Текст книги "Три Шарлотты"

Автор книги: Эдна Фербер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Дома у нее нет своего угла. Дом переполнен назойливыми, наглыми мужчинами, табачным дымом, запахом пищи, вечно жарящейся на плите, сиплыми голосами, грубыми шутками. Когда она возвращалась с работы усталая, измученная, дома был тот же вонючий содом, что и утром. Мать постоянно путалась с жильцами – Дженни говорила об этом так же спокойно и бесстрастно, как и обо всем остальном. Если она читала, купалась или просто молчала, над ней издевались, орали на нее, называли кривлякой! Она убежала из дому после отвратительного скандала, переполнившего чашу терпения. А деньги взяла, чтобы отомстить. И опять так сделает. Если бы ей дали окончить школу!.. Она научилась хорошему английскому языку, но дома и на фабрике над ней смеялись: «Кривляка!» Ее мечта – окончить конторские курсы. Пишет она правильно, в школе она писала лучше всех в классе. Только ее взяли из шестого класса.

Что делать с Дженни?

Лотти и Эмма Бартон смотрели друг на друга через голову Дженни. Отдать ее на курсы – это просто. Но куда ей деваться сейчас? Приговорить Дженни, по сути хорошую девушку, к исправительному дому – на это судья Бартон не могла решиться.

– Я возьму ее, – вдруг сказала Лотти.

– То есть как?

– Я возьму ее к нам. У нас много пустых комнат: весь третий этаж. Она может пожить там некоторое время. Во всяком случае, ей нельзя вернуться в тот бедлам.

Дженни поглядывала то на одну, то на другую, ничего не понимая. Эмма Бартон обратилась к ней:

– Что вы на это скажете, Дженни? Хотите переехать на некоторое время к мисс Пейсон, пока мы что-нибудь придумаем? Я постараюсь устроить вас на курсы стенографии.

Казалось, Дженни все еще не понимает. Лотти наклонилась к ней:

– Хотите поселиться у меня, Жаннета?

Тут червячок сомнения впился в сердце Лотти. Она вспомнила о матери.

– Да, – с готовность ответила Дженни. – Да!

Итак, все устроилось простейшим образом. Мамаша Кромек приняла это решение с тупым безразличием. Один из братьев Дженни принесет ее вещи на Прери-авеню. Дженни успела истратить только половину из украденных ста долларов. Она выплатит деньги по частям из своих заработков. Лотти улыбнулась Жаннете и повела ее к лифту и на свободу. Но саму Лотти мучили страшные предчувствия. Зачем она это сделала? Какая дикая идея! Что скажет мать? Она старалась выбросить эту мысль из головы. Открыв дверцу «электрички», она заняла свое место у руля и протянула руку Дженни, чтобы помочь ей войти. Тусклое солнце, пробившееся было утром, обмануло. Опять шел дождь.

Вынырнув из сутолоки Стейт-стрит и Уобаш-авеню на спокойную гладь Мичиган-авеню, Лотти обернулась к Дженни. Девушка пристально смотрела на нее. Глаза Дженни не забегали, неожиданно встретившись с глазами Лотти, – хороший признак.

– Гесси служит у моей сестры. Вот почему я приехала сегодня в суд, когда разбиралось ваше дело.

– А! – Дженни приняла это известие как еще одну деталь этого богатого событиями дня. – Потому вы и решили взять меня к себе? Ради Гесси?

– Нет, в ту минуту я даже не подумала о Гесси. Я думала только о вас. Я даже о себе не подумала. – Она улыбнулась довольно мрачно. – Я буду называть вас Жаннетой, хорошо?

– Хорошо, если вам так больше нравится. А вас как зовут?

– Лотти.

Жаннета вежливо промолчала. Лотти нашла нужным защитить свое имя:

– Это сокращенное от Шарлотты. Видите ли, моя тетя Шарлотта живет с нами. Нас бы путали. К тому же племянницу мою тоже зовут Шарлоттой. Ее мы называем Чарли.

Жаннета оживленно закивала головой:

– Я знаю. Я видела ее, когда была у Гесси. Ужасно красивая… И такая шикарная!.. Нравится вам, как я ношу волосы? – Она сбросила запыленную шляпу.

– Вам были бы больше к лицу длинные волосы.

