Текст книги "Деревенские девчонки"
Автор книги: Эдна О'Брайен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)
Глава пятнадцатая
Стоял ясный весенний день, когда я отдёрнула пыльную кретоновую занавеску, чтобы дать лучам солнца проникнуть утром в понедельник в нашу спальню. Теперь, когда мы присмотрелись к комнате, она выглядела убогой. Линолеум на полу был вытерт, поэтому Джоанна купила оранжевый ящик и поставила его между нашими кроватями. Она прикрыла его полоской кретона, которая гармонировала с занавесями, но всё равно, даже крытый, это был всего лишь оранжевый ящик.
– Завтрак готов, – громко сказала она, постучав в дверь спальни. Бэйба всё ещё нежилась в кровати. Она сказала мне, что не пойдёт сегодня на первое занятие в колледж, так как мы накануне были допоздна на танцах и поздно легли спать. Комната была в совершенном беспорядке, повсюду на полу разбросаны наши вещи, а на туалетном столике уже был виден слой пыли. Но этот беспорядок был нам приятен. Мы были уже взрослыми и независимыми.
Я спустилась вниз и обнаружила Германа, лысого квартиранта, жующего едва прожаренный бифштекс.
– Это полезно для мужчины, – сказал он, улыбаясь и стуча себя в грудь, чтобы показать, какой он здоровый человек. Каждое утро и вечер он занимался физической зарядкой, и Бэйбе и мне приходилось слушать, как он считал вслух, поднимая в воздух руки и ноги и разводя их в стороны.
– Спасибо, я не буду есть яйца, – сказала я принесшей мне их Джоанне. Бэйба сказала как-то, что все яйца в городе тухлые, а если мы будем их есть, то более чем вероятно найдём в них однажды мертвого цыплёнка. Эти слова на меня так подействовали, что я прониклась предубеждением ко всем яйцам, даже к маленьким коричневым яйцам куриц-молодок, которые Хикки собирал специально для меня так много лет назад.
Я быстро пообедала и собралась выходить незадолго до девяти. Густав пожелал мне удачи и проводил до двери.
– Густав, присматривай за своими тостами, – разнёсся по дому голос Джоанны, поэтому он помахал мне рукой и прикрыл дверь очень осторожно.
Бакалейный магазин, в котором я должна была работать, оказался в пяти минутах ходьбы. Стоял тёплый денёк, вдоль тропинки, по которой я шла, росли деревья. На тонких, корявых и задумчивых ветвях грушевых деревьев начинали набухать почки. Их нежно-зелёный цвет резко контрастировал с тёмно-коричневым цветом Веток. По крышам домов и по трубам на крышах разгуливали голуби. Это были нахальные голуби, не обращавшие никакого внимания на городской транспорт. Никогда до этого я не видела голубей так близко.
Мой магазинчик располагался в торговом центре, между лавкой тканей и аптекой.
На двери и на витрине было написано довольно корявыми буквами ТОМ БЁРНС – БАКАЛЕЯ, чуть ниже стояла приписка: Фирменный товар – ветчина по-домашнему. В витрине стояли расписные коробки с бисквитами и висели рекламные плакаты, изображающие девушек, грызущих хрустящие хлебцы. Красивых девушек со здоровыми зубами.
Я вошла внутрь, немного волнуясь. За прилавком стоял дородный человек с коричневыми усами. Он развешивал в пакетики сахар, насыпая его из большого мешка.
– Я ваша новая помощница, – сказала я.
– О, добро пожаловать, – ответил он, пожимая мне руку.
Я прошла за ним в глубь магазина. Подсобка стояла в беспорядке, весь пол загромождали открытые коробки. На высоком стуле сидела женщина, делая какие-то выписки из бухгалтерской книги. Он представил её мне как свою жену. На ней был надет белый халат продавца.
– Добро пожаловать, дорогая, – сказала она мне, поворачиваясь на стуле, чтобы посмотреть на меня.
– Ну разве она не красотка? – обратилась она к нему. – О, дорогая, мы так ждали тебя. Какие же у тебя пышные волосы.
Она погладила меня по волосам, и я поблагодарила её. Снаружи в магазине кто-то нетерпеливо постучал по стеклянному прилавку монетой, и мистер Бёрнс вышел на звук.
