Текст книги "Лебединая песня. Любовь покоится в крови"

Автор книги: Эдмунд Криспин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 21

– Маэстро, вам вредно пить столько пива, – произнесла Беатрикс Торн. Они в этот день тоже не покидали свой номер в отеле «Булава и скипетр».

– Я будут пить пиво столько, сколько пожелаю.

– Конечно, – поспешно согласилась она. – Но пиво вредит здоровью.

– Моему здоровью ничего уже не повредит. А конец все равно придет рано или поздно.

– Но у вас есть долг перед потомками.

– Какие еще потомки?

– Которые будут изучать ваше творческое наследие.

Чарльз Шортхаус махнул рукой:

– Перестаньте нести вздор, Беатрикс. – Он помолчал. – Я вот тут подумал, а не купить ли мне небольшой спортивный автомобиль?

– Зачем? Он ужасно шумит.

– Ну и пусть. Мне такой шум нравится.

– Не надо так говорить, маэстро.

– Нет, я обязательно приобрету небольшой спортивный автомобиль.

– Хорошо, если вы настаиваете… но хотя бы выслушайте мои доводы.

– Ничего не желаю слушать.

– Во-первых…

– Я прошу вас помолчать, Беатрикс. Мне пришла в голову новая идея… пожалуй, эти десять тактов в начале второго акта следует заменить…

– Я просто хотела сказать…

– Молчите. Вы мешаете сосредоточиться.

– Хорошо, маэстро.

– Что вы сказали?

– Я сказала…

Карл Вольцоген сел в автобус, следующий до Карфакса. Там вылез и медленно двинулся в сторону Уитли, засунув руки в карманы поношенного пальто. Он его купил очень давно где-то в Германии или в Австрии. Карл остановился посмотреть засаленную этикетку внутри обшлага. «Фридрих Йенсен, Веттинерштрассе 83D, Дрезден».

Он вдруг отчетливо вспомнил ту девушку. Она жила на Веттинерштрассе, темноволосая, наверняка не арийка, может быть, даже еврейка. Удалось ли ей пережить этот кошмар? Наверное, нет. Они встречались. Говорили об опере – а о чем еще он мог говорить?

Боже, как давно это было. Он постарел, живет в основном прошлым, с холодным безразличием ожидая приближение конца. Хотя судьба была к нему благосклонна и дала ему все, что он желал, кроме семьи, хотя это, возможно, было расплатой за его талант. Поэтому есть все основания быть довольным.

Проходящий мимо рабочий как-то подозрительно посмотрел на Карла. Он усмехнулся. Они нас недолюбливают – немцев. Их можно понять. А нас? Дрезден лежит в руинах. Нет больше оперного театра, где звучали творения Вебера, Вагнера, Штрауса. Но Штраус жив, живет в Гармише[27]27
  Гармиш-Партенкирхен – горнолыжный курорт в Баварии, где провел последние годы жизни Рихард Штраус, там устраивают ежегодный фестиваль его памяти.


[Закрыть]. Перенес операцию. Хорошо бы его навестить. Он, наверное, был бы рад пообщаться с родственной душой, у них общие воспоминания. Там в центре, на Брюльской террасе, наверное, по-прежнему полно голубей. А маленькие золотистые свастики на мачтах в углах Пост-платц, конечно, уже сбили. И слава богу. А какой славный горячий шоколад они пили в ресторане на Ноймаркте, и как внимательно слушала Фрида его рассуждения об опере. В тот вечер они наконец оказались с ней в постели. О боже, какой он был тогда неуклюжий, неловкий… Впрочем, чего теперь об этом вспоминать. А как он потом голодал. Зато теперь уже будет сыт до самой смерти… А то, что Эдвин Шортхаус нашел свой бесславный конец, так это правильно. Теперь уже никто не будет отравлять людям жизнь.

Джудит Стейплтон свернула за угол и вошла в подъезд университетской библиотеки. За ней на почтительном расстоянии следовал неприметный мужчина. В научном читальном зале она, отворачивая опухшее от слез лицо, быстро прошла к полкам с книгами по судебной медицине.