– Ну тогда я отращу их. Можно надеть сетку, тогда они будут выглядеть как длинные.

Они продолжали путь в молчании.

Что сказать матери? Лотти взглянула на часы. Одиннадцать. Слава Богу, по крайней мере, не опоздала. Лотти была в ужасе от того, что наделала, и очень злилась на себя за трусость. Она отчаянно спорила с собой, сохраняя в то же время спокойный и хладнокровный вид.

«Не будь дурой. Ведь тебе тридцать два года – почти тридцать три. У тебя вполне могла бы быть своя семья, свое хозяйство. Вот тогда ты могла бы делать, что хочешь!..» Страх съедал ее, как ни презирала она себя за это.

Жаннета снова заговорила:

– Здорово шикарные здесь дома, а?

– Да, – рассеянно проронила Лотти. Их дом был в двух шагах.

Но мысли Жаннеты, словно кузнечик, перепрыгнули на другую тему.

– Я могу говорить хорошо, вы только мне указывайте, а то я все забываю, Дома и на фабрике говорят так, что ужас. А вообще я быстро все усваиваю.

– Хорошо, – сказала Лотти, – заметьте, что не надо говорить «здорово шикарные»…

Жаннета с минуту подумала.

– Здесь – дома – очень – красивые… Так?

Лотти порывисто обернулась и положила свою руку на руку девушки. Жаннета с открытой улыбкой смотрела на нее. Она видела в Лотти изящную даму средних лет.

– Вот мы и приехали, – вслух сказала Лотти. А про себя в ужасе добавила: «О Боже! О Боже!»

Она вышла из автомобиля.

– Как будет рада Гесси.

– О, Гесси! – не без яда заметила Жаннета. – Она сама себе госпожа. Иногда месяцами глаз домой не казала!

С любопытством осматривала девушка старинный мрачный дом. Дождь усилился. Лотти бросила быстрый взгляд на окно гостиной. Иногда мать высматривала ее из этого окна, раздражаясь все сильнее из-за каждой лишней минуты ожидания. На этот раз ее там не было. Лотти открыла парадную дверь. Обе девушки вошли в дом, и, надо сказать, Жаннета была из них двоих более храброй.

– Ах! – закричала Лотти с напускной веселостью. Ответом было молчание. Лотти поспешила на кухню.

– Где мама?

– Нету дома.

– Ушла! Куда? Ведь дождь идет! Льет как из ведра!

Несмотря на ужас при мысли, что ее страдающая ревматизмом мать ходит под ливнем, Лотти почувствовала некоторое облегчение. Такое чувство испытывает приговоренный к повешению убийца, узнав, что казнь отсрочена на один день.

Она возвратилась к Жаннете.

– Пойдемте наверх, Жаннета!

Лотти проворно побежала по лестнице, Жаннета за нею, прямо в комнату тети Шарлотты. Тетя Шарлотта дремала в своем старинном плюшевом кресле у окна. Она часто дремала так по утрам. Когда вошла Лотти, она быстро встрепенулась. Сна как не бывало.

– Где мама?

Тетя Шарлотта усмехнулась:

– Ускакала, как только ты уехала.

– Куда же?

– За арендной платой и на рынок.

– Но ведь дождь идет! Не может же она ходить под дождем. Дорога не близкая.

– Она сказала, что поедет трамваем… Который час, Лотти? Я, верно, немного вздремнула… Кто это там на лестнице? – зевок был прерван на половине.

– Подойдите, Жаннета. Познакомьтесь, тетя Шарлотта. Это – Жаннета, сестра Гесси. Я привезла Жаннету к нам.

– И отлично, – любезно сказала тетя Шарлотта.

– Она будет жить у нас.

– Вот как! А мама знает?

– Нет. Я просто… просто привезла ее.

Лотти погладила тетю Шарлотту по морщинистой щеке. Она едва сдерживала слезы.

– Милая тетя Шарлотта, позволь поручить тебе Жаннету, а я поеду за мамой. Покажи ей ее комнату – знаешь, одну из свободных наверху. И дай ей чего-нибудь горячего позавтракать.

– Я никому не хочу доставлять хлопоты! – застенчиво произнесла Жаннета.

– Хлопоты! – повторила, как эхо, тетя Шарлотта. Она бойко поднялась с кресла, не вдаваясь в дальнейшие объяснения.

