Текст книги "Три Шарлотты"
Автор книги: Эдна Фербер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)
– Наша главная закупщица сегодня возвратилась из Нью-Йорка. Фамилия ее Хили. Ежедневно причесывается у парикмахера и носит изящнейшие черные крепдешиновые платья с умопомрачительными воротничками и манжетами, которым просто цены нет. Вы бы послушали, как она произносит слова: у нее не просто каша – целый обед во рту. Не делай таких страшных глаз, мама, я нарушаю хороший тон и отлично это знаю!.. Когда входит какая-нибудь важная покупательница, ей говорят: «Разрешите предложить вам заграничную вещицу, полученную только вчера». Все дорогие блузки называются «заграничными вещицами». Конечно, с начала войны они ценятся чуть ли не дороже бриллиантов. Хили была раньше продавщицей. Говорят, у нее седые волосы, но она красит их в замечательно задорный красновато-рыжий цвет. Получает громадное жалованье и содержит мать и шалопая брата. Мне она нравится. Ногти ее сверкают неописуемо. Называет меня «детка». Интересно, настоящий ли у нее жемчуг?
Теперь Лотти слушала с большим любопытством рассказы Чарли о собрании клуба под девизом «Всегда вперед!». Чарли правила одной рукой, откинувшись назад и почти лежа на сиденье. «Какая в ней небрежная уверенность, – подумала Лотти. – Совсем ребенок, а вместе с тем, сколько в ней жизненной силы и сметливости». Клуб «Всегда вперед», объяснила Чарли, учрежден для женского персонала Шильда. Сегодня утром, перед открытием магазина, состоялось собрание по случаю двадцатипятилетней годовщины клуба.
– Вот все расселись. Все, как одна, в черных платьях и белых воротничках, Впрочем, некоторые воротнички особой белизной не отличались. Пожалуй, стирка воротничков по ночам после целого дня работы может через несколько лет потерять свою привлекательность. Сначала Кисинг произнес речь о значении фирмы Шильда и о возвышенности ее целей. Не знаю, откуда он это взял, но выходило так, что служить у них приказчиком – невероятно высокая честь и удача. Кисинг – это главный управляющий. Затем он уступил место миссис Хоу. Она порядком стара, и зубы у нее торчат, а голос пронзительный и какой-то сварливый. Во всяком случае, он никогда не понижается даже в конце фразы. Она рассказала, что, когда она основала клуб, в нем было только пятнадцать членов. И, мол, посмотрите, каков он теперь! Если принять во внимание, что состоять в нем обязательно и что членские взносы автоматически вычитаются из жалованья со дня поступления в магазин, то непонятно, почему миссис Хоу так хвастает этим. Как бы то ни было, она страшно горда. Можно подумать, что она обратила язычников в христианскую веру. Своим скрипучим голосом миссис Хоу поучала нас, что за работу надо браться с радостью и добрым желанием, – тогда она легка и приятна. А вернувшись вечером домой, мы с таким же добрым желанием должны помогать нашим матерям мыть посуду. Затем она прочитала нам скучнейшее стихотворное воззвание, Что-то в таком роде:
Кто желает и не смеет,
Ждет того плохой финал.
Перед жизнью кто робеет,
Тот без боя проиграл.
И так далее насчет борьбы и людей, достигающих успеха. Все барышни сидели, как полумертвые: накануне они работали сверхурочно, как обычно в начале весеннего сезона. Затем на эстраду вскочила одна девица – клубный инструктор по атлетике, здоровенная и довольно смазливая, и хрипло прокричала: «Троекратное ура в честь миссис Хоу! Гип, гип, ура-а!» Мы все запищали. Затем эта девица говорила о значении физических упражнений и о том, как мы должны скакать и бегать, – очевидно, после мытья посуды, проделав предварительно свои одиннадцать тысяч миль по отделению с «заграничными вещицами» и потратив все свое красноречие на уговоры дам с внушительным бюстом, что блузка тридцать восьмого размера для них чуть тесновата… «Романтика деловой предприимчивости», Эх!
– Но ведь тебе это нравится, Чарли?
– Да. Бог знает почему! Конечно, я не собираюсь превратиться со временем в одну из Хили или Хоу или даже в Кисинга в юбке… Джесси написал обо всем этом стихотворение.
