Текст книги "Цифровые грезы"

Автор книги: Эдмундо Сольдан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

Глава 4

Вечером Себастьян пожарил бифштексы с перцем и несколько раз порывался рассказать Никки о фотографии, особенно, когда ее показали в одном из выпусков новостей. Никки, босиком, в желтом халатике до середины бедра, отпустила комментарий насчет продажности и лицемерия правительства. «Отлично, это нам за то, что выбрали человека с подобным прошлым», – сказала она, покачав головой. Себастьян чувствовал себя как мальчишка, которому не терпится похвастаться перед соседкой только что вскрытым рождественским подарком. Однако ему пришлось сдержаться – он обещал сохранить свое задание в тайне. Хотя у него никогда не было секретов от Никки… по крайне мере, до сих пор…

Никки. Когда она не видела, он исподтишка разглядывал жену и словно падал в бездонную пропасть. Халатик, под которым при движении пошевеливались округлые нежные груди. Матовая смуглая кожа, длинные ногти на ногах, покрытые пурпурным лаком. Серебряные колечки на каждом пальце правой руки, бледно лиловый аметист на шее. Ее страсть с таким крошечным трусикам-танга, что их тонюсенькая вертикальная полоска терялась между ягодицами. Он был влюблен по уши и чувствовал себя уязвимым от этой любви. На ум приходило множество предыдущих романов, которые он благополучно миновал под защитой своей неспособности полюбить, в то время как его партнерши складывали оружие перед глухой крепостной стеной, окружавшей его сердце, отдавая ему души и не получая ничего взамен. Однажды глубокой ночью четыре года назад Ана, его первая любовь, пришла к нему домой объявить о том, что выходит замуж за своего преподавателя программирования. С тех пор Себастьян замкнулся в себе и нашел силы в безразличии, в отсутствующем взгляде, неверности и изменах без всяческого зазрения совести. А потом – потом Никки.

Она мыла посуду, а он, устроившись на пушистом кремовом ковре, разглядывал стену рядом с телевизором, где висела их огромная свадебная фотография. Никки с загадочной полуулыбкой смотрела на фотографа, в ее руках красовался огромный букет алых роз, а стоящий рядом в черном костюме и с гвоздикой в петлице Себастьян украдкой косился на невесту. Сейчас же его внимание было обращено на одну из роз, выбившуюся из букета и безвольно уронившую поникшую головку, в то время как ее подруги бодро торчали, почти касаясь подбородка Никки. Что делала эта умирающая роза на композиции, чьей целью являлось передать искрящуюся красоту момента, сохранить этот миг радости и ликования и пронести его сквозь время даже в том случае, если пара в дальнейшем изменится, любовь померкнет, а в отношениях появится тоска, рутина, а может, и ненависть? Какая, однако, небрежность со стороны фотографа оставить эту розу на снимке!

Он слушал, как Никки рассказывала ему о своем дне и думал, что она не совершила ничего, вызывающего подозрения; Никки раскрывалась ему с гордым доверием разделенной любви. В ней полно было нежных проявлений, того, что женщины так безуспешно ищут в мужчинах: перед уходом на работу, приводя в порядок его одежду (не измята ли рубашка, хорошо ли подобраны цвета), распихивала ему по карманам конфеты; посылала в редакцию виртуальные открытки и розы, спала, крепко прижавшись к нему, словно боялась, что он пропадет – «я осьминог», шептала она, «я спрут и задушу тебя своими щупальцами» – покрывала его поцелуями и учила этому детскому языку, которым положено пользоваться каждой влюбленной паре, этим попискиваниям, мяуканиям, мурчаниям и намекам, произнесенным игрушечным голоском, и понятным лишь двоим. Надо отдать ей должное – Никки придавала ему уверенности.

– Я хочу в кино.

– Что-то не хочется. Возьмем кассету в прокате?

– Ты какой-то задумчивый.

– Тебе показалось.

– Может, переключишь? Эти новости – тоска зеленая.