– Идите за мной, Жаннета. Ах, как красиво острижены у вас волосы! Так, значит, Гесси – ваша сестра! Так, так!

И она даже ущипнула Жаннету за заплаканную щеку.

«Ах, милая, – подумала Лотти, как ни были напряжены ее нервы, – дорогая моя старушка!» У нее вдруг мелькнула мысль: «Что, если бы моей матерью была она!»

Опрометью сбежала она с лестницы и прыгнула в «электричку». И с такой силой рванула ее с места, что старенький экипаж заходил ходуном и едва не опрокинулся на скользком асфальте.

Она решила прежде всего проехать к одноэтажным домикам на Холстед-стрит, где миссис Пейсон принадлежал целый ряд из шести лавочек. Обычно мать начинала с них свой объезд. Миссис Пейсон собственноручно собирала арендные деньги, вела все книги. Лотти пыталась ей помогать в ведении последних, но из этого ничего не вышло: в счетоводстве она была слаба и безнадежно все путала, если за ней внимательно не следили, в то время как миссис Пейсон жонглировала кассовыми книгами, чековыми книжками и кредиторскими списками, как заправский бухгалтер. Восемнадцатая улица, по которой ехала Лотти, представляла собой весьма неприглядную картину – мешанина жидкой слякоти, ломовики, замызганные вагоны трамваев, мрачные, унылые лавчонки. Скользкие трамвайные рельсы сулили неприятности самоуверенным автомобилистам. Лотти приходилось ехать очень осторожно. Добравшись наконец до лавок на Холстед-стрит, она быстро обежала их одну за другой.

– Моя мать здесь?

– Уже ушла.

– Миссис Пейсон была здесь?

– Давно. Ушла с час тому назад…

Лотти вспомнила о домиках на Сорок третьей улице. Но не могла же мать пойти пешком в такую даль. «И все-таки нужно проверить», – решила Лотти. По дороге туда она заехала домой, Мать еще не вернулась, Лотти помчалась на Сорок третью улицу под проливным дождем, хлеставшим в стекла автомобиля. «Да, миссис Пейсон была здесь, но уже ушла». Лотти почувствовала, что ее охватывает злость. Кровь прилила к голове, застучала в ушах, заколола глаза. Она стиснула зубы и направила автомобиль к лавке Гуса. Она так ухватилась за рычаги, что косточки на суставах побелели.

– Просто стыд и срам, – громко сказала она и слегка всхлипнула, – да, просто стыд и срам! Отлично могла бы меня подождать. Это просто подлость, гадость! Могла бы подождать. Жить не хочется!

Спокойной, находчивой женщины, державшей себя с таким самообладанием в суде, словно не бывало.

– Гус, где моя мать?..

– Она только что ушла. Вы можете еще догнать ее. Я ей говорил, чтобы переждала немножко. Была мокрехонькая, как утопающая крыса. Какой там! И слышать не хотела. Вы ведь знаете свою матушку!

Лотти направилась к трамвайной линии на Индиана-авеню. Глаза ее внимательно всматривались в прохожих, снующих под мокрыми струящимися зонтиками. Наконец у трамвайной остановки Лотти увидела забрызганную грязью, нагруженную свертками черную фигурку. Левая, больная, рука, согнутая в локте, была плотно прижата к телу. Это означало, что она ноет. Плечи слегка сгорбились, черная шляпа чуть съехала набок. С обычной в такие моменты способностью подмечать детали, Лотти увидела, что у матери нездоровый желтоватый цвет лица. Но взгляд ее, с каким она всматривалась вдаль, поджидая трамвай, был твердым, как всегда. Она подошла к тротуару, Лотти бросились в глаза ее ноги. В том, как она их ставила, в каком-то подрагивании негнущихся колен, в героическом усилии не поддаваться слабости проглядывала надвигающаяся старость и дряхлость. Горячая пелена заволокла глаза Лотти. Она круто затормозила у тротуара, распахнула дверцы, выпрыгнула на мостовую, схватила свертки и повлекла мать к «электричке» прежде, чем миссис Пейсон успела отдать себе отчет в ее присутствии.

– Мама, дорогая, почему ты не подождала?