– Хорошее?
– Да, хорошее. И странное. Бьет, как молотом. Называется оно «Товары», разумеется, о девушках-продавщицах.
Они остановились на углу у киоска и подкрепились мороженым. Чарли должна была ночевать на Прери-авеню. Ей пришла в голову блестящая идея.
– Привезем тете Шарлотте содовой воды с шоколадным мороженым!
Заказали две порции в картонных стаканчиках и преподнесли их в полночь тете Шарлотте и Жаннете. Жаннета, похожая на розового ребенка, съела свою порцию в полусне, с закрытыми глазами. Но тетя Шарлотта моментально проснулась, точно содовая вода с мороженым в полночь была прописанным ей ежедневно на ночь и обязательным стаканом вина.
Жмурясь от наслаждения, она высосала содержимое стаканчика и тщательно выскребла все остатки ложечкой. Затем с удовлетворенным вздохом откинулась на подушку.
– Который час, Лотти?
– Двадцать минут первого.
– Как приятно, – сказала тетя Шарлотта. – Завтра соорудим к завтраку вафли!
Мышки развлекались…
У Лотти была идея покончить с весенней уборкой в три напряженных дня вместо недели, посвящаемой этому обычно миссис Пейсон.
– Возьмемся все за работу, – предложила она, – и поскорее разделаемся с ней. Тогда целую неделю сможем веселиться на свободе.
Миссис Пейсон предполагала провести во Френч-Лике десять дней.
На женщин обрушилось такое количество чистки, отскребывания, мытья, выбивания, шума, треска и грохота, какого не пережила бы целая команда здоровых и сильных мужчин. Женщины вышли из этого аврала со скрюченными пальцами, сломанными ногтями и ноющими поясницами, но зато дом на Прери-авеню сверкал, как солнышко, включая обратные стороны картин. Когда все было кончено, Лотти приняла горячую ванну, сделала маникюр, с наслаждением вымыла голову и возвестила, что готова принимать гостей.
Гульда целыми днями безмятежно пила кофе. Тетя Шарлотта объявила, что ждет гостей. Она пригласила своих старых знакомых, многих из которых не видела годами. Явились древние старушки, шурша черными шелками, столь же модными, как и гардероб тети Шарлотты, Лотти распорядилась насчет чая и оставила их одних. Она слышала, как они хихикали и тараторили высокими, скрипучими голосами. Они хвастались своими сыновьями, внуками, зятьями, сплетничали и вспоминали.
– А помните, как пол парикмахерской в отеле Пальмера был выложен узором из серебряных долларов и фермеры приезжали Бог знает откуда подивиться этому?
– Да, после смерти миссис Поттер-Пальмер в Чикаго не было настоящей главы общества…
Лотти убрала стол в столовой, поставила весенние цветы и стушевалась. Она чувствовала, что в ее присутствии тетя Шарлотта не ощутила бы полнейшей свободы, исполняя роль гостеприимной хозяйки.
Старушки уехали в шесть часов. Тетя Шарлотта засновала по гостиной, расставляя мебель по местам. Она очень утомилась, но была слишком возбуждена для того, чтобы сесть отдыхать. Щеки ее раскраснелись.
– Минни Парнел начинает стариться, не правда ли? Ей теперь можно дать ее годы. А ты видела шляпу Генриетты Грисмор? Это при ее деньгах! Но она всегда была странной. Ни капли вкуса.
Когда два дня спустя к обеду пришли Эмма Бартон и Винни Степлер, тетя Шарлотта не вышла из своей комнаты – она сослалась на неважное самочувствие, вероятно, из-за погоды, сказала она. Пусть Жаннета принесет ей чего-нибудь – и довольно. Она сейчас же ляжет спать. Лотти поняла и поцеловала ее.
Лотти могла насладиться долгой оживленной беседой с подругами. В камине гостиной трещал веселый огонь. Кругом цветы – нарциссы, тюльпаны. Старый дом был полон тишины и покоя. Лотти очаровательно играла роль хозяйки. С самого начала было много смеха, когда Винни Степлер вбежала в комнату и, едва переводя дух, начала извиняться за свою новую шляпку:
– Не говорите, что она мне немного не по годам. Знаю, знаю. Купила я ее в чудесный весенний день, в один из тех дней, что заставляют тебя делать легкомысленные покупки!
