Текст книги "Лебединая песня. Любовь покоится в крови"

Автор книги: Эдмунд Криспин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Лебединая песня

* * *

Посвящается Годфри Сэмпсону

Дорогой Годфри!

Ты не любитель подобных историй с убийствами, я это знаю. И конечно, не стал бы посвящать тебе эту вещь, если не «Мейстерзингеры». Тут уж невозможно было удержаться. Ведь это ты приобщил меня к благородному делу служения музыке еще в то время, когда я прогуливал уроки фортепиано. Тогда-то и началась наша дружба.

История, рассказанная в этой книге, произошла среди людей, занимающихся не просто музыкальным творчеством, а участвующих в постановке одного из шедевров Вагнера. Так прими мое посвящение, и будем надеяться, что это выдающееся создание мастера вернется наконец на сцену «Ковент-Гардена». И при этом не возникнут коллизии, описанные на следующих страницах.

Твой Э. К.

Девон, 1946

Глава 1

Замечено, оперные певцы большим умом не отличаются. Такое впечатление, что это своего рода расплата за особое устройство гортани, голосовой щели и всего прочего, предназначенного для издания приятных нашему слуху звуков. Провидение по странному капризу награждает певцов разумом, какой можно встретить разве что у домашних птиц. Соответствующим воспитанием этот дефект можно смягчить, но уж никак не исправить. Потому мы и сталкиваемся с чрезмерной обидчивостью странными причудами. В театрах подобных певцов приходится встречать чаще, чем где бы то ни было. Можно, конечно, вспомнить балетных танцовщиков, они тоже в большинстве своем наивные и недалекие, но все же не настолько. Разумеется, с данным утверждением любой вправе не согласиться, однако позвольте мне остаться при своем мнении.

Элизабет Хардинг, несомненно, тоже была об этом наслышана, а недавно убедилась воочию, регулярно посещая репетиции «Кавалера розы». При этом она почти сразу выделила Адама Лангли. Он являл собой приятное исключение, ибо в отличие от большинства коллег был, несомненно, умен, образован и приятен в общении. К тому же красив. Качества в совокупности весьма редкие в этой среде.

И тут случилась нечто невероятное. Элизабет, которая любую ситуацию оценивала трезво и основательно, а благодаря своим способностям, твердости характера добилась в жизни устойчивого положения, вдруг взяла и влюбилась в Адама Лангли. У него, возможно, были недостатки, но она о них и думать не хотела.

В моменты просветления она осознавала, что находится в плену безрассудной страсти, и удивлялась, как это могло случиться. Она, критически мыслящая молодая женщина двадцати шести лет, ухитрилась так низко пасть и скатиться до состояния, которое за неимением подходящего слова всюду называют любовью. Это же так избито и банально, а подобных любовных историй вокруг и не счесть. Со своими симптомами ей бы лучше обратиться к врачу. Но ничто не помогало. Она продолжала думать об Адаме, особенно вечером перед сном, и, к своему ужасу, осознавала, что никакого унижения не испытывает, а наоборот, это чувство так восхитительно кружит голову, возбуждает, оживляет, радует.

Элизабет теперь уже и не могла вспомнить, как это случилось. Внезапно, без всякого, так сказать, развития. Только что Адам Лангли был для нее – да, конечно, милым и приятным, но все равно одним из солистов оперной труппы, – как в следующее мгновение вдруг сделался самым необходимым на свете, а все остальные вокруг отошли в тень и поблекли. Чувства Элизабет были сродни трепету монахини, которую в ее обители посетил архангел. «Влечет меня твой нежный лик…», – вспоминались ей строчки из оды «Прозрения бессмертия» Уильяма Вордсворта.