В зале было всего несколько человек. Джудит взяла нужную книгу, села за стол и, отыскав раздел, посвященный пищевым отравлениям, начала медленно перелистывать. Дошла до главы «Мышьяк», и здесь ее внимание привлекли слова: «прогрессирующая кахексия (общее истощение)», и она начала читать дальше.

…следствие – физическая и умственная усталость. Язык обычно обложен, часто бывает красным. Раздражение полости рта сопровождается постоянным кашлем и ларингитом. Наблюдается покраснение слизистой оболочки глаз и припухлость век.

В области желудочно-кишечного тракта раздражение приводит к рвотным позывам и диарее, потере аппетита, отвращению к пище… На коже наблюдается экзема, пигментация, кератоз, чрезмерное ороговение эпидермиса на ладонях и подошвах. Белые полосы на ногтях рук и ног.

Могут быть также обнаружены разнообразные неврозы. На первом этапе онемение и покалывание рук и ног, сопровождаемое слабостью мускулатуры и болезненностью при пальпации. За периферическим невритом следует атрофия мышц, затем неполный паралич и наконец полный.

Джудит продолжала чтение, а следовавший за ней человек сидел неподалеку, листая снятую с полки книгу. Она его не замечала.

Молодой прозектор сделал в брюшине лежащего на лабораторном столе Бориса Стейплтона длинный разрез, после чего, брезгливо морщась, осторожно удалил желудок и кишечник.

– Боже, какой отвратительный запах.

Работавший неподалеку пожилой прозектор нахмурился:

– Учтите, милейший, этот несчастный всего двадцать четыре часа назад был так же жив, как и вы.

– Конечно, – согласился молодой. – Так мне делать пробу Марша на мышьяк?

Около пяти портье отеля вручил Адаму записку, которую доставил какой-то чумазый мальчик. В ней говорилось:

Жду вас в квартире Джудит. Адрес вы знаете. Второй этаж, вторая дверь справа. Приезжайте как можно скорее.

Дж. Ф.

Адам никогда не читал ничего, написанного рукой Джервейса Фена, и потому не знал, какой у него почерк. Он зашел в номер. Элизабет сидела отвернувшись. Ему показалось, что она плакала.

– Фен зачем-то вызывает меня на квартиру Джудит. Сейчас я еду туда, а оттуда прямо в театр.

– Хорошо.

– Ты, конечно, будешь на спектакле?

– Не знаю.

– Если придешь, зайди потом ко мне в гримерную. И прости меня, пожалуйста.

Она молчала.

Он постоял пару секунд, затем повернулся и вышел.

Глава 22

Джервейс Фен плотно поел, попил чаю, закурил трубку и вернулся в свой кабинет, строго наказав не беспокоить. Он намеревался как следует поразмышлять над делом, которое по-прежнему ему не давалось.

Профессор устроился в кресле у камина. Итак, что мы имеем. Джоан Дэвис, Карл Вольцоген, Чарльз Шортхаус, Беатрикс Торн, Борис Стейплтон, Джудит и даже Адам с Элизабет – все они на время гибели Эдвина Шортхауса не имели алиби, и теоретически любой из них мог быть убийцей.

Что касается Стейплтона, то возможность покончить с ним имела одна Джудит.

Покушение на Элизабет мог совершить любой, кроме Адама, Чарльза Шортхауса и Беатрикс Торн.

Но каковы мотивы?

У Фена была отменная память на детали. Он начал прокручивать в голове все разговоры, какие вел с кем-либо с момента гибели Шортхауса. Процесс был долгий и утомительный, но в конце концов ему все же удалось докопаться до истины.

Ключевыми явились три случайно оброненные фразы. Их произнесли Элизабет в баре «Птичка и дитя», потом еще Адам и Джудит в театре. Последние две фразы вместе с рассказом Элизабет о поведении Эдвина Шортхауса после ее бракосочетания с Адамом проясняли гибель Стейплтона. Первая фраза давала возможность понять причину покушения на Элизабет, а также способ убийства Шортхауса. Фен вспомнил интерьер гримерной Шортхауса и увидел, что все сходится. Сюда поначалу отказывался вписываться один незначительный факт, но, поразмышляв над этим некоторое время, Фен улыбнулся.

