Текст книги "Тени в переулке (сборник)"

Автор книги: Эдуард Хруцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Бриллианты с кровавым отблеском

Я приехал в этот город на краю земли. Город, где главная улица, словно лыжная трасса, спадала с сопки, чтобы вновь взлететь на другую. Город, плотно ставший на берегу «самого теплого» Охотского моря.

Шел август 1959-го, а столица Колымы еще не утратила своей мрачной славы. И имя ее – Магадан – стало страшилкой в блатных песнях, а жители в основном были бывшие зэки, те, кто их когда-то охранял, и люди, которые приехали сюда за длинным рублем.

Но это уже был город. С прекрасным драмтеатром, кинотеатрами, двумя ресторанами. Возможно, их было больше, но я помню только два.

Вернувшись с Колымской трассы, о которой я писал очерк, мы с шофером пили водку в дощатой пельменной у драмтеатра, и на стене, рядом с призывным плакатом:

«Оставляй излишки не в пивной, а на сберкнижке», увидел афишу концерта Вадима Козина, известного в 40-х годах эстрадного певца, знаменитого лагерного сидельца, человека, о котором в Москве ходили тысячи слухов.

Я позвонил ребятам в местную газету, и они помогли мне достать билет, так как концерты Вадима Козина шли тогда в Магадане при битком забитых залах. Более того, ребята пообещали мне после концерта организовать нечто вроде интервью с колымским соловьем.

Я никогда не видел, чтобы так принимали артиста. Овации не смолкали минут сорок. Сцена была заставлена корзинами цветов, и это в августе, в городе у «самого теплого» Охотского моря.

Коллеги-газетчики сдержали слово, и я попал в гримерку Вадима Козина. Артист выглядел усталым, но поведал столичному журналисту, что навсегда связал свою жизнь с этим городом, вьюжной Колымой и Охотским морем.

Интересный разговор не получался. Козин уходил от расспросов о прошлом, аресте и зоне.

В гримерку вошел администратор, человек, которого я прекрасно знал. Вельдман Анатолий Соломонович жил со мной в одном доме на улице Москвина. В 1951 году его загребли чекисты как участника какого-то очередного заговора.

Я мог представить кого угодно в роли заговорщика, только не этого элегантного, чрезвычайно вежливого человека, работавшего театральным администратором. Он прекрасно, но несколько по-нэпмански одевался. Шили ему пальто и костюмы лучшие московские и рижские портные. Тихий спокойный человек, старавшийся не нарушать заведенных порядков и быть как можно дальше от политики.

Я видел, как его забирали. У нашего подъезда стояли два черных «паккарда», они так не вязались с веселым весенним рассветом и по-утреннему пустой улицей Москвина.

Я хотел войти в подъезд, но старшина с голубыми погонами протянул руку и сказал:

– Не положено.

– Я живу здесь, в двадцатой квартире.

– Не положено. Ты бы отошел, парень, мало ли что… Я перешел улицу и стал под арку двухэтажного дома напротив подъезда. Ждать пришлось недолго. Двое офицеров вывели Вельдмана, усадили в одну из машин, и она, рванув с места, выскочила на Пушкинскую улицу.

Исчез куда-то старшина, и я прошел к себе. Моя соседка рассказывала, что наконец-то арестовали этого спекулянта. Потом, не помню кто, сказал мне, что наш тишайший сосед готовил какой-то кровавый заговор.

И вот мы увиделись в городе, одно название которого пугало народ.

Вельдман меня узнал, порадовался, что у меня такая престижная профессия, поинтересовался, как живет наш замечательный дом. Рассказал, что стал жертвой доноса, но нынче полностью реабилитирован, получил в Москве квартиру и задержался в Магадане, чтобы заработать денег.

Тогда там еще платили вполне приличный северный коэффициент, какие-то деньги за отдаленность и еще за что-то. На сленге людей, работающих на Севере, это именовалось доплатой за дикость.