В первое мгновение могло показаться, что миссис Пейсон хочет оказать упорное сопротивление. Она даже по-детски выдернула свою руку. Но как ни сильна была ее воля, ее немощное тело протестовало еще сильнее. Лотти почти внесла ее на руках в «электричку». Миссис Пейсон забилась в угол, сморщенная, желтая, как воск. Но лицо ее сохраняло решительное и непримиримое выражение. Автомобиль катился по вымытым дождем улицам. Лотти украдкой поглядывала на мать. Глаза миссис Пейсон были закрыты и, казалось, глубоко ввалились в орбиты.

– Ах, мама… – Голос Лотти прервался; слезы, горячие слезы обиды и раскаяния, покатились по ее щекам. – Зачем ты это сделала? Ведь ты знала… знала…

Миссис Пейсон открыла глаза.

– Ты сказала, что для тебя сестра прислуги Беллы важнее меня, не так ли?

– Но ведь ты знала, что я не…

Она остановилась. Лотти не могла сказать, что не думала этого. Но она не могла объяснить матери, что в желании помочь Жаннете был протест против постоянного подавления ее воли. Мать все равно не поняла бы ее. Но в глубине души Лотти, несмотря на все ее смущение и растерянность, росло и крепло осознание собственного «я».

Она вспомнила о Жаннет, новом члене семейства, водворенном ею на третий этаж их дома. При мысли о необходимости объявить эту новость матери Лотти почувствовала дикое желание расхохотаться. Эта задача была слишком тяжела, слишком безнадежна для того, чтобы отнестись к ней серьезно. За нее надо было либо взяться с уверенной улыбкой, либо заранее обречь себя на позорное поражение. Лотти собралась с духом и решила открыть бой. Она твердо сказала себе, что если Жаннета уйдет, то она уйдет вместе с ней.

– Я привезла к нам Жаннету.

– Кого?

– Жаннету – сестру Гесси. Помнишь, ту девушку, у которой были неприятности со своей семьей.

– К нам! Для чего?

– Она… она очень славная девушка… и умница. Ей некуда было деваться, а у нас… у нас так много места.

– Ты, вероятно, с ума сошла!

– Неужели, мамочка, ты ее выбросишь на улицу в дождь и бурю, как бывает в мелодрамах?

Миссис Пейсон с минуту помолчала.

– Умеет она что-нибудь делать по хозяйству? Белла постоянно говорит, что ее Гесси – сущий клад. Гульду я не могу больше переносить. Расшвыривает в неделю больше, чем мы съедаем. Не понимаю, что они делают с провизией, эти служанки! Если раньше уходил фунт масла, то за последнюю неделю ушло пять, а я едва прикасаюсь…

– Жаннета не хочет работать по дому. Она хочет поступить на конторские курсы.

– Что ж, если в твоем распоряжении есть школа, то…

Но на этот раз она не выдвинула дальнейших возражений. Войдя в дом и стаскивая с матери мокрую одежду, Лотти умоляла ее лечь в постель.

Она была поражена, что мать согласилась. Миссис Пейсон непрестанно повторяла: «Если я среди дня ложусь в постель, то знайте, что я заболела». И едва она взобралась на свою огромную старомодную кровать темного ореха и легла под одеяла со стоном, как начался кашель. Час спустя послали за доктором. Острый припадок ревматизма, определил он. Лотти яростно, беспощадно ругала себя.

– К четырем часам я встану, – сказала миссис Пейсон. – Валяться в кровати я не желаю. Белла достаточно занимается этим – хватит на всю семью!

В четыре она сказала:

– Я встану вовремя, чтобы поспеть к обеду… А где эта девушка? Где та девица, что, гм… судьба которой столь заботила тебя? Хочу посмотреть на нее.

Она лежала целую неделю. Лотти осыпала себя упреками.

Глава одиннадцатая

Никто не мог бы сказать в точности, когда и как случилось, что Жаннета стала необходимым членом пейсоновского дома. А уж миссис Пейсон и вовсе не могла обойтись без нее, Дружба между ними была дружбой льва и мышонка. Для нее миссис Пейсон была не грозной повелительницей, чье слово было законом, а воля – гранитной скалой, но брюзгливой, потешной и довольно беспокойной старушенцией, которая к тому же обычно оказывалась неправой. Жаннета к ней очень привязалась, но совсем не принимала всерьез. У Жаннеты были золотые руки, как у ловкого и сильного мужчины. А мужчины как раз и недоставало в этом хозяйстве. Она умела справиться с упрямой шторой, вставить на место выскочившую пружину в старинном кресле, вбить гвоздь, приколотить полочку, заправить мышеловку.