– Камуфляж, – произнес он вслух. – И есть подтверждение, если таковое требуется. Теперь давайте посмотрим дальше…

Минут десять профессор листал медицинские книги, снятые с перегруженных полок, затем рылся в большой картонной коробке. В конце концов сомнений у него не осталось. Методы, какими были совершены эти два убийства, безошибочно указывали на преступников.

Часы на каминной полке показывали без четверти шесть. Еще оставалось время обсудить результаты с Маджем, а потом идти в оперу. Он позвонил в полицейский участок.

– У меня есть что вам рассказать, – произнес он, как только инспектор снял трубку. – Но, разумеется, не по телефону. Я к вам выезжаю.

– Буду рад встрече, сэр. И бесконечно вам благодарен.

– Тогда приготовьтесь выразить свою бесконечную благодарность, – строго произнес профессор. – И что там с Джудит?

– Она недавно побывала в университетской библиотеке. Читала медицинские книги. Мой человек за ней следил.

– Хорошо, потом расскажете. Я выезжаю.

Фен положил трубку и отправился в спальню переодеваться.

Затем надел пальто, свою замечательную шляпу, но на пути в гараж вдруг хлопнул себя по лбу и, воскликнув: «О боже», побежал в дом к телефону.

– Соедините меня с номером семьдесят три, – произнес он, когда ответили в отеле «Булава и скипетр».

Едва дождавшись, пока Элизабет снимет трубку, он почти крикнул, не здороваясь:

– Это Фен. Адам рядом?

– Нет, – удивленно ответила Элизабет. – Он поехал на встречу с вами. Вы что, разминулись?

– Может, вы знаете, где у нас была назначена встреча? – нетерпеливо спросил профессор.

– В квартире Джудит. Но почему…

Ответить у Фена времени не было. Он бросил трубку и ринулся прочь, чуть не раздавив по дороге кота. Забежал в кабинет, вытащил из ящика автоматический пистолет и направился в гараж.

– Ну давай, Лили Кристин, выручай, – бормотал он, пытаясь завести автомобиль. Но тот отказывался проявить хотя бы какие-то признаки жизни.

Что бы Фен ни делал – дергал рычаги, вертел ручки и даже стучал кулаком по машине, – результата не было. Наконец, выбившись из сил, он в ярости швырнул пустую канистру в фигурку на крышке радиатора, схватил велосипед жены и поехал, быстро крутя педалями.

У Адама все получилось неудачно. Задержался в одном месте, потом в другом, в результате приехал на Кларендон-стрит в двадцать пять минут шестого. Остановился перед домом и вспомнил, что в театре ему надо быть самое позднее к шести. Иначе не успеет переодеться и загримироваться.

Дом в викторианском стиле стоял в глубине запущенного сада. К входной двери с блестящей медной ручкой вела асфальтовая дорожка. Поднявшись на три кирпичные ступеньки, Адам позвонил. Подождал минуту, затем позвонил еще. Из дома никто не отзывался. Внутри была мертвая тишина.

«Наверное, Фен меня не дождался и ушел», – подумал Адам и дернул входную дверь. Она оказалась незапертой. Он вошел, поднялся на второй этаж по узкой лестнице, покрытой поношенной ковровой дорожкой, постучал во вторую дверь справа. Там опять никто не откликнулся, но дверь была не заперта, и Адам вошел. Вгляделся. Скудно обставленная комната оказалась неожиданно большой. На кровати рядом с беспорядочно разбросанной одеждой стоял наполовину уложенный чемодан. Рядом полная мусорная корзина. На окнах легкие желтые шторы. У стены газовая плита.

Адам шагнул вперед и в следующий момент получил сильный удар по голове. Дальше он уже ничего не помнил.

Через пару секунд чьи-то руки открыли кран газовой горелки. Затем дверь захлопнулась, и щелкнул замок.

В баре театра рядом оказались Беатрикс Торн с маэстро, сэр Ричард Фримен и антрепренер Леви. Они пришли в театр почти одновременно, примерно в десять минут седьмого. Сэр Ричард и мистер Леви, хотя и не представленные друг другу, завели разговор.

– Уверяю вас, лучшего дирижера для этой оперы, чем Пикок, вы не найдете, – произнес Леви. – Он творит с оркестром чудеса. Сегодня вы сможете в этом убедиться.