Еще бы… Себастьян был человеком немудреных вкусов, его пристрастия были ясными и определенными. Никки же, наоборот, порхала по жизни, куда заносило ее сиюминутным ветерком интересов, и наслаждалась этой свободой. Изучала право и не ве-рила в законы, была фанатом кино и телевидения, но считала, что такое изобилие средств массовой информации прямиком вело к исчезновению общения между людьми и что, вероятно, было бы лучше, если бы электричество не изобретали вовсе, а Эдисон взял бы и не родился. Смотрела популярные телесериа-лы, не обходила вниманием романы (толстенные романы по четыреста страниц! Брисе Эченике![20]) и просто таяла, читая и перечитывая Винни-Пуха. Подвергала резкой критике рекламные образчики красоты и счастья, но в глубине души верила этой рекламе и покупала соответствующие шампуни и духи. В супермаркете экономила на мелочах, приобретая стиральные порошки и чистящие средства подешевле, но могла разнести свои сбережения в пух и прах, наткнувшись на понравившуюся пару туфель (говорила, что нет ничего эротичнее обуви). Уверяла, что она принадлежит лишь ему одному, но была склонна к агрессивным сексуальным фантазиям, всегда включающим третьего – обычно женщину – и это пугало Себастьяна, ставя на дыбы его инстинкт собственника, единоличного обладателя исключительного права на любимого человека. Была ли такой только Никки или такими были все женщины? Вечная неразрешимая для ограничен-ных мужских способностей загадка. Слишком много тонкостей, слишком много оттенков.

Никки погасила свет и опустилась на диван, ее лицо спряталось в тени листьев папоротника, притулившегося в кадке в углу. Она чмокнула в лоб игравшего пультом Себастьяна. MTV: Майкл Джексон с белой, как у альбиноса, кожей. Бедный Майкл – перенес столько пластических операций и манипуляций по осветлению кожи и даже и не подозревал, что однажды, в не таком уж далеком будущем – в будущем, которое уже наступило и вытеснило не заметившее это настоящее – с помощью алгоритмов можно будет во много раз быстрее, безболезненнее и качественнее добиться его заветной мечты.

– Его новая версия? – промурчала Никки. – С каждым разом все бледнее и бледнее, бедняжка.

А Майкл ли это? Себастьян уже не задавался подобным вопросом. Совершенно бессмысленно – лишняя потеря времени. Цифровая технология достигла такого уровня, что была способна создавать альтернативные реальности, причем куда более правдоподобные, чем сама – изначальная – реальность. «Да» или «нет» потеряли значение; важно было как, с помощью какой программы, с каким бюджетом. Себастьян вздохнул: эх, сколько он мог бы наворотить, обладая всего лишь четвертью суммы, имеющейся в распоряжении подающего надежды дизайнера из Силиконовой долины…

Никки отобрала у него пульт и переключила на черно-белый фильм на канале классики. Себастьян прикусил язык, чтобы не ляпнуть лишнего: он терпеть не мог эти бесцветные ленты. На одном из их первых свиданий Никки повела его в синематеку посмотреть «Трамвай «Желание»», он не продержался и десяти минут: неужели всем плевать на технический прогресс – если можно раскрасить старые фильмы, то почему бы это не сделать?

Переключит или нет? Никки принадлежала к людям, терзаемым комплексом вины за пробелы в культурном и историческом образовании. Каждый раз, щелкая кнопками пульта и натыкаясь на канал новостей, документальных или класических фильмов, она чувствовала себя обязанной задержаться и посмотреть хотя бы несколько минут, хотя на самом деле спешила включить свой сериал или Багса Банни[21]. Такое щелканье кнопками превращало многих в заложников этого своего комплекса, страдающих от невозможности в полной мере насладиться своим поверхностным легкомыслием, выбрав то, что действительно нравится, и признав, что последние голливудские сплетни привлекают их куда больше, чем события в Боснии или Руанде.