В самом начале не обошлось, разумеется, без стычек с миссис Пейсон. Причиной послужила всегдашняя придирчивость старой дамы и ее привычка делать замечания. Жаннета немедленно взбунтовалась.

– Пожалуй, придется мне сегодня от вас съехать, – заявила она. – Наймусь опять на фабрику.

– Почему?

– Не могу, чтобы давали мне комнату и еду даром. Я всегда платила за все.

И она принялась укладывать скудные пожитки в своей каморке на третьем этаже, рядом с комнатой Гульды. Тогда устроили совещание. Было решено, что Жаннета будет помогать по хозяйству: мыть с Гульдой посуду, выбивать матрацы и, пожалуй, чистить серебро. Чистка серебра была одним из «пунктиков» миссис Пейсон. Мысль почистить серебро тут же появилась в ее уме, стоило только ей увидеть, что Гульда в данный момент сидит без дела. Гульда целыми милями вязала грубые и безвкусные кружева и фестончики, предназначенные для обшивки ночных сорочек, корсетов и наволочек. Когда к ней приставали с расспросами, она ссылалась на некоего Оскара, плававшего по волнам океана. Сидя в редкие минуты досуга в своей чистенькой кухне, она вечно трудилась над рукоделием. В таких случаях миссис Пейсон начинала хлопать дверью, то входя, то выходя из кухни.

– Полюбуйтесь, опять сидит без дела! Петельки свои нанизывает!

– Успокойся, мама! – возражала Лотти. – Она закончила всю свою работу. Кухня прямо блестит. Сегодня она прибрала все комнаты. А обед варить еще рано.

– Ну тогда пусть чистит серебро.

Жаннета обедала с Гульдой на кухне и в первую же неделю покончила с кормежкой впопыхах на краешке кухонного стола. Она разыскала в подвале ветхий столик, укрепила его шаткие ножки, выкрасила белой краской и водворила на кухне под окном. В одном из ящиков буфетной она нашла вылинявшую чайную скатерть в японском стиле и покрыла ею столик. Появились приличные ножи, вилки и ложки. Жаннета оказалась приветливой, добродушной, услужливой девушкой. Гульда не могла не радоваться, что обрела подругу в этом унылом доме. Она показала ей свой сонник, без которого ни одна служанка-шведка не может жить, и очень подробно теперь рассказывала ей свои сны.

Время от девяти часов до четырех Жаннета проводила на курсах. Она отправлялась в город в изящном, перешитом для нее костюме Чарли и в матросской шляпе с приподнятым с одной стороны краем, что придавало ее лицу весьма пикантное выражение. Молодые люди ее не особенно занимали. Быть может, в этом была виновата печальная история с автомобильной прогулкой. Лотти предлагала ей пригласить кого-либо из кавалеров к себе, но Жаннета не спешила воспользоваться этим предложением. В один прекрасный день, вскоре после своего поселения на Прери-авеню, она обратила внимание на электромобиль. Лотти только что возвратилась из деловой поездки с миссис Пейсон. Жаннета остановила ее.

– Послушайте! А что, ежели бы вы научили меня управлять этой штукой? Ей-Богу, я живо выучусь. Я могла бы возить вашу машину по субботам утром, когда у меня нет занятий, и по вечерам, а мы станете посвободней. Ладно?

И действительно, она с невероятной легкостью научилась управлять автомобилем. Жаннета не знала, что такое нервы, хорошо чувствовала дорогу и обладала зорким глазом. Изучив все капризы этой дряхлой машины, она овладела ею в совершенстве. Девушка была прирожденным механиком, и после одного или двух ее совещаний с молодым человеком из гаража Элит электромобиль заметно ожил и стал лучше ходить. Теперь частенько уже Жаннета возила миссис Пейсон в ее дома на Вест-Сайд, а также на свидания с подрядчиками, водопроводчиками, плотниками и другими. До сего времени миссис Пейсон в таких случаях неизменно настаивала на том, чтобы Лотти ждала ее в «электричке» у тротуара. И Лотти наблюдала из автомобиля, как мать с озабоченным видом снует по лавкам, подвалам и переулкам в сопровождении тяжело ступающего и с каждой минутой мрачнеющего рабочего или подрядчика.

