Текст книги "Звери в тумане"

Автор книги: Эдоардо Эрба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

8. Как юношей овладели сомнения

Прошло время, гораздо больше времени, чем могли предположить трое висящих на крестах. Или, лучше сказать, двое, потому что мы не знаем, сознает ли Оба происходящее. О чем они говорили до сих пор? Неизвестно. Похоже, между Альфонсо и юношей не возникло симпатии. Возможно, они просто молчали все это время.

Но уже давно, несколько десятков минут, оба напрягают глаза в попытке разглядеть за прожектором свет, или какое-то движение, хоть что-то, означающее приближение шествия. За этот промежуток времени их тревога растет. И хотя эти двое такие разные, тревога, подкрепляемая тишиной, увеличивается в них одинаково, и уже готова прорваться наружу. Оба кажется самым спокойным из троих. Его лицо непроницаемо, он неподвижен и кажется вырезанным из черного дерева. Но, может быть, мы просто не умеем читать это выражение, может быть, у него на родине именно таким должно быть лицо у испуганного человека.

Первым не выдерживает Альфонсо в этой необъявленной борьбе, в этом состязании со страхом, которое мальчики ведут с детства. Следует заметить, что Альфонсо видит юношу, а тот видит Альфонсо только краем глаза, полностью повернув голову влево, Обу же может разглядеть только, повернув голову вправо, чего он до сих пор не делал. Альфонсо хитро пользуется этим, чтобы приписать Обе свои чувства.

Альфонсо: Уже идут, Оба… спокойно, спокойно… конечно, придут. Он беспокойнее, чем ребенок. Они придут и отдадут тебе часы. Должен же ты заработать эти деньги… приезжают сюда и претендуют на кучу всего… из-за этого и живут впроголодь, потому что думают, что им все с неба свалится. С неба только дерьмо валится, хорошенько это запомни… Хотя в какой-то степени ты прав. Дышать невозможно. Не так уж много ума надо, чтобы привязать руки, посмотри сюда… Эта гадина могла бы и сообразить, достаточно было планку сделать на двадцать сантиметров повыше… Потому что если бы она предупредила, что все это время придется ждать, то, как бы ни так, за три-то копейки… она сказала, на часок… как же, на часок… сейчас уже… сколько сейчас?

– Как минимум три часа прошло.

– Вот почему у меня руки болят! Висеть три часа, как свиньи! Сделай так, чтобы она вернулась, и я ей накостыляю.

– Кто сделай?

– Что?

– Ты сказал «сделай так»… кто это должен сделать?

– Мне плевать. Она сказала, что не вернется. Сказала или нет?

– Не знаю.

– Как не знаешь? Она сказала: я заканчиваю и ухожу. И барабан она тебе обещала только завтра отдать.

– Придет кто-нибудь другой.

– Да, но кто? Сколько это шествие будет идти? Я же здесь не один, у меня еще ответственность за подчиненного… Она говорила: я тороплюсь, я тороплюсь, а прошло три часа. Куда же это она торопилась?

– Что ты хочешь от меня?

– Это твоя подруга. Ты же ее трахнул…

– Сделай одолжение, прекрати. Это мое дело.

– Ну а что тут такого? Какое мне дело до того, что ты ее трахнул? Я понимаю, если бы я сказал… я, например, имел самых красивых женщин. Когда был агентом Ронни, певца. Ты знаешь, кто такой Ронни? Я шатался с ним и трахался гораздо больше него, потому что ему петь надо было, у него столько времени не было, сколько у меня.

– Меня это не интересует

– Ну и времечко было! Если кому рассказать… никогда не знал, с кем рядом проснусь… Ронни… он плохо кончил, бедняга… посмотришь на него сейчас, он похож на старика… а ты знаешь, сколько этому Ронни, лет? Тридцать шесть. Но он творил, что хотел… а тут я его встретил, примерно год назад. Он парковался на одной из моих стоянок. Я ему говорю: привет. Он сделал вид, что не слышит, и поехал дальше. Эй, Ронни, это я, Альфонсо… Куда там, так дал по газам, что даже голоса моего не слышал. Видел бы ты, в каком состоянии у него машина. Вся битая… Подумать только, ведь он должен был участвовать в фестивале в Сан Ремо, ему уже и песню предложили… Ну, кто ж его поймет… Хорошо, я убрался вовремя. Когда начал замечать, что он не дотягивает до конца вечера, я с ним распрощался… а ты не знаешь Ронни?

