Текст книги "Моя жизнь"

Автор книги: Эдит Пиаф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Матери, бросившей меня в двухмесячном возрасте, которую я нашла через пятнадцать лет в жалкой комнате на площади Пигаль, хрипевшую на постели: «Мне нужна моя доза… моя доза…»

Моя бедная мать! Четыре раза я пыталась помочь ей избавиться от ее порока, и каждый раз она снова возвращалась к нему.

Моя мать, которая умерла в августе 1945 года в полном одиночестве, в своей захудалой комнате, впрыснув себе слишком большую дозу морфия.

Да, лишь воспоминание о моей матери, ее лицо, извлекло меня из той трясины, в которой я барахталась.

Вечером меня покинули последние силы. Закрыв глаза, я неподвижно лежала и с трудом могла дышать.

Мне казалось, что я умерла. Доктор Миго, наклонившись надо мной, сказал: «Спасибо, Эдит, вы первый человек, которого мне удалось спасти от этого отвратительного порока. За всю мою практику мне ни разу не удалось по-настоящему вылечить наркомана. Вы – моя первая победа».

Я вылечилась, но мои мучения не кончились. Еще четыре остановки на пути к Голгофе.

Врачи предупреждали меня: «Остерегайтесь. После дезинтоксикации потребность в наркотиках снова появляется в последние дни третьего, шестого, двенадцатого и восемнадцатого месяцев, следующих за излечением».

Я ждала этих дней с ужасом.

В течение восьми месяцев, одна в квартире, я жила в диком страхе: вдруг все начнется сначала.

Я не выходила из комнаты, погруженной в темноту, и никого не хотела видеть.

Но настал день, когда я раздвинула шторы и раскрыла двери. Солнце осветило мое жилище, и я снова вернулась к жизни.

О хорошем и плохом

Случилось так, что своему первому мужу я сама сделала предложение! Неплохо для моей сентиментальной жизни!

В своей жизни я не испытывала недостатка в мужчинах, в хороших и плохих, в красивых и безобразных. Беда только в том, что тех, кто стремился ко мне, я, в общем-то, не любила по-настоящему; те же, кем я увлекалась, не любили меня или были несвободны.

Итак, после каждого романа я оставалась еще более одинокой, с новой раной в сердце, придающей каждый раз новый оттенок моим грустным любовным песням.

Я переходила от одного мужчины к другому, страстно желая остановиться. Но, не достигая цели, все больше и больше разочаровывалась.

Когда я познакомилась с Жаком Пиллсом, у меня тянулся безысходный, банальный роман.

Начался он вскоре после автомобильной катастрофы под Тарасконом, когда меня перевезли в мой слишком красивый дом у Булонского леса. Я осталась одна в постели: рука в гипсе, сломанные ребра, уколы морфия и все растущая тоска по Сердану.

В это время, просиживая часами, меня ежедневно навещал один человек. Его присутствие доставляло мне удовольствие.

Тонкий, обворожительный, с печальным взглядом. Это был знаменитый велосипедист, я предпочитаю скрыть его имя, чтобы уберечь от пересудов его семью, его детей.

Однажды вечером он сказал: «Я люблю тебя. Я знаю, что это неразумно, потому что женат. Но я все время думаю о тебе».

Я тоже его любила. Мы, конечно, стали любовниками. Но эта новая любовь не принесла мне радости. Мой чемпион не мог прийти ни к какому решению.

Он боялся причинить боль своей жене, но не хотел жертвовать и мной. Поэтому он вернулся к ней, когда я уехала в турне, и сейчас же оставил ее, когда я возвратилась в Париж.

Но я любила его несмотря ни на что.

Каждое утро, расположившись в своей машине на берегу озера в Булонском лесу, я смотрела, как мой велосипедист тренируется. Он говорил: «Хорошо! Катится как клубок!» Я соглашалась. Он говорил о своих соревнованиях, о передней шестерне, просил подержать хронометр… Меня это не очень занимало, но мне хотелось ему нравиться. Я делала все, что он хотел.

Но в один прекрасный день полиция постучалась в мою дверь. Классический случай: чемпион перевез ко мне свои вещи, а его жена подала в суд. Меня обвинили в укрывательстве. Хотели даже арестовать…

Наш роман принял печальный оборот. Мы могли видеться только тайком, пробираться, спасаясь от преследования, с поднятыми воротниками по черной лестнице. Все это так же противно, как и смешно.

