– Кем?

– Будешь в особой группе. Официально числиться придется за Фрунзенским райотделом, но по приказу тебя откомандируют в распоряжение министерства. Как у тебя с квартирой?

– Нет.

– Не беда, поживешь месяца три в общаге, а потом получишь площадь в Москве. Станешь служить как надо, в январе майора получишь.

– Но я же старший лейтенант.

– Нет, уже капитан, завтра приказ на тебя подпишут.

Сколько человек в группе, я не знал. Сидели мы на Советской площади, там, где вывеска «Городской штаб народных дружин». На срочное дежурство заступали бригадой из трех человек. Я знал только дежурных и своих ребят: подполковника Самыкина, потом он по состоянию здоровья перешел в дежурные, Юру Маслова, капитана, он раньше в МУРе работал.

Когда мне присвоили майора, я стал начальником отделения, так называлась наша бригада. В нее кроме меня и Маслова взяли майора Коцубу Бориса.

Занимались всем: наружным наблюдением, установкой, обысками, задержанием. Кстати, Ельцова мы пасли десять дней, изучая его связи и привычки. Работали посменно. Одна группа сменяла другую».

Раздался голос Ельцова: «Ты же говорил, что никто больше не знал?»

Кретов: «А я их только в лицо и видел, а кто они, нам расспрашивать запретили.

Наша группа провела несколько операций. Мы пасли ювелира Шнейдермана. Отрабатывали его связи. Он подал заявление на выезд в Израиль, и Болдырев располагал информацией, что он хочет вывезти из страны уникальные украшения, а часть продать иностранцам. А те откроют ему банковский счет в Тель-Авиве и переведут туда деньги.

Мы производили обыск, составляли опись, ценности изымали».

Анохин: «С понятыми работали?»

Кретов: «Все по закону. Так же мы прихватили черного антиквара Росовского, изъяли у него много картин и ценностей. Задержали вора Андрея Воловикова, кличка „Вол“. У него изъяли деньги, иностранную валюту, ювелирные изделия, много коллекционного оружия…»

Голос Кретова звучал в комнате. Ельцовы и Анохин вновь слушали исповедь бывшего майора, а ныне ночного сторожа.

Но теперь они обращали внимание на мелкие детали.

– Смотри, как любопытно, – сказал Ельцов-старший, – после ограбления особняка Толстой Витька сотоварищи приехал и забрал Веронику и ее дружка Лешеньку.

Но мало того, они отвезли их не на допрос в МВД, а сначала домой, где они собрали вещи, а потом в Шереметьево-2, где их ждал Болдырев. А что дальше?

– Дальше я знаю, – Анохин хрустко потянулся, – Веронику отправили в Париж, на следующий день в ресторане «Максим» была ее свадьба. А Леша выкатился в Израиль.

– Ну-ка, Игорек, крутани-ка пленку, – сказал Юра.

– Что ты хочешь услышать?

– Про Махаона.

Анохин нажал перемотку, начал искать нужное место.

– Вот оно.

Голос Ельцова: «Вы только в Москве работали?»

Кретов: «Мы никуда не выезжали. Правда, Самыкин по пьяни рассказывал, что ездил он в Лабытнанги, где брал из колонии авторитетного блатняка Махаона и этапировал его в Салехард. Там передал его неведомым людям, наверно „соседям“…»

– Что скажешь, дядя? – обратился Юрий к Игорю Дмитриевичу.

– Не знаю, ребята. Я всю свою жизнь в МУРе проработал, но о таких особых группах ничего не слышал. Фамилию Болдырев встречал, он нынче генерал, числится за оргинспекторским управлением, но чем занимается, никто не знает, говорят, что выполняет особые поручения министра… Вот что, друзья. – Полковник Ельцов поднялся, подошел к столу, набил табаком трубку, прикурил. По комнате пополз сладковатый запах голландского табака «Амфора». – Вот что, – повторил он, – мы вышли… нет, не вышли, а влипли в историю, странную и опасную. Мы предполагали, когда разбирали записи Мишки Махаона, вернее, думали, что действует группа уголовников, как-то связанных с лагерной администрацией. Версия несостоявшаяся. Мы Ястреба пытались найти. Я через ребят в ГИЦ все учеты поднял. Нет такого уголовника, не проходит ни по каким учетам. Более того скажу, я пытался разыскать его по судебным делам, но их в архиве не оказалось. Установить его по оперучету – у меня сегодня таких возможностей нет.

