Текст книги "Шпион императора"

Автор книги: Эдмон Лепеллетье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Вдруг ла Виолетт вскочил, словно от толчка: средство было найдено!

Он с нетерпением дождался дня и прождал первые утренние часы, казавшиеся ему чересчур долгими и скучными. Наконец пробило полдень. Тогда он вышел из дома, взяв с собой Кронпринца, переименованного им в Рагуза, у которого он отнял его костюм принца крови, что, казалось, очень оскорбило гордого, ворчливого пуделя.

Ла Виолетт в сопровождении собаки отправился к крепости, где содержался Анрио, прошел по площади, раскинувшейся перед тюрьмой, и дошел наконец до здания кордегардии. Солдаты, усевшись на скамейках, со скучающим видом глазели на проходящих, посасывая свои фарфоровые трубочки.

Словно желая позабавиться на прогулке, ла Виолетт, не забывший захватить с собой свою палку, заставил Рагуза сделать несколько прыжков через нее, а затем по мере того кто подходил к скамье, на которой сидели солдаты, все учащал и разнообразил прыжки пуделя, поднимая палку все выше и выше.

Требовалось очень немногое, чтобы поразвлечь скучавших солдат. В несколько минут сюда сбежались все свободные от дежурства солдаты и принялись с любопытством любоваться даровым зрелищем, подталкивая друг друга локтями и громко выражая свое восхищение. Кое-кто из них достал кусок хлеба или сала и предложил пуделю в виде гонорара; остальные ласкали его, подзывали к себе, капрал же даже разразился рядом комплиментов по адресу хозяина пса.

Это было венцом желаний ла Виолетта. Он поблагодарил капрала и предложил ему отправиться в ближайший кабачок, помещавшийся на площади, против ворот крепости, чтобы освежиться кружечкой пива. Капрал принял предложение, и вскоре они уже чувствовали себя большими приятелями, восседая за столиком со стаканами в руках.

Ла Виолетт выдал себя за старого солдата-саксонца, служившего в союзных армиях Наполеона; капрал же рассказал, что он был с саксонцами в Лейпциге, и вскоре стаканчик водки, последовавший за пивом, закрепил их дружбу.

Ла Виолетт осторожно расспросил капрала относительно его службы и тех узников, которых приходится оберегать в крепости. Капрал не знал ничего о том, что происходило внутри. Почти все арестанты помещались вместе, за исключением двоих или троих, помещавшихся отдельно в башне, которую он описал ла Виолетту.

Последний постарался запомнить расположение башни. Когда он расстался со своим новым другом – капралом, то спокойно направился к указанной ему башне и стал рассматривать узкие окна камер, закрытые решетками.

Анрио находился в одной из них, но на каком этаже, где именно?

От любопытства публики башня была отделена круглой стеной. Не могло быть и речи о том, чтобы вступить в непосредственное сообщение с камерой Анрио, даже если ла Виолетту удалось бы узнать, какое именно окно ведет в нее. А между тем было очень важно узнать, где именно заперт Анрио, помещается ли он в одиночной камере первого этажа, или второго, или третьего.

Ла Виолетт не мог стоять до бесконечности перед этой мрачной грудой громадных камней, за которой страдала масса людей; ведь слишком долгое стояние перед крепостью могло обратить на себя внимание. Поэтому он ушел с тяжелым сердцем оттуда, но в то же время дал сам себе твердое обещание вернуться на следующий день в тот же час. И действительно в течение двух или трех следующих дней он шнырял вокруг тюрьмы, не решаясь тем не менее приближаться ни к башне, ни к кордегардии.

Капрал рассказал ему, что он бывает в наряде по охране тюрьмы почти каждую неделю, и ла Виолетт стал с нетерпением ждать, когда дойдет черед до дежурства этого импровизированного друга.

Когда этот черед, по его соображениям, настал, он направился вместе со своей собачьей труппой и юным тирольцем к площади, примыкавшей к тюрьме, расположил там своих зверей и подал музыканту знак начать представление.

