Текст книги "Шпион императора"

Автор книги: Эдмон Лепеллетье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

IV

Де Монтрон, генерал Анрио и ла Виолетт решили пробраться в Вену так, чтобы не привлечь к себе внимания и подозрения недоверчивой австрийской полиции. Каждый из них поселился отдельно, и свидания были назначены заранее. Они решили, что до того решительного дня, когда надо будет вручить Марии Луизе собственноручно написанное Наполеоном письмо и убедить ее последовать за ними в Париж, они должны выдавать себя за иностранцев, незнакомых друг с другом.

Обыкновенно ботаников считают самыми безобидными мире людьми, и поведение ученых, занимающихся пополнением своего гербария, не внушает никаких подозрений. Де Монтрон, запасшийся рекомендательными письмами к венским натуралистам и превосходно принятый ими, не пренебрег ни малейшей деталью в костюме, внешнем виде и манерах, которые должны были отвести от него всякие подозрения. Всем своим внешним видом он представлял тип безобидного любителя растений, явившегося в Вену с целью пополнить свои коллекции.

Он придал себе старческий вид, украсил нос громадными очками, надел просторный дорожный плащ, карманы которого были битком набиты книгами и брошюрами, повествующими об австрийской флоре. Его знаменитая зеленая коробка, бывшая безотлучно при нем, внушала большое почтение сторожам Шенбруннского парка, когда он медленным шагом прогуливался по его дорожкам, тщательно и кропотливо осматривая все кусты, цветы, этикетки, привешенные к редким породам растений. Таким образом он совершенно незаметно приближался к отгороженному садику, где Римский король ежедневно прогуливался в обществе своей гувернантки, доброй мамаши Кью.

Монтрон надеялся этим путем добиться встречи с императрицей и думал, что ему будет достаточно одного момента, чтобы незаметно передать ей драгоценное императорское письмо, которое он хранил под пучками травы в коробке, казавшейся каким-то святилищем науки сторожам, поставленным следить за порядком в парке, а под секретом – облеченным миссией наблюдать, чтобы никто не приближался к императрице или к сыну Наполеона.

Анрио, по совету де Монтрона, переоделся в священное одеяние. Он достаточно хорошо говорил по-итальянски и отлично мог сойти за аббата Альфьери, римского священника, уполномоченного священной коллегией произвести расследование относительного возможности канонизации архиепископа сент-этьенского, Ромуальда Моравского, великого евангелизатора и просветителя чехов и мадьяр, в бозе скончавшегося, распространяя вокруг себя райский аромат святости.

Анрио долго не соглашался надеть сутану; он чувствовал себя мешковатым и связанным в этом одеянии, в котором вечно запутывались его ноги, привыкшие к лосинам и высоким сапогам; его руки, несравненно более привыкшие держать саблю, чем кропильницу, никак не хотели складываться для благословения. А кроме того, ему нужно было сбрить усы и коротенькие, доходившие до половины щеки, баки. О, это была слишком большая жертва!

– Но ведь эта жертва приносится вами ради императора! – заметил ему де Монтрон.

– А, если для него, тогда… Чего только не сделаешь для него! Пойдем в огонь и в воду, как перешли Березину; да, да! Но все-таки слишком жестоко с вашей стороны требовать, чтобы я переоделся попом! – ворчал Анрио в то время, как де Монтрон поправлял на нем пояс и обучал, как следует осторожно оправлять на ходу сутану.

– У нас нет иного выбора костюмов для нашего маскарада, – ответил генералу де Монтрон, – по крайней мере священническое платье является самым удобным пропуском куда угодно. К тому же я знаю лично аббата Альфьери, настоящего исследователя святости всеблаженного Ромуальда Моравского. Его задержала подагра в одном из монастырей Анконы, так что он не сможет прибыть в Вену ранее середины лета. Таким образом у нас окажется время выполнить наш долг или оказаться расстрелянными, или заключенными пожизненно в тюрьму еще до его приезда сюда. Самое удобное – это внешность этого аббата! О вашем приезде объявлено повсеместно, и вас примут с распростертыми объятиями во всех общинах.

– Только бы им не пришло в голову заставить меня служить обедню.