Наконец Никки переключила на «Право мечтать» – бразильский сериал на седьмом канале. Себастьян тоже немного посмотрел – правая рука пригрелась на неукротимо полнеющем левом бедре Никки. Ноздри щекотал сладковатый аромат духов. Запах показался ему новым и словно пронизывающим насквозь – немного напоминает весенний жасмин. Себастьян напрягся. Он не доверял переменам в выборе духов, причесок и нижнего белья – как и вообще любому отклонению от привычной рутины. Неужели?..

Нужно держать себя в руках: она не ничего сделала, а он уже принюхивается, словно полицейская ищейка в поисках наркотиков, припрятанных в двойном дне чемодана. Излишняя уверенность также смущала и заставляла колебаться и сомневаться. Ему даже думать не хотелось, что будет, если Никки действительно даст ему малейший повод к недоверию…

– Ты так вкусно пахнешь…

– Нравится? А мне so so[22].

– Новые духи, да?

– Дурачок, я так пахла на нашем первом свидании. Просто давно ими не пользовалась.

Себастьян встал и отправился запереть дверь. Через полупрозрачную шелковую занавеску проглядывал погруженный во мрак парк, деревья патетически вздымали к небу голые ветви, бледные муниципальные фонари еле тлели. Не зря это место облюбовали наркоторговцы.

Он задержался, не в силах отвести взгляд от парка. Как звали того человека, в которого Никки влюбилась настолько, что бросила колледж и вышла за него замуж? Гильермо. Такая всепоглощающая любовь, что Никки нашла в себе силы бросить учебу и стать домохозяйкой, покорно принимая его болезненную ревность, измены, а под конец и побои, пока не собралась с духом и не развелась. Да как она могла любить кого-то до него?! Гильермо виновен в ее душевных травмах и странных фантазиях: теперь Никки хотелось иметь две противоположные вещи одновременно – долговременная уверенность брака и наслаждение моментом, как возмещение потерянного времени. Может, она и до сих пор любила его – кто знает.

Нужно держать себя в руках.

– Ты идешь, Себас?

– Не хочу смотреть телек.

– Там тебе пришло письмо, я положила его на письменный стол.

Себастьян обнаружил конверт на месте. Справа на стене висели постеры Клинта Иствуда в «На линии огня» и Тома Хэнкса в «Форресте Гампе» – фильмов, которые он обожал не за их глупые сюжетные линии, а за цифровые спецэффекты. У него не было желания когда-нибудь познакомится с известными актерами или режиссерами – в конце концов, они делали самую обычную работу, – но он много бы отдал за воз-можность пообщаться с теми, кто спустя тридцать лет заменил телохранителя Кеннеди в хронике того времени на Клинта Иствуда. С теми, кто позволил Тому Хэнксу подать руку президенту Кеннеди. Естественно, сегодня даже самые скромные фильмы – без этих межгалактических суперзвездолетов и мускулистых динозавров или комет, что вот-вот разнесут в клочки старушку-Землю, – не обходились без компьютера: настоящая порнография спецэффектов. Туман в «Разуме и чувствах» – целиком и полностью детище цифровой технологии, так же как и буря в «Ледяном шторме». В итоге Себастьян проникся глубочайшим уважением к тем, кто мог создавать фильмы, не прибегая к компьютерным трюкам.

Как изменился его письменный стол! Тот, что был у него в квартире сестры, являл собой Песнь Хаосу: полутемная комнатушка, заваленная журналами вперемешку с пустыми банками из-под кока-колы, пеплом, ботинками и окурками косяков марихуаны. Когда ему нужно было что-либо найти, приходилось переворошить целые груды бумаг и газетных вырезок. Обычно Себастьян примерно представлял, в какой куче может находиться объект его поисков, но так случалось далеко не всегда, и тогда он вынужден был перерыть всю комнату. А еще спертый воздух и резкий мужской запах, вспарывающий нозд-ри, словно пронзающий вены стилет. Ему казалось, что так и должны работать представители богемы, к которым он причислял и себя. Но появилась Никки и заполонила квартиру тонкими ароматами освежителей воздуха и своей экзальтированной любовью к порядку. Все на своих местах, даже карандаши и маркеры в стаканчиках в уголке письменного стола у компьютера, как готовые к атаке синий, черный и красный эскадроны. Газеты в одной стопке, журналы – в другой. И много света, и все пахло лимоном. Свежая почта – в специально отведенном для свежей почты лотке.