– А что значит «влипли»? – Юра встал, подошел к балконной двери. – Смотрите, какой дождь хлещет.

– А влипли, дорогой племянник, значит только то, что за твоим делом стоит не уголовная шпана, а коррумпированная партийно-карательная верхушка. Ты, еще до своего ареста, сам с возмущением рассказывал мне, что творится наверху. О взятках, телефонном праве, подарках. Вспомни историю в Мозамбике. Ты же сам рассказывал о поставках военной техники неведомо кому, о редких драгоценных камнях, которыми чернозадые расплачивались за них.

Кто получал эти камни, куда они потом девались? Мне рассказывали знающие люди, что наши драгоценности уходят в банковские сейфы на Запад. А что творится в Афганистане? Наши ребята гибнут, а бонзы наживаются на их крови, везут сюда все те же камни, а в гробах убитых переправляют наркоту.

Ельцов-старший выбил трубку, посмотрел на часы.

– Утро скоро, ребята. Давайте спать. Подумаем на свежую голову о делах наших невеселых. А тебе, тезка, мой совет… – Полковник положил руку Анохину на плечо и тихо сказал: – Ты в это дело не лезь. Не надо. Помогай нам тайно.

– Не выйдет, Игорь Дмитриевич, я уже влез в него.

– Игорь, нельзя, чтобы наш противник считал тебя активным штыком. Ты помогай нам, но тайно, как секретный агент.

– Я их не боюсь, Игорь Дмитриевич.

– Да разве в этом дело, дорогой ты мой? Хватит нас двоих, меня и Юрки. По нам катком прошлись. Зачем тебе-то жизнь портить?

* * *

Махаон проснулся ночью от шума. Ветер, налетевший на город, гулко стучал открытым окном. Мишка закрыл створки, зажег настольную лампу, закурил сигарету.

Вот же, как бывает. Заглянул в «Яму», пивка попить, глядь, Юрка Ельцов появился. Значит, откинулся паренек. Отхлебал баланду, отвалялся на шконке.

Мишка не боялся, что Ельцов узнает его. Борода и усы настолько изменили лицо, что родная мать, с которой он случайно столкнулся на «Тишинке», не признала. Его искали урки, купленные Ястребом, а он спокойно жил в Даевом переулке, в мастерской художника Коли Носкова.

Под мастерскую Коле отвели чердак, переделанный в трехкомнатную квартиру. Старый друг выделил Мишке хорошую комнату, обставленную случайной мебелью, ее бывшие хозяева, закупавшие модные гарнитуры, выкидывали, а художники растаскивали по мастерским.

Ретро. 1978 год

Тогда Мишка не поехал с Жориком в Сочи. И правильно сделал, а то замочили бы его вместе с кентом. Они вместе добрались до Баку, а там разбежались. Мишка сказал дружку, что летит в Сибирь. Береженого бог бережет, а небереженого конвой стережет. Мишка улетел в Москву. Там он и узнал, что какие-то козлы украли деньги в банке. А это значило, что шансов выжить у него практически не осталось. Он прекрасно понимал, что это дело поставили шестерки Жорика, и когда их найдут, а что их заловят – Мишка не сомневался, то расколются до задницы. Вот тогда всплывет его уникальная кликуха и менты начнут на него охоту.

Некоторый запас времени у него имелся. В Москве он верил только одному человеку, вору в законе Пете Малышеву, по кличке «Федор».

И поэтому Махаон сразу поехал к нему.

Федор жил в маленьком домишке на отшибе дачного поселка Салтыковка. Вел себя тихо и незаметно. Он давно уже не ходил на дело, хотя считался лучшим домушником в Союзе. Теперь он разрабатывал операции, за что получал положенное вознаграждение. В уголовном мире страны слово его на правиле считалось решающим.

