Текст книги "Лебединая песня. Любовь покоится в крови"

Автор книги: Эдмунд Криспин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 18

Днем Фену удалось поговорить с одним из присяжных. Выяснилось, что обсуждение вердикта представляло собой монолог старшины. Каким-то образом ему удалось убедить остальных, хотя никаких свидетельств, указывающих на убийство, предъявлено не было. Просто он пересказал домыслы журналистов. Впрочем, версию самоубийства тоже никто особенно не отстаивал.

Потом из разговора по телефону с инспектором Маджем Фен узнал, что старшина присяжных получил анонимное письмо, которое сжег, предварительно изучив содержание. Это действие вызвало особое негодование инспектора. По дороге домой Фен купил газету и убедился, что журналисты ведут себя как и ожидалось.

Прошло несколько дней, похожих один на другой, без особых событий. Так, лихорадочные метания туда-сюда. Репортеры постоянно крутились около оперного театра в надежде на новости. Приставали и к Фену, он их отпугивал своими скандальными высказываниями и невероятными предположениями, которые никакая газета не стала бы помещать.

Элизабет держали под постоянным наблюдением. Адам даже стал носить с собой револьвер, но вскоре обнаружил, что он тяжелый и выпирает из кармана. Поэтому положил его в ящик стола в гримерной и тут же забыл. Чай отправили на анализ, и в нем был обнаружен аконитин. Но больше инспектору Маджу ничего выяснить по этому поводу не удалось.

Маэстро и Беатрикс Торн обосновались в отеле «Булава и скипетр».

А в пятницу Джудит Хайнс и Борис Стейплтон поженились в лондонском отделе регистрации в присутствии Адама, Элизабет и Джоан. Здоровье Стейплтона все же продолжало ухудшаться.

В университете начались занятия, и Фену приходилось отвлекаться на чтение лекций, проведение семинаров и прочие занятия, но он выкраивал время, чтобы посещать репетиции «Мейстерзингеров». В один из визитов профессор смог поговорить с Карлом Вольцогеном, когда у пожилого режиссера возникла пауза в выполнении его разнообразных обязанностей. Он сидел, расслабившись, в кресле – морщинистое лицо, седоватая щетина на подбородке. На нем были поношенные фланелевые брюки, кожаный пиджак, из нагрудного кармана выглядывал красный шелковый платок.

– Этот Пикок, – произнес он, поглядывая на сцену, где шла репетиция, – настоящий вагнеровский дирижер. Он имеет… wie ist genannt[20]20
  Как это называется (нем.).


[Закрыть]?.. гибкость, какая требовалась маэстро, и какой никогда не было, например, у Рихтера. Я ведь со всеми работал, – с Тосканини, Бюловом, Рихтером, Никишем, Моттлем, Барбиролли, Бичем… Со всеми. Und glauben Sie mir[21]21
  И уж поверьте мне (нем.).


[Закрыть], этот Пикок действительно тот, кто надо.

Карл Вольцоген имел обыкновение вставлять в разговор небольшие фрагменты на родном языке, если чувствовал, что собеседник понимает.

– Вы, я вижу, фанатичный поклонник Вагнера, – заметил Фен.

– Aber naturlich[22]22
  Ну конечно (нем.).


[Закрыть]. Вся моя жизнь – опера, а Вагнер, естественно, на первом месте. Если бы у моего отца была возможность дать мне хорошее музыкальное образование, то я обязательно стал дирижером. Но учиться начал слишком поздно. Вот потому остановился на уровне ассистента режиссера, затем продюсера, режиссера. В Веймарской опере, мне было тогда шестнадцать, я начал с мальчика на побегушках. Вызывал артистов на сцену и прочее. После этого поработал во многих немецких оперных театрах и даже в Америке. Когда к власти пришли нацисты, я успел выбраться сюда. Мне были чужды их идеи, а кроме того, я был возмущен, что эти негодяи превозносят Маэстро. Лучше бы они его запрещали.

Я начал работать в Англии, была война, и здешние дураки запретили ставить Вагнера – видите ли, потому, что его обожает Гитлер. Кстати, этот ублюдок любил также романы вашего Эдгара Уоллеса, где смакуется насилие, но никто не запрещает вам их читать. Теперь, когда все наконец изменилось, пора, кажется, вернуться на родину, но там не ставят Вагнера. Так что пока я остаюсь в Англии. – Он надолго замолк, погрузившись в невеселые размышления, а затем, вдруг встрепенувшись, спросил: – Вы по-прежнему пытаетесь расследовать, как погиб этот человек?