Себастьян вскрыл конверт: письмо от отца откуда-то с гор Колорадо, написанное корявым – как курица лапой – почерком. Они не виделись уже почти десять лет, но Себастьян регулярно раз в месяц получал от него письма (и скрепя сердце отвечал на них: уж очень архаичным было это занятие – писать письма). Отец спустя несколько месяцев после развода познакомился с одной из этих сдвинутых на 60-х годах американок с мохнатыми небритыми подмышками, сквозняком в голове, зернышками на завтрак и стремлением ущучить правительство. В итоге он уехал с ней и поселился в коммуне в окрестностях Беркли – города, всеми силами пытающегося поддержать свою славу хиппующего анархиста, по заслугам завоеванную им в свое время, но давно оставшуюся в прошлом. Когда же американка погибла, сооружая вместе с друзьями-анархистами самопальную бомбу для покушения на ректора университета Беркли – ничего личного, просто потому, что он был ректором, представителем эстеблишмента – папа свалил в Колорадо. Он жил в лачуге без электричества, не имел ни телефона, ни компьютера, ни машины, был технофобом и делился в письмах идеями, направленными против индустриально-технологического общества. My Own Private Unabomber[23]. И не упускал возможности поинтересоваться судьбой «River Boys». Себастьяна всегда трогала эта преданность команде – «River Boys» не сохранили и следа былого величия – с таким количеством транслируемых по телевизору матчей, сам он и его друзья предпочитали болеть за итальянские и аргентинские клубы (Себастьян отдавал предпочтение «Ювентусу» и «Боке», а еще ему нравился «Ливерпуль» из-за того, что там играл Оуэн). Своего отца он называл не иначе как «Последний болельщик». В качестве ответа на его вопросы Себастьян сканировал газетные фотографии с последнего матча «River Boys», с пустыми трибунами и заполнял их зрителями, украденными с фотографий игр аргентинцев, добавляя ко всему маленьких рассказ о том, как чудно идут дела у «Boys» и что скоро они наверняка вернутся в верхние строки таблицы.

Он отложил письмо в сторону – вечные жалобы на подозрения и слежку ЦРУ, ФБР и Пентагона – и подумал, что отец ни за что бы не поверил, узнай он, чем сейчас занимается его сын. Такие разные, до смешного противоположные, что это могло бы послужить отличным сюжетом для одного из этих безумных телесериалов. Гены развлекались вовсю, то из поколения в поколение таясь где-то в неведомых укрытиях, то выскакивая из засады в самый неожиданный момент, как чертик из табакерки. Себастьян включил по-хозяйски устроившийся на столе среди фотографий, бумаг, журналов и дискет Мак. Рядом ожидали работы сканер и принтер. Пару месяцев назад Себастьяну пришлось влезть в приличные долги, чтобы купить все эти прибамбасы, но выхода не было – он не хотел уподобляться пресловутым сапожнику без сапог или кузнецу с деревянным ножом. Кроме того, это была его единственная шикарная вещь. Никки, конечно, предпочла бы машину, но он рассудил, что компьютер со всей периферией жизненно необходим ему для работы, а город у нас маленький, да и общественный транспорт работает вполне приемлемо, так что с машиной можно и подождать. Компьютер имел собственное имя – Лестат.