– Есть пустые ящики? – услышала я вопрос, заданный детским голосом. Должно быть, мистер Бёрнс просто отрицательно покачал головой, потому что лёгкие шаги тут же простучали по ступеням крыльца.
Миссис Бёрнс улыбнулась мне. У неё были бледное круглое лицо и сонные глаза табачного цвета. Она была полна (хотя и не так комично, как Джоанна) и выглядела ленивой.
– Дорогая, а ты принесла свой халат? – спросила она меня.
Я ответила, что никогда про это не слышала, и она сказала:
– О, дорогая, как ужасно, что он не предупредил тебя. Он очень забывчив, он даже забывает выписывать счета покупателям.
Я сказала, что мне очень жаль, и постаралась выглядеть невинной овечкой.
– Дорогая, через две двери отсюда есть магазин тканей. Может быть, ты заглянешь туда и купишь халат. Скажи миссис Дойль, что тебя прислала я.
– Но у меня нет денег, – ответила я.
Я истратила десять шиллингов на танцах накануне вечером. (Пять шиллингов стоил входной билет, ещё шиллинг за то, чтобы сдать пальто в гардероб, и я выпила три стакана минералки, потому что никто не пригласил меня больше танцевать после того, как я упала. Упала я, танцуя польку. Должно быть, я зацепилась ногой за ногу партнёра; во всяком случае, я растянулась на виду всего зала. Бэйба отвернулась, как будто она была со мной незнакома, а мой партнёр тут же исчез. Момент был ужасный. Но я встала, поправила юбку и поднялась на галерею. Я села за столик на балконе и до конца вечера пила минералку. Я старалась выглядеть как ни в чём не бывало, всем своим видом показывая, что танцы мне совсем не интересны. Внизу в зале под мягким светом розовых фонарей порхала Бэйба, сотни юношей и девушек танцевали, прижимаясь щека к щеке, под спускающимися с потолка кольцами серпантина. Под звуки вальса я забыла всё на свете и мечтала только об одном – чтобы мистер Джентльмен появился откуда-нибудь и увёл меня в долгую, неизвестную и желанную ночь, и говорил мне на ухо всякие страстные слова, и обнимал бы меня даже тогда, когда музыка замолчала бы, а девушки вернулись бы на свои места и ждали бы приглашения на следующий танец.
– Ладно, дорогая, тогда тебе придётся подождать с этим до субботы, когда ты получишь деньги, – не очень любезно произнесла миссис Бёрнс. Она так поджала свои губы, что их совсем не стало видно. Она была недовольна.
Мистер Бёрнс велел мне взвешивать кульки с чаем и сахаром, а после этого я развешивала полуфунтовые порции бекона.
– Том, я на минутку прилягу, а потом займусь ветчиной, – сказала его жена и исчезла до полудня. Он расставлял на полках магазина коробки консервов и бутылки с напитками и всё время болтал со мной. Он рассказал мне, что он из деревенских и очень любит деревню, а по воскресеньям много лет назад в Галвее он играл в травяной хоккей. Очень много лет назад, добавила я про себя.
– Я бываю там каждый год. В прошлом году я помогал им резать там торф, – сказал он. И тут же перед моими глазами возникла фигура Хикки, поднимающего куб торфа из жирной чавкающей жижи. Когда он вырезал такой куб, вода устремлялась в освобождённое пространство и, булькая, заполняла его. Как наяву, я видела тёмную болотную воду, и водяные лилии, и почерневшие места на кочках, где мы разводили костры, чтобы вскипятить котелок воды для чая. Мир, из которого я всегда хотела убежать. И вот теперь, убежав из него в мир города, я обречена видеть оставленный мной мир в моих грёзах.
– О, Боже, извините меня, – сказала я, опомнившись. Замечтавшись, я не заметила, что мешок с сахаром упал на бок, и сахар волной рассыпался по полу. Пол был пыльным, так что спасти высыпавшийся сахар было уже нельзя. Мистер Бёрнс послал меня па кухню за веником и совком.
Миссис Бёрнс пила чай, перед ней на столе стояла открытая банка с бисквитами. Ветчина запекалась в большой чёрной посудине, стоявшей на краю печи. В воду она добавила яблоки и гвоздику, так что запах ветчины был великолепным.