Позже я узнал, что удерживало жертву репрессий на далекой Колыме. Золото. Приисковое золото. Анатолий Вельдман стал крупным поставщиком «шлиха» в Москву, Ленинград, на Кавказ.

Конечно, заговорщиком мой сосед Анатолий Соломонович Вельдман никогда не был и даже мысли такой не держал в голове. А вот в словах моей соседки, назвавшей его спекулянтом, была жестокая правда.

Как потом мне рассказали многознающие люди из Столешникова, и в частности Боря Гаузер, державший кепочную мастерскую, мой тихий сосед был одним из крупнейших в Москве, а может быть и во всем Союзе, «каменных дел мастером». Фарцевать драгоценностями он начал по мелочи, совсем еще молодым человеком, в развеселое время НЭПа, да и потом, работая в театре, не оставлял своего благородного занятия.

У него был так называемый «белый билет», полное освобождение от службы в Красной армии, но в июне 1941 года он пошел в военкомат. Однако и тогда, когда под ружье ставили почти всех, его нашли полностью непригодным даже к нестроевой службе.

Хотя все же люди были нужны, и Вельдмана определили на какие-то курсы. Окончив их, он получил один кубик и звание младшего техника-интенданта и был направлен в один из московских госпиталей командовать складами – продовольственным и медикаментов.

Золотое время началось для него в 1942 году, когда в Москву пошел «второй фронт» – так называли американские консервы, шоколад, какао и яичный порошок. Кроме этих удивительно вкусных консервов, американцы поставляли нам считавшийся панацеей от всех болезней пенициллин. Именно пенициллин и другие по тем временам дефицитные лекарства сделали Вельдмана обладателем редких драгоценностей.

Когда мы читаем о тех страшных днях, когда МГБ само писало сценарии заговоров и само их раскрывало и ликвидировало, мы узнаем о доносах, оговорах, о следователях, готовых выбить любые показания. Но мало кто знает, что был еще один аспект «политического» сыска того времени – уголовный.

Лаврентий Берия, перебравшийся в Москву, перетянул за собой не чекистов из Закавказья, как пишут многие, а уголовную братву, одетую в форму НКВД. До их приезда в столицу такого в Москве еще не было.

Сергей Гоглидзе, братья Кобуловы начали разбираться с московскими подпольными богачами так же, как привыкли делать это на Кавказе.

Арестованный по делу Берии заместитель министра внутренних дел Грузии генерал-лейтенант Коронадзе на допросе поведал следователям, что тогдашний нарком НКВД Грузии, комиссар госбезопасности Гоглидзе, и братья Кобуловы специально арестовывали богатых людей, а после обыска делили ценности. При этом присутствовали их жены, которые даже дрались из-за редких ювелирных изделий.

И пока большая часть сотрудников Особой следственной части раскрывала мифические заговоры, некоторые ушлые ребята ориентировали агентуру на выявление у будущих врагов народа припрятанных крупных ценностей.

Этого человека знали все, кто по вечерам появлялся в центре Москвы. На город опускались сумерки, и он, словно разбойник с пистолетом, выходил на улицу Горького. Только не подумайте, что шел он грабить или убивать. Нет. Он шел на ночной променад.

Я познакомился с ним в 1961 году и дал ему прозвище Женька Потомок Королей. Кстати, это было истинной правдой, у него дома даже хранился старинный сертификат, что его генеалогическая ветвь принадлежит к древнему польско-литовскому королевскому дому.

Он был нордически красив, необычайно физически силен и импозантен. Одевался скромно, но дорого.

При нашем знакомстве он представился как художник-шрифтовик и член Комитета художников-графиков, что давало ему право не работать по штатной должности.

О нем говорили, что он очень богат, но более скупого человека я в своей жизни не видел. Женька Потомок Королей жил по принципу: богат не тот, кто много получает, а тот, кто мало тратит.

Я случайно узнал о его потрясающей коммерческой операции. Он стал посредником при продаже трех чемоданов модных в то время женских часов «крабы». Толкнув их через знаменитого московского каталу Борю Кулика, деньги поимел немереные.