Никакая любовь не устоит против столь дешевых трюков. И наша постепенно истощилась. Как раз в это время мне позвонил Жак Пиллс.

Это было в мае 1952 года после его возвращения из Соединенных Штатов. Жак сказал: «Я написал для тебя песенку, послушай ее».

Его пианист, никому неизвестный в то время Жильбер Беко, уселся за рояль, и Пиллс спел: «Я втрескался в тебя…»

Песенка мне понравилась. В течение двух недель Пиллс приходил ко мне репетировать. Между делом мы разговаривали, рассказывая каждый о себе. И опять я влюбилась!

На этот раз я думала: «Вот оно! Я нашла любовь, которая мне нужна. С ней я могла бы прожить всю жизнь! Наконец-то муж!»

Но Жак был застенчив, я видела, что он сгорал от желания признаться в любви. И едва он открывал рот, я ждала: сейчас признается. Но нет, его адамово яблоко ходило вверх-вниз, он глотал слюну и молчал.

Так длилось две недели. Наконец, прощаясь как-то вечером, он сердито буркнул: «Я тебя люблю». Не колеблясь, я ответила: «Твою любовь надо проверить, Жак! Если я попрошу тебя жениться на мне, ты согласишься?»

Жак схватил меня в объятия, захохотал, как мальчишка, и сказал: «Когда хочешь! Где хочешь!» Я нашла это очаровательным…

Я часто вспоминаю день нашей свадьбы в октябре 1953 года, в Нью-Йорке.

Перед самой церемонией я заметила, что Жак чем-то смущен. Он вздыхал, вертелся. Я сказала: «Ты что-то от меня скрываешь!»

Стыдливо опустив глаза, Жак признался: «Диду, я тебе солгал».

Я уже предчувствовала катастрофу, уже видела свое счастье, разлетевшимся в прах, как вдруг, смущаясь, как школьник, застигнутый врасплох, Жак пробормотал: «Я убавил свой возраст. Я сказал тебе, что мне тридцать девять, а мне сорок шесть!»

Милый, милый Жак, он уменьшил свои года, чтобы меня обольстить!

Мне всегда говорили, что самый счастливый день в жизни молодой девушки – день ее свадьбы.

Молодая девушка, была ли я когда-нибудь ею?

И все-таки день моей свадьбы был действительно одним из лучших дней в моей жизни. Я чувствовала себя очистившейся, возрожденной.

Я была в светло-голубом платье. Многие этим возмущались. Но я так мечтала об этом платье. Ведь у меня не было белого платья даже в день моего первого причастия, вы понимаете почему? Тогда я бродила по дорогам со своим отцом-акробатом, из деревни в деревню, собирая деньги после его выступлений.

Чтобы как-то загладить это жалкое, грязное прошлое, мне хотелось в день своей свадьбы надеть светлое платье. Я хотела все начать с нуля. Меня считали циничной, коварной… а я – романтична и доверчива.

На шею я надела талисман – золотой с рубинами крестик, подаренный мне Марлен Дитрих, моим свидетелем.

Я нервно сжимала этот крестик в одной руке, а другой крепко вцепилась в руку Жака. Я лихорадочно молилась: «Боже мой, только бы все это было настоящим! Только бы я была счастлива! Только бы мне больше никогда не оставаться одной! Никогда».

Я была счастлива с Жаком. Да, несмотря на все мои злоключения, я тоже узнала спокойное счастье молодоженов.

И потом Жак был великолепен!

Он никак не притеснял меня, он понимал, что я не могу жить в клетке, что, если почувствую себя взаперти, вое переломаю и убегу; он не мешал мне жить и думать.

Наверное, я часто невольно причиняла ему огорчения. Но он был несокрушим как скала.

Не знаю, как вы, но, если мне кто-нибудь не нравится, если я замечаю у кого-нибудь поистине немыслимую физиономию, я должна это высказать.

Иногда в шикарном ресторане или в модном баре появлялась какая-нибудь личность, сразу вызывавшая во мне неприязнь.