– Ну что же из этого? Вы – ученый монах. Правда, вы имеете священнический сан, но обыкновенно не служите обеден. Вы отделаетесь от подобных приглашений тем, что скажете, будто изыскания и сведения, которые необходимо собрать относительно жития всеблаженного Ромуальда Моравского, не оставляют вам свободного времени для совершения богослужения.

– Ну, я все-таки предпочел бы быть подобно вам ботаником! – сказал Анрио, корча невероятные гримасы.

– Натуралисты очень любопытны и ревнивы к своей науке; при первом же обращенном к вам вопросе вы сразу обнаружите свое невежество и заставите заподозрить вас. Ну, а аббату всегда легче отклонить всякие подозрения! Достаточно только напустить на себя лицемерно слащавый вид истинного ханжи.

– Уж попытаюсь изобразить на своем лице этот вид! Но это будет очень трудно! – сказал генерал с глубоким вздохом, стараясь в виде упражнения набожно сложить руки и нашептывать молитвы.

– Знаете, из вас выйдет преотличный римский аббат! – сказал ему де Монтрон. – Ручаюсь, что мы с вами оба собьем с толку полицию Меттерниха. Только вот ла Виолетт отчасти беспокоит меня.

– Где он? – спросил Анрио.

– Он назначил мне свидание на площади Святого Стефана. Он не захотел прийти сюда; благодаря высокому росту, его легко узнать.

– Это очень осторожно с его стороны. Но именно благодаря высокому росту ему будет очень трудно явиться неузнаваемым в каком-либо другом виде.

Де Монтрон, покачав головой, возразил:

– Ну нет, наш бравый ла Виолетт уверял меня вчера, что относительно его беспокоиться совершенно нечего, что он сумеет придать себе такую внешность, которая отлично подойдет к нему. Он клялся, что не далее как сегодня же днем докажет нам на площади Святого Стефана, что ему удастся как нельзя лучше ускользнуть от внимания австрийских шпионов.

– Так пойдем туда. Мы не станем заговаривать с ним, а только посмотрим. Если случится что-нибудь, то решено, что мы не знакомы. Достаточно, чтобы хоть один из нас спасся, чтобы можно было выполнить возложенную на нас священную миссию.

– Ла Виолетт, – продолжал де Монтрон, – прибавил кроме того, что он клянется повидать раньше нас обоих его высочество Римского короля, принца Пармского, как здесь называют сына нашего императора.

– А не сказал он вам, оставил ли он свою палку, которую во что бы то ни стало хотел взять с собой, несмотря на наши справедливые замечания по этому поводу?

– Ла Виолетт заявил, что он расстанется с этой палкой разве только в гробу. Да и то он просил, если окажется возможным, чтобы эту палку положили рядом с ним в месте последнего успокоения.

– Какого черта понадобилась ему здесь эта палка? И что за переодевание придумал он?

– А вот пойдем на площадь, там узнаем!

Они осторожно вышли из маленького изолированного домика, нанятого ботаником, и сейчас же разошлись в разные стороны, направляясь к месту, назначенному ла Виолеттой для их свидания.

Когда они вышли на площадь, они заметили там большую толпу народа, собравшуюся вокруг чего-то, издававшего раздирающие слух звуки дикой музыки.

Посмотрев направо и налево и не обнаружив нигде присутствия ла Виолетта, которого рост должен был выдать еще издалека, они решили, что он еще не успел прибыть на место свидания.

Чтобы занять чем-нибудь минуты ожидания, а также, чтобы не привлекать к себе внимания, они решили, дожидаясь ла Виолетта, замешаться в толпу, собравшуюся на площади.

Окруженный любопытствующими, какой-то человек, одетый в костюм горца-тирольца и бывший на голову выше всех любопытных, обступивших его тесным кольцом, руководил при помощи большой палки, которой он манипулировал с ловкостью искусного престидижитатора комической и хорошо выдрессированной труппой собак.

Рядом с ним стоял молодой тиролец с большим турецким барабаном за спиной, одетый в китайскую шапку, увешанную бубенчиками и колокольчиками. Молодой парень изо всех сил дубасил по ослиной коже, аккомпанируя этому грохоту потряхиванием головы, заставлявшим звенеть и бренчать все колокольчики и бубенцы своего головного убора.