Федор чтил воровской закон, никогда не работал, ничего тяжелее стакана водки не поднимал, семьи не имел. Дорожил своим авторитетом.

До станции Салтыковка Мишка добрался к вечеру. Было еще светло, но в воздухе появилась прозрачная голубизна, преддверие опускающихся сумерек.

Господи, сколько лет Мишка не видел этих сосен, не вдыхал полной грудью воздух, пахнущий прелью и острым настоем хвои. Он шел по узкой, протоптанной прямо в траве тропинке, дышал полной грудью и был переполнен свободой и своим одиночеством.

Домик Федора, стоявший на окраине старого, еще дореволюционного поселка, показался сразу за поворотом. Одноэтажный, выкрашенный в веселый голубой цвет, огороженный зеленым штакетником. Хозяин не сделал глухой забор, словно говоря всем, что ему скрывать нечего.

Подойдя ближе, Мишка увидел идиллическую картину. На ступеньках террасы сидел Федор в черных семейных трусах. На груди синела положенная ему? как вору в законе? татуировка, всего одна, словно орден. Могучий, чуть оплывший торс, мускулистые ноги и руки с перекатывающимися мышцами делали его похожим на борца, ушедшего на покой, что практически было правдой.

Петя Малышев родился в семье циркачей-силовиков, с раннего детства начал «поднимать железо», выступал в программе «Русские богатыри», ездил по стране, оставляя в каждом городе выпотрошенные квартиры. Он выламывал замки с необыкновенной легкостью, брал только ценные вещи. А в послевоенные годы все было ценным.

Потом сел. Благодаря необыкновенной физической силе и твердому характеру пользовался на зоне непререкаемым авторитетом и после второй ходки, на Красноярской пересылке, был коронован в вора в законе.

Закон исполнял свято, поэтому и авторитет его среди блатных стал непререкаемым.

Федор сидел на крыльце и мыл молодую картошку, рядом с ним пристроился здоровенный кот, у ног лежала палевая дворняжка.

Мишка подошел к штакетнику и свистнул.

Федор поднял голову, скомандовал заворчавшей собаке:

– Цыц, Кум.

Он вытер мокрые руки о трусы и пошел к калитке. Они молча обнялись.

– Пошли, Миша, в дом. Я как раз жрачку готовлю. Значит, подорвал ты с зоны?

– Даже и не знаю, что сказать, Федор.

– Давай в дом, не надо тебе рисоваться у забора.

Они поднялись по скрипучим ступенькам, вошли в комнату. Ничто здесь не изменилось. Висели на стене старые цирковые афиши, портрет хозяина в борцовском трико с блестками, поднимающего здоровенную гирю. Грамота висела – о присвоении Петру Степановичу Малышеву почетного звания «Заслуженный артист Каракалпакской АССР». Грамота была подлинная, в 1945 году в Каракалпакии номер «Русские богатыри» все заработанные на гастролях деньги перечислил в Фонд обороны. За это местные власти и пожаловали циркачей этим высоким отличием.

Федор споро накрывал на стол. Салат из помидоров с огурцами поставил, картошечку молодую, горячую, посыпанную чесноком и укропом, селедку жирную, разрезанную пополам, крутые яйца, залитые сметаной, сало нежное с прожилками, невиданную Мишкой коричневого цвета курицу.

– Это что, Петя?

– Копченая курица. В ресторане на станции ее делают. Ты что пить будешь?

– Пиво есть?

– Имеется.

– Давай его. Я по пиву на зоне настрадался.

Федор вынул из холодильника четыре бутылки чешского «Праздроя».

Чокнулись пивом, начали закусывать. Федор ел спокойно, будто не побегушник к нему пришел, а сосед, которого он видит по десять раз на день.

Он пил пиво, ел курицу и ждал. Такой вот этикет у солидных людей. Начнет гость деловой разговор, он его поддержит. Не начнет – значит, побазарят о погоде да о курах копченых.