Но для того, чтобы купить эти три чемодана, привезенные в страну нашим дипломатом, сыном знаменитого замминистра МИДа, нужны были крупные средства, которые, как ни странно, у наследника польско-литовского трона нашлись.

Мне говорили, что в 1954 году он провернул крупное бриллиантовое дело и поднялся на финансовые высоты.

Женька Потомок Королей был на несколько лет старше меня, поэтому начал крутиться в Москве еще в конце 1940-х. Он много знал о другой, неизвестной многим жизни. Но разговорить его было невозможно. Он или отшучивался, или молчал. Он практически не пил. На выпивку нужно тратиться, а Потомок Королей этого не любил.

Женя часто заходил ко мне и брал толстые журналы. Я подписался на «Новый мир» и «Знамя», а остальные регулярно покупал в киосках.

Потомок Королей жил неподалеку – во дворе дома, где находилась редакция газеты «Москоу ньюс». Поэтому он звонил мне и спрашивал, есть ли свежий журнал. А после заходил, брал номер и всегда точно возвращал.

Однажды ко мне приехали ребята с Севера, герои моего очерка. Они привезли оленину, всевозможную рыбу и, конечно, спирт.

Потомок Королей зашел ко мне, когда северяне уходили и спешили на самолет. Он увидел стол, полный снеди, огромную флягу спирта и решил подзадержаться.

Спирт – напиток коварный. Пить его надо умело. В армии и командировках на Дальний Восток и Север я поднаторел в этом непростом деле, а свежий человек мог заторчать после первого стакана.

Так и произошло. Мой гость, жадный на халявную выпивку и закуску, быстро опьянел. Я впервые видел его поддатым. Куда делись сдержанность и хорошие манеры!.. Он стал багровым, как слесарь-сантехник нашего ЖЭКа, и язык у него развязался.

– А ты знаешь, кто жил в твоем подъезде? – запивая глоток спирта несметным количеством кваса, спросил он.

– Кто?

– Вельдман. Самый крупный каменщик в Москве.

– Я видел его в Магадане. Он там работает.

– Работает! – пьяно захохотал мой гость. – Он приисковым песочком торгует. Я помогал ему в некоторых делах. У него были два редчайших камня. Многокаратники голландской работы. Он их в войну на консервы выменял. Я их держал в руках. А один – даже после того, как его посадили.

И окосевший Женя поведал, как по просьбе жены одного расстрелянного замминистра МГБ, кстати грузина, иногда перепродавал бриллианты и среди прочих камней увидел камень моего соседа Вельдмана.

– А ты не ошибся? – спросил я.

Он посмотрел на меня так, как ротный старшина-сверхсрочник на солдата-первогодка. И я понял, что такой человек не ошибается.

Кто был этот грузин, генерал МГБ, я догадался сразу – Сергей Гоглидзе.

Мы жили в странное время. Одни в сталинские годы делали блистательную и быструю карьеру. Другие шли на всяческие ухищрения, чтобы остаться на низовой работе. В тени больше шансов спокойно жить в своей коммуналке, а не уехать в лагеря.

Но кое-кто, сделав карьеру, к грядущей посадке готовился заранее.

В те проклятые моими коллегами годы чиновникам не нужно было брать взятки. Министр получал оклад семь тысяч рублей и так называемый пакет. Сумму, не облагаемую налогом и не учитываемую в партвзносах. Деньги по тем временам бешеные – двадцать тысяч рублей.

Соответственно замы, начальники главков получали меньше, но тоже очень много. Не надо забывать о кремлевском пайке, медобслуживании, казенных дачах, машинах и бесплатных путевках в самые лучшие санатории.

Так что денег у номенклатуры было достаточно, чтобы бегать по антикварным комиссионкам. И вот квартиры некоторых руководителей заполняли дорогая посуда, фарфор, живопись. И конечно, разнообразные ювелирные изделия. Для многих это были красивые вещи, для других – просто кольца, браслеты, серьги. Это была надежда на будущее. Мало ли что может случиться в непонятное сталинское время.