На полочке слева, на скопированных учебниках по Photoshop’у и еще по кое-каким программам, лежал свадебный альбом. Себастьян от нечего делать принялся перелистывать страницы, ожидая пока загрузится Мак: сверкающие от счастья и выпитого алкоголя глаза, танцы, торт, момент, когда он зубами стащил с Никки подвязку, друзья детства, пришедшие на халяву напиться и обнаружить, что старость не за горами. Вообще, альбомов было великое множество и почти все они принадлежали Никки. Себастьян все собирался заархивировать их в компьютере и пропустить через Photomanager – программку, которую он содрал в «ТП» (где благодаря уругвайскому советнику – очень симпатичному и приятному парню, больше смахивающему на футболиста, чем на творческого работника – он создавал цифровой архив всех фотографий их издания). Ему хотелось это сделать, но все было то лень, то недосуг, и он откладывал это занятие на следующий, все никак не наступающий раз.

Себастьяну не слишком нравилось фотографировать, он начинал пленку и забывал о ней, возвращаясь лишь спустя месяца три, а то и больше, так что, когда он наконец брался за проявку, то и дело сталкивался с давно позабытыми моментами прошлого. Никки же, наоборот, была настоящим фанатом и щелкала камерой каждый раз, когда считала миг достойным воспоминания (что случалось довольно часто: дрыхнущий на улице кот, цветущие у входа в издательство жакаранды, он сам, только что продравший глаза и с всклокоченными со сна волосами). Фотографом она была никчемным и, несмотря на годы практики, постоянно забывала о световых эффектах, секретах фокусировки и размерах кадра. Таким образом, в кадре могли оказаться безголовые тела и головы без тел, а если и то и другое, то, скорее всего, – искаженных форм. Никки обожала снимать безлюдные пейзажи, и понять это Себастьяну было не под силу (если человеку на фотографии не нужны люди, то не проще ли купить открытку?). Несмотря на отсутствие таланта фотографа, Никки крайне гордилась своими произведениями, и Себастьяну было строжайше запрещено – за исключе-нием всего нескольких случаев – что-либо в них исправлять. Нужно уважать натуру и авторское своеобразие, заявляла она, по крайней мере, моих тру-дов, и Себастьян вынужден был терпеть наличие в доме продвинутого кузнеца доцифровой нож. Никки не замечала его терзаний и педантично, лишь получив проявленную и распечатанную пленку из фотостудии, аккуратно вставляла свежие снимки в альбом, подписывая каждую фотографию чем-то наподобие: «Январь 2001. Я и Себас в магазинах». Себастьян закрыл альбом. Достал полученную от Исабель фотографию, отсканировал и проверил электронную почту (всего пара торопливых строчек от старшего брата. Тот жил в Санта-Крус и работал экономистом в фирме, занимающейся поиском рынка сбыта для альтернативных национальных продуктов, таких как, к примеру, кинуа[24] и пиво). На экране появилось отсканированное изображение.

Себастьян отвлекся на стоящую на корпусе Лестата фотографию – он в обнимку с Никки на пляже в Антигуа, оба счастливо улыбаются. Эту фотографию он не корректировал. Ну, разве чуть-чуть: убрал попавшего в правый угол кадра случайного прохожего и добавил чайку в небе. Но это же были поверхностные касания, изменения, которые не шли в счет, поскольку не затрагивали духа фотографии (в отличие от других фотографий на стенах, как, скажем, портрет мамы, на котором он стер ее морщины). Снимок был сделан «олимпусом» Никки – столько фотоаппаратов, что хоть дерись за право получить снимок на свой, и зачастую, когда находился желающий, ему вручали обе камеры (у Себастьяна был старенький «вивитар»). Когда же пленки оказывались проявлены, выяснялось, что это разделение кадров буквально на несколько секунд действительно стоило свеч. И дело не только в секундах – еще у камер были совершенно различные манеры интерпретации игры светотени, так что даже один и тот же миг отображался глазами их объективов как два непохожих друг на друга мира. На самом деле можно одновременно прожить множество жизней – в зависимости от количества фотокамер, захватывающих их в плен фотопленки.