А что же Адам? А ничего. Он, оказывается, о чувствах Элизабет и не ведал. Адам Лангли, симпатичный, видный, кареглазый, был необыкновенно доверчив, скромен и с женщинами робок. Да, да, представьте себе, именно таким он и был в тридцать пять лет. Ему, ясное дело, многие девушки оказывали знаки внимания, а он в ответ лишь учтиво улыбался, потупив взгляд. Влюбленности, какие у него были, даже и вспоминать не стоит. Все как-то получалось нелепо и неуклюже.

В общем, до сей поры женщины в его жизни играли роль весьма незначительную, и, видимо, по этой причине он не замечал чувств Элизабет. Она для него прежде всего была писательницей, присутствующей на репетициях «Кавалера розы» с целью изучения обстановки, что было нужно для ее нового романа.

Правда, однажды во время перерыва репетиции под фортепиано режиссер Карл Вольцоген в разговоре с ним заметил, поглядывая на Элизабет:

– Какая прелесть. Если бы она могла петь… о, мой друг, лучшего Октавиана трудно было бы вообразить.

Вот тут-то Адам Лангли и начал присматриваться к Элизабет. И что же он увидел? Невысокая, необыкновенно стройная голубоглазая красавица с великолепными темно-русыми волосами. Слегка вздернутый нос и изящно выгнутые брови придавали ей слегка насмешливый вид. Голос Элизабет низкий, живой, с приятной хрипотцой. Помада на губах у нее была наложена с редким умением, и Адам это сразу оценил, поскольку ему казалось, что большинство женщин выполняет эту процедуру скорее всего перед кривым зеркалом или во время приступа пляски святого Витта. Одета она была дорого, но скромно. И это тоже Адаму понравилось.

Что касается характера, то позднее Адам убедился насколько сдержанна, уравновешенна Элизабет Хардинг и при этом нисколько не скучна. В ней также не было и намека на высокомерие, чего он не переносил. Впоследствии Адам решил, что их браку весьма способствовали два уважаемых мэтра – Рихард Штраус и Гуго фон Гофмансталь – композитор и либреттист оперы «Кавалер розы», в которой главные партии они отвели трем сопрано и басу. А тенору Адаму режиссер всучил небольшую неинтересную партию итальянского интригана Вальцакки, а потому значительную часть времени на репетициях он оказывался свободным и имел возможность больше общаться с Элизабет. Впрочем, для него это было всего лишь приятное знакомство. Он по-прежнему оставался слепым к чарам Элизабет и глухим к намекам, выводя ее этим из себя. Некоторое время она пребывала в смятении, не зная, как поступить. Открыто проявлять инициативу было нельзя, в ответ он бы насторожился. Тем более что любые такого рода движения со стороны Элизабет, учитывая ее обычную сдержанность, несомненно, выглядели бы несообразными и фальшивыми.

Шли дни, и до нее наконец дошло: нужен посредник, иначе ситуацию не разрешить. За пределами театра общих знакомых у них не было, а внутри нашелся лишь один человек. Ведь для этого нужна была женщина, притом зрелая, искушенная, здравомыслящая, имеющая с Адамом приятельские отношения. К этой роли как нельзя лучше подходила Джоан Дэвис, сопрано, исполнявшая в опере партию княгини Верденберг, маршальши.

К ней на квартиру однажды вечером и отправилась Элизабет.

Комната, куда ее проводила пожилая, с тяжелой поступью, горничная, порядком не отличалась. Горничная, видимо к этому привычная, объявила о приходе Элизабет и ворча принялась раскладывать вещи по местам, а затем удалилась, что-то бормоча под нос.

Джоан вздохнула:

– Бедная Элси никак не примирится с моей безалаберностью. Садитесь, дорогая, и давайте чего-нибудь выпьем.

– Я вас не отвлекла от дела?

Джоан улыбнулась, показывая на шелковое платье:

– Видите, взялась кое-что подшить, но я прекрасно могу этим заниматься и разговаривая с вами, дорогая. Так что будем пить? Джин или?..

Они поболтали о пустяках, затем Элизабет с непривычным для себя смущением приступила к изложению цели визита:

– Я по поводу Адама… понимаете, я…

Джоан ласково улыбнулась:

– Мне все понятно, дорогая. Вы им… увлечены.