Щеки ее порозовели. Это была женщина неисчерпаемой энергии – обаятельная, остроумная, полная интереса к жизни.
– Пятьдесят лет – замечательный возраст! – с жаром провозгласила она за обедом. – В пятьдесят лет вам не надо больше заботиться о своей фигуре. В пятьдесят вы можете пить и есть, что вздумаете. Шоколад со взбитыми сливками в любое время дня. Кому какое дело! Вторую порцию десерта!.. Это лучшее время жизни. В пятьдесят вы не ждете с замиранием сердца телефонного звонка. Позвонит он мне? Или не позвонит? В пятьдесят лет телефон – это телефон: удобство и ничего больше, никакого трепета он у вас не вызывает. Сколько раз его звонок ранил меня в самое сердце! Теперь кончено. Ничто не может приключиться с вами в пятьдесят лет, если вы прожили свою жизнь как следует. Теперь я вся, всем существом, вдыхаю жизнь, распустив шнуровку. Я не поменялась бы местами ни с какой девчонкой.
Эмма Бартон спокойно улыбалась. Винни Степлер была два раза замужем, раз овдовела, раз развелась. Эмма Бартон не была замужем ни разу. И все же обе обрели к пятидесяти годам душевный покой.
– Ну что ж, – сказала Лотти, вставая из-за стола, – может быть, когда мне стукнет пятьдесят, я соглашусь с вами. Но теперь у меня такое чувство, словно все бежит мимо меня. И мне мучительно хочется схватить жизнь за рукав и закричать: «Эй, подожди минутку! Ты забываешь обо мне».
Винни Степлер внимательно посмотрела на нее:
– Берегитесь, милая, как бы она не обернулась и не бросила вам в руки что-нибудь скверное!
Что-то вроде вызова мелькнуло в глазах Лотти.
– Лучше даже что-нибудь скверное, чем ничего.
Эмма Бартон с любопытством взглянула на нее; приблизительно таким же взглядом она смотрела на девушек, появлявшихся перед ее судейским столом.
– Что вам нужно, Лотти, для счастья? Лотти ни секунды не колебалась:
– Работа по душе, книги, иногда музыка, пикник в лесу, пятимильная прогулка, хорошо сшитый костюм, Чарли. Правда, я не думала ставить ее на последнее место: ее место – во главе всего списка.
– А как насчет предрассудка, именуемого любовью? – осведомилась Винни Степлер.
Лотти пожала плечами. Но та настаивала:
– Ведь был у вас когда-то какой-нибудь «он»?
– Ну, пожалуй, когда мне было лет семнадцать-восемнадцать, но ничего серьезного, право! А с той поры… Вы не поверите, как редко женщины моего типа встречают интересных мужчин. Очевидно, нужно задаться целью разыскивать их. А я живу здесь в четырех стенах. Мне тридцать три года. Я недурна собой. У меня хорошо сохранилась фигура, волосы, цвет лица. Но я знакома лишь либо со старыми холостяками лет под пятьдесят, либо со вдовцами с тремя детьми. Они предпочитают варьете симфоническому концерту; они отказываются от прогулки, говоря, что им достаточно приходится ходить по делам. Полагаю, существуют мужчины моих лет, которые любят то же, что и я, у которых одинаковые со мной взгляды. Но интересные тридцатилетние мужчины женятся на девушках лет двадцати. Я не хочу выходить замуж за двадцатилетнего юнца и не могу воспылать чувствами к господину под пятьдесят, который заявляет мне, что все, что ему нужно, – это уютное гнездышко, и для которого пешеходная прогулка за город так же нереальна, как путешествие на Марс.
– А что вы делали в двадцать пять лет? – перебила Эмма Бартон.
Лотти окинула взглядом все вокруг себя и сделала жест, как бы охватывавший весь дом и его обитателей.
– То же, что делаю теперь. Но тогда я ни о чем таком не задумывалась – не то, что теперь. Мне казалось, что я приношу большую пользу. Теперь же, оглядываясь назад, я вижу, что все эти десять или больше лет я просто была на побегушках. Металась по чужим делам туда и сюда, а жизнь шла мимо.