Анрио не мог удержаться от хохота. Пользуясь тем, что толпа была увлечена движением палки и упражнениями дрессированных собак, подошел к де Монтрону и сказал ему:

– Да ведь это ла Виолетт! Вы узнали его?

– Сейчас же. Да и он тоже видел нас, так как благодаря своему высокому росту он может смотреть поверх голов толпы. Но посмотрим, что он здесь выделывает.

В полном молчании оба они принялись наблюдать за импровизированным директором собачьей труппы.

Тамбурмажор уже давно ломал себе голову над вопросом, как бы переодеться и какой бы профессией заняться, чтобы не привлечь внимания и подозрений венской полиции, но не мог придумать ничего удовлетворительного. Ведь имея в вышину добрую сажень, не так легко подыскать то, что требуется в этом отношении!

Он силился придумать что-нибудь, комбинировал в уме возможные и невозможные превращения, поливая кружкой превосходного пива большую порцию розовой ветчины, которую он ел в скромной харчевне, примыкавшей к постоялому двору, где он остановился; вдруг он услыхал, что кто-то тяжело вздыхает, и заметил одетого в причудливый тирольский костюм мальчика, сидевшего на скамейке в глубине зала.

Ла Виолетт достаточно хорошо говорил по-немецки, чтобы суметь объясниться на этом языке, и решился завязать разговор с маленьким тирольцем.

Этот мальчишка, подумал он, не причастен к полиции. Его терзает какое-то горе, он расскажет мне, что его угнетает. Может быть, мне удастся утешить его, а он за это поможет мне ориентироваться в этом городе, который я знаю неважно; может быть, он даже наведет меня на какую-нибудь хорошую идею. Я обещал быть завтра на площади Святого Стефана переодетым до неузнаваемости, а я все еще – прежний ла Виолетт, каким они покинули меня вчера. Ну, так за дело! Прощупаем почву, и раз это – первый субъект, с которым можно поговорить, не рискуя особенно в этой стране шпионов, то я постараюсь извлечь какую-нибудь пользу из этого нытика!

Он подошел к маленькому тирольцу, спросил его, не пожелает ли он выпить с ним кружку пива, и осведомился относительно причин горя мальчика.

Ребенок – маленькому тирольцу могло быть в лучшем случае тринадцать лет – принял угощение и рассказал свою историю. Он три дня тому назад остановился в этом постоялом дворе вместе с хозяином, неким Карлом Брюннером, прибыв из Зальцбурга. Карл Брюннер имел труппу дрессированных собак, а он, Франц Гейльбах, бил в турецкий барабан, звонил китайской шапочкой и собирал у зрителей подаяние. Маленькая труппа благоденствовала, и они уже рассчитывали на отличные дела в Вене, как вдруг полицейские агенты в то же утро явились и арестовали директора. В соседней деревушке, где ночевал Карл Брюннер, случилась кража, в которой его и обвинили. Он, Франц, избежал ареста только потому, что хозяин выслал его вперед, чтобы заблаговременно прописать в Вене паспорта и испросить у властей разрешение на представления; он не ночевал на ферме, где произошло воровство.

Мальчик закончил свой рассказ новыми вздохами и сетованиями. Что-то будет, если его хозяина еще долго продержат в тюрьме? Он сам не сможет ни прокормить собак, являвшихся источником их благосостояния, ни пропитать самого себя. Содержатель постоялого двора, обеспокоенный появлением полицейских, заявил юному тирольцу, что выставит за дверь всю труппу, если мальчик не внесет ему пяти флоринов (около четырех рублей) авансом.

А где же взять такую кучу денег? Карла Брюннера забрали вместе со всей выручкой труппы. Да и он, Гейльбах, не способен один руководить целой труппой и заставить ее проделывать те ловкие штуки, которые вызывают крики «браво» и дождь мелких монеток! Что же ему делать? Если трактирщик, как обещал, выставит его за дверь вместе с собаками, то его, Франца, арестуют как бродягу. Ему придется отправиться в тюрьму к Карлу Брюннеру. Но собаки? Их возьмут да утопят, а то и повесят просто.

Мысль об утопленных или повешенных всех этих славных собачках, которые так мило танцевали под аккомпанемент турецкого барабана и китайской шапки, заставляла мальчика проливать слезы и вздыхать.