Жаннета же с самым невозмутимым видом следовала за миссис Пейсон в этих инспекторских обходах. И миссис Пейсон стала даже иногда спрашивать ее мнение относительно того или иного забора, пола или перегородки. Девушка хорошо справлялась и с подсчетами, имея, очевидно, врожденные способности к математике.

Таким образом у Лотти появился досуг. Она могла теперь провести полдня за городом либо просто позавтракать в парке, а иной раз прокатиться на Лесной остров, чтобы полюбоваться там таким чудом, как набухшие почки на деревьях и кустах. Лотти возымела даже смелую мысль найти себе какую-нибудь субботнюю работу, например, работать у судьи Бартон, однако опасалась, что тем самым окончательно свяжет Жаннету. Атмосфера старого дома на Прери-авеню как-то очистилась, стала менее тяжелой. Жаннета была словно струя чистой холодной воды в застойном пруду, каким представлялось их существование. Иногда Лотти приходило в голову как в сущности мало значила она сама – Лотти Пейсон, как таковая. Кто угодно мог выполнять ее обязанности девочки на побегушках. Оглядываясь на десять последних лет, Лотти приходила в ужас, не хотелось верить этому. Ведь если это так, то, значит, десять лет ее жизни пропали бессмысленно, испорчены, загублены! Она гнала от себя эти мысли. С некоторых пор Лотти со страхом пыталась заглянуть в будущее и видела себя семидесятилетней старухой, вроде тети Шарлотты, доживающей свою жизнь у Беллы. «Нет, нет, нет! – рвался из нее какой-то тайный голос. – Нет! Ни за что».

В последних числах апреля Лотти исполнилось тридцать три года.

– Ну, Лотти, – говорили ей, грозя пальцем, знакомые миссис Пейсон, – неужели вы дадите вашей молоденькой племяннице обогнать себя? Смотрите!

Лотти редко встречалась теперь с участницами «кружка». Бекки Шефер, как она слышала, с увлечением занималась танцами. Ее ежедневно видели в кафе, окруженную бледнолицыми и невероятно стройными молодыми людьми, волосы которых лоснились не хуже их лакированных ботинок. Они носили удивительно узкие брюки и отчаянно перетянутые в талии пиджаки, а шляпы они надвигали до самых ушей, словно те были чересчур велики им. Бекки, в легоньких туфельках и весьма прозрачных чулках, источала стойкий запах французских духов. Говорили, что счета, подаваемые метрдотелем по окончании этих развлечений, оплачивала сама Бекки.

В последних числах апреля миссис Пейсон уехала с Беллой на воды во Френч-Лик: миссис Пейсон полечить свой ревматизм, Белла – расстроенное пищеварение. Генри, озабоченный и рассеянный, как никогда раньше, должен был присоединиться к ним в конце недели. Редко раздавался теперь его шумный, раскатистый смех. Миссис Пейсон впервые уезжала с Беллой – до сих пор неизменной спутницей матери была Лотти. Лотти немного опасалась за результат близкого общения матери и старшей сестры. Беллу, по-видимому, эта перспектива не особенно радовала. Но она считала, что лечение ей необходимо, а Генри в конце концов сумел убедить ее, что не может уехать из города. Доводы, которые он приводил, могли вселить тревогу:

– Мне это не по средствам, Белла, – я говорю серьезно. Дела мои… ну, вообще-то, не в них дело. Тебе нужен отдых, и ты должна поехать. Я же постараюсь приезжать на субботу и воскресенье, но не рассчитывайте на меня. Теперь у меня каждый день может явиться необходимость съездить в Нью-Йорк.

Так и случилось: ему пришлось уехать в Нью-Йорк еще до поездки во Френч-Лик. Лотти и Чарли доставили миссис Пейсон и Беллу на вокзал в большом автомобиле Кемпов. За рулем сидела искусная Чарли. Миссис Пейсон безостановочно изливала поток указаний, наставлений, поручений, предостережений и советов. В ее отсутствие в доме следовало провести полугодичную апрельскую уборку.