Солдаты не преминули группами выйти за ворота при первой же ноте, изданной человеком-оркестром, и выстроились в линию перед скамьей, стараясь издали следить за представлением, за которым не могли наблюдать вблизи.

В антракте, в то время как тиролец обходил публику с шапкой, ла Виолетт, притворяясь усталым, направился к кабачку. Он заметил издали своего приятеля-капрала и жестом пригласил его последовать за собой.

Тот немедленно прибежал. Ла Виолетт словно в шутку спросил у него, позабавила ли его музыка арестантов. Капрал, смеясь, ответил, что некоторые из них, подтянувшись к окнам, могли даже видеть собак.

– В таком случае, – сказал ла Виолетт, – им следовало бы бросить мне монетку. У них имеются деньги?

– Да, у тех, которые еще не осуждены, имеются. Среди арестантов находится даже поп, получающий с разрешения губернатора пищу со стороны. Стойте-ка, вот как раз один из моих людей сопровождает в тюрьму надзирателя, на обязанности которого лежит доставка еды в камеры.

Ла Виолетт вздрогнул; он тотчас сообразил, что этот «поп» был не кем иным, как Анрио.

– Вот и спросите у попа, остался ли он доволен представлением, а если доволен, то пусть даст вам талер для моих артистов, – смеясь, сказал ла Виолетт. – Мы вместе пропьем его, товарищ!

– Эй ты, слышишь? – крикнул капрал солдату, сопровождавшему надзирателя. – Исполни как следует поручение, принеси талер и ты выпьешь вместе с нами!

Часовой прошел в тюрьму вместе с надзирателем, приносившим подследственным пищу, а ла Виолетт вернулся к своей труппе, чтобы продолжать прерванное представление.

Когда по его расчетам солдат мог уже вернуться из тюрьмы, он кончил представление и снова направился в кабачок. Капрал издали показывал ему с торжествующим видом какую-то монету.

Ла Виолетт ускорил шаг, но старался скрыть свое волнение. Какой-то арестант дал монетку, но был ли этим арестантом Анрио? Следовало избегать слишком большой настойчивости в вопросах: ведь капрал может заподозрить в этом что-нибудь неладное, а малейшее подозрение могло повести к тяжелым последствиям. Если Анрио помещается в первом этаже, то будет возможно пробраться к нему благодаря небольшому строению, подымавшемуся за круглой стеной, уже замеченной ла Виолеттом. Но если у полиции возникнет хоть какое-нибудь подозрение, то Анрио переведут в другое место. Поэтому он старался не дать заметить свою радость и не решался расспрашивать далее.

– Вы ловко предсказали, что наши арестанты окажутся щедрыми, – сказал капрал, – в данный момент в первом этаже их трое, и каждый из них дал по монетке.

– Это великолепно! – пробормотал ла Виолетт полузадушенным голосом.

Благодаря чрезмерной щедрости арестантов все его расчеты полетели вверх дном. Как же узнать среди этих троих того, который интересовал его?

– Вот вам три серебряных монеты! – сказал капрал и вдруг, рассматривая их перед тем, как вручить ла Виолетту, воскликнул: – Батюшки! Кто-то дал плохую монету. Вот поглядите сами! Это – французская монетка!

Ла Виолетт чуть-чуть не выдал радости, охватившей его при этих словах.

– А ну-ка, покажите! – торопливо сказал он. – В самом деле, это – монета в сорок су. Они здесь не ходят? Так ее следует отдать тому, кто дал ее! Вы знаете, кто это? – прибавил ла Виолетт, поворачиваясь к солдату, только что ходившему к арестантам.

Тамбурмажор догадался, что Анрио, предупрежденный о его присутствии музыкой тирольца, придумал таким образом дать ему знать о себе. Ведь, вероятно, только у него одного и могла найтись монетка с изображением Наполеона. Это было очень ценным указанием. Анрио знал, что ла Виолетт занят мыслью о его освобождении, но как теперь было точно узнать, где именно он заперт?

На всякий случай ла Виолетт обратился к солдату с этим вопросом.