Но постаравшись побороть свое волнение, он принялся перечислять ла Виолетту достоинства, добродетели и таланты различных персонажей труппы Карла Брюннера, описывал, какие у них славные рожицы, какие они ловкие и сильные.

На совести ла Виолетта лежало довольно много врагов разных национальностей, которых он уложил на полях сражений, куда его приводили республиканское знамя и орел императорского штандарта. Привыкнув ставить на карту свою жизнь, он относился с равнодушием к злоключениям других, но картины ближайшего будущего труппы Карла Брюннера, возможность утопления или повешения собак вызвали и в нем глубокое сочувствие. Да и судьба юного тирольца тоже показалась ему достойной участия, так что он стал думать, как выручить из беды его и его артистов.

Мальчик, увидав, что на лице иностранца отражается все большая и большая жалость, понимая, что незнакомец, угостивший его кружкой пива и внимательно выслушавший повесть о его злоключениях, должен быть добрым человеком, принялся называть по очереди всех животных труппы, вдаваясь в подробное описание достоинств каждого из них.

Самым главным был Кронпринц, большой пудель, премьер труппы, который великолепно прогуливался на задних лапах в белом костюме и со шляпой с перьями, которую он прижимал к груди передними лапами. Его товарища звали Капельмейстер; он был одет в костюм из черного бархата, отделанного кружевами, и умел извлекать звуки из маленькой скрипочки. Шварц, совершенно черная горная собака, великолепно вращала лапами пустую бочку, забиралась на нее по сигналу, скатывалась и выскакивала по новому сигналу. Ее брат Вейс с белой как снег шерстью, вызывал восторги зрителей, представляя, как он спасает и выносит из пропасти на своей мускулистой спине путника, застигнутого горным обвалом. Затем следовало упомянуть про русскую гончую Мужик, бесподобного прыгуна, и про Вольфа, померанскую овчарку с всклокоченной шерстью, на редкость ловкую в деле поднимания брошенных монет.

Со стороны прекрасного пола отличались следующие: Маркиза, французский пудель, кокетливо выступала в шляпе с перьями, в юбочке и шали, открывая и закрывая нежными лапками веер; Ольга, русская гончая, восхитительно танцевала; Гретхен, саксонский гриффон, прогуливалась в соломенной шляпе перед зрителями и моментально указывала самую влюбчивую особу из всех зрительниц, никогда не впадая ни в малейшую ошибку.

Франц, стараясь окончательно завоевать расположение ла Виолетта, умолял его помочь ему.

Тогда тамбурмажор выразил юному тирольцу согласие поручиться за него перед трактирщиком и руководить представлениями четвероногой труппы, но при одном условии: чтобы Франц оставался дирижером оркестра!

Мальчик с признательностью согласился на это условие и повел ла Виолетта в конюшню, где умные животные разразились радостным лаем при виде своего нового директора.

Довольно неожиданная мысль превратиться в импресарио собачьей труппы возникла у ла Виолетта во время рассказа юного тирольца; он вспомнил об одной из своих любимых забав в старые времена, во время службы в первом гренадерском полку.

У полка была собака, знаменитая той ловкостью и отчетливостью, с которой она проделывала различные трюки. Ее звали Мусташ, и это имя стало знаменитым во всей армии и было известно даже самому императору. Воспитателем же этого знаменитого Мусташа был он, ла Виолетт! В то время вся армия рассыпалась в похвалах искусству, с которым он выдрессировал собаку, и теперь ла Виолетт видел, что ему будет нетрудно взять на себя руководство уже выдрессированными собаками.

Кроме того, он решил выучить новым штукам воспитанников Карла Брюннера. Там был Кронпринц, представлявший собой величайшего плута из пуделей. Он переименует его, назовет его Рагуз в честь того негодяя, который погубил Наполеона, сдав союзникам Париж и шестой корпус. Эта маленькая месть улыбалась старому ворчуну.