– Пытаюсь, – ответил Фен.

– Ware es nicht besser[23]23
  Он лучшего не заслужил (нем.).


[Закрыть].

– Стало быть, пусть убийца останется ненаказанным? А кому дано право решать, кто достоин жить, а кого неплохо бы и умертвить? Нацисты именно так и рассуждали, и видите, к чему это привело.

– Veilleicht haben Sie recht[24]24
  Наверное, вы правы (нем.).


[Закрыть], – произнес Карл Вольцоген, помолчав. – Но я рад, что он мертв. Понимаете, рад.

В субботу провели репетицию первого акта в костюмах. Второй и третий акты в воскресенье. Труппа работала с полной отдачей, и не было никаких сомнений, что премьера состоится в срок.

Фен во время репетиции второго акта сидел рядом с Элизабет. После окончания в половине седьмого к ним пришел Адам. Повеселевший.

– Все идет прекрасно. Завтра закончим.

– У вас наверняка будет аншлаг, – сказал Фен. – Еще бы, такой скандал. Бедная Джоан.

– Да, – подтвердил Адам, – билеты раскуплены на все спектакли. Любители скандалов, конечно, не та публика, какая нам желательна, но их деньги для Леви такие же, как любые другие.

– А как Джоан? – спросил Фен. – Держится? Я не разговаривал с ней уже несколько дней.

– Да, стоически, – ответил Адам. – Я полагаю, в полиции не намерены ее в чем-то обвинять.

– Во-первых, у них нет против Джоан никаких доказательств, – заметил Фен. – А кроме того, они по-прежнему считают, что нембутал в джине и повешение никак не связаны.

– А это действительно так?

– Не думаю. Анонимное письмо старшине присяжных кое на что намекает. Конечно, его мог написать кто-то, просто ненавидящий Джоан, но мне, к сожалению, пока не удалось этого субьекта установить. Кстати, что сейчас будут прогонять?

– Первую сцену последнего акта, – сказал Адам. – Мы выбились из графика, из-за этого вторая сцена останется на завтрашнее утро. Хор уже отпустили по домам.

– Вот я и подумал, – задумчиво проговорил Фен, – а не выпить ли нам в таком случае.

– А может быть, мы все же закончим наше с вами интервью, – вмешалась Элизабет, доставая из сумочки блокнот и карандаш.

– Хорошо. – Фен улыбнулся. – Так на чем мы с вами остановились?

Но интервью не суждено было продолжиться. К ним подошла Джудит Хайнс, взволнованная, бледная.

– Нигде не могу найти Бориса. Вы его не видели? – Ее голос заметно дрожал.

– Может, он пошел домой? – спросила Элизабет.

– Нет. – Джудит мотнула головой. – Он бы мне обязательно сказал.

– А почему вы так обеспокоены?

– В последнее время он плохо себя чувствовал, – сказала Джудит. – А сегодня ему стало хуже. – У нее на глаза навернулись слезы. – Пожалуйста, помогите мне.

Фен и Адам встали и отправились искать в разных частях театра. Через десять минут встретились у железной лестницы, ведущей из верхнего коридора с гримерными через чердачный люк на крышу. Адам поверх зеленого камзола и рейтуз франконского рыцаря шестнадцатого века надел пальто.

– Вас не узнать, – сказал Фен с улыбкой.

Но Адам его веселья не поддержал.

– Его нигде нет, – серьезно произнес он. – Наверное, Стейплтон все же почувствовал себя плохо и ушел.

– Может быть, – озабоченно отозвался Фен. – Но почему не сказал жене?

– Вы думаете, его похитили?

– Не знаю, что и подумать. Но эта ситуация мне не нравится. Давайте поднимемся на крышу и посмотрим там.

– Нужен фонарик, – сказал Адам. – На крыше, наверное, темно. Можно свалиться вниз.

Фен, порывшись в бездонных карманах плаща, извлек носовой платок, пачку сигарет, богословский трактат «О подражании Христу», небольшого мохнатого медвежонка, названного в честь английского поэта семнадцатого века Томасом Шедвеллом, и наконец фонарик.