Несомненно, мое поведение ставило Жака в очень затруднительное положение. Его, такого воспитанного. В этих случаях наши диалоги всегда были на один манер. Я нападала, внезапно «заводясь» по поводу какого-нибудь типа за соседним столиком: «Ты не находишь, что у него гнусная физиономия?» – «Да, – соглашался Жак, – но, пожалуйста, будь умницей и не сообщай ему об этом». – «Нет, я не буду умницей, а пойду и скажу этому типу, что я думаю о его физиономии». – «Эдит, я прошу тебя», – «Нет, он мне не нравится!» Я подходила к соседу или кричала из-за своего стола: «У вас жуткая физиономия!»

Жак с неизменной улыбкой извинялся перед оскорбленной личностью и улаживал скандал.

Для женщины моего возраста я вела себя как уличная девчонка. Надо, конечно, признать, что я не всегда была в нормальном состоянии… особенно в период наркомании.

По вечерам, когда я шумела со своими друзьями в гостиной, Жак никогда не ворчал, никогда не раздражался, а, укрывшись в закутке квартиры, передвинув туда пианино, работал, репетировал, играя и напевая под сурдинку.

Такое поведение отнюдь не было проявлением его слабости. Напротив, после Сердана он был самый сильный, самый надежный человек, какого я знала.

Кроме того, без него я бы умерла.

Это он заставил меня отказаться от наркотиков. Это он три раза отправлял меня в дезинтоксикационную клинику. А если понадобилось бы, отправил и в четвертый.

Он внушал мне безграничное доверие.

Только ему одному я могла рассказать свою жизнь без прикрас, без лжи.

Ему я могла сказать все: он не осуждал людей, а старался понять. Это очень редкое свойство – знаю по собственному опыту.

Но однажды я внезапно поняла, что мое счастье недолговечно. Сознаюсь, я всегда была суеверна, придавала большое значение случайностям. Когда я поняла, что мое счастье доживает последние дни, мы были безоблачно счастливы! Но Жак в этот день снял свое обручальное кольцо.

О нет, он не спрятал его, как это делают некоторые мужья, встречаясь с другими женщинами!

И все-таки на меня это произвело ужасное впечатление.

Еще в день нашей свадьбы я просила его: «Поклянись мне никогда не снимать обручальное кольцо. Это принесет нам несчастье». Он поклялся.

Через два года я снималась в фильме в Виши. После съемок я зашла за Жаком. Он готовился выйти на сцену. Я с любовью взглянула на него. Он нежно улыбнулся. В этот момент костюмерша вошла в уборную и сказала: «Не забудьте снять ваше обручальное кольцо, месье Пиллс».

Привычным жестом он положил его в карман. Значит, он не сдержал своего обещания! Он согласился снимать кольцо перед выходом на эстраду.

Я закрыла глаза, чтобы не видеть, какую он скорчил гримасу. Я закрыла глаза, чтобы скрыть свои слезы. Но именно в этот момент мной овладело страшное предчувствие, что наша любовь кончена, что она движется к концу. Я была права.

Через два месяца мы развелись. Еще раз любовь двух знаменитостей умерла, столкнувшись с неизбежными проявлениями реальности.

Больше мы с Жаком никогда не встречались.

Нас разъединила наша профессия. Я пела в «Версале», а Жак – в «Ви ан роз». Это было дурным предзнаменованием. Если супруги не видятся каждый вечер, им нечем питать их любовь.

Присутствие Жака придавало мне силы, мне так не хватало его, когда он не бывал рядом со мной. Тогда ко мне возвращалась моя прежняя слабость, какое-то бессознательное безволие. И как пузырьки воздуха, которые лопаются на поверхности пруда, поднимались бурные воспоминания. Я снова чувствовала себя одинокой, обделенной, вспоминала смерть Сердана… И искала утешения.

Когда Жак узнал, что один из окружавших меня мужчин начал ухаживать за мной и это мне не неприятно, он сказал с такой грустью, что я залилась краской стыда: «Диду, прежде чем нас настигнет катастрофа, давай расстанемся». Он пристально посмотрел на меня, поцеловал руку и добавил: «Это сильнее тебя, ты всегда будешь играть с любовью».

Он имел право это сказать. Но за эту игру я дорого заплатила.

Когда мы расстались, я пролила много слез. И если бы не Тео теперь…

После Жака я снова пустилась в бесконечную погоню за любовью. Но я искала ее с завязанными глазами, словно играла в жмурки.

Вот – любовь, думала я, но нет – это опять не она!