– Никогда не слышал.

– Эта песня… Кружись, балерина, в музыкальной шкатулке… помнишь ее?

– Нет.

– Кружись, твои пальцы как ветер… видишь, он головой кивает? Даже Оба ее знает. Он слышал ее в Африке… а сейчас, Оба, прекрати дергаться, ты меня нервируешь… У этих мужества никакого… это только кажется, потому что они строят из себя невесть что, а при ближайшем рассмотрении ничего из себя не представляют. И войны они всегда все проигрывали. Эй, чтобы тут выдержать, нужно мужиком быть. Ронни так всегда говорил. Знаешь, один раз он пел в зале на десять тысяч мест. Ты представляешь, что значит подать голос перед публикой из десяти тысяч человек? И при этом у него голос даже не был поставлен. Клянусь, с того раза я его зауважал. Он хоть и был ублюдок, и при удобном случае рад был тебя облапошить, но в таких вещах был достоин восхищения.

– Извини, а как началась история с шествием?

– Ага, вот видишь, тебе тоже охота поговорить?

– Я только хочу узнать, как вы здесь оказались. Кто вас позвал.

– Твоя подружка.

– А с кем ты встречался, кроме нее?

– В каком смысле, кроме нее?

– Из организаторов.

– Ни с кем. Я встречусь с ними завтра, когда пойду в Муниципалитет за деньгами.

– Значит, ты ей поверил?

– А с чего мне было ей не верить?

– Я думал, ты с кем-то еще разговаривал.

– Я с ней разговаривал. А ты думаешь, я облажался?

– Не знаю.

– Как не знаешь?

– Она девушка с проблемами.

– С какими проблемами?

– С проблемами.

– В смысле?

– В смысле пропадает ненадолго, никто не знает куда, потом появляется…

– Пропадает?

– А потом появляется.

– Значит то, что она говорила про клинику…

– Может быть.

– Вот потаскуха! Она у меня и курево взяла. Надо мне было сообразить.

– Она взяла у тебя курево? Но она же не курит.

– Вот именно, надо было мне сообразить, она мне так и сказала. Не курю, мол… но если человек так говорит, а потом берет косяк…

– Зачем ты его продал ей?

– Скажи мне правду… ты думаешь, что это шествие… ведь будет, да? Будет же…

– Смотри, сколько тут инвентаря… прожекторы… как же не быть.

– Но ты же говоришь, она сумасшедшая, и мне приходят в голову всякие мысли, просто мозги набекрень.

– Я не говорил, что она сумасшедшая. Я сказал, что она странная.

– Проклятая путана! Дайте мне слезть отсюда… смотри, как эта гадина меня привязала. У меня плечо выворачивается. Оба, чертов негр, ты не можешь развязаться, проклятый ублюдок? Зачем я тебя сюда взял?

– Спокойно. Успокойся. Через минуту появится шествие и все закончится.

– Да, спокойно. Спокойно. Оба, не волнуйся. Нужно рассуждать здраво. Сегодня перекрыли исторический центр. А зачем его перекрыли? Из-за шествия.

– Уверен?

– Иначе я был бы не здесь, а на паркинге.

– Значит, эта штука будет.

– Конечно, будет.

– Они просто опаздывают.

– Вот именно.

– Нужно подождать.

– Может быть она ночная, как футбольный матч.

– Вот именно.

– Но когда все закончится, я им скажу: вы банда козлов.

– Они, наверное, опаздывают.

– Вы банда опоздавших козлов.

9. «Благая весть»

Ночь сделала решительный шаг вперед. Стало холодно, но это не тот холод, от которого можно умереть, а сырой, пробирающий, пронизывающий до костей. Габриелла и Палома сидят наверху на сеновале. Габриелла открыла спальный мешок, который служит ей сейчас чем-то вроде большого одеяла, и накинула его на плечи. Видимо, попытка войти в дом провалилась, и, как мы скоро узнаем, инженер Фуми взял лестницу, чтобы попытаться взять приступом жалюзи на первом этаже с другой стороны дома. Такое впечатление, что попытка выбить дверь, это совместное физическое действие, сблизило двух женщин, потому что краткий момент непонимания, при котором мы ранее присутствовали, полностью преодолен. Несмотря на холод, обе не прочь оставаться на воздухе. Но Палома сильно замерзла, и Габриелла предлагает ей часть одеяла.

Габриелла: Возьми, накройся тоже.