Наевшись, Мишка закурил, посмотрел внимательно на Федора.

– Знаешь, что со мной приключилось?

– Кое-что. – Федор рукой отмахнул от лица сигаретный дым. Он сам никогда не курил, пил только пиво и иногда мадеру.

– Что скажешь, Федор?

– А что мне тебе сказать? Три дня назад Сашка Худой сбросил мне новость, будто тебя и Жорика Ереванского замочили. Будто ты с зоны подорвал и грохнули вас в Ереване не то менты, не то чекисты. Я удивился сильно. Я твой характер хорошо знаю, ты никогда в бега не подавался. Тем более с зоны в Лабытнанги. Подивился я, поехал к Черкасу. А тот ксивенку от Шмаля получил. Отписал ему молодой, что тебя на этап забрали, куда-то в Ленинград. А тут параша пошла, что ты ереванский банк заделал, полтора миллиона взял. Еще больше удивился я. Рупь за сто ответить готов, что ни ты, ни Жорик на такое дело не пойдут. Так что же случилось, Миша?

Махаон налил себе пива и начал рассказ. Все с самого начала, с того дня, как пришел он из рабочей зоны в жилую с заточкой.

Федор слушал, не перебивая. Сидел за столом, положив на него литые ручищи, наклонив седую, коротко стриженную голову с безукоризненным пробором. Глаза его были полузакрыты, и Федор напоминал Мишке медного азиатского божка.

Махаон говорил долго, не упуская мельчайших деталей, даже на интонациях акцентировал внимание. Он закончил, жадно выпил стакан пива и закурил.

– Все? – спросил Федор.

– Муха не пролетит.

– Взял ты, Миша, знаменитый абаловский ларец. Много лет за ним фартовые люди охотились, а он, значит, в банке лежал. Пистолет выкинул?

– А зачем мне с оружием светиться? Я его в Баку каспийским рыбам подарил.

– Молодец. Дело не простое. Ох не простое. Ты-то понимаешь, что это не кинофильм «Котовский»? Помнишь, как он с поезда подорвал?

– Смутно.

– Неважно, тебя с зоны не Ястреб вынул. Большие люди дали ментам команду сдернуть тебя со шконки. На этих людей Ястреб и работает. Он теперь сам вроде мента стал.

– Ссучился?

– Да нет. Вором он был неплохим. Закон уважал, авторитет имел. Слово его кое-чего стоило. Потом он от всех дел отошел, начал с цеховиками работать. Долги вышибать, данью, кого надо, обложить, товар левый охранять. Но закона нашего не нарушал пока. С тобой и Жориком он беспредел совершил, позволил фраерам на авторитетных воров руку поднять. О Зельдине Семен Борисовиче, хозяине бомбардиров, я слышал. Известный делец, хитрован. Получить с него за беспокойство – святое дело. Ты его адрес знаешь?

– Нижняя Масловка, пять, квартира сорок.

– Вот и хорошо, попрошу, чтобы молодые за его квартиркой присмотрели. Поставлю тебе дело.

– А что мне с Ястребом делать?

– Ты, Миша, погоди. Я к уважаемым людям съезжу, посоветуюсь. Ты пока у меня поживи. Шухера еще нет. Как этих козлов, что банк грабанули, заловят, вот тогда тебе на дно надо ложиться.

Федор уехал утром, предварительно сгонял на велосипеде на станцию и привез продуктов и пива.

Его не было три дня, которые пролетели для Михаила, как один час. Никогда в своей взрослой воровской жизни не наслаждался он так одиночеством и покоем. Первый день он вообще ничего не делал, только смотрел телевизор и читал книжки. На второй, обойдя дом, увидел, что для него есть работа. Махаон – парень рукастый, он и по металлу работать умел, этого требовала его профессия, и плотничал, и столярничал.

Он кормил кота и собаку, жарил себе картошку с колбасой, потягивал пиво. За три дня он словно ожил, ушла страшная усталость, давившая на него все два года последнего срока. Ему захотелось жить здесь всегда, гулять с собакой в лесу, пить пиво, читать и никого не видеть.