Решив это, он вспомнил, что ему следовало как можно скорее приобрести какой-нибудь маскарадный костюм, чтобы не огорчить друзей, с которыми он прибыл в Вену для смелого предприятия. А какой костюм мог быть более подходящим, чем одеяние уличного гаера? Ведь это переодевание было хорошо особенно тем, что он выставлял себя открыто напоказ, а последнее обстоятельство, конечно, никак не могло бы вызвать у полицейских подозрение, будто он – заговорщик, явившийся в Австрию с секретным поручением от Наполеона. Конечно, хлопот с полицией не избежать, но все это будет из-за его ремесла дрессировщика животных, а далее дело не пойдет. Карл Брюннер был зарегистрирован, маленький тиролец выхлопотал все разрешения, причем последние были выданы не на имя Карла Брюннера, а прямо антрепренеру собачьей труппы. Ему разрешалось показывать своих животных на улицах Вены, подчиняясь установленным правилам. Это успокоило ла Виолетта: ведь, значит, осмотрев его бумаги как директора собачьей труппы, полицейским придется оставить его в покое.

Кроме того, это переодевание позволит ему бродить в любом месте города, и ему, быть может, будет очень легко подобраться к Шенбрунну и Римскому королю.

Разве не так уже невозможно заинтересовать нескольких слуг упражнениями дрессированных собак и добиться таким образом разрешения дать представление перед сыном Наполеона? Императрица тоже могла явиться туда из любопытства, чтобы полюбоваться трюками, проделываемыми собаками. Тогда уже придется действовать Монтрону и Анрио: пусть тогда они отдадут принесенные письма, пусть убедят императрицу бежать с ними и устроить похищение Римского короля!

Наконец, имелась еще причина, чтобы превратить былого тамбурмажора в директора собачьей труппы. Его страшно заботила возможность сохранить при себе свою палку, так как расстаться с ней было бы для него равносильно ампутации. Между тем мало костюмов и профессий позволило бы сохранить этот жезл тамбурмажора, радость и гордость ла Виолетта, привыкшего выражать им все свои переживания и отражать впечатления, производимые на него поступками, словами и мнениями людей.

Ремесло руководителя труппы дрессированных собак не только терпело, но и требовало употребления палки. Ловкость, с которой он будет маневрировать ею, вызовет у публики только лишний восторг, и это престидижитаторские упражнения с палкой, которые он будет производить время от времени вместе с прыжками и акробатическими штуками собак, доведут до полнейшей иллюзии ею маскарад.

– Гм! А все-таки после того, как я командовал батареей первого гренадерского и украшен орденом собственноручно Наполеоном, несколько странно выдавать себя за уличного скомороха! – пробормотал тамбурмажор с гримасой, примеряя уличный костюм Карла Брюннера, который по его указаниям переделала и надставила жена трактирщика. – Ну, да что там! Когда служишь императору, то всякое ремесло хорошо. А потом ведь сам генерал Анрио не задумываясь переоделся попом! Что же делать! Когда служишь императору, то позорных костюмов не существует.

Он прервал нить своих размышлений, чтобы прикрикнуть на одного из артистов, ставшего уже непочтительным:

– Постой только, Рагуз, ты получишь от меня! – крикнул он, погрозив палкой Кронпринцу, пуделю в придворном костюме, который, разыгравшись, принялся покусывать его sa ноги.

Хотя и с большим трудом, но все-таки в конце концов ла Виолетту удалось надеть мундир посаженного в тюрьму директора собачьей труппы. Затем он направился вместе с Францем и академически образованной сворой по городу, чтобы попасть на место, которое он назначил для свидания с друзьями.

На площади Святого Стефана ла Виолетт отлично разыгрывал взятую им на себя роль и, поддерживаемый Францем, который изо всех сил лупил по барабану и потрясал колокольчиками своей китайской шапочки, собрал пышную жатву медных монет, среди которых попадалось даже серебро. Когда он заметил Монтрона и Анрио, он поспешил заявить, что сейчас будет дан последний номер, так как ему не терпелось поскорее поговорить с товарищами и узнать у них план, который они выработали для удачного выполнения возложенного на них императором поручения.

Закончив представление, ла Виолетт приказал Францу отвести труппу в гостиницу и дал ему часть выручки, а сам направился в мрачную, тесную пивную; он сделал это вполне спокойно: было вполне естественно, если после работы и такого сбора он зашел немножко освежиться.

Анрио благоразумно ушел прочь и, делая вид, будто читает свой молитвенник, принялся прогуливаться взад и вперед перед собором.