– Спасибо. Сначала не чувствуешь, а потом пробирает… Спасибо. И прости за мои слова… Знаешь, ты милая. Просто… я спрашивала себя… почему такая девушка как ты… одна… это немного странно, правда?

– Почему?

– Я бы так не смогла…

– Ну и что?

– Чем ты занимаешься?

– Разными вещами… театром… разными…

– А сейчас?

– Ничем. Хожу в библиотеку, в городе… в новую, где есть бар и подают вино. Это скорее место встречи для пьяниц, чем библиотека.

– И что ты там делаешь?

– Сижу.

– Читаешь?

– Я не люблю читать.

– Пьешь вино.

– И вино я не люблю.

– Тогда зачем ты туда ходишь?

– Туда или в другое место, какая разница.

– А работу ты не ищешь?

– У меня была работа. Недолго была, потом я поругалась и ушла.

– Кем ты работала?

– Рабочей.

– А-а. А парня у тебя нет?

– Нет.

– Ты такая хорошенькая, у тебя наверняка куча поклонников.

– Я их ненавижу.

– А постоянного парня у тебя нет?

– Был, теперь нет.

– Он ушел?

– Не хочу об этом говорить.

– Конечно, понятно. Ты очень его любила? Прости… Но почему же он не возвращается? Франческо-о-о-о! Ничего не поделаешь. Когда он вобьет себе что-нибудь в голову… Если дверь не открывается, значит не открывается, бесполезно упорствовать. Я в таких вещах фаталистка. Значит, нам суждено провести ночь вот так. Можно же приспособиться, верно? А ты, правда, не ела?

– Для меня еда не важна.

– У меня никогда нет аппетита, а сегодня, как раз сегодня ночью, когда у нас нечего есть, я бы съела целую курицу на вертеле. Она мне никогда не нравилась, мне всегда были противны эти грузовики с вертелами, стекающим жиром и запахом… А сегодня вечером мне хочется именно курицы… с хрустящей корочкой… Почему ты так смотришь на меня?.. Ты пугаешь своим взглядом. Ты кажешься очень умной. Смущаешь меня.

– Ты беременна.

– Что?

– Ты беременна.

– Откуда ты можешь знать такое?

– Я чувствую.

– Но в моем возрасте это невозможно, ты издеваешься… Но мне хотелось бы, чтобы ты была права. Я очень хотела ребенка.

– Он в тебе.

– Прекрати.

– Ты ждешь ребенка.

– Перестань это повторять. И не смотри на меня. У меня от этого мурашки по коже. Хочешь сделать мне больно? Знаешь, я всю жизнь из-за этого страдаю. Кто тебе сказал, что это мое слабое место? Кто?

– Никто.

– Тогда думай, прежде чем говорить… Кроме того, чтобы завести ребенка нужно… а я не… уже много лет как не…

Следует затянувшееся молчание, при этом Габриелла не прекращает пристально смотреть на Палому, которая старательно прячет глаза.

– Неправда, я солгала. С Франческо нет, но… у меня случилось это с одним человеком… Я не думала, что сегодня вечером буду способна на такое. Но я это сделала. И я счастлива, что сделала это.

– Он отец ребенка.

– Ну что ты говоришь, это случилось сегодня…

– Это он.

– Прошу тебя, не настаивай. Зачем ты это делаешь? Хочешь заставить меня плакать? Почему ты говоришь мне это? Ну вот, я уже плачу. Боже, что со мной происходит? И прекрати на меня смотреть… ты пугаешь меня. Ты вообще нормальная?

– Ничего не поделаешь. Не открывается, даже если из пушки по ней стрелять. А на окне решетка. Черт побери эту сломанную ступеньку, чуть не слетел вниз… не хватало еще умереть сегодня вечером. Как бы то ни было, эта Эльвира лишилась места, я тебя сразу предупреждаю. Потом упрашивай меня, не хочу знать, есть у нее семья или нет… ты что, опять плачешь? Опять плачет.

– Я спускаюсь.

– Что ты делаешь? Иди сюда, Палома… там сыро… Пусть идет. Она совершеннолетняя, пусть делает, что хочет.

Инженер Фуми, который только присел, бросает взгляд на Габриеллу, как будто ищет ее поддержки. Девушка рассеянно смотрит в туман, поглощенная мыслью, которую инженер Фуми не пытается разгадать. Единственное, что его интересует, собирается ли она спуститься или останется в этой неожиданной близости с ним. Удостоверившись, что она не спускается, он сделает еще одну попытку завязать разговор, но потом замолкает, в ожидании, когда ночь сделает решительный шаг вперед.