Вечером в воскресенье кот Тимофей внезапно спрыгнул с кровати и уселся у калитки, чуть позже завизжал, затявкал Кум.

На тропинке появился Федор.

Сначала он пошел в дощатую кабинку, где у него находился самодельный душ – обычный бак, воду в котором нагревало солнце.

Федор вошел в комнату свежий после прохладной воды, сел за стол, налил пива и сказал:

– Дерьмо твое дело, Иван Царевич.

– Это почему?

– По хрену да по кочану.

– Не понял.

– Жорика в Сочи замочили.

– Кто?

– Говорят, грузинские воры счеты свели.

– Говорят или в цвет?

– Я сказал, что знаю. О тебе из малявы стало известно, что загнулся ты на этапе.

– Значит, я теперь вроде бы жмур?

– Это только вроде. Те люди, что тебя с зоны сдернули, распрекрасно знают, что ты с двадцатью пятью тоннами бабок гуляешь где-то. И хотят тебя отловить.

– А как же Ястреб?

– За него многие воры и просто блатные мазу держат. Сказали, что на вас руку бакланы подняли и за это с них Ястреб получил.

– Замочил?

– Точно. Народ мелкий стал. Закон забыли. Особенно грузинские воры за Ястреба слово говорили. Мне шепнули, что сучонок этот многим за бабки помог от сроков и даже от вышки отвертеться. Многие блатняки и приблатненные при нем кормятся. На меня буром поперли, грозили, только я на них клал.

Федор в уголовном мире был знаменит тем, что никогда не ругался матом.

– Потом, после правила, ко мне Коляша Кошмар подошел и побазарил, мол, некоторые с меня получить желают. Чтобы я кровью ответил. А твое дело я поставил.

– Какое?

– Да с Зельдиным этим. Вот тебе слепочки ключей, жена его с дочерью в Гаграх греются, а он ежедневно, как часы, в семь домой. Час побудет, переоденется – и к любовнице.

– А кто любовница.

– Певица из «Метрополя».

– Значит, он не в кабак ездит?

– Когда как, Миша. Но из дома всегда уходит в одно и то же время.

– Каков клиент из себя?

– Крупный, жирный мужик, рыхлый, но духовитый. Может, мне пойти с тобой?

– Не надо, Федор, это мое дело.

– Ладно, тебе жить, кент. В подъезд ты должен зайти ровно в пять. Слева от двери электрощит, откроешь его – там будет лежать волына…

– Зачем?

– Для понта, чтобы страху нагнать. Закончишь дело, волыну вытрешь как следует и обратно положишь. Не бойся, ее сразу заберут. Тебя мои люди страховать будут.

– Зачем, Федор?

– Надо, Миша. Зельдин этот с Ястребом повязан под завязку. Надо. Не бойся, ребята работают молодые, тебя не знают. Вот, держи, я тебе усики в цирковой гримерной взял. Давай попробуем.

Федор помазал кисточкой под носом у Мишки и ловко приклеил усы.

– Посмотри-ка на себя в зеркало, – захохотал Федор.

Мишка взглянул и увидел, что усы сильно изменили его лицо.

– Вот не думал, – сказал он.

– Так и должно быть, а если бороду отрастишь, тебя вообще никто не узнает. У тебя котлы есть?

– Нет, – вздохнул Мишка, – не успел купить. Ты же знаешь, я какие попадя не надену.

– Знаю твой дешевый понт. Но на дело тебе без них идти нельзя, там все по времени рассчитано.

Федор встал, открыл шкаф, вытащил несколько наручных часов, положил перед Мишкой.

– Новьё. Котлы японские и швейцарские.

Мишка любил часы трепетно и нежно. На воле часто менял их. Сидел, бывало, за столом, чуть сдвинув рукав пиджака, и краем глаза любовался красивой игрушкой на запястье.

Часы перед ним лежали хорошие: «Сейко», «Ориент», «Омега», «Ланжин».

Он выбрал «Ланжин-хронограф» с двумя отливающими перламутром маленькими циферблатами внутри основного и тонкой красной секундной стрелкой, бегущей по кругу.