Ювелирку умные люди дома не хранили. У родственников или в никому неведомых коммуналках снималась комната якобы для племянницы-студентки, там и прятались сундучки с ценностями.

Конечно, лучше всего представляли свое будущее жены генералов МГБ. Когда в 1953-м начались аресты по делу Лаврентия Берии, оказалось, что его зам, генерал-полковник Гоглидзе, прописан не в той квартире, где жили его жена Евлалия Федоровна и дочь, а совершенно в другом месте. Более того, жена пояснила следователю, что уже несколько лет они практически в разводе и поэтому живут на разных квартирах.

Не знаю, помогло бы это в лихие сталинские времена, но в 1953-м подобное объяснение следствие приняло.

Судьбу невозможно предсказать. Как оказалось, для мадам Гоглидзе было бы лучше потерять все припрятанные ценности.

29 октября 1984 года на даче в Малаховке были обнаружены трупы двух пожилых женщин – Евлалии Федоровны Гоглидзе и ее дочери. На место преступления выехала опергруппа ГУВД Мособлисполкома, возглавляемая заместителем начальника уголовного розыска полковником А. Бутырских.

При осмотре дачи сыщики определили, что лихие люди проникли в дом через форточку, хозяек убили кирпичом, оставленным на месте преступления.

В доме практически ничего не тронули. На стенах висели работы голландских мастеров, любая из этих картин могла обеспечить налетчиков на долгие годы. Не взяли убийцы и дорогой фарфор и серебро.

По показаниям одной из домработниц, похищен был только чемоданчик с ценностями. Тем же днем вторая домработница, женщина цветущего возраста, не выдержав перекрестного допроса, «раскололась» и показала, что о чемоданчике с ценностями поведала своему любовнику, тридцатидвухлетнему Апухтину, местному приблатненному.

Сыщики немедленно выехали на квартиру плейбоя и обнаружили там весьма интересную ювелирку.

Опера нарисовали Апухтину леденящую душу картину, как его будут расстреливать в спецкамере за двойное убийство, и тот, перепугавшись, согласился сотрудничать со следствием.

Интересную историю о несметных богатствах семьи Гоглидзе Апухтин, оказывается, рассказал своему дружку, известному вору-домушнику Крекшину, кстати находившемуся во всесоюзном розыске после ограбления богатой квартиры в Ленинграде.

Надо сказать, что Крекшин был необычный вор. Он окончил Историко-архивный институт, увлекался историей искусств, особенно работами о ювелирных раритетах. Свое увлечение он умело использовал в основной работе. Выясняя владельцев изделий Фаберже или Грачева, наносил им в квартиры неожиданные визиты.

Вполне естественно, что ценности покойного генерал-полковника Гоглидзе весьма заинтересовали Крекшина. Тем более что ему нужно было провернуть крупное дело, чтобы залечь на дно, отсидеться.

Крекшин не был мокрушником, и убийство в Малаховке было трагическим стечением обстоятельств: его подельник Апухтин подставил Крекшина, сказав, что на даче никого не будет.

Опера прекрасно знали, что Крекшин «партизанит» – в те годы люди, объявленные во всесоюзный розыск, по улицам в открытую, как сегодня, не ходили. Подняли агентурные сообщения и выяснили, что у Крекшина была любовница, с которой он поддерживал отношения много лет. Ее установили очень быстро. Поставили наружку.

И 1 ноября, через два дня после убийства, Крекшина арестовали в одном из загородных ресторанов. Не помогли ни борода, ни темные очки.

Он сидел за столом с дамой, усыпанной бриллиантами, как новогодняя елка игрушками. Забыв пророческие слова из блатной песни: «Ах, какой же я дурак, надел ворованный пиджак», – он нанизал на палец дорогой перстень старинной работы и напялил золотые часы.

Брали его тихо. Подошли два оперативника, сели, естественно без приглашения, за стол и сказали:

– Рассчитывайся и поедем с нами.