– Я пришла за совком, – сказала я.
– Вон там, у стенки. Ты решила навести там порядок? – Её глаза расширились.
– Нет. Рассыпала немного сахара. – Я не хотела рассказывать ей о моей оплошности, но побоялась и промолчать, потому что мистер Бёрнс мог упомянуть этот случай, если бы сегодня ночью в кровати она спросила бы его, что он обо мне думает.
– И сколько сахара, милочка? – Её лицо тут же изменило выражение, с него сразу же исчезли поджатые губы.
– Совсем немного, – сказала я примирительно.
– Теперь тебе надо учиться аккуратности. Мистер Бёрнс и я никогда ничего не переводим зря. Ну что, дорогая, ты будешь осторожна?
Ничего не переводят зря, а она набивает себя бисквитами.
– Буду, – ответила я.
Я смотрела не на её жирно-бледное лицо, а на верхнюю пуговицу её жёлтого костюма из ткани джерси. Костюм был очень дорогой, но весь покрыт пятнами. За ухом она носила карандаш, острый конец которого торчал из её чёрных с сединой волос. Ей было около пятидесяти лет.
Чуть позднее пришла помощница, работавшая только днём. Мистер Бёрнс представил меня ей. Её звали Джой. Поблекшая маленькая женщина в чёрном пальто и чёрной шляпе, которая уже начинала отливать зеленью. Она скрылась в прихожей, и я услышала оттуда её кашель. Кашляла она с натугой. Из-за чрезмерного курения, объяснила она потом мне.
Около одиннадцати появился мальчик-посыльный.
– Вилли, ты опять опоздал, – сказал мистер Бёрнс, взглянув на висевшие на стене железнодорожные часы.
– Моя мама приболела, сэр, – ответил Вилли, выговаривая слова на местном диалекте.
В нагрудном кармане куртки у него оказались расчёска и губная гармошка, он взял швабру и принялся драить пол. Так я познакомилась со всеми своими коллегами, за исключением большой чёрной кошки, которой я побаивалась. Мистер Бёрнс рассказал мне, что он запирает её на ночь в магазине, когда там появляется много мышей. В половине двенадцатого он отправился выпить стакан чаю.
– Привет, – сказал Вилли, слегка мне подмигивая. Мы с ним сразу же стали друзьями.
– Она наверху? – спросил он.
– Кто?
– Миссис Бёрнс.
– Да, ушла туда несколько часов назад.
– Она тётка в порядке. Не бойся её.
– Мы можем попить чайку? – прошептала ему я. Я мечтала о бисквитах и о том, какой я бы взяла первым, если бы она была настроена протянуть мне коробку с ними хотя бы пару раз.
– Боюсь, это хозяйская привилегия.
В этот момент зашёл клиент и попросил большой пакет кукурузных хлопьев. Вилли достал их вместо меня. Эти пакеты стояли очень высоко на полке, так что он был вынужден придвинуть лестницу-стремянку. Лестница была довольно хлипкой, и у меня закружилась голова от одного взгляда на неё.
Потом он показал мне, где лежат какие продукты и сопутствующие товары, гвоздика и мятные лепёшки, пакеты с сухими супами и прочие мелочи, которые я могла бы не сразу найти. На почтовой открытке я записала цены на самые ходовые товары вроде чая, сахара и масла. В этих занятиях медленно проходили утренние часы, пока не зазвонили к обедне. Во время молитвы Вилли не переставал хихикать. Потом он достал из кармана открытку с полуобнажённой красоткой и сказал:
– Она похожа на вас, мисс Брэди.
Поскольку я была лет на пять старше его, я ничуть не возражала против его слов.
– Проголодалась, милая? – спросила миссис Бёрнс, выходя из подсобки. Я ответила, что проголодалась, хотя на самом деле мы с Вилли съели по паре пончиков и по куску ячменного сахара, пока мистер Бёрнс пил свой чай. За всё съеденное я положила деньги в кассу. Касса представляла собой встроенный в кассовый аппарат металлический ящик, и каждый раз, когда её открывали, она издавала резкий металлический звук, так что никто не мог открыть её потихоньку. На передней панели кассового аппарата были небольшие кнопки с цифрами на них, и с их помощью оператор набирал необходимую сумму, вносимую в кассу.