– Прохладно, да? Который у нас час? Ничего себе… Хорошо бы чем-нибудь погреться. Может, виски осталось во фляжке. Ты хочешь?

– Не с тобой.

– Почему?

– Ты мне противен.

– Но мы же даже не знакомы…

– Мне довольно того, что я чувствую, не хочу больше ничего знать. Мне достаточно видеть у тебя на плече ружье.

– Ты уже второй человек, который оскорбляет меня сегодня. Между прочим, это мой дом.

– Я не верю в собственность.

– Главное, чтобы нотариусы в нее верили. В того, другого, я чуть не всадил пулю… что ты делаешь, спускаешься?

– Отодвигаюсь. Здесь проходит невидимая линия.

– Ночь длинная.

– Не заходи за нее, не то я закричу.

10. Телепередача

– А-а-а-аа… помогите… ублюдки… помогите нам…

Что-то подобное, а может быть, именно это должен был кричать Альфонсо, но его крик никто не услышал, потому что шествие так и не появилось. Неподвижный, сырой и безмолвный пейзаж, невидимый за прожекторами, и сцена, которая пробрела призрачный вид: три тени деревянных досок, скрещенных в пустоте, три скрюченных тела, три страдающих лица. У Обы закрыты глаза и сжаты челюсти, у юноши расширены ноздри, его лоб стал фиолетовым от тернового венца, кричавший Альфонсо очень бледен, и, очевидно, страдает больше других. Если бы не густой туман, мы разглядели бы, что при каждом выдохе у рта троих мужчин образуются облачка пара. Если бы мы могли измерить количество пара и частоту появления облачков, то поняли бы, что все трое дышат очень тяжело. Поэтому паузы в разговоре довольно часты. Каждый раз диалог возобновляет Альфонсо.

Альфонсо: Задыха… юсь.

– Пить хочу…

…

– Ты меня… достал… Если я сдохну сегодня ночью, а я, скорее всего, сдохну… рядом с таким, как ты… С этим барабаном… зачем ты шатался… с этим поганым барабаном?

– Чтобы спасти… зверей.

– Что… какое тебе дело до зверей? У нас своих проблем… хватает… а этот о зверях думает…

– Ты тоже зверь…

– И потом всегда… этот тон профессорский… чертов… ну что, можешь мне сказать, как отсюда слезть… Ты профессор или нет?

– Учитель начальной школы.

– Учителя-профессора… я вас ненавижу… как класс… Я начальную школу не закончил… а ума у меня больше, чем у всех вас…

– Чего… ты хочешь от меня?

– Объясни мне, почему они не пришли… Назови причину… давай, раз ты все знаешь… чтобы я понял… почему нас кинули…

….

– Проклятая потаскуха, потаскуха, потаскуха… я все понял… про то, что центр перекрыли, мне сказал сообщник… Черт, теперь все ясно… он был одним из них… это была шутка… чтобы посмотреть, как мы поведем себя… Это передача… всего лишь телевидение… чтобы людей насмешить… Там, сзади, телекамера… религиозное шествие… черта с два… все продумано… они установили оборудование за прожекторами… Где-то и режиссер… тут недалеко… И за всем этим… есть разум, который организует… высший разум…

– Ты бредишь…

– Вот сейчас… через минуту… раз уж я их раскусил… все выйдут и скажут спасибо, мол… угостят нас выпивкой… тихо… ты чувствуешь этот запах… похоже на запах пшеничной лепешки… дадут нам выпить… может быть даже шампанское… такие на вине не экономят… и окажется… Альфонсо вас расколол… и все закончилось…

….

– Нет… Им все мало… хотят дожать… у них приказ… режиссера… эй, друзья… мы больше не можем… Мы устали… я лично дышать не могу… Ты слышишь? Я их насмешил… Слышишь, как они насмехаются?

– Я ничего не слышу.

– Давайте, выходите… Холодно… я ног и рук не чувствую… они больше с телом не связаны… и нервы тоже… на пределе. Давай, учитель, скажи им и ты.

– Послушай… здесь никого нет.

– Оба, открой глаза… Этот из Африки приехал… первый день здесь… и сразу на телевидение попал… Открой глаза, придурок… не спи… знаешь, сколько времени Ронни понадобилось, чтобы попасть на телевидение? Сколько задниц… мне пришлось облизать ради него? Привет, Ронни, видишь, Альфонсо снова при деле… И сколько же у них телекамер?