За два дня до возвращения матери Лотти убедила Жаннету пригласить товарищей по курсам на вечер. Жаннета сначала упиралась, но было ясно, что такая перспектива очень соблазняет ее. В назначенное время явились семь приглашенных, в возрасте от семнадцати до двадцати трех лет. Девицы были поразительно хорошо одеты – платья из тафты, изящные туфельки, шелковые чулки. Молодые люди были типичными конторскими служащими. Большой старинный дом – его массивная мебель и картины, его обитатели – произвел сильное впечатление на гостей. Их принимала Лотти, а также тетя Шарлотта, которая надела по сему случаю свое второе по табели о рангах черное шелковое платье и даже завила волосы. Тетя Шарлотта исчезла к девяти часам вечера, и Лотти тоже, чтобы появиться снова, когда нужно будет подать мороженое и торт. Молодежь танцевала, пела и, по-видимому, приятно провела время. После ухода гостей Жаннета схватила Лотти за руку и прижала к своей пылающей щеке. Глаза ее блестели. Они – и этот жест – сказали то, что она не могла выразить словами…
Что же касается Чарли и что очень показательно, поскольку она всегда пользовалась свободой, то ее образ жизни в отсутствие матери ничуть не отличался от обычного. Она пришла бы в негодование или расхохоталась бы, если бы знала, как дивились они собственной смелости, с каким пьянящим чувством непривычной свободы ее тетушка Лотти и двоюродная бабка Шарлотта обдумывали планы своих невинных пирушек.
Миссис Пейсон и Белла вернулись в первых числах мая. Снимая с себя пальто, миссис Пейсон быстрым и проницательным взором окинула Лотти, тетю Шарлотту, Жаннету, Гульду. Первый заданный ею вопрос имел, казалось, скрытый смысл:
– Ну что вы тут поделывали без меня? Брош приходил насчет штукатурки? Обедали у вас Генри и Чарли? Есть письма? Сколько дней работала миссис Шлагель по уборке? Лотти, дай мне чашку чая! Я чувствую какую-то слабость – не голод, а именно слабость. Ах, да, Бен Гарц был во Френч-Лике. Разве я не писала?.. Он был очень внимателен. Очень! Джентльмен с головы до ног. Не знаю, что бы мы делали без него…
Глава двенадцатая
В течение пятнадцати лет горечь разочарования, пережитого миссис Пейсон от несчастного исхода ее брака, бессознательно сказывалась на ее отношении к возможному замужеству Лотти. Если бы ей сказали что-либо подобное, она всеми силами отрицала бы это и Лотти защищала бы ее. Тем не менее это было так. Тех немногочисленных мужчин, что пытались ухаживать за Лотти, поражала и отталкивала мрачная седая женщина, наблюдавшая за ними холодным, враждебным взглядом. То один, то другой из них говорил Лотти, улучив момент, когда миссис Пейсон куда-нибудь ненадолго отлучалась:
– Ваша матушка меня недолюбливает.
– Какие глупости! За что?
– Не знаю. Она смотрит на меня так, словно что-то имеет против меня. – И спешил добавить, так как Лотти заметно настораживалась: – Ах, право, я не то хотел сказать! Я не думал вас обидеть. Я только…
– Мама такая же, как и я. Она просто не любит проявлять свои чувства, но ее симпатии и антипатии всегда очень определенны.
Лотти было в то время двадцать три года или около того. Правда, она могла бы быть проницательнее.
– Что вы говорите! – задумчиво воскликнул молодой человек.
Теперь миссис Пейсон внезапно переменила тактику. Возможно, что незамужняя дочь тридцати трех лет уязвляла ее самолюбие. Возможно, что она, как и Лотти, вдруг кинула взгляд в будущее и увидела свою младшую дочь в образе второй тети Шарлотты, дряхлой и сморщенной, доживающей свои дни на хлебах Беллы. Как бы то ни было, Лотти постепенно начала уяснять себе, что мать ничего не имеет против Бена Гарца в качестве будущего зятя. Сначала это открытие только позабавило ее. Ее мать в роли свахи – картина, безусловно, довольно юмористическая! Но со временем юмористический взгляд на этот вопрос уступил место чему-то весьма похожему на страх, так как миссис Пейсон обычно добивалась своего. Лотти никогда не задумывалась над отношениями между ней и матерью. Она и не подозревала, что связана с матерью крепкими узами любви и ненависти одновременно, столь тесно переплетенными между собой, что невозможно было определить, где кончается одно и начинается другое. Миссис Пейсон и подумать не могла, что она преградила дочери дорогу к успеху и супружескому счастью. С другой стороны, она не давала себе отчета, что немножко презирает дочь за то, что та не сумела выйти замуж.