Рядом несколько молодых интеллектуалов обсуждали Вагнера.

– …эти тевтонские герои и боги в «Кольце», воспевание арийского духа…

– Вот именно. Вспомните, я всегда говорил, что предтечей нацистских концлагерей был Вагнер.

– Как это могло быть, не понимаю? – возразила темноволосая девушка. – Ведь Вагнер умер за несколько лет до рождения Гитлера.

– Ладно тебе, Антея. Речь идет о влиянии, а оно несомненно. Это не отрицает и Сесил Грей[28]28
  Грей С. (1895–1951) – британский композитор и музыковед.


[Закрыть]. Вспомни, что он пишет о «Мейстерзингерах». Это гимн германскому военному духу.

Темноволосая девушка усмехнулась:

– В опере война упоминается всего один раз, когда Сакс противопоставляет войну искусству.

– Антея, похоже, ты разбираешься в Вагнере лучше, чем Сесил Грей.

– Конечно. К тому же вы все извращаете. Переворачиваете с ног на голову.

– Твой Вагнер ко всему прочему еще и плагиатор. Мелодию в первой сцене последнего акта он содрал из «Виндзорских проказниц» Николаи.

– Ничего он ни у кого не сдирал. Ты разве не понимаешь, что такое вариация?

– И человек он был безнравственный. Нечистоплотен в денежных расчетах, имел интрижки с женами своих меценатов.

– У многих гениев с нравственностью было не все в порядке, – парировала темноволосая девушка. – Вийон был вор, Бэкон раболепствовал перед сильными мира сего, Чайковский и Микеланджело были извращенцами, Глюк умер от пьянства, Вордсворт вообще слыл полным…

– Уймись, Антея, уши вянут тебя слушать.

Чуть поодаль продолжался спор Беатрикс Торн с маэстро по поводу покупки автомобиля.

– Но там такая вибрация… ваш слух пострадает…

– Мой слух? С ним будет все в порядке.

– Вы слышите, что говорят эти студенты? – Леви с улыбкой повернулся к сэру Ричарду. – Глупые еще, молодые.

Глава 23

Фен прибыл на место примерно в десять минут седьмого и встревожился, обнаружив входную дверь запертой. Он вернулся к калитке, оглядел окрестности. С тротуара напротив его окликнул немолодой, приземистый, довольно потрепанный человечек:

– Что случилось, приятель? Потерял ключ?

– Да, вроде этого, – угрюмо отозвался Фен.

– А если кирпичом по окну?

– Но у меня нет кирпича.

– Неужели? – удивился человечек и заговорщицки подмигнул. – А вот у меня есть.

Он извлек из кармана пальто кусок кирпича.

Фен взял кирпич, собираясь высадить им окно, но человечек его остановил.

– Не здесь, – сказал он. – Лучше сзади.

Они обошли дом и проникли внутрь через кухонное окно. Фен двинулся впереди по лестнице.

– Что-то я не вижу здесь ничего, чем можно поживиться, – невесело проговорил добровольный помощник Фена. – Вот при социализме, я слышал, там у них все общее, и если бы у нас его завели, каждый мог стащить все, что ему понравится. – Он принюхался. – Тут явно воняет газом.

Фен тщетно дергал запертую дверь квартиры и даже пару раз ударил плечом. Добровольный помощник его отстранил:

– Единственное, чего вы достигнете, это сломаете ключицу. Позвольте мне взглянуть. – Он извлек из кармана связку отмычек, нагнулся. – О, да этот замок откроет даже ребенок.

Через минуту они вынесли Адама на воздух. Он был жив только потому, что горелка была неисправна и газ вытекал тонкой струйкой. Но отравление было, и его основательно вырвало.

– Я, как вы могли заметить, не совсем в ладах с законом, – с негодованием произнес добровольный помощник. – Но лишать человека жизни – это не по-божески.

Он постоял, укоризненно качая головой, и удалился.

Отсутствие Адама обнаружили перед самым началом. Но это никого не встревожило. Решили, что он опаздывал и пошел прямо в свою гримерную. Тревогу подняла Джоан.