Эта высокая стройная женщина лет тридцати пяти была необыкновенно элегантна и мила. Искушенность в ней весьма удачно сочеталась с озорной веселостью.

– Это так заметно? – растерянно спросила Элизабет.

– Конечно. Всем, кроме Адама. Я даже как-то подумывала, не раскрыть ли ему глаза, но все же решила, что не стоит вмешиваться в чужие дела.

– Вообще-то именно об этом я пришла вас попросить, – проговорила Элизабет, краснея.

– Как забавно, моя дорогая. Не сомневайтесь, я выполню ваше поручение с большим удовольствием. – Джоан замолкла, размышляя. – Адам человек, скажем так, не слишком наблюдательный, но зато в высшей степени добросердечный. Благослови Господь вас обоих. Я завтра же этим и займусь.

И она этим занялась. Отвела Адама в артистическую гостиную и сообщила то, о чем он совершенно не подозревал. Тенор что-то бормотал в ответ неуверенным, слабым голосом. Джоан послушала и оставила его поразмышлять, а сама вернулась на репетицию.

Удивление Адама вскоре сменилось радостью, и он почувствовал себя совершенно счастливым. Его восприятие мира неожиданно обострилось, как будто сняли пелену и стало явным то, чего он прежде непостижимым образом не замечал. Всего десять минут назад Адам видел в Элизабет всего лишь приятную знакомую, а теперь горел нетерпением сделать ей предложение руки и сердца.

Его вызвали на сцену, где он с огромным удовольствием принял участие в расстройстве планов тупого и грубого барона Окса фон Лерхенау.

Когда же Адам наконец встретился с Элизабет, его вновь одолела робость. Дело дошло до того, что он целую неделю не нашел ничего лучшего как избегать ее, заставив свою возлюбленную – да, да, теперь уже возлюбленную – предаться печали. Шли дни, и Элизабет начало казаться, что известие о ее чувствах вызвало у него раздражение, а он не находил места, корил себя за нерешительность, не в силах ее преодолеть.

В конце концов Адам заставил себя действовать. Это случилось накануне репетиций в костюмах. Собравшись с силами, как будто ему предстояло участвовать во взятии вражеского города, а не делать предложение женщине, относительно которой было точно известно, что он ей нравится, Адам отправился для разговора.

Элизабет сидела в зрительном зале со спокойным, независимым видом на красном бархатном сиденье в центре первого ряда подобно бриллианту в драгоценной оправе. Ее окружало великолепие интерьера в стиле рококо. По обе стороны от едва заметной в полумраке королевской ложи в мягком сиянии позолоты расходились лучами ярусы. Вокруг колонн витали нежные херувимы Буше. Свисающая с потолка огромная люстра чуть покачивалась от сквозняка. Хрустальные подвески мерцали отраженным от сцены светом, как светлячки. Адам остановился, ошеломленный открывшейся ему красотой. Окружение вполне соответствовало тому, о чем он собирался ей сказать, но Адам медлил. Затем, посмотрев на часы, оценил происходящее на сцене и, убедившись, что репетиция закончится самое большее через полчаса, пригласил Элизабет на ужин.

В ресторане на Дин-стрит они сели за столик с лампой под красным абажуром в довольно многолюдном зале первого этажа. Их обслуживал весьма словоохотливый официант-киприот, невысокий, подвижный. Адам заказал очень дорогое красное вино и, сознавая назойливость официанта, отложил объяснение до кофе.

Но и тогда все как-то не клеилось.

– Элизабет, – начал он, – понимаете, я… ну, мне хочется сказать, что…

Она понимающе кивнула:

– И что же вы хотите мне сказать, Адам?

– А то, что я… вас люблю, – выпалил он и, как-будто боясь забыть текст, поспешно продолжил: – И прошу выйти за меня замуж. – Адам на полсекунды замолк, а затем добавил: – Да, замуж, – и посмотрел на нее с неуместным вызовом.