Я расставалась с одним мужчиной и тянулась к другому. Я могу перечислить имена, ставшие знаменитыми, и имена, оставшиеся в тени. Какой в этом смысл? Все истории почти всегда на один и тот же лад.

Правда, был один мальчик, которым я дорожила, Дуглас Дэвис. Он погиб, как и Сердан, в воздушной катастрофе. Появился он в моей жизни в то время, когда один человек заставил меня чудовищно страдать. Не хочу даже произносить его имя: он слишком грубо обошелся со мной.

В феврале 1958 года я вдруг плохо себя почувствовала на сцене. Врачи сказали: «Завтра же надо делать операцию. Это очень серьезно».

Измученная, я спросила его (мы прожили бок о бок почти год): «Скажи, ты еще любишь меня?» Не взглянув на меня, он сухо ответил: «Ты мне надоела: и отлично это знаешь. Такова жизнь».

Я была потрясена. На следующий день меня отвезли в Пресвитерианский госпиталь на 168-й улице; я мечтала умереть во время операции.

Когда я пришла в сознание, мой импресарио Лулу Баррье сидел у моего изголовья. Я сказала ему: «Лулу, должен же быть на земле хороший человек…»

Лулу постарался меня успокоить и ушел. Только он успел выйти из комнаты, как раздался телефонный звонок – звонил Лулу: «Я встретил хорошего человека, какого ты настойчиво требуешь. Он поднимается в лифте. Сейчас придет».

Спускаясь от меня, Лулу увидел молодого американского художника, Дугласа Дэвиса, ожидавшего в приемной. Он так робко просил Лулу добиться у меня разрешения писать мои портрет, что…

Дуг уже стучал в мою дверь. Его открытый взгляд, приветливая улыбка снова вызвали во мне желание жить. Целый месяц он пересекал на метро весь Нью-Йорк, чтобы посидеть со мной часа два. Первый раз я поцеловала его, когда он явился с пятью разноцветными воздушными шарами, трепетавшими в воздухе на своих веревочках. Он вез их в метро несмотря на насмешки пассажиров и подарил мне, потому что я рассказывала о красном шаре – мечте моего детства, которую отец не хотел осуществить.

В этот день меня приняли за дочку Дуга. Больные, видевшие, как меня везли несколько дней назад из операционной, такую маленькую, прикрытую с головой простыней, решили, что я ребенок. Когда они встретили Дуга с воздушными шарами в руке, то спросили: «Как чувствует себя ваша маленькая девочка?»

Мы с Дугом любили друг друга около года. Потеряла я его глупейшим образом.

Во время моих летних гастролей в Бордо мы с ним поссорились. Рассерженый Дуг выскочил из отеля. Я побежала за ним. Искала на перроне вокзала, но не могла найти в толпе. Поезд увез его в Париж.

Вскоре я заболела. Дуг уже был в Нью-Йорке, где выставлял свои работы. Когда он вернулся в Париж, мы встретились «просто друзьями».

И вдруг, третьего июня 1962 года – телефонный звонок. Человек, которого я любила, погиб. Самолет, в котором был Дуг, разбился в Орли спустя несколько минут после взлета.

Суеверна, да!

Эти воспоминания я диктую иногда из-за лихорадки и боли в полубессознательном состоянии. Но мне кажется, что именно в таком состоянии я яснее вижу лица и события прошлого. А так как смерть приближается, я должна говорить.

Когда она придет? Я не хочу об этом думать. Мы не знаем ни дня, ни часа, – и это к лучшему. Не потому, что я боюсь смерти. Я с ней немного знакома. Она часто подходила ко мне почти вплотную.

Может быть, и следующее свидание будет хорошим? Зачем же мне бояться? Я ведь твердо уверена, что жизнь продолжается и потом.

О, конечно, я знаю, многие смеются или жалеют меня, когда я утверждаю это. Они думают: «Бедная, во что она верит… Ну что ж, пусть утешается!»

Вы думаете, это может задеть меня? Я ведь знаю, что смерть – не что иное, как начало другого: свободы, возвращенной нашим душам.

Хотите подтверждения?

Вы помните тот столик, который сообщал мне: семнадцатого февраля, семнадцатого февраля. И телеграмму от жены Марселя Сердана?

Марселю было мало того, что он устроил нашу с ней встречу. Он говорил со мной.