На крыше было морозно. Адам поежился и поднял воротник пальто. На небе не было ни звезды, и луна еще не поднялась, но свет уличных фонарей позволял кое-что разглядеть.

Борис Стейплтон лежал ничком примерно на равном расстоянии от слухового окна гримерной Эдвина Шортхауса и небольшой надстройки, где располагался подъемный механизм лифта. То, что он мертв, было видно с первого взгляда, хотя признаки насилия на теле отсутствовали. Только ссадины, вызванные падением. Рядом следы рвоты.

Они его повернули и вгляделись в красивое молодое лицо, застывшее в изумлении.

Глава 19

С большим трудом им удалось спустить тело Стейплтона вниз по лестнице и занести в гримерную Шортхауса, свободную после его смерти. На пути им никто не встретился, и они стояли некоторое время, тяжело дыша.

– И что теперь? – спросил Адам.

– Звоните Маджу и расскажите о случившемся, – ответил Фен, приводя свои волосы в относительный порядок. – Но больше никому ни слова. Особенно Джудит.

– Но как же, она…

– Мне нужно кое-что у нее спросить, – сказал Фен. – До того, как девушка потеряет способность говорить.

– От чего он умер?

– Похоже на действие мышьяка.

Адам пошел звонить. Внизу оркестр настраивался для третьего акта. Гобой выводил по кругу чистые квинты, флейты развлекались бурными руладами, заунывно гудела на одной ноте труба.

Фен наклонился осмотреть умершего. Тело было еще теплое, несмотря на холод на крыше. Только теперь профессор увидел, насколько Стейплтон исхудал, превратившись почти в скелет. От него исходил слабый запах, напоминающий чесночный. На шее, щеках и подбородке следы экземы. Открыв мертвому рот, Фен осмотрел язык. Он был обложен. Веки красные, набухшие. Внимательно осмотрев кисти и особенно ногти, профессор пошел к раковине вымыть руки.

Вернулся Адам. Начал рассказывать:

– Мадж очень расстроен. Покушение на Элизабет, а теперь смерть Стейплтона сильно вредят его версии самоубийства. Он едет сюда. – Адам посмотрел на профессора: – Вы что-нибудь обнаружили?

– Насчет мышьяка я был прав, – ответил Фен, вытирая руки. – Медленное отравление, возможно длилось несколько недель.

– Теперь понятна причина его недомогания, – сказал Адам, стараясь не смотреть на покойного. – Если бы у него хватило разума пойти к доктору…

– Вот именно, – поддержал его Фен. – Человека можно было бы спасти. Эта экзема – обычный симптом отравления мышьяком. А поскольку у Стейплтона раньше было что-то похожее, он решил, что у него просто обострение.

Они закурили.

– Вот, пожалуйста, – произнес Адам. – Джудит стала вдовой после двух дней замужества. – Он глубоко затянулся сигаретой. – Но я не вижу тут мотива, если только он не был как-то причастен к гибели Эдвина. О том, что это самоубийство, наверное, не может быть и речи?

Фен кивнул:

– Конечно. К тому же кто станет растягивать такую процедуру на несколько дней. Почему не принять сразу одну большую дозу? И у него не было причин для этого. Только что женился, счастлив в любви.

– Но ведь мышьяк открыто не продается, – хмуро заметил Адам.

– Не продается, – согласился Фен. – Но есть много способов его получить. Например, из мушиных липучек, гербицидов, из крысиного яда, раствора для купания овец и бог знает из чего еще. – Фен встал. – Я, пожалуй, пойду поговорю с Джудит. Она единственная свидетельница. А вы здесь посидите, я скоро вернусь. Его одного, – он кивнул на мертвого Стейплтона, – оставлять нельзя. Сюда никого не пускайте, кроме полицейских.

Спускаясь по лестнице, он встретил сторожа Фербелоу и вспомнил о своем намерении у него кое-что выяснить.

– Вы, кажется, говорили, что мистер Шортхаус запрещал вам его беспокоить в гримерной?

У старика моментально всколыхнулась старая обида.

– Вам надо было это видеть, сэр, – сердито проворчал он. – Я вошел к нему всего один раз из-за какой-то ерунды, просто что-то спросить, так этот, с позволения сказать, лорд выпучил на меня глаза и заорал, если я посмею еще раз сунуть к нему нос, он свернет мне шею. Обозвал вором. Вы представляете, какое хамство?