Элизабет улыбнулась: «Ну что взять с этого милого застенчивого идиота. Можно подумать, что он не замуж меня зовет, а вызывает на дуэль».

Заметив приближающегося официанта, она не стала медлить с ответом:

– Адам… ну, во-первых… спасибо. А во-вторых, такие решения принимают не сразу. Мне нужно подумать.

– Желаете ликер? – проговорил материализовавшийся рядом официант. – «Драмбуи», «Куантро», «Крем де Менте», один напиток прекраснее другого.

Адам, когда худшее миновало, заметно осмелел.

– Да что тут думать, дорогая Элизабет, решайтесь.

– У нас есть еще шартрез и замечательная водка, – не унимался официант.

– Да уйдите вы наконец, – буркнул Адам и посмотрел на Элизабет.

– Конечно, я согласна, дорогой, – произнесла наконец она. – Я вас обожаю.

– О поздравляю вас, сэр! – радостно воскликнул официант. – И вас, мадам. Позвольте принести вам бутылку прекрасного шампанского.

При расчете Адам вручил ему очень щедрые чаевые.

Медовый месяц они провели в Бруннене. Окна их номера как раз выходили на Люцернское озеро. При посещении Музея Вагнера в Трибшине Адам не удержался и сыграл вступительные такты из «Тристана и Изольды» на рояле Вагнера работы Себастьяна Эрарда. Они купили открытки под старину и разослали приятелям.

То, что новобрачные испытывали все это время, можно было без преувеличения назвать блаженством.

Однажды, когда они стояли на своем балконе, глядя на озеро, ставшее аметистовым в лучах закатного солнца, она сказала:

– Как замечательно, дорогой, что нашему счастью помешать никто не может.

Дальнейшие события показали, как Элизабет ошибалась. Нашелся кое-кто, готовый испортить им праздник.

Глава 2

Эдвин Шортхаус в «Кавалере розы» пел партию Окса. Он тоже во время репетиций познакомился с Элизабет. И не только познакомился, но и влюбился. Впрочем, надеяться на взаимность у него не было никаких оснований. В данном случае особенно. Вы без труда поймете, сравнив этого грузного некрасивого мужлана среднего возраста с Адамом. К тому же вечно пьяного. Он как нельзя лучше соответствовал своему персонажу из оперы Штрауса, толстому, вульгарному распутнику барону Оксу фон Лерхенау, чем, кажется, сам тяготился, ощущая это скорее интуитивно, поскольку оценить умом вряд ли был способен. Надо сказать, с женщинами у Эдвина Шортхауса никогда не ладилось. В том смысле, что они ему нравились, а он им нет. Отсюда у него развились разнообразные не очень приятные комплексы, в том числе и склонность к пьянству.

Возможно, он вынашивал какие-то планы в отношении Элизабет, потому что ее брак с Адамом основательно вывел его из равновесия. А поскольку Эдвин особой деликатностью не отличался, то он начал вести себя с этой парой, прежде всего с Адамом, грубо и вызывающе. Надо добавить, что Эдвин Шортхаус был чрезвычайно тщеславен, ибо являлся, как говорится, певцом от бога. Лучший бас английской оперы. Это обстоятельство придавало ситуации дополнительную остроту. Он ни разу не приближался к Элизабет ни с какими предложениями, но все равно воспринял ее свадьбу с Адамом очень болезненно.

Джоан Дэвис уговаривала Элизабет не обращать внимания.

– Моя дорогая, Эдвина интересуют женщины вообще, а не какая-то конкретная особа. Можете быть уверены, как только на горизонте появится очередная дама с прекрасной фигурой, он вас сразу забудет.

Элизабет не могла понять причину такого несдержанного поведения Эдвина Шортхауса.