Он запомнит эти дни на Антигуа как неповторимые моменты, когда среди карибской жары ощущая кожей нежное дуновение морского бриза, он не думал ни о преступлениях, ни злодеяниях, ни о государственной измене. Наверное, это и есть цель и смысл медового месяца: скоротечные каникулы, когда веришь в слияние душ и тел и ничто не пятнает доверие, когда единственными секретами становятся недолговечные строки, написанные на песке следами беспечно бегущих ног и мягко стираемые морскими волнами.

Себастьян сосредоточился на Монтенерго и Торговце Пудрой. Вошел в меню и углубился в игру с двадцатью миллионами пикселей фотографии. Вскоре он уже забыл о Никки и погрузился в работу, в результате которой на снимке не осталось ни точки, что могла бы засвидетельствовать даже самое мимолетное соприкосновение жизней Торговца и Монтенегро.

Глава 5

Себастьян сидел в офисе Алисы, когда по интеркому сообщили, что ему звонят. Наверное Исабель.

– Это срочно? – поинтересовалась Алиса. Ее губы сложились то ли насмешливо, то ли нетерпеливо. А может, и с сожалением. – Если хочешь, ответь отсюда.

– Обождет, – ответил Себастьян, бессознательно дотронувшись до лежащих в кармане фотографии и дискеты.

Это не вопрос жизни и смерти, кроме того, задержку можно расценивать как его маленькую, пусть и глупую месть за то, что заставила его совершить Исабель. На столе рядом с компьютером (скрин-сэйвер – снова и снова тонущий «Титаник») примостилась видеокамера, с которой Алиса просто обожала разгуливать по улицам и издательству, записывая на пленку, все, что казалось ей достойным запечатления. Только что она снимала Себастьяна, терзая его серией интимных вопросов об их с Никки житье-бытье, а объектив «самсунга» выдвигался, чтобы снять его крупным планом. Себастьян покрывался густым румянцем. Он терпеть не мог, когда его снимали – даже камеры системы безопасности в банках. Ему претила сама мысль оставлять свое изображение то там, то сям. Бесплотная тень.

В уголке стола лежала кучка компакт-дисков, их будут вкладывать в субботний выпуск «ТП». Первым пойдет диск фольклорной музыки Анд, потом что-нибудь из танго, Рикки Мартин, самба, рэп, техно, Селия Круз. Отличный ход, говорила Алиса, перебирая пальцами жемчужное ожерелье и то и дело сводя и разводя колени в привычном нервическом жесте; на лице ее при этом заявлении расцветала такая буйная улыбка, что вполне можно было подробнейшим образом изучить состояние ее миндалин. Статистика не врет: с момента назначения Джуниора директором издания продажи возросли на двадцать восемь процентов. Поговаривали, что главным инициатором изменений являлась Алиса, и Себастьяна это ничуть не удивляло. Алиса обладала гибким умом и убеждениями, не всеми разделяемыми, но зато позволяющими эффективно действовать: не столь важно, чтобы люди читали газету – главное, чтобы они ее покупали. Таким образом, были созданы новые приближенные к жизни рубрики – кухня, автомобили – и нещадно урезаны разделы, призванные повышать культурный уровень читателя (поскольку они не могли окупаться за счет рекламы). Счета заметно пополнялись за счет цветных выпусков пятничных приложений, а теперь добавятся и субботние компакт-диски. Больше фотографий, больше цвета, меньше текстов. Газета словно постоянно извинялась, что ее все еще приходится читать. Следующим логическим шагом было бы исчезновение текстов новостей и ограничение одними лишь заголовками (статистические исследования показывали, что у людей, прочитавших и заголовок, и сам текст новостей, в памяти сохранялось столько же информации, сколько и у тех, кто дальше заголовка не продвинулся). Что сказал бы отец Джуниора? Что газета без культурного наполнения может назваться чем угодно, но не газетой? Наверняка метался бы в бессонном бреду, не в силах смириться с мыслью, что наглая и молодая кровь от крови его (наглая, поскольку молодая), не задумываясь, выбросит за борт десятилетия потом зарабатываемого престижа и репутации. Но против цифр не попрешь: наконец-то были отвоеваны утраченные ранее позиции на рынке и по продажам издательство шло с главным конкурентом – «XXI» – ноздря в ноздрю.