Когда у Крекшина изъяли ценности, была создана экспертная комиссия из лучших специалистов.

По заключению экспертов-гемологов, ювелирные изделия и камни из чемоданчика Гоглидзе оценивались под миллион еще крепких советских рублей.

Вполне естественно, что опергруппа все изъятое по описи сдала кому положено. А вот к кому попали они теперь, я не знаю. Возможно, нашлись наследники, возможно, все пошло в доход государства. А возможно, они прилипли к рукам тех представителей высоких инстанций, которые держали это дело на контроле.

Вполне возможно.

Работая с документами, связанными с нашей криминальной историей, разговаривая с пока еще живыми персонажами уголовных дел тех лет, я вынес твердое убеждение, что все повторяется, независимо от формы правления. Вечными остаются только кровавый отблеск на драгоценных камнях и человеческая алчность.

Человек из тени

Вьюжная была зима января 1963 года в целинном крае. 13 января, преддверие старого Нового года. Гонит меня метель по Вознесенской улице, главному проспекту столицы Северо-Казахстанской области Петропавловска. Гонит, залезает под тоненькое твидовое пальто и выбрасывает к месту постоя.

Главный отель города называется просто и без затей – «Гостиница горкомхоза». А рядом – самое шикарное питейное заведение, именуемое тоже без затей – «Ресторан».

Но, несмотря ни на что, мне нравится этот город. Старый, казачий, исконно русский, подаренный Сталиным Казахской ССР. Он не похож на станицу целинного края, суетную и грязную. У Петропавловска есть свой стиль.

В вестибюле гостиницы меня ждет старый московский приятель актер Леша. Когда-то он был членом нашей «команды». Мы вместе шлялись по московскому Бродвею, ходили в кабаки, ухаживали за девушками.

Он тогда был студентом ГИТИСа и с гордостью носил на пиджаке медаль победителя конкурса имени Пушкина с профилем великого поэта. Леша подавал огромные надежды. Играл в лучшем московском театре. О нем много писали, даже в журнале «Театр».

Но потом началась болезнь русского актера. Его уволили из театра, он стал пить по-черному. И вот бурное море жизни вынесло его утлый челн к далеким целинным берегам.

А он все такой же, актер местного театра, московский человек, все с той же серебристой медалью и черненым профилем Пушкина на ней.

Мы обнялись.

– Я узнал, что ты приехал, и пришел, – радостно улыбнулся Леша, – ты не забыл, что сегодня старый Новый год? Все наши уже в «Советской».

Сказал и загрустил. И мне стало печально. В этот вечер в ресторан гостиницы «Советская» съезжалась вся центровая Москва. Парад туалетов, смотр знаменитостей, развеселая ночная гулянка.

– Ничего, Леша, мы тоже погуляем, сейчас я умоюсь, и мы пойдем в самый шикарный ресторан Петропавловска.

Мы так и сделали.

Устроились в ресторане за самым удобным столиком под зеркалом. А через час, когда мы уже неплохо проводили прошедший год, в ресторан завалилась театральная компания во главе с моим московским товарищем драматургом Левой Тимофеевым.

Вот это был настоящий новогодний сюрприз. Столы, конечно, сдвинули, и началась гулянка.

– Мы с соавтором, – Лева обнял высокого, прекрасно одетого человека, – отмечаем маленькую победу: министерство культуры республики приняло нашу пьесу.

– Пришлось с ними повозиться… – глубокомысленно изрек Левин соавтор. – А ведь я вас знаю.

Конечно, он меня знал. И я его тоже. Только даже в страшном сне мне бы не пригрезилось, что он драматург. Звали этого человека Георгий Михайлович Косачевский – Гога. …Ах, ресторан «Аврора». Самое злачное место Москвы 1950-х. Лепнина, отделанная золотом, зеркала, чучело медведя с подносом у входа, метр Сахаров, бесстрашный боец МГБ, и джаз знаменитого ударника Лаци Олаха.