Де Монтрон прошел в пивную. Ведь ботаник, особенно в Вене, редко бывает врагом кружки пива. Он уселся около директора собачьей труппы и даже завязал с ним разговор, причем сделал это так естественно, что не мог навлечь на себя никаких подозрений. Все его вопросы и комплименты, сделанные по адресу мохнатых артистов, казались простым любопытством, возникшим после столь блестящего представления. Казалось, что только манипулирование палкой и выходки собак интересовали ученого ботаника, который, чтобы завязать разговор, начал с осмотра палки ла Виолетта, словно видел ее в первый раз.

Они быстро обменялись несколькими словами, причем де Монтрон ввел ла Виолетта в курс того, что они решили вместе с Анрио.

Момент был очень благоприятным. Нейпперг только что отправился в Италию, чтобы сражаться там против Мюрата, благодаря этому Мария Луиза была вне влияния своего обычного советника, а потому и следовало действовать как можно скорее. Искать непосредственного общения с Марией Луизой было бы неблагоразумно; вокруг ее особы было организовано самое строгое наблюдение, потому малейшая неосторожность могла погубить весь задуманный план.

Ла Виолетт вполне одобрил осторожность и сдержанность де Монтрона и согласился, что самым лучшим будет стараться не скомпрометировать себя всем троим сразу и что только одному из них надо попытаться первым пробраться к императрице. Если это удастся, то финальное дело будет проведено ими сообща; если попытка не удастся, то остальные двое все же будут еще иметь некоторый шанс.

Де Монтрон сообщил, что первую попытку сделает Анрио. В качестве аббата Альфиери ему удалось получить рекомендательное письмо к Анатолю де Монтескью, сыну гувернантки Римского короля, который официально прибыл в Вену, и Анрио рассчитывал, что при посредстве этого Монтескью ему удастся вручить Марии Луизе письмо императора и добиться свидания с нею.

Тем временем он, Монтрон, во время этого свидания примется с глубоким вниманием изучать редкие растения Шенбруннского парка, по крайней мере те из них, которые находятся ближе к апартаментам императрицы. Что же касается ла Виолетта, то ему будет легко прогуливаться со своими собаками около дворца и таким образом отвлечь внимание стражи и лакеев.

Если императрица решится последовать за Анрио, ее уведут на лужайку парка, где ее будет ждать карета. Императрицу увезут переодетой; Анрио будет сопровождать ее вплоть до швейцарской границы, где все они съедутся. Что касается де Монтрона, то он смело проберется во дворец, расскажет госпоже де Монтескью о бегстве императрицы и, сообщив ей приказание императора, от его имени велит ей немедленно отвезти царственного ребенка к матери на границу.

Ла Виолетт кивнул головой в знак согласия и потом сердито пробурчал:

– Однако во всем этом деле мне-то особенно и делать нечего, а моим собакам – тем более!

– Успокойтесь, мой храбрец, успокойтесь! – поспешил сказать де Монтрон. – У каждого из нас имеется своя роль, и притом каждая из этих ролей первая в той пьесе, которую мы подготавливаем. Вашим собакам тоже придется принять участие в ней. Вам придется отвлечь внимание лакеев, сторожей, посторонних, которые могут вмешаться. Представление ваших артистов соберет их вокруг себя, заставив позабыть о службе. Ваша роль, милый ла Виолетт, важна, поскольку вполне возможно, что похищение Марии Луизы будет замечено ранее того, как вы будете иметь возможность укрыться в безопасном месте. И тогда… вы понимаете?

– Да, меня расстреляют, – спокойно ответил ла Виолетт. – Но раз я уже принял участие в этом деле, раз моя смерть может быть полезной императору… так что же! О, но мне позволят сначала приласкать, сколько влезет, палкой этих австрияков?

– Можете защищаться как умеете.

– В таком случае я совершенно согласен с вами. Ваш план превосходен. Ну, а когда начнем мы представление нашей пьесы? Я вполне овладел порученной мне ролью!

– Завтра. В данный момент постараемся избавиться от шпионства, от неосторожности, способной выдать нас шпионам. Сейчас мы – актеры за кулисами. Давайте повторять свои роли, дожидаясь, пока поднимут занавес. До завтра во дворце Шенбрунна!

И де Монтрон тихонько отошел от ла Виолетта, медленно опорожнил свою кружку и легким, спокойным шагом вышел из харчевни.