Мои пальцы стали липкими от взвешивания сахара, поэтому я спросила, могу ли я подняться наверх и вымыть руки. Мне было до смерти любопытно заглянуть в их комнаты. Дверь в их спальню была наполовину приоткрыта. Мне были видны часть покрытого ковром пола и неприбранная кровать с кучей пушистых мягких розовых одеял на ней. На тумбочке рядом с кроватью лежали коробка шоколадных конфет и номер журнала под названием «Поле и речка».
Ванная комната тоже была в беспорядке, на полу валялись полотенца, на краю ванной стояла открытая банка с тальком. Я вымыла руки и посыпала их бесплатно тальком с лавандовым запахом.
Внизу в прихожей, когда я надевала пальто, я обратила внимание, что миссис Бёрнс рассматривает две тарелки с обедом, который уже приготовила Джой, уборщица. На каждой тарелке было по куску курицы и картофельный салат. Миссис Бёрнс взяла с одной тарелки куриную грудку и переложила её на другую тарелку. Потом на освободившееся место она положила куриную ножку. Опустившись за стол, она пододвинула к себе тарелку с нежным белым мясом. Я кашлянула, чтобы обратить на себя внимание.
– Скажи мистеру Бёрнсу, чтобы он закрыл за тобой дверь и шёл обедать. Бедное существо, он, должно быть, проголодался, – сказала она.
«Существо», – повторила я про себя и подумала, видел ли он хоть раз её махинации с обеденными порциями.
– Хорошо, миссис Бёрнс. Всего доброго.
– До свидания, милочка, – ответила она мне с полным ртом.
По дороге к своему новому дому я раздумывала о Бёрнсах и их совместной жизни. Я готова была держать пари, что она ест в кровати шоколад, согреваясь тремя бутылями с горячей водой, мистер Бёрнс, лёжа на боку, читает «Поле и речку», а громадная чёрная кошка караулит на первом этаже мышей.
Глава шестнадцатая
Спустя месяц наступила Пасха. В витрине цветочного магазина на углу появились лилии, а статуи в часовне были задрапированы пурпурными тканями. В Страстную пятницу ни один магазин не работал, повсюду царила скорбь. Пурпурная скорбь. Смертная скорбь. Бэйба сказала, что с такой скуки мы и сами вполне можем сдохнуть, поэтому мы привели в порядок нашу спальню и рано легли спать. Я было хотела почитать, но Бэйба не переносила, когда видела у меня книгу в руках. Она не находила себе места, металась по комнате, беспрерывно задавала мне вопросы, читала вслух через моё плечо строки вслух и в конце концов заявила, что всё это «чёртова ерунда».
Вечером в пятницу, накануне Пасхи, когда я получила зарплату, я зашла в лавку к мисс Дойль и купила себе пару нейлоновых чулок, бюстгальтер и белый носовой платок с кружевами. У меня никогда не было такого платка, я не позволяла себе даже мечтать о нём, тонком, как паутинка, нежном и очень изысканном. Я мечтала о том, как буду летом носить его на руке за маминым серебряным браслетом, с выпущенными кружевами, соблазнительно развевающимся. Во время наших водных прогулок с мистером Джентльменом его унесёт ветром, он будет парить над голубой водной гладью, как большая кружевная птица, а мистер Джентльмен погладит меня по руке и скажет: «Мы купим другой, такой же». От него по-прежнему не было никаких вестей, хотя Марта написала мне в письме, что он вернулся, загоревший, как негр.
Бюстгальтер, который я купила, был дешёвый. Бэйба сказала, что, когда бюстгальтер хотя бы раз постираешь, он тут же теряет свою эластичность; поэтому имеет смысл покупать дешёвые бюстгальтеры, носить их, не стирая, пока они не станут грязными, а потом выбрасывать. Мы как-то выкинули пару наших грязных бюстгальтеров в бак для мусора, но потом обнаружили, что Джоанна спасла их и выстирала.