Получилось это так. Она слегка задремала в кресле у себя в гримерной, и ее разбудил голос мальчика, объявляющего начало первого акта. Джоан поднялась, вышла в коридор, заглянула в гримерную Адама. Там его не было, и она решила, что он ушел раньше, но тут на глаза ей попался его сценический костюм, висевший на вешалке. Она ринулась вниз искать Карла Вольцогена.

– Где Адам?

Вначале тот не сообразил в чем дело.

– Откуда я знаю, где он?

– Вы не поняли… Его нет в театре.

– Что?

– Его нигде нет.

У Карла задрожали губы.

– Lieber Gott. Что же нам делать?

– Мне надо попасть в театр, – твердил Адам. – Как можно скорее.

Фен пожал плечами.

– Как вы сможете простоять на ногах в спектакле, который длится четыре часа, после того, что с вами случилось? Я уже не говорю о пении.

– Да поймите же вы, я должен быть там. Иначе сорвется премьера.

Фен посмотрел через дорогу. Там на углу была аптека.

– Пойдемте. – Он взял Адама под руку. – Я дам вам укрепляющее, которое поможет продержаться.

В небольшой, заставленной шкафами аптеке было пусто. Их встретил провизор, как и положено, немолодой, лысый и с брюшком.

Фен сообщил ему названия ингредиентов, из которых следовало изготовить лекарство. Провизор осведомился насчет рецепта. Его не было.

– В таком случае, сэр, боюсь, что ничем вам помочь не могу.

– Можете, – проговорил профессор, доставая из-за пазухи пистолет. – Если не хотите лежать с простреленными легкими, а это, уверяю вас, очень больно, немедленно идите и готовьте лекарство. У нас мало времени.

Провизор стоял бледный, с поднятыми вверх руками.

– А вот это лишнее, – раздраженно бросил Фен. – Давайте, я жду.

Не упуская провизора из вида и периодически давая ему указания по поводу лекарства, профессор дождался, когда тот протянул небольшой флакон с бесцветной жидкостью.

Он немедленно передал его Адаму:

– Поторопитесь. Сейчас уже половина седьмого.

Адам глубоко вздохнул и проглотил содержимое флакона залпом. Лекарство начало действовать почти немедленно.

– Берите велосипед моей жены, – сказал Фен, – и поезжайте в театр.

Проводив Адама, он убрал пистолет и строго посмотрел на провизора:

– Надеюсь, вы не полный идиот и не станете обращаться в полицию из-за такого пустяка?

Провизор испуганно закивал.

– То-то же. – Фен одобрительно кивнул в ответ и зашагал прочь.

Увертюру оркестр начал исполнять, когда Адам прошел две трети пути до своей гримерной. Значит, ему надлежало быть на сцене через пять минут. Переодетым и загримированным. Он побежал, на ходу снимая пальто. Задержавшаяся хористка едва увернулась от него, иначе он бы сбил ее с ног.

Поскольку пуговицы на брюках уже были расстегнуты, то, чтобы снять их, потребовалось несколько секунд. Еще минута, и он был в костюме. Осталось загримироваться, на что Адам много времени не потратил.

Выскочив в коридор, он ринулся вниз по лестнице и был на своем месте, когда оркестр за занавесом исполнял предпоследний аккорд.

Адам как ни в чем не бывало махнул рукой Джоан, и тут же подняли занавес.

Фен нашел телефонную будку и позвонил Маджу:

– Извините, я не смог приехать. Возникли неожиданные обстоятельства.

– Что за обстоятельства? – спросил инспектор.

– Потом объясню. А сейчас, пожалуйста, немедленно отправьте двоих людей в оперный театр, за кулисы. Я думаю, будет попытка убить Лангли.

– Лангли?

– Да. И приезжайте туда сами как можно скорее. После спектакля нам нужно будет серьезно поговорить. И захватите, пожалуйста, скелет. Не обязательно тот же самый. До встречи.

Повесив трубку, Фен отправился в оперный театр, где прослушал первый акт из-за кулис. Спектакль шел хорошо. Вскоре после него прибыли подчиненные инспектора Маджа, и Фен обсудил с ними некоторые вопросы. Они сказали, что инспектор придет позднее.

В антракте Фен поздравил повеселевших и воодушевленных артистов, затем получил от Адама кое-какую информацию и направился в одну из гримерных. Отыскав там то, что ему было нужно, Фен на такси поехал к себе домой и, не тревожа домашних, прошел в мансарду, где у него была оборудована лаборатория.