Солдат ответил без малейшего колебания:

– Я уверен, что эту монету всучил мне поп. Только вот отдать ему назад эту монету будет трудновато. Вплоть до ужина в тюрьму больше никто не войдет, а тогда меня уже не будет в наряде.

– Так ты можешь указать эту камеру человеку, который заменит тебя. Ты знаешь, в которой это камере?

– Да, господин капрал, если эту монету дал мне аббат, то он помещается в средней камере. Я уверен, он знал, что его монета никуда не годится!

Ла Виолетт, восхищенный до последней степени, поспешил сказать:

– Хороша или плоха эта монета, а мы ее пропьем, как и остальные. Ну-ка, красавица, – весело обратился он к служанке кабачка, – принеси ка нам побольше кружек, а потом подашь нам водки, сколько хватит на три талера. За ваше здоровье, товарищи! – сказал он, чокаясь принесенными кружками.

Все трое отпили пива.

– За здоровье арестантов! – сказал капрал, когда опорожненные кружки были заменены новыми.

– Ну, уж за попа я пить не стану! – воскликнул солдат, который все еще сердился на него за монету, не ходившую в Вене.

– Ну, еще чего! А за кого ты станешь пить? – осведомился капрал.

– За здоровье императора, – сказал солдат.

– Браво, это ладно! За здоровье императора! – крикнул ла Виолетт, весело поднимая свой бокал и очень довольный маленькой мистификацией: ведь каждый из них пил за своего императора, хотя солдат и не подозревал этого.

Все узнанное окончательно привело ла Виолетта в великолепное состояние духа; он узнал, где помещается камера Анрио, и был уверен, что похищение удастся.

В окрестностях тюрьмы не видали директора собачьей труппы, тем не менее однажды вечером служанка кабачка, задержавшаяся на площади вместе со своим возлюбленным после закрытия заведения, как будто заметила около стен крепости длинный силуэт человека, сопровождаемого собакой и сильно смахивавшего на дрессировщика животных. Но она была слишком занята сладкими речами и увесистыми ласками, которыми награждал ее здоровенный парень, и не обратила внимания на подобные пустяки.

Поэтому ла Виолетт мог рискнуть завязать сношение с узником, следуя плану, обдуманному и разработанному в течение нескольких дней. Он внимательно рассмотрел крышу маленького строеньица, возведенного между круглой стеной и башней, где помещались узники. Благодаря своему высокому росту ему удалось взобраться на стену, а оттуда на крышу зданьица, так что он оказался на очень небольшом расстоянии от закрытого решеткой окна камеры Анрио.

Довольный тем, что он забрался так высоко, ла Виолетт остановился на минутку, промерил расстояние, достал довольно длинную веревочную лестницу, спустил ее вдоль круглой стены, в то же время тихонько свистнул особенным образом и стал ждать.

Вдруг лестница вздрогнула, словно под тяжестью.

– Тише! Тише! – пробормотал ла Виолетт, снова свистнув и медленно подтягивая лестницу к себе.

Вскоре около него оказалось какое-то существо.

– Хорошо, хорошо, дочка, ты очень мила, – тихонько прошептал ла Виолетт, лаская Маркизу, которая, взобравшись на перекладину лестницы, дала поднять себя на стену.

Это было новым упражнением, которому ла Виолетт обучил ее в дни ожидания, проведенные им в обдумывании деталей своего плана.

Выразив удовольствие ловкостью Маркизы, ла Виолетт пробормотал:

– Сможет ли Рагуз как следует стеречь по крайней мере?

Затем он принялся выполнять вторую половину своей задачи. Она состояла в том, чтобы доставить Анрио длинношерстного вестника.

Ла Виолетт осторожно просвистел знаменитую в то время песенку: «На славу империи…», но затем смолк, с некоторым испугом думая, что стоит страже заметить его, как ему немыслимо будет удрать, а тогда все будет проиграно.

Прошло несколько тревожных секунд. Вдруг над головой тамбурмажора раздался свист, продолживший начатую патриотическую песенку. Ла Виолетт понял, что это Анрио Дал ему знать, что он уловил сигнал.