– Боже мой, ты увидишь, она ещё продаст их нам же, – сказала Бэйба и поспорила со мной па шесть пенсов; но Джоанна не сделала этого. Она отгладила их с помощью приспособления для глажки постельного белья и сказала, что они ещё послужат. Мы подумали, что она решила их расставить и сделать больше, чтобы они подошли ей. Но она этого не сделала. В следующий раз, когда к нам пришла уборщица делать генеральную уборку, Джоанна отдала ей эти бюстгальтеры вместо платы. Джоанна была олицетворенная экономия. Она распускала старые, потерявшие форму вязаные вещи и вязала из них носки для Густава. Её вязание всегда хранилось под подушкой её кресла, но однажды, когда Герман пришёл домой крепко выпившим, он испортил её вязание. Петли соскользнули со спиц, и всё связанное ей за последнее время распустилось.
– Майн Готт! – Джоанна впала в гнев, у неё подскочило кровяное давление, голова закружилась. Мы перенесли её (это с её-то весом) на диван в гостиную. Гостиная никогда не использовалась по прямому назначению. Зато здесь на подоконниках хранились яблоки. Некоторые из них уже начали подгнивать, и комната благоухала приятным запахом сидра. Герман дал ей столовую ложку бренди, она пришла в себя и снова впала в гнев.
– Это очень роскошная комната, – сказала Бэйба Джоанне, чтобы отвлечь её от мыслей о вязании. Бэйба пересекла комнату, чтобы поговорить с фарфоровой нимфой на каминной полке. Джоанна положила румяна на щёки нимфы и подкрасила ей ногти маникюрным лаком. Нимфа была совсем небольшая.
– Вы будете мерить бюстгальтер, мисс Брэди? – спросила меня продавщица в магазине. Тонкий голосок ребёнка, идущего к первому причастию; тонкие бледные руки, созданные для чёток, но вместо них держащие порочное кружевное бельё черного цвета, которого они явно стыдились.
– Нет. Просто снимите с меня мерку, – сказала я. Она достала из кармана комбинезона сантиметр, а я подняла руки, пока она измеряла меня.
Чёрное нижнее бельё было идеей Бэйбы. Она сказала, что мы сможем не стирать его чересчур часто; что оно будет куда больше к месту, если нас, не дай Бог, собьёт на улице машина или если мужчины попытаются раздеть нас на заднем сиденье автомобиля. Бэйба думала обо всех таких вещах. Я купила себе ещё и чёрные нейлоновые чулки. Где-то в книгах я вычитала про такие чулки и считала, что они очень «литаратурны»; кроме того, я сама сочинила одно или два стихитворения после того, как мы переселились в Дублин. Я даже прочитала их Бэйбе, которая сказала, что они вряд ли могут сравниться со строками на кладбищенских памятниках.
– Всего доброго, мисс Брэди, счастливой Пасхи, – пожелал мне тонкий голосок продавщицы, и я ответила ей тем же.
Когда я пришла домой, все пили чай. Даже Джоанна сидела за обеденным столом с положенной на руках крем-пудрой цвета загара и позвякивающим на запястье хорошеньким браслетом. Всякий раз, когда она подносила к губам чашку, подвески браслета позванивали о фарфор чашки, совсем как льдинки в бокале с коктейлем. Высоком, запотевшем ото льда бокале с коктейлем. Я полюбила коктейли. Бэйба познакомилась с богачом, который однажды вечером угощал нас коктейлями.
На столе стояли фаршированные помидоры, колбаски в тесте и пирог с корицей к чаю.
– Вкусно? – спросила Джоанна ещё до того, как я успела проглотить хотя бы кусочек. Тем не менее я кивнула головой. Она была гением кулинарии и поражала нас вещами, о которых мы никогда не слышали, – маленькими жёлтыми клёцками в тесте, яблочным струделем, кислой капустой. Но всё-таки я бы предпочла, чтобы она не стояла у нас над душой, всем своим видом спрашивая: «Вкусно?»
– Рассказать анекдот, мой рассказать анекдот? – спросил Густава Герман, Он держал в руке стакан вина, а после стакана вина всегда порывался рассказать анекдот.
Густав покачал головой. Он был бледен и деликатен. Похоже было, что он безработный, во всяком случае, на работу он не ходил. Считалось, что у него слабые нервы или что-то подобное. Я никогда не могла понять, нравится мне Густав или нет. Но мне совершенно точно не нравилось хитрое выражение его маленьких голубых глазок, и я часто думала, что он чересчур добр, чтобы быть в этом искренним.