В то время я и не предполагала, что можно говорить с умершими. Но друзья, желая облегчить мое горе, однажды предложили мне: «Почему бы тебе не попробовать поговорить с Марселем?»

Они привели ко мне известного медиума. В комнате, погруженной во тьму, мы расположились вокруг стола, плотно прижав к нему ладони. Мне сказали: «Сосредоточьтесь, будьте очень внимательны».

Я подчинилась, почти задыхаясь от страха.

Вдруг стол дрогнул и застучал по полу, диктуя слова. Буква за буквой послание Марселя (а это не мог быть никто другой) прояснилось: «Я не чувствую себя несчастным».

На этом первый сеанс закончился. Я ушла, переполненная радостью.

Вскоре я повторила сеанс. Сердан просил, чтобы я встретилась с его женой, которую я никогда не видела при его жизни. Он хотел, чтобы мы нашли друг друга, чтобы она простила меня, а я позаботилась о его сыне.

Потом я часто разговаривала с Марселем. Бывали случаи, когда дух его не являлся, и я часами ждала, сидя в темноте.

Марсель Сердан не единственный из умерших, с кем мне пришлось говорить: Как-то раз я вошла в контакт с моим отцом.

Я знала одного мага, необыкновенного человека. Он наставлял меня: «В темной комнате нужно положить одежду и вещи умершего. Каждый день вы должны приходить туда на несколько минут, собраться с мыслями, просить и умолять, чтобы он явился. Никто, кроме вас, не должен там бывать. Настанет день, когда дух умершего войдет в комнату и явление свершится».

Каждый вечер в темноте я молила, чтобы явился мой отец. И однажды он ответил на мой зов. Но больше я не повторяла этого: было слишком мучительно.

Есть еще и другая причина, почему я действительно не боюсь смерти. Я уверена в том, что уже была мертва!

Это было в феврале, когда я лежала в Американском госпитале. Моя сиделка Мами может засвидетельствовать мой рассказ. В течение нескольких дней я находилась в полукоматозном состоянии и вдруг внезапно пришла в себя. Открыв глаза, я сказала Мами: «Послушай, со мной произошло что-то необыкновенное. Я видела людей, умерших, среди пейзажа, который не существует на самом деле. У меня ясное ощущение, что я несколько секунд находилась среди них».

Мами ответила: «Это правда. В течение какой-то доли секунды ваше сердце перестало биться, все подумали, что конец. Потом сердцебиение возобновилось».

Мой вертящийся столик (это маленький круглый стол) следует за мной везде, куда бы я ни поехала.

Однажды этот столик спас жизнь мне и моей труппе.

В 1956 году мы должны были поехать из Чикаго в Сан-Франциско. Несколько дней подряд мой столик настойчиво повторял одну дату, одно ужасающее сообщение: «Двадцать второе марта – падение самолета – все мертвы».

Я спросила у Луи Баррье, моего импресарио: «Скажи, Лулу, мы летим двадцать второго марта?» Лулу ответил: «Да». Тогда я распорядилась, чтобы ни один человек из моей труппы не вылетал двадцать второго марта. Наступил этот день, и я спросила Лулу: «Ну что, наш самолет долетел?»

Все в этом не сомневались и, усмехаясь, смотрели на меня, как бы говоря: «Ваш вертящийся столик, Эдит, ничего не стоит».

Но, развернув газеты, мы все побледнели.

Самолет, отправленный утром в Сан-Франциско, упал в море. Ни один человек не спасся – шестьдесят семь погибших.

Вы скажете – случайность, совпадение или что-нибудь в этом роде. Думайте, что хотите. Я уверена, что кто-нибудь из них, моих умерших, хотел меня предупредить. И так всегда бывает со мной.

Я живу в мире, полном предсказаний и таинственных знаков, и никогда не пренебрегаю посланными мне предостережениями.

Мои сны в период наркомании, алкоголизма, безумия… – не знаю, как истолковать их.

Я отвечу скептикам и сомневающимся: «Я гораздо ближе к смерти, чем вы, я глубже вас погрузилась в бездну страданий, которые ей предшествуют. Когда-нибудь вы согласитесь со мной».

Даже наука склонна придавать значение снам, уклоняясь, однако, от их разумных толкований. Так что же? Почему мои объяснения не убедительны?