– Мы почти не общались. Я, конечно, заметила его внимание, но…

– Я тоже, – сказала Джоан. – Он буквально раздевал вас глазами.

Элизабет кивнула.

– Но я его никак не поощряла. Так что это хамство в чистом виде и больше ничего.

У Адама было другое мнение. Он считал, что Шортхаус влюблен по-настоящему, и внутри этого массивного непривлекательного тела вспыхнуло пламя, разрушившее Трою и державшее в кабале Антония во дворце Клеопатры у Нила.

– Иными словами, это l’amour[1]1
  Любовь (фр.) – Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, примеч. пер.


[Закрыть], – заключил он. – Да, скорее в восточном духе, а не возвышенная европейская, но он не успокоится и будет продолжать хамить.

Так оно и случилось. К сожалению, Адаму довольно часто приходилось проводить время в обществе Шортхауса и терпеть его презрительные усмешки и оскорбительные замечания, за которыми угадывалась острая ненависть. Вдобавок ко всему этот негодяй стал распространять об Адаме разные компрометирующие слухи. Дело дошло до того, что тенору даже отказали от дома, где он бывал несколько лет. Причем без всяких объяснений. Поначалу наивный Адам не понимал, в чем тут дело, пока его на этот счет не просветили. Но он все равно продолжал вести себя с Шортхаусом как будто ничего не случилось. Ведь Адам с уважением относился к своей работе, а они участвовали в одном спектакле, и открытый конфликт был крайне нежелателен.

В свадебное путешествие они уехали после того, как прошел «Кавалер розы», а вернувшись из Швейцарии, поселились в доме в Тандридж-Уэллс. Молодожены так погрузились в обустройство хозяйства, что некоторое время ни о чем другом не могли и думать. К тому же на этот раз ангажементы Адама и Эдвина Шортхауса были в разных театрах.

В ноябре они оба подписали контракты на участие в опере «Дон Паскуале». На первую репетицию Адам отправился с тяжелым чувством и вернулся домой в замешательстве.

– Что-то случилось? – спросила Элизабет, встречая его в прихожей.

– Да, – ответил он. – Эдвин изменился.

– Что значит изменился? Перестал хамить?

Они перешли в гостиную, где в камине пылал огонь. Элизабет налила в рюмки херес.

– Перестал не то слово. Он теперь предупредителен и дружелюбен сверх меры.

– Может быть, осознал и устыдился?

– Маловероятно.

– Почему ты отказываешь ему в человечности? Ведь у него была мать.

– У безумного и развращенного сверх всякого предела римского императора Гелиогабала тоже имелась мать. У всех у нас были матери… Понимаешь, в поведении Эдвина чувствуется какая-то фальшь. Он не искренен.

– Но все равно так лучше, чем открытая враждебность.

Адам покачал головой:

– Не знаю. Это похоже на поцелуй Иуды.

– Не драматизируй, а кроме того, не проливай херес на ковер.

– Извини, я не заметил, – смутился Адам.

– В любом случае, – задумчиво продолжила Элизабет, – я не вижу, чем он может тебе еще навредить.

– Может быть, что-нибудь нашепчет Леви?

Элизабет пожала плечами:

– Да нет. Антрепренер Леви, я думаю, знает цену Эдвину.

– Наверное, ты права. – Адам повеселел. – Ладно, посмотрим, как все будет развиваться дальше. А у тебя что нового?

– Днем пришло письмо, а в нем заказ. И очень выгодный.

– Поздравляю. Новый роман?

– Нет. Серия интервью для воскресных выпусков газеты.

– Интервью?

– Да. С частными детективами.

– Неужели?

– Тебя это удивляет? – Элизабет чмокнула его в щеку. – Мой дорогой, ты еще многое обо мне узнаешь. К твоему сведению, мои первые книги были посвящены популяризации криминологии. Так что я в этом вопросе совсем не дилетантка. Прочитала гору литературы.

– И когда начнешь?

– Да прямо завтра с утра напишу и разошлю кучу писем всем своим знакомым.