Фен продолжил путь, оставив Фербелоу изливать негодование в одиночестве. Маловероятно, чтобы об этом инциденте никто не узнал в театре. Фербелоу не из таких, кто будет держать оскорбление при себе. А Шортхауса и без того все тут терпеть не могли. И рады теперь его смерти.

Он прошел за кулисы.

Третий акт начался. Сакс сидел в кресле, погруженный в чтение фолианта. В комнату украдкой вошел Давид, на что живо откликнулись деревянные духовые. Он поставил корзинку на стол и, поглядывая на мастера, начал изучать ее содержимое. Затем увлекся, перебирая ленты, пироги, колбасу. Шелест страниц фолианта сопровождался нисходящей каденцией струнных. Затем суровые виолончели начали тему святого Иоанна.

В противоположной кулисе Джудит разговаривала с Резерстоном. Заметив Фена, быстро обошла сцену.

– Вы его нашли?

– Я хочу спросить вас кое о чем, – произнес Фен, как будто не слыша вопроса.

– Да, но…

– Я бы не стал вас беспокоить, но это важно. Вы и ваш муж долго находитесь в Оксфорде?

– Примерно недели три.

– И он все это время хворал?

– Ну, не то чтобы хворал… просто его беспокоила экзема. Но к доктору он не ходил.

– Расскажите, пожалуйста, как у него все происходило.

– Но зачем вам?..

– Я обладаю кое-какими медицинскими познаниями и давно заметил, что он нездоров. Если вы опишете мне подробно его состояние, я смогу проконсультироваться с доктором, и Борису назначат соответствующее лечение. Лекарства давать ему будете вы. Надеюсь, от вас он не откажется принимать. – Фену сейчас с трудом давалась ложь, но иного выхода не было.

Девушка кивнула:

– Вы очень добры. Понимаете, у него было что-то вроде ларингита, экзема и в довершение ко всему почти каждый день диарея. Он очень мало ел. Жаловался на боли в мышцах, говорил, что иногда немеют руки. Вот такие дела.

– Возможно, он съел что-то несвежее? Пищевое отравление? Порченая колбаса, свинина очень токсичны.

– Что значит токсичны? – в отчаянии воскликнула она. – Мы питались дома. Еду готовила я и ела то же самое. Но со мной все в порядке. Продукты я покупала очень свежие.

– Ну хорошо, не пища, так, может быть, питье?

– Если вы имеете в виду спиртное, так он почти не пил.

– В таком случае и это отпадает. – Узнав то, что ему было нужно, Фен поспешил закончить разговор.

– Но где же он сейчас может быть? – опять заволновалась Джудит.

– Как предположила Элизабет, он все же пошел домой, и вы с ним где-то разминулись. Может быть, ему кто-то ошибочно сказал, что вы уже ушли. Я думаю, самое лучшее для вас сходить и посмотреть. Если его дома нет, вернетесь сюда.

Оставив Джудит за кулисами, Фен вернулся в гримерную Шортхауса, чувствуя себя отвратительно. Но, к сожалению, иначе он поступить не мог – ему обязательно нужно было получить некоторые сведения.

Адам обрадовался его приходу. Дежурство начало его сильно тяготить.

– Я тут все думал, зачем Стейплтон вылез на крышу.

Фен устало опустился на стул:

– Возможно, почувствовал себя плохо и решил, что на свежем воздухе полегчает. Не в крыше дело.

Вскоре прибыл инспектор Мадж с полицейским врачом. К счастью, это оказался не доктор Рашмоул, чьи ужимки Фену сейчас было бы трудно переносить. Он пересказал им то, что услышал от Джудит.

– К сожалению, она первая подозреваемая, – сказал Мадж.

Фен замотал головой:

– Исключено. Она любила его без памяти. Они только что поженились. Девушка в меньшей степени подозреваемая, чем я.

– Некоторые умеют хорошо притворяться, – возразил Мадж. – Тем более она актриса. Бывает, что вроде бы двое любят друг друга, как вы выразились, без памяти, а потом – раз, и убийство.

– Если так, стала бы она признаваться, что готовила для него еду.

– А почему нет? – раздраженно спросил Мадж. – Скрывать такое было глупо, ведь квартирная хозяйка наверняка знала.