У меня есть повторяющийся сон. Всякий раз он предвещает мне конец любви. Мне снится, будто я слышу телефонный звонок. Я беру трубку, говорю «алло». Молчание. Я умоляю: «Ответьте мне, говорите, скажите что-нибудь!»

Никто не отвечает. Я слышу только всхлипывания на другом конце провода и просыпаюсь. Через некоторое время в моей жизни произойдет разрыв.

Один раз сон спас меня.

Я только что вышла из Американского госпиталя в Нейи после ужасной болезни, которая свалила меня в июле 1961 года. Мне сделали операцию, уверив, что я спасена, и, чтобы я могла немного отдохнуть, отправили на дачу к Лулу под Уданом.

В первую же ночь мне приснилась санитарная машина.

Когда я проснулась, никто не мог ничего понять, потому что я просила немедленно отправить меня в госпиталь.

Я умоляла: «Скорее! Ну скорее же!»

Когда Шарль Дюмон и Лулу Баррье все-таки вызвали скорую помощь и пришли поинтересоваться, что это за новый каприз, они нашли меня уже в поту. Я крутилась, держась за живот.

В полдень, в Париже, врачи поставили диагноз: заворот кишок, необходима срочная операция.

Я бы умерла, если бы не увидела этого сна или не придала бы ему значения.

И после этого вы хотите, чтобы я не верила в сверхъестественные силы? Примеров, подтверждающих их существование, в моей жизни было несметное количество.

Послушайте еще.

Это было незадолго до двадцать четвертого июля 1951 года.

Астролог, к которому я постоянно обращалась, сообщил мне: «В ближайшее время вы попадете в две автомобильные катастрофы».

Однако не двадцать четвертого, а пятнадцатого «ситроен» Шарля Азнавура, с которым я вместе ехала в турне, потерял управление на повороте Серизье, в Ионне. Машина буквально взлетела в воздух и со всей силой врезалась в телеграфный столб. От машины не осталось ничего, абсолютно ничего. Шарль и я очутились лежащими в поле, Целыми и невредимыми! Три недели спустя мы с Шарлем ехали в машине, которую вел велосипедист Пусс. Сидя на заднем сидении, мы задремали, и нас выкинуло на повороте под Тарасконом, около восьми часов утра.

На этот раз я сломала левую руку.

И моя третья авария, в которую я попала в сентябре 1958 года, возвращаясь в Париж вместе с Мустаки, в местечке под названием «Пронеси, Господи», тоже была мне предсказана ясновидящим.

Потому-то меня и нашли в останках машины с зажатым в левой руке маленьким золотым крестиком, подаренным Марлен Дитрих в день моей свадьбы.

С тех пор с этим крестиком, моим талисманом, я никогда не расстаюсь.

А потом? Все мои катастрофы, все болезни – всё, что мне пришлось пережить между пятьдесят девятым и шестьдесят первым годами, я знала на перед.

В июле 1959 года мой астролог сказал: «Сейчас у вас благоприятный период, но через несколько месяцев вам придется сильно и долго страдать. Никогда еще я не видел, чтобы смерть так близко подходила к вам».

Эти же слова, а также другие, которые я предпочитаю забыть, он повторил и после моей свадьбы с Тео.

Я знаю свой счастливый день. Это четверг. Я никогда не начинаю никаких важных дел в другие дни недели.

Все мои контракты подписаны в четверг!

Со всеми людьми, особо отмеченными в моей жизни, я знакомилась в четверг.

Благословение на мой брак я получила в четверг.

И, напротив, мой злополучный день – воскресенье. Именно в этот день меня настигают катастрофы.

Я никогда не нанимаю секретаршу, пока не узнаю, под каким знаком она родилась. Вместо того чтобы спрашивать рекомендации, я задаю ей вопрос: «Ваше созвездие?» Если она отвечает «Рыбы», я сейчас же договариваюсь с ней, потому что рожденные, как я, под созвездием Стрельца хорошо уживаются с созвездием Рыбы.