– Не знаю, предупредил ли тебя мой кузен, что собирается с тобой побеседовать, – сказала она, ответив по телефону и попросив свою секретаршу больше ни с кем ее не соединять.

Нет, она не красива, решил Себастьян. Явно требовалось оцифровать и откорректировать ее слишком крупный рот и маленькие – сегодня зеленые – глаза (у нее были контактные линзы всевозможных цветов).

– Нет.

– Что ты думаешь об Элисальде? Только честно.

– Я его почти не вижу. Даже не знаю, что и сказать.

– Да? Неужели? То-то народ кругом шушукается по углам. Все шепчутся, шепчутся и шепчутся, черт бы их побрал.

Сердится что-ли? Улыбнулась – нет, значит, не сердится. Себастьян обежал взглядом бежевые стены, скользнув по картине Магритте у огромного окна, в котором виднелись строящиеся здания, стремительно меняющие облик некогда пыльного и провинциального Рио-Фухитиво. Ему пришло в голову, что однажды, может быть совсем скоро – будущее наваливалось на настоящее, падало на него, словно неожиданно ворвавшийся в атмосферу огромный метеорит, – человек получит возможность выбирать заглядывающий в его окна кусочек реальности. Вот он сидит себе в Рио-Фухитиво, работает за компьютером, нажимает клавишу – и вот, пожалуйста, перед ним величественные очертания небоскребов Манхеттена (шум вертолетов и сирен скорой помощи и даже горилла на крыше Эмпайр Стэйт Билдинга). Несколько минут спустя нажимает другую кнопку и перед ним раскидываются пляжи Копакабаны – бронзовокожие garotas[25] с белозубыми улыбками и облепленными песком округлыми попами, а повсюду певучий и забавно картавый португальский. Еще щелчок клавишами – и вокруг пылающий Рим, а Нерон знай себе перебирает струны арфы.

– Элисальде, – вздохнул Себастьян, – это посредственность, с которой и здороваться не стоит.

– Вот это другое дело. Что еще?

– Не знаю, нужно ли мне вообще о нем говорить.

– А придется, – и она театрально сдавила себе руками шею и высунула язык, словно показывая, что ждет Себастьяна, если он решит играть в молчанку.

Он представил ее с телом Дона Франсиско. С головой Энрике Иглесиаса.

– Он слишком необязательный. Появляется, когда захочет и…

– И?..

– Его издания э-э… не слишком беспристрастны – назовем это так.

– Да-да, мы в курсе. Вопрос в следующем: раз уж ты, Пиксель и Браудель по большому счету и так делаете львиную долю работы в «Фаренгейте», может, вам есть смысл заниматься этим самостоятельно? Я спрашиваю об этом именно тебя, а не Пикселя, потому что… как бы тебе сказать… в об-щем, тебе я больше доверяю.

Алиса выдержала небольшую паузу и продолжила:

– Наш советник полностью согласен. Он справедливо полагает, что если персонал останется на преж-нем уровне, то все изменения окажутся не более чем легким макияжем. Он Элисальде на дух не переносит и справедливо полагает, что ты – наиболее приемлемая кандидатура на это место. Особенно для следующего этапа преобразований – ты ведь понимаешь, что мы не остановимся на достигнутом и будем двигаться дальше.