– Ты говоришь в пустоту.

– Ты совсем ничего не понимаешь… Они даже подошли поближе… если ты помолчишь… то услышишь их дыхание… У тебя, учитель, умишко маленький… Не понимаешь, что если будешь себя так вести… пока будешь себя так вести… пока не выкинешь что-нибудь эдакое… они не отпустят… у них приказ… им надо продолжать… тебя снимают… ты в эфире… Давай, поприветствуй их… скажи что-нибудь… дай знак, что ты все понял… чтобы они могли закончить… Ну, чего же ты ждешь?

– Жду, когда ты прекратишь.

– Ребята, верьте мне… он тоже знает, он понял… это только чтобы удовольствие мне не доставлять… он из тех, кто удовольствия никогда не доставляет…

Сказав это, Альфонсо закрывает глаза. Его дыхание становится затрудненным. Он выдохся, слишком много говорил, и силы его на исходе. Он может только коротко, с шумом, дышать. Учитель поворачивается, чтобы посмотреть на него и чувствует к нему глубокую жалость, и к себе тоже, и к тому, третьему, который спит, или уже давно в обмороке. По щеке его катиться слеза, которую никто не видит.

11. Ружейный выстрел

Габриелла засыпает сидя, прислонившись спиной к стене сеновала и открыв рот. Инженер Фуми бодрствует с фляжкой виски в руке и разглядывает ее с ног до головы. Если бы мы могли увидеть его при ярком свете, то заметили бы, что его тело слегка дрожит. И если бы мы спросили его о причине этой дрожи, он и сам не смог бы нам ответить, виноват ли в том алкоголь, холод или возбуждение оттого, что он неожиданно оказался наедине со спящей девушкой, ноги которой немного расставлены, и которая ужасно женственна.

Мужчина делает еще один глоток из фляжки, потом начинает делать маленькие осторожные движения, чтобы приблизиться к Габриелле. Двигаясь, он шумит и замирает от страха, что она проснется. Но Габриелла не просыпается. Мужчина двигается решительнее, он уже совсем близко. Достаточно протянуть руку, и он сможет дотронуться до нее. Внезапно он передумывает, возвращается обратно, берет лестницу, спускается с сеновала и, освещая себе дорогу фонариком, ищет свою жену Палому. Он обнаруживает ее спящую, свернувшуюся на земле. Инженер Фуми глубоко вздымает и пытается успокоиться, но это ему не удается. Он поворачивается к сеновалу и смотрит на Габриеллу, спящую с широко открытым ртом. Мы не можем заглянуть в его мысли, но, судя по тому, что произойдет позже, нетрудно представить, что он задумал:

Фуми: Меня не проведешь этим своим невинным видом. Ты такая же, как все остальные. Я это вижу по тому, как ты сейчас предалась сну. Я знаю, чего ты хочешь, это понятно в такое время ночи: твое тело ищет меня, твои губы больше не видят различий, ты должна покориться, ты просишь меня об этом. Тебе это нравится, у тебя достаточно опыта, чтобы довести мужчину до безумного наслаждения. И сегодня ты так дешево не отделаешься, пришел укротитель. А теперь не мешай мне, потому что я знаю твои желания: ты хочешь быть наказанной, раздавленной, запуганной, подчиненной, осмеянной… именно этого громко просит твоя невежественная плоть…

Не беспокоясь более о шуме, инженер Фуми поднимается по лестнице, берет ружье, которое прислонил до этого к стене сеновала и, прежде чем Габриелла успевает широко открыть глаза, засовывает ствол ей в рот. Габриелла не может говорить. Она окаменела, от ужаса мурашки побежали по ее телу… Инженер Фуми взводит ружье, как он это сделал с юношей, чтобы показать, что не шутит, и делает ей недвусмысленный знак. Габриелла начинает лизать ствол ружья сначала пылко, беспокойно, потом все медленнее, нежнее. Инженер Фуми издает стоны наслаждения. Девушка движется вверх вдоль ствола, сластолюбиво лижет рукоятку и, наконец, держащую ружье руку. Возбужденный инженер Фуми откидывается назад, тяжело дыша, прижимая ружье к груди. Он успевает пробормотать только:

– Молодец…

Потом расслабленно падает и закрывает глаза. Габриелла смотрит на него и чувствует, как в ней поднимается волна безграничного ужаса. Обняв себя руками, как будто сдерживая дрожь, она продолжает смотреть на мужчину, пока не понимает по ритму дыхания, что он заснул. Только тогда она находит в себе мужество пошевелиться. Берет рюкзак, подбирает фонарь инженера Фуми, подходит к лестнице и спускается, стараясь не шуметь. Видит спящую Палому, сначала хочет ее разбудить, но потом поворачивается к ней спиной и исчезает в тумане.