Каждый вечер там гуляла трудовая-деловая интеллигенция Москвы. Резвились так, словно это был их последний день. Мужчины в костюмах из жатки, сшитых или в Риге, или у самого Рубинчика Зингера. Дамы в парче и тафте, украшенные драгоценностями. Эти компании всегда занимали столики с левой стороны ресторана, у огромных окон. Как шутил один мой знакомый: «Чтобы было куда прыгать, когда за ними придут». Но при мне, во всяком случае, за ними никто не приходил.

Вот там-то я впервые и увидел Гогу. Он был лет на семь старше меня и в этой весьма деловой компании пользовался авторитетом… Потом я надолго уехал из Москвы, а когда вернулся, по-прежнему встречал Гогу в центровых кабаках.

И вот в заметенном пургой Петропавловске выясняется, что Георгий Косачевский – простой советский драматург.

* * *

Знаменитый подпольный делец, покойный ныне Виктор Иванович Капуста, потерявший практически все после гайдаровских реформ, сказал мне:

– Время Леонида Ильича Брежнева было для нас золотым веком. Деньги сами шли в руки.

Если судить по сводкам МВД и рассказам бывалых оперативников, так называемый «застой», породивший чудовищный дефицит, стал питательным бульоном. Подпольные цеха размножались в нем в геометрической прогрессии.

При блаженной памяти царствовании Хрущева с дефицитом тоже все было в порядке, иначе драматург Гога не организовал бы одну из самых крупных афер того времени.

Когда мы пили белое хлебное вино в завьюженном Петропавловске, в далекой столице под крышей крупнейшего универмага «Москва» вовсю работал подпольный трикотажный цех. Руководила магазином партийная дама, подруга Екатерины Фурцевой. Она была единственным директором универмага, избранной в члены Московского ГК КПСС. Пользуясь своими связями, дама пробила разрешение Министерства торговли на открытие в магазине трикотажной мастерской.

На столь прибыльное дело необходимы были большие деньги. Их вложил в трикотаж Гога-драматург. Начальником мастерской, а вернее, огромного цеха, оснащенного современным оборудованием, стал Александр Хейфиц.

На прилавки московских магазинов начали поступать летние мужские рубашки из добротного трикотажа, майки, женское белье и самый большой дефицит – детская летняя одежда.

Почти пять лет цеховики трудились не покладая рук. За это время они «обули» государство на 4,2 миллиона рублей. Конечно, не все деньги были закопаны в тайниках на дачных участках. Крупная сумма, как меня заверили знающие люди – больше миллиона, ушла Гоге. Большие деньги получили партийные вожди, опекающие директрису, остальные были поделены.

Александра Хейфица арестовали. Вместе с ним взяли и его зама Юрия Евгеньева. Самый справедливый советский суд отвесил им высшую меру. А вот директриса проходила по делу только как свидетель. Партия не поощряла избиения собственных кадров. Поднять руку на члена ГК КПСС, депутата Моссовета, подругу Екатерины Фурцевой – такого допустить невозможно. Но, конечно, ее освободили от работы и перевели на другую руководящую должность.

Мне приходилось часто сталкиваться с Гогой-драматургом в Доме журналиста. Клубный ресторан стал его любимым местом. Он накрывал шикарные столы своим гостям: партработникам, дельцам из министерств, милицейским генералам. Дорогого гостя встречал сам грозный директор дома, отставной адмирал Иван Иванович Золин.

Много позже мне рассказали, почему Гога-драматург ни разу не сел в тюрьму. Свои доходы он легализовал, попав в профессиональные драматурги, о чем говорилось в красивом удостоверении, которое он носил в кармане. Он был соавтором четырех пьес и двух киносценариев, фильмы по которым поставили на среднеазиатских студиях.

Несколько лет назад Лева Тимофеев, смеясь, рассказал мне, какие деньги платил Гога за счастливую возможность увидеть свое имя на театральных афишах.

Но главное, как поведал мне энциклопедист теневого мира, Гога никогда не увлекался. Он математически точно рассчитывал каждую аферу. Он создавал производство. За месяц работы вложенные деньги возвращались. Еще два месяца подпольный цех давал чистую прибыль. И закрывался. Был цех – и нет цеха. Ищите.