– Я так и знал, что ты их выберешь. Швейцарская машина на все времена.

– Сколько? – Мишка надел часы на руку.

– Ты же знаешь цены, Миша.

– Кусок.

– Годится.

Мишка рассчитался.

* * *

Когда красная секундная стрелка приблизилась к пяти, Мишка вошел в подъезд. Набрал код. Замок хрипло крякнул, и дверь отворилась. Мишка вошел в пустой, пахнущий горелой картошкой вестибюль подъезда. Справа – металлическая дверца распределительного щита. Он открыл ее и увидел наган, старый, надежный револьвер. Сунул его в карман и пошел к лифту.

В кабине он проверил оружие, желтые патроны сидели в гнездах, внушая спокойствие. Мишка поднялся на последний этаж и начал спускаться вниз.

Никого. По летнему времени большинство жильцов кооператива кантовались на даче.

Мишка подошел к двери сороковой квартиры, раскрыл кейс, вынул смастыренные ключи.

Посмотрим, как он их заделал. Замков три. Один обычный и два сейфовых. Сейфовые для Махаона – дело плевое, а вот нормальный финский – тут посложнее для него. Он был медвежатник, а не домушник.

Он вставил ключ, и замок поддался спокойно и просто. Теперь сейфовый, один открылся, а второй начал заедать. Ладони в перчатках взмокли.

Махаон достал заделанную на даче отмычку, вставил, повернул, и дверь поддалась. Его встретила знойная тишина квартиры. Окна были закрыты, в комнатах стоял запах дорогого табака и французского одеколона.

Мишка обошел квартиру. Неплохо жил однофамилец известного артиста.

В спальне мебель белая, в гостиной – карельская береза, в комнате дочки – веселый финский гарнитур. Время еще было, и Мишка начал искать зельдинские «лабазы каменны, где лежат алмазы пламенны». Он аккуратно простукал стены, осмотрел все картины в комнатах, все шкафы проверил и все ящики столов и горок. В коридоре, устланном мягкой ворсистой дорожкой, на стенах разместилась дорогая серебряная чеканка. Махаон снял одну, вторую, а третья, с выбитым барсом, не поддалась.

Неплохо придумано. Мишка начал аккуратно ощупывать края чеканки. Вроде что-то есть. Выступ странный. Мишка нажал на него. Ничего. Тогда он резко дернул его вверх. Мимо. Вниз. И отъехала крышка, обнажая стенной сейф.

Пустяковину эту Махаон открыл за две минуты. На нижней полке лежали деньги. Много. Пачки стольников. В банковской упаковке, каждая по 25 тысяч. Богато жил цеховик Зельдин, если только дома полмиллиона держал.

На верхнюю полку сейфа, где лежали драгоценности, Мишка даже лазить не стал. Жадность – вот что губит фраеров. Он все аккуратно закрыл, пошел в гостиную и начал ждать.

Когда Зельдин, придя домой, вошел в гостиную, чтобы включить музыку, первое, что он увидел, был ствол. Он показался ему огромным и бездонным, словно туннель, ведущий к смерти. И только через минуту или две, когда его оставил на секунду липкий чудовищный страх, он различил сидящего в кресле усатого человека в темных очках, одетого в серый териленовый костюм.

– Вы кто? – с трудом выдавил из себя Зельдин. Голос у него стал сиплым и дрожащим.

– Твоя смерть, – ответил, словно выстрелил, Мишка.

На светлых, с модным переливом, брюках цеховика внезапно появилось темное пятно, потом из штанины на пушистый ковер потекла моча.

«Готов, – обрадовался Мишка, – спекся, деляга».

– Не надо, – просипел Зельдин и упал на колени.

Мишка встал, толкнул его ногой, и делец упал, запричитал, заплакал.

Наган удобно сидел в руке Махаона. И внезапно он почувствовал неведомую доселе ему власть над другим человеком. Чувство это было острым и пугающим. Палец начал непроизвольно давить на спуск, и Мишка понял, что он сейчас, здесь, совершит страшное. То, за что он презирал бомбардиров гопстопников. И усилием воли вынул палец из скобы.