– А знаешь, у меня тоже есть знакомый детектив. Он занимается частным сыском и не служит в полиции. Профессор Фен преподает английский язык и литературу в Оксфорде.

Элизабет кивнула:

– Помню такого. Перед войной он раскрыл дело, связанное с магазином игрушек. Ты должен меня с ним познакомить.

– Обязательно. А пока, Элизабет, занимайся остальными, у тебя их много, а Фена оставим на январь. После Нового года в Оксфорде намечается постановка «Мейстерзингеров», вот тогда мы с Джервейсом Феном и встретимся.

Репетиции «Дона Паскуале» прошли без инцидентов. Шортхаус общества Адама не искал, но был неизменно приветлив. А потом сразу после второго представления оперы случилось неожиданное.

Адам задержался за кулисами, беседуя с режиссером насчет одной мизансцены, потом, когда вошел в гримерную, с удивлением обнаружил там Шортхауса в длинном халате с баночкой крема для снятия грима в руке. При появлении Адама он поспешно вернул ее на место. Шортхаус был по-прежнему в гриме и парике, и Адам подумал, что у того кончился крем, а поскольку их гримерные расположены рядом, то он решил позаимствовать у соседа. Однако вскоре выяснилось, что крем был лишь поводом для визита.

– Послушай, Лангли, – произнес Шортхаус, изрядно насытив воздух парами джина, – полагаю, у тебя есть причины на меня обижаться. Признаюсь, я вел себя довольно скверно.

Смущенный Адам вяло пробормотал в ответ что-то невнятное. Шортхаус понимающе кивнул и продолжил доверительным тоном:

– Я пришел к тебе извиниться. Да, извиниться за свое недостойное поведение.

– Да полно тебе, – принялся успокаивать его Адам. – Я вовсе не обижаюсь. Все в порядке.

Шортхаус оживился:

– Так мы можем быть друзьями?

– Друзьями? – проговорил Адам упавшим голосом. – Да, конечно.

– Спасибо, дорогой. Я восхищаюсь твоим великодушием.

Адам снял парик и повесил на крючок.

Шортхаус постоял с минуту, переминаясь с ноги на ногу, затем нарушил молчание:

– Сегодня, кажется, был аншлаг.

– Да, аншлаг, – подхватил Адам. – Публика смеялась довольно часто. Ты заметил?

– Да, конечно. Так ведь опера замечательная.

– Замечательная, – согласился Адам.

– А твоя партия Эрнесто просто жемчужина спектакля. Меня особенно восхищает драматическая ария во втором акте «Cerchero lontana terra»[2]2
  Пойду искать далекие края (ит.).


[Закрыть].

Адам молчал, не зная, что ответить.

Шортхаус встрепенулся:

– Ладно, пойду сниму с лица эту дрянь.

– Если у тебя закончился крем, то ты можешь…

Шортхаус замотал головой:

– Нет-нет, большое спасибо. Я только посмотрел, какой ты используешь. До завтра.

– Да, – растерянно проговорил Адам. – До завтра.

Он с огромным облегчением посмотрел на закрывающуюся за Шортхаусом дверь и начал переодеваться. Неожиданное преображение Эдвина поставило его в тупик. Он пришел с извинениями. Такого еще не бывало.

Адам продолжал размышлять об этом по пути домой, а придя, тут же все выложил Элизабет.

– Он интересовался кремом для снятия грима? – спросила она. – Это тот, что я тебе купила?

– Нет, старый. А твой я храню отдельно и только недавно открыл. – Он вздохнул. – Впредь придется держать гримерную запертой.

– Я рада, что он наконец перестанет трепать тебе нервы.

– Я тоже, но… – Адам задумался. – Знаешь, дорогая, мне все же не верится. Этот Тартюф просто так ничего не делает. Иногда мне кажется, что он способен даже на убийство.

Адам тогда и не думал, насколько был близок к истине.