Два часа ушло на манипуляции с соляной кислотой, некоторыми другими химикатами, горелкой Бунзена и прочим лабораторным оборудованием. Наконец профессор изучил полученные результаты с помощью микроскопа и остался доволен. Его предположения подтвердились.

Затем он вернулся в театр, как раз к происшествию, повергшему антрепренера Леви в почти предынфарктное состояние и заставившее его ругаться на нескольких малоизвестных языках.

Примерно через двадцать минут после начала действия Адам, исполняя свою великолепную состязательную песнь, взглянул за кулисы и увидел дуло направленного на него револьвера.

Публика же увидела, как молодой франконский рыцарь Вальтер фон Штольцинг, видимо передумав жениться на Еве, как предписывало либретто, оборвал на середине состязательную песнь и исчез со сцены. Затем последовал оглушительный звук, похожий на взрыв, усиленный акустикой зала, из-за кулис послышались крики, после чего занавес опустился.

Публика не успела опомниться, как он снова поднялся, – примерно через пять минут, – и спектакль продолжился с начала состязательной песни Вальтера и до финального аккорда.

Некоторые зрители были в смятении, потому что видели направленный на Адама из-за кулис револьвер, искаженное от ярости лицо Джудит, а также как ее уводили люди инспектора.

Глава 24

Пока артисты переодевались и снимали грим, Фен успел объяснить существо дела сэру Ричарду Фримену и инспектору Маджу.

Примерно в четверть двенадцатого Адам, Джоан, Пикок, Карл, Чарльз Шортхаус, Беатрикс Торн и Элизабет, которая все же пришла на спектакль, собрались в артистической гостиной, переговариваясь приглушенными голосами.

Маэстро подошел к Адаму:

– Лангли, я вас поздравляю. Вы вели себя очень Достойно. Кстати, я хочу, чтобы вы пели Эгисфа в нью-йоркской постановке моей «Орестеи». Вы или Мельхиор[29]29
  Мельхиор Л. (1890–1973) – датский оперный певец (тенор), один из самых известных героических вагнеровских исполнителей XX в.


[Закрыть]. Других в этой партии я не вижу. Вы согласны?

Адам пробормотал что-то невнятное. После произошедшего сегодня он плохо соображал.

Вскоре вошли Фен с сэром Ричардом Фрименом и инспектором Маджем, и все затихли.

Фен шумно откашлялся.

– Если кто-то из вас думает, что Эдвина Шортхауса и Бориса Стейплтона убила Джудит, то спешу сообщить: вы ошибаетесь.

Он замолк, обводя взглядом присутствующих. Адам сидел, понурив голову, в кресле. Рядом были измотанный Пикок в концертном костюме, Чарльз Шортхаус с безразличным видом, засунувший руки в карманы черного пальто, с неизменной шляпой «хомбург» на голове, насупившаяся Беатрикс Торн, как всегда элегантная Джоан Дэвис и Элизабет.

– Но она дважды пыталась меня убить, – нарушил молчание Адам. – Почему?

– Все очень просто, дорогой Адам, – ответил Фен. – Она решила, что это вы убили ее мужа.

Адам Лангли побледнел. Этого еще не хватало. К нему быстро подошла Элизабет и взяла его руки в свои.

– А как быть с Эдвином? – спросил Адам сдавленным голосом. – Может, его тоже убил я?

– Нет, его вы не убивали. Но косвенно к этому причастны. И пожалуйста, успокойтесь. Вы ни о чем таком не ведали. – Он помолчал. – Сегодня днем Джудит посетила университетскую библиотеку. Видимо, у нее были какие-то подозрения, и она решила их проверить. После просмотра соответствующих книг ее опасения, судя по всему, подтвердились. Оказалось, что мышьяк может попасть в организм наружно, через кожу. И она вспомнила, как Борис каждый день подолгу возился, втирая себе крем. Это был тот самый крем для снятия грима, который подарили ему вы, дорогой Адам. И вот Джудит, недолго думая, возвращается домой и посылает вам записку от моего имени. Вы приходите, и она сначала бьет вас по голове чем-то тяжелым, а потом пытается отравить газом. Если бы инспектор Мадж случайно не обронил, что она ходила в библиотеку, в научный отдел, то мне было бы трудно догадаться. Потерпев неудачу, Джудит не успокоилась и решила вас застрелить из револьвера, который вы беспечно оставили в незапертом ящике стола в своей гримерной. Вот вам пример, что может натворить человек, обезумевший от горя. – Фен замолк, давая собравшимся подготовиться к главной новости. – Итак, – объявил он, – имена убийц известны. Их двое. Но правосудие преступников не настигнет, ибо оба они мертвы. Это… Борис Стейплтон и Эдвин Шортхаус.