Будучи уже предупрежден о присутствии тамбурмажора в окрестностях тюрьмы с того дня, когда директор собачьей труппы устроил на площади представление, Анрио каждую минуту ждал появления обещанной ему ла Виолеттом помощи. Он вскарабкался на стул, который вместе со столом и убогим ложем составлял всю меблировку камеры, и, подтянувшись к окну, наудачу произнес во мрак ночи, среди которого не мог видеть ла Виолетта:

– Это вы, товарищ?

– Да, генерал, будьте внимательны! Вытяните руку наружу, через решетку, если можете!

– Ладно. А что надо сделать?

– Взять то, что вам принесет Маркиза.

– Кто это – Маркиза?

– Моя собака. Тише!

Вдали, во дворе, раздался шум тяжелых шагов приближавшегося обхода. Это сменяли часовых.

Анрио просунул руку между решеткой, как ему советовал ла Виолетт, и замер в томительном нетерпении. Вдруг он почувствовал, что о его руку трется что-то шелковистое, мягкое, в чем он узнал собачью шерсть… Нащупывая далее, его рука соприкоснулась с мордой собаки, в которой торчал какой-то сверток.

Анрио взял этот сверток; то был моток веревки. В то же время послышался голос ла Виолетта, говоривший:

– Распустите веревку и оставьте один конец во рту у Маркизы.

Анрио повиновался. Собака исчезла в темноте, унося с собой конец веревки, другой конец остался у узника.

Таким образом веревка, протянутая между камерой и ла Виолеттом, послужила средством сообщения. Тамбурмажор поспешил передать этим путем генералу последовательно пилу, ножницы для холодной резки железа, заряженный пистолет, кошелек с золотом и карандаш с бумагой; с помощью этого Анрио было уже нетрудно обрести свободу.

– Спасибо! До скорого свидания! – сказал он, бросая в пространство эти слова по адресу своего смелого и ловкого спасителя.

Тем временем ла Виолетт с массой предосторожностей спускал умную Маркизу по веревочной лестнице с крыши. Хотя спуск и оказался труднее подъема, но собаке в конце концов удалось достичь земли.

Что касается самого ла Виолетта, то он прыгнул вниз, согнув колени. Однако высота оказалась более значительной, чем он рассчитывал; он легко мог разбиться насмерть в этом прыжке. Но он упал на какую-то мягкую, большую массу, которая смягчила толчок, так что он не испытал никаких повреждений.

Это был Рагуз, который спокойно улегся у подножия стены и тело которого образовало как бы матрац. Громадным весом тела ла Виолетта собака была раздавлена. Долгий вздох вырвался из ее пасти, словно из отверстия продырявленного игрушечного воздушного шара, и после этого бедный Кронпринц околел.

Ла Виолетт некоторое время взволнованно смотрел на издохшего пуделя, а затем, погладив рукой труп несчастного животного, спасшего его в опасном прыжке и поплатившегося за это жизнью, грустно взвалил его на плечи: не следовало, чтобы обход нашел свидетеля-обличителя здесь, около стен крепости.

Тамбурмажор унес собаку к берегу Дуная и спрятал там в ров, а затем, закрыв труп ветками и листьями и завалив камнями, ушел, обещая про себя вернуться сюда на следующий день с инструментами, чтобы приготовить Кронпринцу достойную могилу.

VIII

Наполеон прогуливался по своему кабинету в Елисейском дворце, когда ему доложили о приходе шевалье Флери де Шабулона. Он сейчас же принял этого юного авантюриста, который приезжал за ним на остров Эльба и был одним из главных инициаторов его чудесного возвращения.

Флери де Шабулон получил звание секретаря императора. Будучи глубоко предан последнему, видя, как повсюду куют измену, замыкая его дорогого императора во враждебный круг предательства, смелый и проницательный молодой человек добровольно взялся за контрполицейские обязанности. Угадав двойственную и тройственную игру, которую вел Фушэ (этот многообразный предатель составлял заговоры со всеми партиями и старался заварить кашу покруче, чтобы потом в образовавшейся неразберихе правильнее избрать, кому именно выгоднее всего служить), Флери де Шабулон следил за каждым шагом министра полиции. Он шпионил за ним, следил, не спускал с него взора, и ни одно из его движений не ускользало от Флери.