– Встань, гниль! – Мишка наклонился, рванул на себя тяжелое тело. От Зельдина шел противный запах.

Мишка толкнул его в кресло.

– Ты послал своих людей убивать воров?

– Нет! – крикнул Зельдин. – Нет! Это Ястреб… Это он… Я ничего не знал!

Зельдин плакал, размазывая по щекам слезы. Исчез вошедший в комнату вальяжный господин, самоуверенный и наглый. Куль дурно пахнущих тряпок валялся в кресле, куль, годящийся только для помойки.

– Слушай меня, петух топтаный. Слушай и отвечай. Скажешь правду – будешь жить, соврешь – умрешь тут же. Почему твои люди подняли руку на воров?

– Не знаю, – заверещал Зельдин, – их Ястреб в Ереван увез, сказал, что насчет сырья договариваться будет.

И Мишка сразу поверил ему. Зачем этому жизнелюбивому человеку связываться с блатарями и участвовать в их разборках.

– Хорошо, Зельдин, я тебе верю.

– Правда? Нет… скажите, правда? Значит, я жить буду…

– Твои люди убили двух авторитетных воров. Кто за это ответит?

– Ястреб, он, вор, сволочь, шантажист…

– Он на тебя работает?

– Нет, он у нас не числится… помогает.

– Вот он тебе и помог. У наших кентов покойных остались матери и сестры, их поддержать надо.

– Сколько? – более уверенно спросил Зельдин, почувствовав, что дело входит в привычное для него русло.

– Сто кусков.

– Нет… откуда… такие деньги…

Жадность пересилила страх.

– А ты знаешь, Зельдин, что именно жадность губит фраеров? Пошли в коридор, откроешь третью ковку и из сейфа достанешь лаве.

– Откуда вы знаете?

– Мы о тебе все знаем. Пошли.

Дрожащими руками Зельдин открыл секретку, вынул из кармана ключ, отпер сейф. Мишка оттолкнул его, взял четыре пачки.

– Можешь закрывать. Остальное нам брать западло. Сколько правило назначило, столько и взял. И помни, деляга, если кому скажешь, что я у тебя был, мы сначала все здесь заберем, потом на даче, и твою соску из «Метрополя» побеспокоим.

По лицу Зельдина Мишка понял, что попал в цвет. Совсем поплыл цеховик, совсем.

– Да я… я ничего…

– Будешь голосом определять, мы тебе сердце вырежем. Все понял?

– Да, – уже тверже сказал Зельдин, – а вы еще придете?

– Нет. Наше слово твердое. Штраф с тебя получили, а дальше разбежались. Никто не придет. Живи.

Уходя, Мишка оборвал телефонный провод.

Наган он положил в условленное место и вышел на улицу.

Зельдин смотрел из окна, как уверенно уходит грабитель. И если еще минуту назад он думал позвонить Ястребу, то увидев, как спокойно, словно хозяин, шел к стадиону «Динамо» этот страшный человек, понял, что звонить никуда не надо. Потеря ста тысяч для него, конечно, была ощутимой, но не трагичной.

Нужно немедленно перепрятать ценности и деньги. А убивать его никто не будет, если он забудет этот вечер.

Махаон не волновался, сдаст его Ястребу цеховик или нет. Война объявлена не им. Ястреб сам напал на них с Жориком. Он нарушил уговор, поступился словом, пролил кровь. Он сам поставил себя вне закона. Конечно, на правиле многие держали за него мазу. Те, кто нынче с властью повязаны. Ястреб с его непонятными хозяевами много им пользы мог принести. Поэтому кодла и Федору угрожала. Но Мишка этому не верил. Нет в уголовном мире Союза человека, который поднимет руку на такого авторитета, как Федор.