– Да пусть расскажет свой анекдот, – сказала Джоанна, ей нравилось, когда её смешили.
– Ну уж нет, мы пойдём в кино. Сегодня самое время сходить туда, – сказал Густав, а Бэйба на это рассмеялась, откинувшись на своём стуле так, что он удержался только на двух задних ножках.
– В кино не подают сока, – сказала Джоанна, и Бэйба едва не опрокинулась на спину, потому что в пароксизме смеха она ещё и закашлялась. С этих пор я стала замечать, что она много кашляет, и посоветовала ей обратить на это внимание.
Своим «не подают сока» Джоанна хотела сказать, что кино всего лишь пустая трата денег.
– Пойдём, Джоанна, – сказал Густав, нежно беря её под руку. У него были закатаны рукава рубашки, а пиджак висел на спинке его стула. Стоял тёплый вечер, солнце светило сквозь окно, его лучи словно растворялись в стоявшем на столе абрикосовом варенье.
– Хорошо, Густав, – сказала Джоанна. Она улыбнулась ему так, как, должно быть, улыбалась во время его жениховства в Вене. Она начала прибирать стол, не забывая предупреждать нас о хорошем, самом лучшем фарфоре.
– Девушки составят мне компанию для ночного клуба? – улыбаясь, спросил Герман.
– У девушек свидание, – ответила Бэйба. Она слегка кивнула мне головой, давая понять, что это правда. Её волосы были только что уложены в замысловатую прическу, чёрными волнами возвышавшуюся на её голове. Я разозлилась. Моя голова была в совершенном беспорядке.
– Ещё кому-нибудь пирога? – спросила Джоанна, укладывая пирог с корицей в специальную коробку.
– Мне, пожалуйста. – Я ещё не наелась.
– Майн Готт, ты же растолстеешь. – Она сделала жест рукой, обрисовывая в воздухе очертания большой полной женщины. Тем не менее она протянула мне тарелку с куском уже зачерствевшего кекса, очевидно, отложенного как чересчур маленький, чтобы подать его на стол. Я принялась за него.
Наверху у себя я сняла всю одежду и оглядела себя в полный рост в гардеробном зеркале. Совершенно точно, я начинала полнеть. Повернувшись к зеркалу боком, я взглянула на свои ягодицы. Они были приятно округлы и белы, как лепестки гераней на подоконнике у портнихи.
– Что такое рубенсовские формы? – спросила я Бэйбу. Она повернулась и взглянула на меня. В этот момент она была занята тем, что, сидя у столика, красила себе ногти.
– Ради Бога, задёргивай занавески, а то соседи напротив подумают, что тут живёт сексуальная маньячка, Я присела почти до самого пола, а Бэйба подошла к окну и задёрнула занавеси. Она взялась за занавеси очень осторожно, двумя пальцами, чтобы не смазать лак с ногтей. Её ногти были нежно-розового цвета, совсем как цвет неба, который она только что отсекла, задёрнув занавеси.
Я как раз держала в ладонях свои груди, пытаясь прикинуть их вес, и снова спросила:
– Так что такое рубенсовские формы, Бэйба?
– Понятия не имею. Должно быть, что-то сексуальное. А почему ты спрашиваешь?
– Один покупатель сказал мне, что у меня такие.
– Слушай, лучше бы ты приготовилась к сегодняшнему свиданию.
– А с кем?
– Двое богатеев. Моему принадлежит кондитерская фабрика, а твоему – чулочная. Так что бесплатные чулки нам обеспечены. Молодые, из ранних. Ты помнишь свои размеры? – И она сделала пальцами движение, словно пробежалась ими по клавишам рояля, чтобы лак скорее высох.
– Они хоть симпатичные? – спросила я.
Мы уже провели два отвратительных вечера с друзьями, которых нашла она. По вечерам, после её занятий, несколько девушек и она шли в отель выпить по чашечке кофе в главном зале, Дублин не такой уж большой дружелюбный город, все друг друга знают, и таким образом у Бэйбы начал появляться круг знакомых. – Великолепные. Им на двоих восемьдесят, и у моего каждая принадлежащая ему вещь помечена инициалами. Заколка для галстука, носовые платки, даже подушки в автомобиле. И ещё у него в автомобиле висит пара леопардов как талисман.