Поэтому, получив в секретариате письмо, написанное Паком, беспокоившимся относительно исчезновений Амелии Нейпперг и умолявшим императора вмешаться, чтобы защитить молодую девушку, Флери отложил его в сторону и прямо показал императору.

Имени Фушэ оказалось достаточно, чтобы император узнал о просьбе маленького агента полиции; Наполеон решил лично заняться этим делом и вырвать дочь своего смертельного врага из рук герцога д'Отранте.

Благодаря Флери маленький домик министра полиции, расположенный в Менильмонтане, был вскоре обозначен как место, куда Фушэ отвез свою жертву. Наполеон явился туда, и таким образом состоялось освобождение Амелии Нейплерг. Наполеон отвез ее в Елисейский дворец и поручил жене генерала Бертран заботиться о его протеже в ожидании, пока выяснится, что следует с нею делать.

Наполеон не мог не обратить внимания на грацию и очарование этой молодой девушки. Она предстала перед ним в ореоле такой простоты, которая счастливо выделяла ее из среды манерных придворных дам, и при виде ее красоты и юности император почувствовал, словно сам молодеет душой, словно может еще любить с прежним пылом и страстью. Наполеон, Антей войны и политики, пораженный, раздавленный перевесом сил бесчисленных противников в тот самый момент, когда все ждали его падения, вновь воспрянул духом, так как вместе со способностью любить у него появилась способность бороться, желание победить.

На его суровом лице возникла улыбка, когда при имени Флери де Шабулона в его памяти встал образ молодой девушки, освобожденной благодаря вмешательству секретаря.

Прогоняя от себя важные соображения, которыми был занят его деятельный ум в то время, он с удовольствием вызвал в памяти образ молодой девушки, сначала заплаканной, оскорбленной, потом радостной, трогательно-прекрасной, и в конце концов она вспомнилась ему в различные фазы своих злоключений. Задумавшись, он словно во сне пробормотал:

– Быть может, я всегда гонялся за тенью, упуская из вида жертву? К чему эта беспрерывная борьба для достижения какого-то результата? Может быть, счастье, которое столько раз уходило у меня из рук, еще когда-нибудь повернется ко мне? Не удастся ли мне теперь схватить его на лету, поймать и пришпилить к стене эту бабочку, которая столько раз давалась мне в руки и которую я каждый раз выпускал опять?

И Наполеон решил после беседы с Флери де Шабулоном, который несомненно принес ему какие-нибудь известия о Фушэ, а может быть, даже и доказательства какого-нибудь его вероломства, непременно отправиться к генеральше Бертран и переговорить с Амелией, которую он отдал на попечение этой даме.

– Что нового? – спросил император, здороваясь с молодым секретарем. – Какие новые выходки герцога д'Отранте укажете мне сегодня?

– Ваше величество, министр полиции изменяет вам.

– Это не новость! Но неужели вы полагаете, что он изменяет мне одному? Фушэ – артист по изменам; он настолько хорошо играл Людовиком Восемнадцатым, Меттернихом и коалицией, что решил поиграть и мной. Но я наперед знаю все его намерения. Он угодничает перед моими врагами, но продолжает служить и мне. Разве он не остановил опасного восстания в Вандее? И разве не он усмирил Сапино, Сазонне, Отишан? Если бы он вовремя не остановил всех этих мятежей, я был бы вынужден задержать армию, которую мне приходилось в тот момент готовить к выступлению. Неужели вы не признаете этих его заслуг, Флери?

– Нет, ваше величество! Он при помощи полиции и прессы действует открыто за вас да, кроме того, является представителем того среднего либерализма, который исповедует в настоящее время половина всей Франции, и своим присутствием в вашем совете успокаивает, так сказать, тех, которые иначе боялись бы за свою судьбу.

Флери де Шабулон остановился.