Без приключений доехал до Салтыковки, сел в автобус, вышел на знакомой остановке. И снова почувствовал этот запах. Травы, деревьев, цветов. Это был запах счастья, вернувшегося к Мишке. Но, пройдя по тропинке метров сто, он почувствовал, что откуда-то несет гарью. И чем ближе он подходил к даче Федора, тем резче и противнее становился этот запах. И шум он услышал, и крики. Из-за поворота показались толпа, пожарные машины, сгоревший дом.

Кончили Федора, понял Мишка. Он смешался с толпой полуодетых дачников и увидел, как пожарные выносят из дома обгоревшее тело.

– Отошел, – перекрестилась стоящая рядом с ним старуха, – а какой человек был. Обходительный. Добрый…

Мишка взглянул на пожарище, на труп, накрытый мокрым брезентом, и мысленно попрощался с человеком, которому бесконечно верил.

Редко в их блатной кодле можно найти такого, как покойный Федор.

Мишка шел через лес, вспоминая их последний разговор. Чувствовал Федор что-то. Чувствовал. Прощаясь, провожая Мишку на дело, сказал:

– Иди, бродяга. Ты правильный вор. Ястреб – сука, чалму снял. Теперь он для нас, кто по закону живет, хуже петуха опущенного. Делай с ним, что хочешь, ты в полном праве. Гложет что-то меня, Миша, предчувствие плохое. Если что…

– Да ты крестись, Федор, что с тобой случиться может?

– Всякое… У Ястреба на подхвате фраера из новых. А наглый фраер – хуже танка. Так вот, в Купавне Крот живет. Я ему о тебе шепнул. Если что – он тебя укроет.

Мишка смотрел на лес, а видел Федора с котом на руках.

…Всю ночь у Крота, улыбавшегося ему фиксатым ртом, они квасили по-черному, поминая Федора. Утром Крот уехал и вернулся к ночи, все разузнав. Оказывается, Федора застрелили. У его дома видели белую «Волгу» с наворотами, с фигурой коня на радиаторе.

Это была «Волга» Жорика. Значит, Федора убрал Ястреб.

– Махаон, – сказал ему Крот, – я тебя уважаю, ты знаешь как, но ищи себе другую хату. Кодла эта начнет тебя искать у всех кентов Федора. Боюсь я, Махаон, я за себя ответить не смогу. Уезжай, брат, и зла не держи.

Мишка понял его. Не стал базарить. Кому охота под пулю лезть за чужого человека. Таких духовитых людей, как Федор, в Москве немного.

Мишка чувствовал вполне осознанную опасность. Чувство это было настолько реальным и ощутимым, что его начало знобить. Он не считал себя трусом. Даже наоборот. Но если испуган трус, он может пересилить страх, а если боится храбрый, то ему надо бежать. А бежать было некуда. Оставалось одно – рассказать все как есть человеку, который сможет дать ход этому делу.

И тогда Махаон вспомнил о Юрке Ельцове.

Еще у Федора Мишка изложил всю эту странную историю на бумаге. Листочки эти он передал Ельцову, и еще раз все наговорил на магнитофон, не забыв рассказать об убийстве Федора. Только о Зельдине он умолчал. Не стал брать его по делу. Слово есть слово.

Утром того же дня он в забегаловке на улице Красина встретил Колю Носкова. Десять лет назад Коля попал в неприятность. Менты из ОБХСС засадили его в Бутырку вместе с ребятами, торговавшими иконами. Там два козла попробовали опустить Колю. Мишка вмешался, избил ментовских сявок и спас Колю. С той поры Носков считал, что обязан Мишке жизнью. Он был человек наивный и тюремных припарок не знал. Когда Мишка в последний раз вышел на волю, они с Колей несколько раз славно попьянствовали в его мастерской на Сретенке.

Вот так бог бродяг Болдоха снова пришел на помощь Махаону. Вроде бы затравили Мишку, как волка. Ан нет. Прорвался он сквозь флажки. Мишка рассказал Коле кое-что о своих делах, не называя фамилий и кличек. Тот сбегал в филиал театра Маяковского, одолжил у гримеров бороду. Они приклеили усы, прикрепили бороду и расхохотались. Неузнаваемым стал Мишка. После этого он пошел в фотографию на углу и сделал карточки для паспорта.