Лотти все еще юмористически относилась к делу, когда однажды миссис Пейсон проронила:
– Я слышала, что Бен Гарц входит в то предприятие, о котором он говорил этой весной. Помнишь, мужские часы-браслеты. Все мы думали, что он делает ошибку, но, по-видимому, он прав. Осенью он вступает компаньоном в фирму Бек и Дибли. Не удивлюсь, если в один прекрасный день Бен Гарц станет богатым человеком. Оч-чень богатым человеком! В особенности, если эта война…
– Что ж, рада за него, – сказала Лотти.
– Генри не мешало бы занять у него немного энергии и предприимчивости.
Лотти быстро вскинула глаза, всегда готовая защищать Генри.
– Генри не виноват в войне. Его дела вплоть до последних двух лет шли очень хорошо. По воле случая его отрасль оказалась в числе потерпевших наибольший урон от войны.
– Почему в таком случае он не начинает нового дела? Бен Гарц ведь начинает!
– Мать оставила Бену небольшое состояние. Думаю, его-то он и вкладывает в это новое дело. Кроме того, он одинокий человек, ему не о ком заботиться. Он может рискнуть. Если дело не выгорит, пострадает только он один.
– Бен – превосходный малый. Он был чудным сыном… Не понимаю, что ты имеешь против него.
– Против него? Решительно ничего, мама! Только…
Лотти поколебалась. Затем, к сожалению, фыркнула:
– Только он никогда не слыхал о Спящей Красавице, о лете он говорит, как о натопленной бане, и язык у него сомнительный. Его любимое выражение: «Ни шиша».
– «Ни шиша»? – слабым эхом отозвалась миссис Пейсон.
– Ну да, знаешь: «Он на этом ни шиша не заработал» и так далее.
– Лотти, иногда мне кажется, что ты круглая дура! Спящая Красавица! Ну что тебе приходит в голову! Бен Гарц – деловой человек.
– О да, во всех отношениях!
– Пожалуй, ты предпочла бы бегать с каким-нибудь молодым идиотом вроде этого поэта, которого Чарли вытащила из-за прилавка. Не знаю, о чем думает Белла!..
Белла думала в это время о многих вещах, совсем не веселых и не имевших никакого отношения к Чарли и ее поэту. Генри Кемп продал автомобиль – свой большой, роскошный автомобиль. И намекал на то, что, возможно, их квартира о девяти комнатах на бульваре у Гайд-парка скоро будет ему не по средствам.
– Если так будет продолжаться, – сказал он однажды Чарли, – то твоему старику отцу придется просить тебя о месте мальчика-посыльного у Шильда.
Сказав это, он рассмеялся далеко не весело.
Чарли получила повышение и была произведена в продавщицы. По субботам и воскресеньям Чарли проводила время на природе, в окрестностях Чикаго – на песчаных дюнах Индианы, в Палос-парке, где май осыпал яблони пушистым цветом, в лесах у Беверли, на берегу озера. Она и Лотти были опытные странники-пешеходы. Лотти особенно искусно справлялась со стряпней на вольном воздухе. Она умела развести костер с самым малым количеством топлива и только одной спичкой. И как раз к тому времени, когда у вас разыгрывался волчий аппетит, с одной стороны костра уже дымился кофе, с другой шипела ветчина, с третьей кипели сосиски. Теперь, когда не стало автомобиля Кемпов, Лотти реже могла предпринимать такие экскурсии. Лотти скучала без них. Электромобиль не годится для загородных поездок. Даже в городе она часто выдыхалась, так что приходилось буксировать ее в гараж. Чарли говорила, что «фордишко» Джесси Дика сохранял ей жизнь и юность в эти весенние дни. В нем она с поэтом рыскала по полям и лесам. Из кармана Джесси выглядывал тощий томик стихотворений (не его собственных), а в углу сиденья красовался солидный сверток сандвичей и фруктов. Рецензии о стихах Джесси Дика начали появляться в «Курьере», в «Новой Республике», в еженедельных литературных приложениях к газетам. Критика признавала его поэзию «мужественной и истинно американской», находила в ней «теплоту и гуманность». Он воспевал повседневную жизнь: хлебные амбары, скотобойни, сталелитейные заводы, уличные перекрестки, кино.