– Вы хотите сказать: «тех, которые боятся моего деспотизма», Флери? – воскликнул Наполеон. – Пожалуйста, говорите, что вы думаете, я не боюсь таких упреков. Я без малейшего колебания выдал хартию свобод, таких свобод, которых французы никогда до сих пор не имели. Я правлю при помощи двух палат, министры, назначенные мною, все ответственны, судьи независимы, осадное положение может быть введено только в случае нашествия неприятеля, цензура уничтожена, печати дана полная свобода, всем религиям дана полная свобода, и французский народ сохранил все свои суверенные права. Что нужно еще? Мои враги говорят, что нельзя верить в искренность моих чувств. Конечно, я не стал ангелом, но я понял, что в умах произошла перемена, и сам последовал этому примеру. Я знаю, что против моей хартии свобод поднимается глухой ропот, а между тем она настолько либеральна, что если я исчезну вместе с нею, то Франции придется пережить три революции и тридцать лет борьбы, чтобы отвоевать ее вновь. Но возвратимся к Фушэ! Что он делает в данный момент?

– Он только что писал к венскому двору.

– Неужели по поводу той миссии, которую я дал Монтрону? Кстати, как далеко продвинулся он со своим делом? Может быть, по этому поводу вы и утверждаете, что Фушэ изменяет мне?

Сильное волнение охватило Наполеона. Ему страстно захотелось узнать от Монтрона о том, что сделано им для побега императрицы.

Флери ответил, что Фушэ написал какое-то секретное письмо Меттерниху.

– Я знаю содержание этого письма, – ответил император. – Вот его копия в двух вариантах, – прибавил он с пренебрежительной улыбкой, после чего подошел к письменному столу и, вынув оттуда два письма, написанных сжатым, изящным почерком, показал их Флери, сказав: – Вот, прочтите! Почерк очень неразборчив, но содержание писем до того ясно, что разобрать слова нетрудно.

Флери взял первое письмо и прочел его вслух:

«Вас обманывают, мой дорогой князь. Наполеона призвала не только армия, но и народ. И кто имеет право препятствовать нам иметь императора, которого мы считаем наиболее подходящим для нас? Французский народ хочет мира, но будет ужасен во время войны. В короткое время под ружье будет собрано до миллиона экзальтированных людей Все троны рушатся при крике французской армии. Поэтому для Вас и для нас будет лучше, если Вы отвратите возможность войны».

Флери остановился, не будучи в состоянии разобрать какое-то слово.

– Этого достаточно, – сказал Наполеон, – возьмите и прочтите другое письмо, отправленное другим путем, чтобы оно не попало ко мне в руки.

Флери взял другое письмо, написанное тем же изящным и красивым почерком, но почти так же неудобочитаемое, как и первое, из-за того, что оно написано было очень мелко:

«Пишу Вам, дорогой князь, самым секретным образом, желая быть уверенным, могу ли я рассчитывать найти приют у Вас, если мне придется спасаться бегством. Наполеон обманывает положительно всех. Весь его модернизм – не что иное, как маска. Когда ему удастся получить прежнюю власть, он будет еще страшнее, и те, которых он теперь считает своими врагами, прежде всех почувствуют на себе силу его деспотической власти. Я один из них. Некоторые услуги, оказанные мной Людовику Восемнадцатому и другим союзным государям, обрекли меня на его месть. Поэтому-то я и хочу знать, могу ли я рассчитывать на Вашу поддержку в случае, если мне придется бежать из Франции. Говоря откровенно, мой дорогой князь, этот человек вернулся с Эльбы еще более безумным, чем он был, когда отправлялся туда. Но теперь с ним кончено. Как я уже сообщал Вам, через три месяца…»

– В каком из этих писем Фушэ говорит правду? – спросил Наполеон.

Флери молчал, боясь сказать, что герцог был откровенен во втором.