Кроме того, он имел своих людей в райкомах, горкомах и даже в ЦК КПСС. Причем с ним сотрудничал человек, занимавший весьма высокое положение в МВД СССР. Наверняка он снабжал новоиспеченного драматурга нужной информацией.

Так, под Москвой на небольшой фабрике резинотехнических изделий во вторую смену изготавливались резиновые прокладки и коврики для автомобиля «Волга». Производство работало ровно три месяца и прикрылось.

Но фабрика – предприятие государственное, его совсем закрыть нельзя.

Короче, БХСС стало известно о леваке. А документы на фабрике были в полном порядке. Более того, работа во вторую смену была разрешена официально вышестоящим начальством для поправки финансового положения предприятия.

Агентура сообщила, что директор фабрики Соловьев обставил свою квартиру дорогой мебелью. В доме есть ценные картины и много антиквариата.

С обыском пришли утром. Соловьев собирался на работу и завтракал на кухне. Очень скромно. Бутерброды с сыром, чай, яичница. Опер не поленился, заглянул в холодильник. Никаких дефицитных дорогих продуктов. Обычный набор, как у всех.

В те времена наличие в холодильнике баночки ветчины, сухой колбасы и икры уже давало повод говорить, что человек живет не по средствам.

Начали осматривать квартиру. Обычная полированная, неновая немецкая мебель. Такую вполне может иметь любой советский человек. В платяном шкафу висела скромная мужская и женская одежда. Нашли сберегательную книжку. На ней тысяча двести рублей.

– Это я свои премии на книжку кладу, коплю деньги на машину.

Проверили вклад, все точно. В день выплаты премий Соловьев вносил деньги на книжку.

И драгоценностей не было. Обручальное кольцо жены, два недорогих перстенька с полудрагоценными камешками.

Поехали на дачу к директору. Она была казенная и очень скромная. Облазили с аппаратурой весь участок, фундамент просканировали – ничего не нашли. А ведь агентурная информация была совершенно точной.

Второй случай был еще более загадочным. В одном из подмосковных колхозов в Ногинском районе Гога открыл вспомогательное производство. Официально выпускали декоративные решетки, а неофициально – детали для сантехники. Дело было прибыльным. Однако проработать удалось всего полтора месяца.

Гогу предупредили, что милиция замыслила проверку. И проверка состоялась. Оперативники ОБХСС приехали в колхоз. А на месте цеха – волейбольная площадка. Все как нужно. Штанги, сетка, скамейка судьи, трассировка.

– Где же цех? – удивились опера.

– Да снесли мы его, – усмехнулся председатель. – Молодежь к спорту тянется. Вот, построили им площадки для волейбола. Скоро начнем делать футбольное поле.

– А документы, сырье?

– Остатки сырья на складе, мы его для колхозных нужд используем, а документы в бухгалтерии. Проверяйте на здоровье.

Гога-драматург, он же Георгий Косачевский, происходил из родовитой семьи, весьма уважаемой в московских деловых кругах.

Отец его, Михаил Петрович, был начальником фабрики по переработке вторсырья. Как говорили знающие люди, сидел на золоте. Мать была из знаменитой семьи грузинских теневиков Пазишвили.

Увидев, что сын утомлен незаконченным средним образованием, Михаил Петрович перевел его в экстернат, заплатил кому надо, и Гога получил искомый аттестат.

Но учиться дальше не захотел. Отец пристроил его к своему другу в артель «Пластмасса» мастером в прессовочный цех. Это перспективное производство размещалось во дворе дома рядом с садом «Эрмитаж».

Ушлый мальчик быстро сообразил, как заработать копейку. Он предложил начальнику цеха поменять оснастку прессов. На этих сложных машинах прессовались корпуса и колпачки для авторучек.

Фокус был прост. Если на один корпус уходит двадцать граммов пластмассы, то при новой оснастке будет уходить всего пятнадцать. Из оставшегося сырья делали левую продукцию.