Но хотя он не писал весенних стихов сладкозвучного стиля, однако можно сказать наверняка, что ни одна придорожная дикая яблоня не цвела напрасно, когда Джесси и Чарли проезжали мимо нее. Не то чтобы они приходили от этого в экстаз. Они принадлежали к новому поколению, которое ненавидит лирику и предает ее анафеме. Все прекрасное и трогательное встречалось тривиальным восклицанием, самым неподходящим словом. Называть что-либо восхитительным или чудесным считалось кривлянием. Прослушав симфонию Брамса, надо было сказать: «Здорово!» Зеленый, пронизанный золотом и яркими красками майский день считался «шикарным». Пораженные красотой пейзажа, величием бурного озера, прелестью сада в полном цвету, они замечали только: «Ишь ты!», и то только в тех случаях, когда бывали глубоко потрясены.
В конце мая Бен Гарц купил невзрачный с виду, но солидный автомобиль. Говорил он о нем не иначе как о своем «моторе». Постигнув тайну управления автомобилем, он приехал в воскресный день к Пейсонам и предложил Лотти покататься.
– Поезжай, Лотти, – сказала миссис Пейсон, – почему бы тебе не развлечься?
Бес противоречия вселился в Лотти.
– Терпеть не могу ездить по городу. Накаталась в нашей «электричке» до того, что могу, кажется, править с закрытыми глазами.
– Ну а как насчет прогулки за город, мисс Лотти? Куда хотите. Мой мотор в вашем полном распоряжении!
– Хорошо, – сказала Лотти. – Возьмем с собой Чарли!
– Отлично! – Ответ Бена был достаточно сердечен, хотя и звучал несколько искусственно. – Славный мышонок эта Чарли! А что вы скажете насчет того, чтобы закусить в загородном ресторанчике? А?
– Э, нет! Давайте стряпать на воздухе.
Бен с недоверчивым видом уставился на кончик сигары. Но Лотти уже скрылась на кухне. Бен нахлобучил на голову котелок и отправился на осмотр своего «мотора», хотя устройство автомобиля было для него такой же тайной за семью печатями, как устройство солнечной системы. Лотти, раскрасневшаяся и оживленная, резала ломтиками ветчину, приготавливала бутерброды, вымеряла кофе. Она любила загородные пикники, с Беном или без Бена. Позвонили Чарли. Та спросила:
– Можно мне взять с собой Джесси? С его «фордом» что-то случилось, а мы так хотели съездить в Торнтон.
– Понятно, – снова согласился Бен, когда Лотти передала ему просьбу Чарли.
По дороге к Кемпам они остановились у гастрономического магазина и купили сливки, фрукты, пикули, сыр, компот. Выходя из автомобиля, Лотти увидела на стекле окна надпись жирными золотыми буквами: «Деликатесы Дика и булочная». Она почувствовала некоторое смущение – и сейчас же устыдилась. Магазин Дика сиял безупречно чистым белым кафелем, и в нем пахло вкусными вещами. Краснощекий, цветущего вида человек с копной курчавых рыжих волос отпускал ей товар.
– На пикник отправляетесь? – спросил он, отвешивая товар с большим походом. «Слишком большим», – подумала Лотти.
Она поискала глазами его жену, вероятно, истинную хозяйку этого заведения. Но миссис Дик не было в лавке.
– Вы – мистер Дик? – спросила Лотти.
– Да, мадам, я, собственной персоной. – Он подсчитал сумму, выписывая цифры на белом мраморе прилавка. – Сыр… язык… пикули… сливки… всего с вас один доллар и сорок три цента.