Однако Наполеон сам прервал молчание и заговорил с иронией в голосе:

– Фушэ искренен в обоих письмах. Он ненавидит меня и в то же время служит мне. Ведь он стремится и хочет только одного, а именно – власти. Управлять, повелевать людьми, делами – это его сфера, его жизнь. Интрига – его стихия, и как охотничья собака, которая бросает своего хозяина, чтобы отправиться за незнакомым человеком, который проходил мимо с ружьем за плечами, так и он оставляет хозяина, который больше не охотится. Все его колебания проистекают от сомнения в том, одержу ли я верх над монархией Бурбонов… Если бы Фушэ знал наверное, что верх возьмут Людовик Восемнадцатый и коалиция, о, тогда он ни минуты не колебался бы! Он отправился бы в Гап. Но здесь – он министр, принимает участие в управлении государством, и, конечно, не из тех людей, которые в состоянии отказаться от власти и погнаться за какой-то несбыточной мечтой. В таких случаях Фушэ готов держаться за меня и пишет такие письма, как это мы видели в первом. Но потом его снова одолевают сомнения относительно тех сил, которыми я располагаю для борьбы, он боится моего падения и в то же время полагает, что, узнав о его измене от таких преданных мне людей, как вы, Флери, я прикажу расстрелять его. Тогда он объявляет меня сумасшедшим, пророчит скорое мое падение, стараясь в то же время найти себе верное убежище у моих врагов, если события, которые он предсказывает, почему-либо не исполнятся. Человек, написавший второе письмо, столь же искренен, как в первом. Вот, друг мой, какой человек Фушэ. Он изменяет только тогда, когда видит, что дело плохо. Но, выйди я победителем и останься императором Франции на долгое время, у меня не будет более деятельного агента и преданного слуги, чем герцог д'Отранте. Что же после всего вы имеете против него? Вы видите, что я в курсе дела. Вместо одного секретного письма, которое, вы говорите, писал Фушэ, я показал вам сразу два.

– Государь, я хочу сообщить вам еще о письме, которое должен получить герцог д'Отранте от Меттерниха. Я видел посланника Меттерниха у банкира Лафита. Под видом простого рекомендательного письма Меттерних написал симпатическими чернилами письмо Фушэ. Лафит, с которым я дружен, сообщил мне об этом человеке.

– Что же вы сделали?

– Я убедил этого человека, по имени Ольтенфельс, что могу помочь ему увидеться с Фушэ, и привел его сюда.

– Очень хорошо, я хочу его видеть.

– Ваше величество, вы можете сами допросить его. Этот человек полагает, что я привел его к герцогу д'Отранте, но когда он предстанет перед вами, то, конечно, не замедлит покаяться во всем.

Император позвонил и сказал:

– Немедленно приведите сюда человека, которого вам покажет господин де Шабулон.

Офицер вышел вместе с Флери, и уже спустя несколько мгновений Ольтенфельс стоял перед императором, потупив взор.

В коротких словах Наполеон допросил его. Ольтенфельс признался во всем и склонил голову, ожидая, что сейчас же будет расстрелян.

– Давайте сюда письмо, – сказал император, когда Ольтенфельс все рассказал ему.

Австриец вынул письмо Меттерниха, но так как оно было написано симпатическими чернилами, то на бумаге не было заметно никаких букв. Наполеон наклонился к камину и поднес листок к огню. Через минуту показались голубоватые линии, потом стали вырисовываться отдельные буквы, и наконец письмо стало удобочитаемо.

Меттерних писал следующее:

«Державы не желают Наполеона Бонапарта, они решили воевать с ним до последней крайности. Но державы желают в то же время знать, чего хочет Франция и чего хотите Вы. Пошлите лицо, пользующееся Вашим исключительным доверием, в место, которое укажет Вам податель письма. Он встретится там с другим человеком и переговорит!»

Наполеон гневно смял письмо и пробормотал:

– Это предательство.

Он зашагал по кабинету, раздумывая, что ему предпринять. Минута была важная и серьезная. Расхаживая взад и вперед по комнате, он не переставал в то же время искоса наблюдать за австрийцем. Внешний вид последнего, по-видимому, успокоил его и навел на мысль прибегнуть к хитрости. Подойдя к Ольтенфельсу, все еще трясшемуся от страха, Наполеон взял его за пуговицу и проговорил:

– Вы, я убежден, знаете условный знак или какой-нибудь пароль, который посланный должен сказать доверенному лицу Меттерниха. Говорите скорей, какое это слово!