– Боже мой, – прошептал Пикок.

– Стейплтон убил Шортхауса, – продолжил профессор, – а Шортхаус с помощью крема, которым пытался устранить вас, Адам, отправил на тот свет своего убийцу Стейплтона. Не правда ли, ирония судьбы? Шортхаус как бы отомстил за свою смерть.

– А кто пытался убить меня? – спросила Элизабет.

– Это дело рук Стейплтона. Утром в баре «Птичка и дитя», когда обсуждалась версия убийства Шортхауса, вы высказали соображение, что могли его повесить, только если на время отменили закон гравитации. Стейплтон встревожился, и у него были на то основания.

– Но я по-прежнему не понимаю…

– Я все объясню чуть позже. А пока позвольте мне вернуться к гибели Стейплтона. Это была настоящая загадка. Действительно, человек умер от отравления мышьяком, хотя не имел никаких контактов при приеме еды и питья ни с кем, кроме своей жены. Но нельзя же в самом деле подозревать Джудит в убийстве мужа, которого она любила. К сожалению, я поздно вспомнил, что мышьяк может быть введен в организм не только перорально. В литературе по криминалистике описаны случаи, когда людей травили, добавляя мышьяк в крем для лица, депиляторы, мыло и прочее. Хорошенько подумав, я вспомнил слова Джудит о том, что Стейплтон регулярно втирал себе какую-то мазь, и связал это с рассказом Адама о креме для снятия грима, который он подарил Стейплтону. И вот сегодня, совсем недавно, вначале выяснив у Адама название этого крема, я в гримерной хористов нашел баночку с остатками именно этого вещества, которым, несомненно, пользовался Борис Стейплтон. Поехал домой, чтобы сделать анализ на присутствие мышьяка. Выяснилось, что даже в этом небольшом количестве крема имелась смертельная доза мышьяка. Получается, что Стейплтон убил себя сам – рукой Шортхауса, который предназначал этот яд для своего врага, Адама Лангли.

Как это получилось, выяснить было не трудно. В одном из разговоров со мной вы, Адам, упомянули, что, когда во время постановки «Дона Паскуале» застали в своей гримерной Шортхауса, тот вертел в руках крем для снятия грима. Так вот, к тому времени, когда вы вошли, он успел подменить ваш крем отравленным, разумеется в такой же баночке. Он настолько вас возненавидел за то, что вы, Адам, как будто отбили у него Элизабет, поэтому решил причинить вам вред вот таким изощренным способом. Убийство, я думаю, он не замышлял, поскольку понимал, что вы, как только почувствуете недомогание, сразу обратитесь к врачу. Не зря вы тогда вполне справедливо сочли его извинения неубедительными. Но заподозрить что-то неладное с кремом вы, конечно, не могли.

– Я с тех пор стал запирать гримерную на ключ, – сказал Адам.

– Наверное, Шортхаус был озадачен, обнаружив, что его злодейский замысел не дал результатов. Вернее, дал, но таким образом, о каком он не подозревал.

– Меня спасла Элизабет. – Адам поцеловал руку жене. – Именно в этот день она купила мне очень дорогой фирменный крем, а свой я подарил Стейплтону. Случись иначе, я мог бы спасти ему жизнь.

– Только на время, – заметил Фен. – Его бы все равно повесили за убийство Шортхауса.

– Но вы что-то сказали о моей якобы косвенной причастности к этому, – проговорил Адам.

– Вы заставили сработать одно устройство. Разумеется, бессознательно. Пойдемте наверх в гримерную Шортхауса, и я вам покажу. Инспектор Мадж и его люди уже все подготовили.