Подъехали к жилищу Кемпов. Чарли и поэт сидели на ступеньках крыльца, греясь на солнышке. Джесси был в поношенном, но хорошо сидевшем сером костюме, мягкой рубахе и без шляпы. Лотти призналась себе, что он обаятелен и выглядит даже изысканно.
– Вы не взяли шляпу? – спросила она.
– О!..
Он бросил взгляд на котелок Бена, извлек из объемистого кармана мягкое шерстяное кепи и водрузил на голову. Затем, изображая крайнее смущение, бросил взгляд на свои руки:
– Я без перчаток!.. И без палки!.. – Лукавые глаза с притворной растерянностью забегали по сторонам. – И без гетр!
Чарли и Лотти расхохотались. Бен с некоторым опозданием последовал их примеру, явно удивленный и озадаченный.
Чарли присовокупила к запасу провизии торт крем-брюле, испеченный Гесси. Уложили коробки, пальто, корзинки, свертки и укатили.
Поехали по направлению к Палос-парку. Как ни Мало живописны окрестности Чикаго, но этот уголок к юго-западу от города в мае и октябре не лишен своей прелести. Покатые склоны холмов смягчают однообразие плоской прерии. Нежная зелень травы и деревьев чуть отливает золотом. Джесси и Чарли сидели сзади, Лотти впереди – с Беном. Вел он машину скверно, особенно на подъемах. Пара, занимавшая задние места, вежливо воздерживалась от замечаний и критики. Но на последнем крутом подъеме стук измученного протестующего мотора вызвал вмешательство Чарли. Для нее машина была любимой, бесценной вещью, издеваться над которой так же немыслимо, как бить ребенка.
– Переводите на вторую скорость! – закричала она страдающим голосом. – Разве не слышите, как стучат клапана!
Пикник устроили в стороне от дороги на лесистом пригорке с широким видом на окрестные луга. Бен Гарц – полный, в котелке – на лоне природы выглядел трогательно и несуразно.
Он старался быть полезным: собирал хворост для костра, носил воду, устраивал из подушек и пледов сиденья, но ничуть не обиделся, что остальные предпочли усесться на голой земле.
– Замечательно! – восклицал он время от времени. – Замечательно! Да, господа, ничто не сравнится с этим! Выбраться из города на свет Божий! Как хороша жизнь!
Засунув салфетку под жилет, Бен изображал лакея – расхваливал бутерброды, кофе, ветчину, салат, сам ел с отменным аппетитом и то и дело подмигивал Лотти, указывая глазами на Чарли и Джесси. Этим, очевидно, он хотел сказать, что, как и Лотти, посвящен в некую большую тайну. Затем он уселся по-турецки и стал дожидаться конца завтрака, когда можно наконец закурить.
– Не угодно ли сигару? – протянул он Джесси Дику толстенный портсигар, когда завтрак был окончен.
– Нет, благодарю, – ответил Джесси, доставая из кармана бумажную пачку.
– О, вы сторонник папирос, молодой человек? Но уверяю вас, юноша, что сотня папирос приносит вреда больше, чем целый ящик сигар. Да, мой юный друг! Вы выкуриваете после обеда легкую сигару, и, покончив с ней, вы удовлетворены и не зажигаете сразу вторую. А с папиросами другое дело. Начнешь одну, и глядишь – всей пачки как не бывало!
Казалось, Джесси серьезно обдумывал высказанные Беном соображения. Бен Гарц полулежал, опершись ладонью правой руки о землю. Левая рука была засунута за жилет, одна нога, словно бревно, была вытянута, другая, согнутая в колене, торчала вверх. Он с наслаждением попыхивал сигарой.
Лотти внезапно поднялась.
– Я все приберу! – Она улыбнулась Джесси Дику и Чарли. – А вы, милые, погуляйте. Ведь вам не терпится. Я мигом справлюсь.
– Нет, зачем, мы поможем! – отозвались те двое.
Как истые спортсмены, они строго придерживались известных норм поведения и принялись за уборку с ловкостью опытных туристов. Взгляд Дика упал на брошенную картонную коробку с фамилией его отца на крышке.
– А, вот как! Вы купили это у отца?
– Да, заехали по дороге…
Юноша похлопал по коробке и улыбнулся.