– А может быть, тут замешан кто-то третий? – предположил Адам. – Подкладывал яд в сахар или в какую-нибудь еду.

– Да что вы, – отмахнулся Фен. – В таком случае Джудит тоже была бы сейчас мертва. К тому же это невероятно, чтобы Стейплтон регулярно получал какую-то еду или питье от постороннего.

– Да, вы правы, – согласился инспектор Мадж. – Но яд все же откуда-то взялся. И жена так ничего и не подозревала? Несмотря на то что они были, как вы утверждаете, очень близки?

– Не знаю, – отрывисто проговорил Фен. – Но я решительно отвергаю любую мысль о ее причастности к гибели мужа. У вас что, глаз нет? Неужели вы не видите, насколько эта девочка его любила?

– Я вижу другое, – вскипел инспектор Мадж. – Вы пытаетесь представить дело так, как будто здесь опять произошло невероятное убийство.

Они смотрели молча друг на друга, когда дверь раскрылась, и в комнату вошла Джудит.

– Профессор Фен, – начала она, – извините. Я видела, что вы пошли сюда и решила…

И тут она увидела на полу мертвое тело своего мужа. Ее щеки, еще румяные от бега вверх по лестнице, начали быстро бледнеть. Девушка застыла, не в силах сдвинуться с места. Спустя секунду она негромко всхлипнула и зажала ладонью рот.

Адам услышал, как мальчик в коридоре выкликает его фамилию. Пора было выходить на сцену.

Репетиция закончилась, и Фен пошел провожать Адама, Элизабет и Джоан в их отель «Булава и скипетр». Они долго шли, не проронив ни слова, затем Джоан нарушила молчание:

– Я советовала Джудит пока не заводить детей, но, может быть, они все же решились. Ребенок был бы для нее теперь утешением.

– Не это сейчас главное, – резко произнес Фен. Резче, чем намеревался. – Стейплтона кто-то отравил.

– Но Джудит тут ни при чем.

– Вы правы, ни при чем. Но до этого кто-то повесил Шортхауса, а потом другой человек или тот же самый злодей покушался на Элизабет, а мы до сих пор не можем во всем этом разобраться.

– Но у вас есть какие-то зацепки, профессор? – мягко спросила Элизабет.

– В том-то и дело, что никаких. Я понятия не имею… – Он поднял голову. – Элизабет, вы, пожалуй, вычеркните меня из списка ваших выдающихся детективов.

Дальше они шли молча.

Прощаясь у входа в отель, Фен извинился перед Джоан за излишнюю резкость.

Она отмахнулась:

– Я не заметила. К тому же мы все сейчас взвинчены. Завтра премьера. Вы придете?

– Конечно. И удачи вам, если до спектакля не увидимся.

– Зайдите потом за кулисы.

– Обязательно. И снова примите извинения.

– Вся порядке. – Джоан улыбнулась. – На прощание я рискну процитировать вам, профессору английской литературы, строчку из Шекспира: «Отягощать не будем нашу память несчастиями, которые прошли»[25]25
  Шекспир У. Буря. Акт 5, сцена 1 (пер. М.А. Донского).


[Закрыть].

Она еще раз улыбнулась и вошла в отель вслед за Адамом и Элизабет.

Глава 20

Со дня смерти Шортхауса прошла неделя. До развязки всей этой истории оставалось чуть меньше двадцати четырех часов.

В понедельник утром еще репетировали вторую сцену третьего акта, а вечером в шесть тридцать должна была состояться премьера. Найти замену Джудит и Стейплтону было несложно. Резерстон произнес последнюю напутственную речь, в которой призвал хор думать о спектакле и стараться быть похожими на нюрнбергцев шестнадцатого века.

Причину смерти Стейплтона пока окончательно не установили. Результаты атопсии должны быть получены во вторник утром.

Адам и Элизабет весь день провели в отеле. Последние события пагубным образом повлияли на их отношения. Прежняя счастливая беззаботность вдруг исчезла. Они замкнулись, стали друг с другом холодны, но выяснять ничего не пытались. Почему-то ни с того ни с сего начали видеть друг у друга недостатки, которых прежде не замечали. Вспомнились обиды, большей частью воображаемые. Элизабет начало казаться, что Адам слишком властен, почти тиран, и она уже начала чуть ли не жалеть о своей прежней независимости. Адам неожиданно увидел, какая у него жена обидчивая, вспыльчивая, а порой несдержанная. Конечно, романтический период брака рано или поздно должен был смениться так называемой утратой иллюзий, но это наступило слишком рано, и не могло не тревожить их обоих.