Это был первый шаг Гоги по лестнице богатства. Дело пошло. Появились определенный опыт и смекалка. После войны авторучки считались весьма ходовым товаром.

Лестница, по ступенькам которой поднимался при советской власти человек к вершинам богатства, – сооружение весьма ненадежное. Но об этом деловые старались не думать. Лезли и лезли, не глядя под ноги. Если бы они дожили до благословенных дней перестройки, то вместо лестницы пересели бы в скоростной лифт. Но вернемся в прошлое.

Основные дела Гога-драматург проворачивал в солнечной Грузии. Как я уже писал, маменька его происходила из почитаемой семьи в этой жемчужине Кавказа, где так называемая теневая экономика давно стала легальной.

Дельцы наживали деньги и честно делились с республиканской верхушкой. Первые лица республики покровительствовали клану Пазишвили. Этой ситуацией и решил воспользоваться бывший первый секретарь ЦК ЛКСМ Грузии Эдуард Шеварднадзе.

В 1963 году он стал первым секретарем Первомайского райкома партии Тбилиси. На его территории находилось немало предприятий, которые только на бумаге считались государственными, а на самом деле управлялись теневыми делягами. Первый секретарь начал с ними непримиримую борьбу.

Тогда к нему в кабинет пришел Пазишвили.

– Знаете, кто я такой? – спросил он.

– Знаю.

– Тогда давайте договоримся по-хорошему. Шеварднадзе выгнал его из кабинета.

А через несколько дней его вызвал первый секретарь ЦК Мжаванадзе и завел разговор о переходе на работу с выездом из Тбилиси.

Неизвестно, сколько бы продолжалось это противостояние, но совершенно случайно в этот конфликт вмешался Сергей Павлов, первый секретарь ЦК ВЛКСМ. Он узнал, что в Министерстве внутренних дел нужен первый замминистра, и порекомендовал на эту должность Шеварднадзе.

Это стало полной неожиданностью для грузинских теневиков. И хотя замминистра был фигурой зависимой, Шеварднадзе основательно придавил теневиков, а главное, собрал информацию на руководство республики. Он понял, что победить Мжаванадзе и возглавить парторганизацию Грузии можно, только если удастся найти не мелочевку, а убийственный компромат. Грузинский лидер был личным другом Брежнева, который в 1962 году присвоил ему звание Героя Социалистического Труда за достижения республики по выполнению очередного пятилетнего плана.

А компромат – это связь первого лица с местными делягами.

Через десять лет по пути, проложенному Шеварднадзе, пойдет и Юрий Андропов, уничтожая своих соперников по Политбюро через их связи с торговой мафией.

В 1965 году Шеварднадзе становится генералом внутренней службы третьего ранга (звание, соответствующее генерал-майору) и министром.

Шеварднадзе поехал в Москву, выступил со страшным по фактам докладом на коллегии МВД. Его поддерживал Щелоков, назначенный министром внутренних дел СССР. Но ничто не могло омрачить дружбу Брежнева с Мжаванадзе.

Летом 1972 года оперативники угрозыска МВД Грузии обнаружили под Сухуми еще один теневой завод. Только выпускал он не трикотажные рубашки или куртки из искусственной кожи. На заводе делали оружие. Пистолеты, автоматы, карабины.

Об этом невероятном по тем временам деле была напечатана статья в республиканской партийной газете «Заря Востока». Ее на стол генсека положил лично Щелоков. Судьба Мжаванадзе была решена. Нет, не подумайте ничего плохого. Его не арестовали, не судили и не сажали в тюрьму. Он ушел на пенсию, получив все положенные льготы и прекрасную квартиру в Москве. Первым секретарем Грузии избирается Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе.

Когда я писал эту историю, то специально позвонил сыну одного из крупнейших теневиков Грузии тех лет, живущему в Москве.

– Скажи, Гиви, как в Тбилиси восприняли известие о приходе Шеварднадзе к власти?