– Лучшие деликатесы в Чикаго, леди и джентльмены, осмелюсь доложить! – сказал он и серьезно продолжал: – Отец настоящий художник в своем деле. Видели вы когда-нибудь его витрины по субботам? В глубине возвышается огромная гора ноздреватого швейцарского сыра, а перед ней – холмы рокфора и пармезана. Затем волнистый рельеф аппетитно поджаренных индеек и кур, а пониже, словно цветы в долине, всякие соусы и майонезы, салат, латук, печеные яйца и фаршированные томаты.
– Я слышал – вы поэт? – насмешливо протянул Бен Гарц.
– Да.
– Ну разве это не странно, скажите: ваш папаша торгует деликатесами, а вы…
Джесси Дик снова, казалось, серьезно взвесил его слова.
– Пожалуй, да. Но я знаю одного довольно известного поэта, бывшего подмастерьем у мясника.
– У мясника? Да что вы! – Бен весело захохотал. – Кто же это такой, этот ваш поэт?
Джесси Дик взглянул на Чарли. Он казался несколько сконфуженным, но, раз начав, принужден был договорить:
– Шекспир. Его звали Вильям Шекспир.
– Ну что вы мне рассказываете!
Он оглянулся кругом, но лица всех троих были серьезны.
– Скажите, это правда? – обратился он за помощью к Лотти.
– Так говорят, – мягко сказала она, – хотя это и оспаривается.
Лотти захватила с собой свое вязанье и теперь уютно уселась под деревом на солнце и принялась вязать.
Джесси и Чарли встали молча, словно им обоим пришла в голову одна и та же мысль, и посмотрели на небольшую лужайку внизу. Там расстилался персидский ковер весенних цветов – розовые, желтые, голубенькие чашечки. С минуту Чарли смотрела на них, откинув головку, затем медленно направилась туда, пробираясь между деревьями. Джесси отстал, закуривая папиросу. Глазами он следил за Чарли.
– Вижу вашу ногу сквозь платье, Чарли! – крикнул он ей.
Она небрежно осмотрела себя.
– Да? Вероятно потому, что я стою на солнце. К этому платью я никогда не надеваю нижних юбок.
Они побрели вдвоем через луг.
– Ну знаете, – прорвало Бена, – этот молодой человек слишком вольно выражается!
Он смотрел им вслед. Лицо его было красно, как кумач.
– Современная молодежь…
– Современная молодежь – прелесть, – сказала Лотти.
На усеянном цветами ковре луга Чарли начала танцевать какой-то танец – танец, казавшийся вдохновенной импровизацией, но потребовавший, вероятно, долгих часов упорной подготовки. Если бы лесная нимфа носила когда-либо шерстяное вязаное платье, она выглядела бы в точности так, как Чарли в ту минуту. Бен попытался по-своему выразить эту мысль:
– Черт побери, однако эта малютка умеет плясать! Где она так выучилась?
– Она училась много лет. Знаете, теперешняя молодежь всем занимается, в ее распоряжении многое, о чем мы никогда и не думали! И жаль, что не думали! Они образованнее нас. Они разбираются в музыке, книгах и смотрят миру прямо в глаза. Они свободны!
Бен рыл щекой мягкую землю.
– Свободны? Что вы этим хотите сказать?
– Ну… свободны, – неопределенно протянула она. – Они честны, не боятся.
– Чего не боятся?
Лотти лишь покачала головой и продолжала молча вязать. Солнечные блики играли на ее волосах, на крепких, сильных плечах, на стройных, обтянутых шелковыми чулками ножках. Бен окинул ее одобрительным взглядом.
– Ну, для меня вы достаточно совершенны, – выпалил он.
– О, мистер Гарц, вы мне льстите, – поспешно сказала Лотти, а про себя подумала с ужасом: «О Господи, останови его!»
Но Бен и сам немножко испугался того, что сказал. Ведь дело с мужскими часами находилось еще в довольно неопределенном положении.
– Ну, знаете, я не такой человек, чтобы льстить. Я только хотел сказать, что мы, старшее поколение, совсем не так уж плохи. Я ни в чем не завидую этим юнцам. Пожалуй, я немного чудак. Не такой, как все.