– Мне, наверное, не стоит идти, – поёжившись, сказала я.
– Это ещё почему?
– Да просто боюсь кошек.
– Слушай, Кэтлин, да ты просто несешь чушь. Нам в конце концов по восемнадцать лет, и мы имеем право жить. – Она закурила сигарету и яростно затянулась ею. Потом продолжала: – Мы должны хотеть жить. Пить джин. Раскатывать в машинах, обгоняя большие автомобили, жить в больших отелях. Посещать разные заведения. И не торчать в этих четырёх стенах, – она обвела наши оклеенные обоями стены. – Мы сидим здесь все вечера, убиваем время с Джоанной, вскакиваем, как маньяки, каждый раз, когда из гардероба вылетает моль, сыпем ДДТ во все щели, слушаем, как этот лунатик напротив играет на скрипке.
Она поддёрнула сползший рукав левой руки. Потом, выдохнувшись, села на диван. Это был самый длинный монолог, произнесённый ею.
– Но ведь мы хотим молодых людей. Романтику. Любовь и прочие вещи, – уныло сказала я, Я представила себе, что я стою под уличным фонарём под дождём, что мои волосы смоклись от дождя сосульками, мои губы ждут поцелуя. Поцелуя. И ничего больше. Дальше моё воображение не заходило. Я боялась этого. Мама всю свою жизнь так яростно не принимала всего, что было связано с плотской любовью. Но поцелуи были прекрасны. Его поцелуи. На моих губах, на моих веках, на моей шее, когда он приподнимал волну моих волос и целовал меня туда.
– У молодых людей нет этих чёртовых денег. По крайней мере у тех пижонов, с которыми мы встречались. Только запах бриллиантина. Прогулка по холмам вокруг Дублина, чашечка чая в сыром отельчике. А после чая в лес, и там влажные руки, шарящие у тебя под юбкой. Нет уж, сэр. Мы уже и так надышались свежим воздухом на всю жизнь. Теперь нам нужна сама жизнь. – Она выбросила руки к небу. Это был отчаянный и безрассудный жест. Потом она начала собираться.
Мы вымылись и тщательно посыпали все интимные места тальком.
– Возьми моего, – предложила Бэйба, но я настаивала:
– Нет, ты возьми моего.
Когда мы были счастливы, то делились друг с другом всякими вещами, но когда жизнь замирала и мы никуда не собирались, мы доходили даже до того, что прятали свои вещи друг от друга. Однажды она сказала мне:
– Не смей трогать мою пудру.
И я ответила на это:
– У нас, должно быть, завелось привидение, оно постоянно таскает мои духи.
Но она сделала вид, что не расслышала меня. Тем не менее мы никогда не одалживали друг другу ничего из одежды, но когда у одной из нас появлялось что-нибудь новенькое, другая начинала проявлять беспокойство.
Однажды утром Бэйба позвонила мне на работу и сказала:
– Клянусь всеми святыми, когда ты придёшь домой, я прибью тебя.
– Почему? – спросила я. Телефон стоял в помещении магазина, и миссис Бёрнс стояла у меня за спиной, прислушиваясь к нашему разговору.
– Ты надела мой бюстгальтер?
– И не думала, – ответила я.
– Нет, надела; он же не мог убежать. Я обыскала всю комнату, и его нигде нет.
– Где ты сейчас?
– Я в телефонной будке рядом с колледжом и не могу выйти отсюда.
– Но почему? – Да потому, что у меня сиськи прыгают, – услышала я, рассмеялась прямо в лицо миссис Бёрнс и положила трубку.
– Дорогая, я знаю, что у вас много друзей. Но скажите вашим друзьям, чтобы они не звонили по утрам. По утрам бывает так много работы, – сказала миссис Бёрнс.
Тем вечером Бэйба нашла свой бюстгальтер среди постельного белья. Она никогда не прибирала свою постель вплоть до вечера.