Возможно, толчком к этому послужила насильственная смерть, свидетелями которой они были, и предшествующее ей нервное напряжение. Достаточно вспомнить последние репетиции перед смертью Эдвина Шортхауса. Элизабет раздражала необходимость быть все время под наблюдением. Она относилась к людям, которым периодически требовалось побыть хотя бы немного в одиночестве.

Супруги пока не могли, да и не желали разбираться, что с ними происходит. Упреки друг другу высказывали не прямо, а намеками. Ситуацию усугубляло то, что каждый был преисполнен жалостью к себе и винил другого. Слава богу, размолвка у них не дошла пока до критической точки, и все еще могло встать на свое место, но, к сожалению, ни один из них не желал сделать первый шаг.

Когда Адам днем заснул, ему приснилось, что он едет за рулем автомобиля по сельской дороге. Вот впереди показалось большое средневековое строение из серого камня. Он прежде его не видел, но знает, что это аббатство Отлдейкр. Адам останавливает машину и входит. Помещение, где он находится, похоже на какой-то музей. Потрепанные стяги, странные экспонаты. Он проходит дальше, открывает дверь во двор, и тут же начинает дрожать земля, появляется строй рыцарей с оружием на изготовку. Адам в панике бежит, каким-то образом зная, что под доспехами ничего нет, ни людей, ни даже роботов, а рыцари движутся под воздействием какой-то неведомой энергии. Он мчится, минуя один зал, затем другой, третий, конца которым не видно. А сзади слышен громкий топот, становящийся все ближе и ближе. Наконец он выбегает в очень длинную галерею, в конце которой смутно вырисовывается неподвижно стоящая фигура, возможно статуя. Однако, приблизившись, он видит, что это Элизабет, в каком-то странном балахоне, волосы повязаны пестрой лентой. Она смотрит на него с мольбой о помощи. Адам изо всех сил устремляется к ней, и они сливаются в крепком объятии…

Он проснулся, не сразу осознав, что это гостиничный номер и за окнами старый добрый Оксфорд. Во рту сухо, в желудке ощущался дискомфорт.

Элизабет за столом писала письма. Он поднялся, подошел к ней.

– Мне сейчас приснился ужасный сон, как будто я…

– Извини, дорогой, – прервала она его, – пожалуйста, не надо рассказывать. Нет скучнее занятия, чем слушать чужие сны.

– Но, Элизабет, скажи, что с нами происходит?

– Не знаю, что ответить, мой дорогой, – сухо произнесла она. – За собой я не вижу никакой вины. И позволь мне, пожалуйста, закончить письмо.

– Нет, не позволю. Нам надо серьезно поговорить.

– Перестань устраивать сцену из третьеразрядного английского фильма.

– Но, пожалуйста, выслушай меня. У меня только один вопрос. Как я должен поступить, чтобы все стало по-прежнему?

– Не понимаю. Что значит по-прежнему? Не думал ли ты, Адам, что мы всю жизнь будем сюсюкать друг с другом?

– Ты называешь добрые доверительные отношения сюсюканьем?

– Добрые, доверительные – какие громкие слова.

Адам едва сдерживался.

– Извини, я понимаю, тебя многое во мне раздражает. Но неужели ничего нельзя исправить?

Элизабет пожала плечами:

– Мой дорогой, во-первых, ничего страшного пока не случилось, а во-вторых, если ты не осознаешь свои недостатки, то мне нет смысла их перечислять. Нельзя слепого заставить их увидеть.

– А тебе не приходит в голову, что и ты далека от совершенства?

Теперь Элизабет уже по-настоящему разозлилась.

– Разумеется, я не совершенна. Но это не дает тебе права на грубость.

– Какая грубость? Я просто пытаюсь понять, что между нами не так.

– Ты избрал для этого странный способ. – Элизабет встала и начала собирать письма и бумагу. – Я чувствую, закончить дела мне здесь не удастся и ухожу наверх. Пожалуйста, не надо меня беспокоить.