– Вызови Амоса для чистки ковров и матрацев… Выбивать их во дворе – не забудь! Всю деревянную отделку вымыть теплой водой – не горячей!.. В воду добавить щелока… Обтереть сзади все картины… Поденщице давай на завтрак мясо и побольше картофеля… А занавеси в гостиной…

Поезд ушел. Лотти и Чарли с минуту глядели друг на друга без слов. Затем расхохотались как сумасшедшие. Затем обнялись. Публика на перроне, вероятно, приняла одну из них за путешественницу, возвратившуюся издалека. Они взялись за руки и побежали к автомобилю.

– Поедем кататься, – сказала Чарли; дело было в половине десятого вечера.

– С удовольствием, – согласилась Лотти.

Апрельский воздух был восхитительно мягок и чист для Чикаго. Они промчались вдоль озера и въехали в парк Линкольна. Лотти почти стыдилась того чувства свободы, облегчения и восторга, которое переполняло все ее существо. Она чувствовала себя полной жизни, легкой, радостной и улыбалась чему-то, не отдавая себе в этом отчета. На обратном пути Чарли заглушила мотор в конце парка у самого озера. Безмолвно сидели они среди мирного покоя и темноты, и только волны плескались о камни у их ног.

– Хорошо! – промолвила Чарли.

– Да-а!..

И снова молчание. Одинокий автомобиль пролетел мимо них и пропал во мраке. К югу длинный мол исполинской змеей протянулся в озеро. Грузовой пароход, перевозивший руду из каких-нибудь копей к северу от Мичигана на завод в окрестностях Чикаго, казался необычайно красивым, таинственным, молчаливым, сияющим.

– Как ты распорядишься этой неделей, Лотти?

– Что ж!.. Во-первых, уборка…

– А! – Чарли ударила кулаком по автомобильному гудку. Он квакнул в унисон с ее негодующим восклицанием. – Если евангельские пророчества сбываются, то, знаешь, ты унаследуешь землю!

– Что такое?

– «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю».

– Я вовсе не кроткая. Дело, видимо, в том, что я, к сожалению, из тех людей, в жизни которых не происходит никаких событий.

– Ты в этом сама виновата. Когда происходит черт знает что и ты буквально задыхаешься и не можешь вздохнуть и когда тебе, как шестнадцатилетней девчонке, запрещают то, на что ты имеешь полное и законное право, тогда… Ну что ты тогда делаешь? Вместо того чтобы взорваться и отстоять свои права, права свободной и независимой женщины, ты хватаешь шляпу и отправляешься в дальнюю прогулку, чтобы, изволите ли видеть, «справиться с собой»! И потом возвращаешься домой с таким небесным, кротким лицом, что мне, честное слово, хочется заорать и отколотить тебя. Ты – вылитая тетя Шарлотта. Та тоже, повздорив с бабушкой, идет к себе наверх и начинает наводить порядок в своих ящиках, раскладывает старые ленточки или придумывает еще какое-нибудь такое занятие. Ну, а если в один прекрасный день, когда возникнет конфликт, вдруг окажется, что все ящички разобраны накануне? Что тогда делать?

– Перевернуть все вверх дном!

– Так будет и с тобой: перевернешь все вверх дном. Запомни мои слова.

– Вы, современная молодежь, страшно самоуверенны. Не знаю, окажутся ли ваши методы лучше наших. Будущее покажет. Вы всегда знаете, чего хотите, и действуете весьма решительно для достижения своих целей. Это так просто, что где-то должна быть скрыта закавыка.

– Закавык видимо-невидимо! Потому-то это и интересно. Из века в век нам твердили, что нужно слушаться советов старших. Но живем-то мы для того, чтобы набираться опыта. Разве другие знают, прав ты или нет? О, конечно, я не говорю о мелочах. Каждый со стороны решит, что голубое тебе идет больше черного. Но в важных вопросах я хочу решать сама за себя. И имею полное право делать ошибки. Да, имею право быть неправой! Все дело в том, чтобы иметь право сказать себе: «Я сама задумала это, и мой замысел оказался неудачным. Надо попробовать иначе». Нельзя жить жизнью других – иначе твоя собственная жизнь будет изуродована. Я, например, вероятно, выйду за Джесси Дика и…

– Чарли! Ты сама не понимаешь, что говоришь! Тебе девятнадцать лет, ты еще ребенок.