На этот раз мы собрались по-настоящему быстро. Я очень тщательно надела чёрные нейлоновые чулки и посмотрела в зеркало, чтобы убедиться, что швы совершенно прямые. Они были совершенно очаровательны. Я имею в виду чулки, а не швы. Бэйба, мурлыкая какую-то песенку, застегнула на шее новую золотую цепочку так, чтобы она просматривалась в вырезе её голубого твидового платья.
Я по-прежнему носила своё зелёное платье с передником и белую танцевальную блузку. От них исходил запах старой парфюмерии, всех тех духов, которыми я душилась раньше, когда шла на танцы. Мне захотелось чего-нибудь новенького.
– Меня уже тошнит от всего этого, – сказала я, ткнув пальцем в это платье. – Думаю, я не пойду.
Бэйба забеспокоилась и решила дать мне поносить длинное ожерелье. Я обернула его несколько раз вокруг шеи так, что оно едва не задушило меня. Его цвет приятно гармонировал с цветом моей кожи. Оно было розово-фиолетового цвета, а подвески сделаны из стекла.
– У меня сегодня глаза зелёные, – сказала я, глядя в зеркало. Их зелёный цвет был необычен, ярок, лучист и походил на цвет влажного мха.
– Только запомни: я – Баубра, и забудь на сегодня про Бэйбу, – предупредила меня она. Мои слова про цвет моих глаз она пропустила мимо ушей. Она завидовала мне. Мои глаза были больше, чем её, а белки нежно отливали голубым, как белки глаз ребёнка.
Когда мы выходили, в доме никого не было, поэтому мы выключили свет в прихожей и закрыли дверь на ключ.
Мы взяли друг дружку под руку и пошли в ногу. В конце переулка была автобусная остановка, но мы решили прогуляться до следующей остановки. От следующей до нужного нам места билет стоил на один пенс дешевле. Сегодня вечером мы захватили с собой довольно много денег, но по привычке решили прогуляться.
– Что мы будем пить? – спросила я, и тут же в моём сознании я услышала голос моей матери, предупреждающий меня; я даже увидела её, грозящую мне пальцем. В её глазах стояли слёзы. Слёзы осуждения.
– Джин, – ответила Бэйба. Она разговаривала очень громко. Мне никогда не удавалось заставить её говорить тише, и люди на улицах постоянно оборачивались нам вслед, как будто мы были уличными профессионалками.
– Мне что-то мешают серёжки, – сказала я.
– Так сними их и дай ушам отдохнуть, – ответила она. По-прежнему во весь голос.
– Но там будет зеркало? – спросила я. Я хотела ещё раз попробовать надеть их половчее, когда мы будем на месте. Серёжки были длинными, с подвесками, и мне нравилось покачивать головой, чтобы подвески играли, разбрасывая маленькие голубые искры света.
– Ладно, тогда зайдём там прежде всего в туалет, – сказала Бэйба.
Я сняла серёжки, и боль в мочках ушей только усилилась. Несколько секунд она была просто ужасной.
Мы прошли мимо магазинчика, где я работала; шторы на его окнах были опущены, хотя внутри горел свет. Шторы были чуть уже окон, с боков по обеим сторонам оставались щели примерно по паре сантиметров, сквозь которые и был виден свет внутри.
– Интересно, что они сейчас там делают, – сказала Бэйба. С моих слов она знала о них всё, но постоянно донимала меня вопросами: что они едят, в каких ночных одеяниях спят, что он отвечает ей, когда она говорит: «Дорогой, я поднимусь наверх и приберу постель».
– Они едят шоколадные конфеты и пересчитывают дневную выручку, – ответила я. Я даже ощутила вкус шоколада с ликёрной начинкой, которым угостил меня мистер Джентльмен так много лет тому назад.
– Вовсе нет. Они нарезают ломтиками каждый из тех полуфунтовых кусков бекона, который ты взвесила, прежде чем идти на исповедь, – сказала Бэйба, подходя ближе и стараясь заглянуть в щелочку. В этот момент я увидела подходящий автобус, и нам пришлось пробежать тридцать или сорок метров до автобусной остановки.
– Да вы сегодня при всём параде, – заметил кондуктор автобуса. В этот вечер он не взял с нас платы за проезд. Мы его знали, так как довольно часто ездили этим автобусом за город и обратно. Мы пожелали ему счастливой Пасхи.