– Государь, – залепетал Ольтенфельс, – лицо, которое герцог д'Отранте облечет своим доверием, должно отправиться в Базель, в гостиницу «Три короля», и там, назвав себя Меттерниху, должно произнести: «Святая Елена».

Император вздрогнул и помрачнел.

– Святая Елена, – повторил он. – Ах да, это маленький остров среди Атлантического океана, куда державы хотели отправить меня, чтобы я там умер от лихорадки и тоски. Но пришлось отказаться от этого плана! Я теперь ближе к тому, чтобы войти в Вену и силой заставить выдать мою жену и моего сына, которых незаконно держат пленниками в Шенбруние, чем ехать на отдаленный остров, который должен быть мне могилой. Тем не менее нужно сознаться, что пароль выбран недурной, – Наполеон остановился, одну минуту смотрел на Ольтенфельса, а затем продолжал: – Я мог бы предать вас военному суду, который в двадцать четыре часа покончил бы с вами. Но я согласен оставить вас на свободе. Вы отправитесь к герцогу д'Отранте, как если бы ничего не произошло с вами, и передадите ему это письмо. Как видите, буквы снова исчезли и на бумаге ничего не заметно. Поняли?

– Да! Я передам это письмо герцогу д'Отранте.

– За вами будут наблюдать. При малейшем упоминании с вашей стороны о том, что здесь произошло, вы будете преданы военному суду. Ступайте! Вы отвечаете жизнью за свое молчание.

Ольтенфельс, низко поклонившись, вышел из кабинета. Оставшись с Флери де Шабулоном, Наполеон сказал:

– Благодарю вас, мой друг, за оказанную мне услугу. Теперь отправляйтесь немедленно в Базель, в гостиницу «Три короля». Вы напишете Меттерниху, назовете себя выдуманным именем и произнесете условный пароль. Там вы услышите предположения коалиции насчет меня; постарайтесь узнать намерения Австрии и затем возвратитесь сюда.

Император передал подписанную им лично подорожную, и Флери, выехав в тот же день в путь, встретился с эмиссаром Меттерниха Генрихом Вернером, с которым у него было несколько совещаний; последние раскрыли Наполеону планы союзных держав, их нежелание заключить с ним мир и намерение снова восстановить во Франции династии Бурбонов.

Дав время Фушэ переговорить с Ольтенфельсом и познакомиться с содержанием письма Меттерниха, император приказал ему явиться к себе. Они начали обсуждать совместно текущие дела, а затем Наполеон неожиданно сказал:

– Вы изменник, Фушэ, и мне следовало бы сегодня же вечером приказать расстрелять вас.

– Позвольте мне не согласиться с вами, ваше величество, – холодно возразил Фушэ. – Почему вы считаете меня изменником? – Его острый взгляд старался проникнуть в глубину глаз императора, он подумал, что тот знает все, но вполне равнодушным тоном промолвил, вынимая бумагу из кармана: – Ах, кстати, я получил от какого-то сумасшедшего или, вернее, интригана, который представился мне в виде посланника Меттерниха, письмо. В этом письме австрийский министр сообщает якобы интересные для меня новости. Вот оно. Но я думаю, что это – простая мистификация.

– Ах, вы полагаете, что это мистификация! Но почему же вы не сообщили мне об этом ранее?

– Ваше величество, у меня столько разных дел в голове, а служба у вашего величества настолько захватывает меня, что вся эта история с таинственным посланием совершенно вылетела у меня из головы. Ваше величество, извините меня, но у нас есть на очереди более важные дела для обсуждения. – И, раскрыв свой портфель, Фушэ вынул оттуда несколько бумаг и начал говорить своим скрипучим голосом: – Все эти донесения в один голос сообщают о концентрации английских и прусских войск в Бельгии. Не сегодня завтра будет объявлена война. Генералы Веллингтон и Блюхер еще колеблются с наступлением, но, повторяю, война неизбежна.