Как будто потянули за невидимую нить, соединяющую ее с девушкой, Палома резко просыпается и садится. Зовет:

– Франческо…

Ответа нет. Она встает, берет лестницу, поднимается и заглядывает на сеновал. Видит, что Габриелла ушла. Видит мужа, спящего в неловкой позе в обнимку с ружьем. Ей тоже приходит в голову мысль разбудить его. Но она этого не делает. Спустившись вниз, она остается стоять на небольшой площадке перед охотничьим домиком, держась рукой за подбородок. Понятно, что она разрывается между двумя направлениями, потому что она смотрит сначала на домик, потом в сторону поля, потом опять на домик и снова в сторону поля. Примерно так можно представить себе ее внутреннюю борьбу:

– Ты должна это сделать… он мой муж, я не могу… ты должна это сделать сейчас, не раздумывая, иди… но что он мне скажет?.. не волнуйся… я не готова… ты готова, ты сейчас готова, как никогда… я хочу подумать… нечего думать… я не могу собраться с мыслями… давай, сделай шаг… подожди… нечего ждать… мне нужно время… с ним все конечно, уже давно все было кончено… я боюсь… иди сейчас же… куда, такой туман кругом… ты найдешь дорогу… не могу… подумай о ребенке… нет никакого ребенка… давай, решайся… нет никакого ребенка… иди и не оглядывайся… я должна, по крайней мере, попрощаться с ним… ты ничего ему не должна… что я буду без него делать?.. пошевеливайся… это безумие… сделай это до того, как он проснется… я сначала поговорю с ним… у тебя не хватит потом смелости… хватит… я тебя знаю… да, хватит… нет, если ты упустишь этот момент…

Возможно, Палома продолжала бы так еще минуты или часы. Мы никогда этого не узнаем, потому что пока она погружена в свои беспорядочные мысли, бегом возвращается Габриелла, бросается к ней, кидает на землю рюкзак и начинает возбужденно говорить вполголоса. Она явно сильно встревожена.

– Туман – это непогода?

– Что ты говоришь?

– Как ты думаешь, это непогода?

– Наверное. Почему ты так волнуешься?

– Он сгустился.

– Это нормально, уже очень поздно.

– Мне нужно идти.

– Лучше подождать восхода солнца.

– Я должна идти к моему парню.

– Разве вы не расстались?

– Он в опасности.

– В опасности?

– Я должна была быть там. Остаться там. Но я ушла.

– Где там?

– Они сказали, что если будет непогода, то все будет проходить в церкви.

– Что все?

– Я должна была только установить их. Пустыми. А я привязала людей.

– Но кого?

– Техников.

– Что?

– Это был сюрприз. Я хотела показать, какая я молодец…

Палома ничего не понимает и хочет продолжить расспросы. Но Габриелла неожиданно прерывается, поворачивается к ней спиной и ныряет в туман. Палома видит, как она исчезает и через секунду замечает, что Габриелла оставила рюкзак. Она поднимает рюкзак. Хочет закричать, позвать Габриеллу, но вспоминает о спящем муже, и сдерживается. Стоит некоторое время в нерешительности с рюкзаком в руке, потом любопытство берет верх, и она открывает его. Видит там что-то. Осторожно, как будто обращаясь с живым существом, вытаскивает барабан и внезапно, будто предчувствуя беду, без дальнейших рассуждений и мучений, не оглядываясь, прижимает барабан к груди и кричит:

– Подожди меня…

И тоже бросается в туман.

Возможно, разбуженный криком жены, инженер Фуми шевелит руками и нехотя открывает глаза. Понимает, что Габриеллы на сеновале нет. Хватает ружье. Спускается по лестнице, подходит к тому месту, где спала Палома и не находит ее. Напрягая глаза в темноте, зовет:

– Палома!

Никто не отвечает, его крик теряется в поле. Рассерженным жестом инженер Фуми вскидывает ружье и стреляет в туман.