– Я гораздо старше тебя. Конечно, он не делал мне предложения, да, пожалуй, никогда и не сделает. Я хочу сказать, он не прижимал руку к сердцу и не спрашивал: «Хочешь ли ты быть моей женой?» Но он не поцеловал меня и двух раз, как я уже знала это.

– Чарли!

– И он единственный человек, которого, как мне кажется, я смогу любить, когда ему будет сорок три, а мне сорок. Он никогда не сделается неподвижным и солидным, не застынет в самодовольстве. Ты бы слышала, как он разговаривает с детьми! Он с ними – просто прелесть! Отвечает на их вопросы так серьезно и разумно. Наверно, как и сейчас, у нас с ним будут разные взгляды на такие глобальные проблемы, как война или политика. Зато у нас полное согласие в отношении к мелочам повседневной жизни. А в браке все ведь состоит из таких мелочей.

– Но, Чарли, милая, а твоя мать знает обо всем этом?

– О нет! Мама занята тем, что с полной убежденностью играет роль современной женщины, все еще принадлежащей к молодому поколению. Она не понимает, что молодое поколение – это я. На самом же деле она безнадежно устарела, как и все остальные. Она привыкла, что все эти годы знакомые охали от удивления, что у нее шестнадцати-, семнадцати-, восемнадцатилетняя дочка. И теперь, когда мне уже девятнадцать, она все еще ждет выражений удивления, что у нее такая взрослая девочка. Но я вовсе не взрослая девочка. Я даже не «женщина-ребенок», как говорится в бульварных романах. Маме пора отдать себе в этом отчет.

Лотти улыбнулась и сказала:

– Когда на прошлой неделе я поехала купить себе вот эту шляпу, мама отправилась со мной.

– Ну-ну, – вполголоса вставила Чарли.

– Продавщица принесла несколько штук, я их примерила, но ни одна мне не понравилась. Тогда мама сказала: «О, эти не годятся. Покажите что-нибудь для молодых девушек».

– Вот-вот!

– Да, очень мило, не так ли? Конечно, продавщица выпучила глаза. Я слышала, как она позже хихикала с другими продавщицами. Видишь, мама все еще считает меня девочкой. Когда я ухожу из дому, она часто спрашивает, не забыла ли я носовой платок.

– Ну и умиляйся этим. Ты всю жизнь позволяла бабушке собой командовать. Ее желание командовать тобой естественно – такова природа человека. Но другое дело, что ты ей позволяла это. Вот это – преступление по отношению к твоему поколению и свидетельствует о твоей слабости, а не ее. Молодому поколению положено строить жизнь. Те из нас, кто это понимает и действует сообразно с этим, имеют успех. Кто не понимает, тот гибнет.

– Ты – ужасное существо! – полушутя воскликнула Лотти. – Тебя странно слушать. Где тьма училась этому, этому бессердечию?

– В школе – и вне школы. Мы постоянно беседуем об этом. О чем, по-твоему, говорят в наши дни девицы с молодыми людьми?

– Н-не знаю, – пробормотала Лотти.

Она вспомнила школьницу давно прошедших дней, девочку, катавшуюся по субботам на велосипеде то с одним, то с другим юношей в вязаном свитере. Они беседовали о школьных делах, о книгах, об играх и даже – очень неуверенно и робко – о своих надеждах. Но никогда не обсуждали проблемы реальной жизни. «Может быть, – подумала она, – жизнь сложилась бы иначе для Лотти Пейсон, рискни они тогда все же тронуть эти вопросы».

– Поедем домой, Чарли.

По дороге Чарли рассказывала ей о своей новой службе. Она могла говорить о ней бесконечно. Каждый день по вечерам Чарли приносила домой свежий отчет о событиях в своем отделении. На исходе первой недели работы у Шильда она мрачно сказала:

– Помните девушку, о которой писал О'Генри? Ту, что ни на минуту не могла забыть о своих усталых ногах. Ну так вот – я эта самая девица из магазина.

Отец поощрял ее рассказы и оглушительно хохотал над ироническими замечаниями своей дочки.