А если я узнаю, что кого-нибудь зовут именем на букву «С» или «М», я сейчас же настораживаюсь. Потому что те, чьи имена или фамилии начинаются на эти буквы, имеют огромное значение в моей жизни. Возьмите букву «С»: Шарль[2]2
  Charles


[Закрыть] Азнавур, Шарль Дюмон, Константин[3]3
  Constantine


[Закрыть], Клод[4]4
  Claude


[Закрыть] Левейе, Марсель Сердан, Морис Шевалье[5]5
  Chevalier, предугадавший мой успех


[Закрыть], Анри Конте[6]6
  Conte


[Закрыть]; буква «М»: Марсель[7]7
  Моя дочь


[Закрыть], Поль Мерисс, Ив Монтан, Феликс Мартен, Маргерит Моно, Мишель Ривгош и тот же Мустаки…

Еще имя Луи. Носители этого имени – как бы шарниры моей жизни.

Моего отца звали Луи, так же, как и отца моей дочери. Луи Лепле открыл меня, когда я пела на улицах. И мой импресарио, тот самый, кто столько раз спасал меня от разорения, тот самый, кто всегда оказывается около меня в трудную минуту, Луи Баррье, Лулу!

Я так суеверна, что перед тем как выйти на сцену, с необычайной быстротой совершаю целый магический обряд. Сперва крещусь, целую священный медальон, который всегда ношу на себе. Потом сгибаюсь пополам и дотрагиваюсь обеими руками до дерева паркета. Наконец, протягиваю вперед указательный палец и мизинец и показываю рожки воображаемому демону, а затем прикасаюсь к круглому столику, к моему вертящемуся столику, который всегда ставлю за занавесом у выхода на сцену. Я глажу его, я прижимаюсь к нему так сильно, что даже делаю себе больно. И только после этого, поцеловав всех своих друзей, находящихся в данный момент возле меня за кулисами, я осмеливаюсь выйти под свет прожекторов.

Обо мне думают, что я сильная, циничная, что я играю людьми и отшвыриваю их, когда теряю к ним интерес. Но несмотря на свой возраст, я в глубине души так и осталась бедной уличной, легковерной девчонкой, которую неотступно преследует все та же мечта: быть счастливой, быть любимой.

Жизнь всегда так омрачала чудесное, и нет ничего удивительного в том, что я ищу его в другом мире. И нахожу.

Я не из тех, кого называют истово верующими и кто покоряется требованиям морали какой то религии. Нет, моя вера – нечто большее, нежели то, чем мы воодушевляемся здесь, внизу. Она безмерна.

И я знаю: стоит только очень сильно попросить предзнаменования «оттуда», и оно будет прислано.

Один только раз я отказалась увидеть, услышать, отказалась подчиниться предостережениям. Потому что я была влюблена!

Он был молод, талантлив, умен. В то время я чувствовала себя такой одинокой и думала найти в нем идеального спутника. В который раз!

Как-то вечером я спросила у своего столика, буду ли я счастлива в своей новой любви? Он задрожал, стал сильно стучать, призывал меня к осторожности, приказывал никогда больше не встречаться с этим человеком.

Тогда я обратилась к астрологу. Он сказал категорически: «Есть в вашей жизни человек, с которым вы должны расстаться, иначе он сделает вас несчастной».

Но тут я была упряма. Я хотела поступить так, как поступают те, кто смеется над моим суеверием. Я не рассталась с моим возлюбленным.

Несмотря на бархатный взгляд и нежную улыбку, он был груб, циничен и жесток. Я уже рассказывала о нем. Когда я ложилась в клинику на операцию и тревожно спросила его: «Любишь ли ты меня еще?» Он ответил: «Не приставай, все кончено между нами».

Ужасно! После операции, обессиленная, я лежала в госпитале и каждый день звонила ему. В телефонной трубке раздавался его насмешливый голос: «Солнце изумительное! Я чувствую себя прекрасно! А какие здесь девочки, какие девочки!»

Он бросил меня, чтобы поехать развлекаться во Флориду. После этого нечего удивляться, что я иногда пила. Жизнь не щадила меня, хотя и многое дарила.

Людям легко быть сознательными праведниками, когда они чувствуют себя в безопасности.

Они горделиво говорят вам: «Я никогда бы не смог дойти до этого. Не смог бы никогда так опуститься!»

Что ж, хотела бы я их видеть на моем месте, мои несчастья или отчаяние, мое бедное разрушенное тело вызывали во мне желание выть, выброситься из окна или убить кого-нибудь.

Может быть, в таких обстоятельствах и они начали бы пить, чтобы забыться?