Проводив ее взглядом, Адам ошеломленно опустился в кресло. Оказывается, дела обстояли хуже, чем он думал. Такой холодной и резкой он ее еще никогда не видел.

А Джоан Дэвис и Джордж Пикок в это время гуляли по саду Колледжа Сент-Джон.

Бледное солнце безуспешно пыталось пробиться сквозь облака. Сырой и холодный воздух заставлял их двигаться быстрее. Пикок, забывшись, шагал размашисто, и Джоан едва поспевала, подшучивая в мыслях над собой, что давно уже ради общества мужчины не жертвовала удобствами. Они уже несколько раз обогнули центральную лужайку, а Пикок, кажется, не стремился изменить маршрут.

– Что это мы с вами вертимся, как белки в колесе? – наконец подала голос Джоан.

Он быстро на нее глянул:

– Вам наскучило?

– Конечно, нет. Иначе меня бы здесь не было.

Они снова некоторое время шли молча. Пикок вообще не был особенно словоохотлив, а сейчас у него как будто отнялся язык.

«Ведь это же я предложила прогуляться, – растерянно размышляла Джоан. – А у бедняги не хватило смелости отказаться. Или я ошибаюсь? Он вполне мог сказать, что хочет отдохнуть перед премьерным спектаклем. Значит, мое общество ему приятно?»

Наконец она нарушила молчание:

– Вы волнуетесь перед премьерой?

Он повернул к ней голову:

– Ужасно. Мне сказали, что на спектакле будет Эрнест Ньюмен[26]26
  Ньюмен Э. (1868–1959) – видный музыкальный критик, автор нескольких книг о композиторах, в том числе о Вагнере.


[Закрыть].

– Так это же хорошо.

– Наверное, хорошо, но дирижировать перед ним Вагнера – это все равно что в присутствии Вальтера Скотта читать лекцию по литературе. Но я надеюсь это пережить.

– Вы довольны, как все получилось?

– Перед труппой просто склоняю голову, я имею в виду солистов, – ответил Джордж Пикок. – Все намного опытнее меня, работали с необыкновенной отдачей и делали все так, как я хотел.

Джоан тронули его слова.

– Не принижайте себя, Джордж. Вы превосходно знаете свое дело. Что будет дальше, когда пройдут спектакли?

– Все зависит от Леви. Если «Мейстерзингеры» пройдут успешно, я надеюсь получить постоянный ангажемент.

– Я уверена, так оно и будет.

Они помолчали, любуясь прыгающей по лужайке малиновкой.

– Насколько мне известно, вы не замужем, – вдруг сказал Пикок.

– Нет, – отозвалась Джоан, слегка смутившись. Слова Джорджа застали ее врасплох. – Я в разводе. Наше супружеское счастье длилось примерно тринадцать часов с того момента, как мы вышли из церкви. Но теперь, слава богу, все давно благополучно забыто.

– В таком случае позвольте мне сделать вам предложение руки и сердца.

Она подняла на него взгляд, чувствуя, как у нее наворачиваются слезы.

– Не знаю даже, что сказать. Спасибо, конечно. Но вы уверены?..

– Я-то уверен, но если вы…

– Позвольте мне прояснить ситуацию, – решительно произнесла Джоан. – Мне тридцать пять. Женщин моего возраста, чтобы не обидеть, называют зрелыми. Но зрелость – это, как известно, не молодость. Если угодно, секонд-хенд. Вы меня понимаете?

Он опустил голову:

– Понимаю. Извините. С моей стороны было слишком самонадеянно полагать, что…

Пикок повернулся и зашагал прочь через лужайку.

Джоан смотрела ему вслед со слезами на глазах.

А если она не права? Если он воспринял ее слова как стремление не обидеть его прямым отказом?

С каждым шагом он становился от нее все дальше и дальше, и она понимала – второго шанса не будет. Пикок больше никогда не решится заговорить с ней о женитьбе. И ей тоже гордость не позволит подойти и сказать: «Вот вы мне недавно предлагали…» Это немыслимо.

Она побежала вслед, выкрикивая:

– Подождите! Подождите!

Он обернулся, разглядывая ее, раскрасневшуюся от бега, с блестящими глазами, и бросился навстречу.

Быстро взял ее руку и нежно прижал к губам.

– Вы знаете, в секонд-хенде тоже можно отыскать жемчужину.