Себастьяна сейчас не нахваливал только ленивый. Ему приятно было сознавать, что его ценят. Возможно, причиной всему был даже не столько его бесспорный талант, но и тот факт, что сам он нравился окружающим, а на языке у него постоянно крутились шутки, с помощью которых он легко разрешал самые натянутые ситуации (за исключением разве что отношений с Никки, особенно в последние недели), да и временем своим он делился довольно щедро. Себастьян говорил, что секрет столь легкого стиля общения заключается в том, чтобы суметь представить себе собеседников обнаженными. Или с неподходящими им телами или головами. Или в каких-нибудь спецодеждах – скажем, пожарников – или вообще в монашеском облачении на фоне распевающего во все горло Singing in the Rain Джима Кэрри. С тех пор, как закрутилось дело с Цифровыми Созданиями, он развлекался подобным образом все чаще и чаще, хотя нельзя сказать, что это занятие было для Себастьяна внове – так он забавлялся с самого детства. К примеру, он воображал свою ворчливую вечно недовольную учительницу – с усушенным как палка телом их директора, а маму в момент ссоры – с огромными жировыми складками (словно стопка автомобильных покрышек) тела Паваротти. У него до сих пор сохранились некоторые из первых примитивных коллажей того времени – грубо вырезанные и приклеенные в тетрадь канцелярским клеем фотографии.

– Одно дело – заниматься дизайном журнала, и совсем другое – подбирать текстовый материал.

– Но ты же видел, где пиратствует Элисальде. Браудель днями напролет читает электронные версии газет и журналов. Ему не составит труда воровать оттуда по нескольку статеек в неделю. Это не так уж сложно. Нас не устраивает Элисальде, но мы не хотим брать кого-нибудь со стороны. По крайней мере, не в этом году – сначала нужно покрепче встать на ноги. В перспективе мы планируем расширить «светлую комнату». У нас масса идей – скажем, запустить версию on-line и так далее.

Пиксель рассказывал, что они с Брауделем обычно занимались только дизайном газеты. В один прекрасный день кому-то из Торрико пришло в голову открыть в издательстве рекламный отдел – так можно было сэкономить на выплате полагающихся рекламным агентствам комиссионных – и это дело, по сути, прибавилось к прочим занятиям отдела графического дизайна. Таким образом, предложение Алисы было более чем логичным: если «Фаренгейт 451» являл собой то, во что должна была со временем превратиться вся «ТП» (имеется в виду приоритет фотографий и цветных иллюстраций над текстовым наполнением), то рано или поздно вся их маленькая и совершенно неогранизованная душная конторка, где не было даже кондиционера, станет оперативным центром издания. И вместо обличительной статьи Росалес потребуется броская картинка Брауделя.

– Нужно подумать, – отозвался Себастьян. – Мне нелегко принимать подобные решения. Но Пиксель останется при деле…

– Только номинально. Дергать за ниточки будешь ты.

Себастьяну снова позвонили. Он поднялся, Алиса последовала его примеру и проводила до двери, цокая каблучками по свеженадраенному паркету. Ее узкая юбка подчеркивала талию и обращала внимание на крепкие мускулистые икры женщины, посещающей спортзал не менее четырех раз в неделю. Себастьян вдруг подумал, а приходилось ли ей заниматься любовью у себя в кабинете, на столе, лампы погашены и вечернее солнце омывает тело тонкой золотистой пылью («самсунг» записывает – любительское порно сейчас очень популярно)? Алиса была замужем, но ходили слухи, что Лазарте, седоволосый ведущий спортивного отдела, был ее любовником. Поговаривали, что она помогала ему деньгами и каждый раз, когда у Лазарте появлялась обновка, «повинной» в этом была Алиса.

– Что-то не так?

– Нет, все нормально.

Себастьян развернулся и быстрым шагом направился к себе.

Он поднял трубку. Звонила Исабель.

– В четыре, в «Медитерранео»?

– Я приду.

– К тебе подойдет высокий мужчина. Отдай все ему.

Раздались короткие гудки. Себастьян предпочел бы встретиться с ней. Она навевала мысли о Никки. Может, все дело в бровях? Не иначе. Прикоснулся кончиками пальцев к дискете и фотографии в кармане. Он не успокоится, пока не избавится от них.