Текст книги "Мифы и легенды Греции и Рима"

Автор книги: Эдит Гамильтон

На следующее утро она изобрела для Психеи новую работу, и на этот раз – опасную. «Там внизу, – объяснила она, – берег реки, а вон там, в самых непролазных кустах, пасутся бараны, но не с обычным, а с золотым руном. Иди и принеси мне их шерсти». Когда измученная девушка подошла к тихо струящемуся потоку, ее охватило сильное желание броситься в него и тем самым покончить со всеми своими бедами. Но, нагнувшись над водой, она услышала прямо из-под своих ног тихий голос и, приглядевшись, поняла, что с ней разговаривает зеленый камыш. Ей не нужно бросаться в реку, говорил голос. Дела обстоят не так уж плохо. Бараны действительно очень свирепы, но если Психея дождется, когда они ближе к вечеру выйдут из кустов, чтобы отдохнуть близ реки, она может смело пойти в чащу и найти сколько угодно клочьев руна, повисших на острых иглах шиповника.

Такие слова произнес добрый и ласковый камыш, и Психея, следуя его наставлениям, смогла принести своей жестокой хозяйке большой пук золотого руна. Венера взяла его в руки с недоброй усмешкой. «Тебе кто-то помог, – бросила она. – Самой бы тебе этого никогда не сделать. Ладно, я дам тебе возможность доказать, что у тебя в самом деле большое сердце и редкая предусмотрительность, которую ты то и дело проявляешь. Видишь, вон там, на холме, черный водопад? Это исток жуткой реки, всем ненавистного Стикса. Наполни-ка ее водой этот сосуд». Придя к водопаду, Психея поняла, что это – самая тяжелая задача. Скалы по обеим сторонам водопада были такими крутыми и скользкими, а вода падала с такой ужасающей силой, что добраться до него можно было разве что на крыльях. На этот раз всем читающим этот рассказ (как, наверно, в глубине души и самой Психее) должно стать ясно, что хотя каждое из ее предыдущих заданий и казалось почти невыполнимым, но все-таки выполнялось, так и это каким-то непостижимым образом тоже будет выполнено. На этот раз ее спасителем оказался орел, который завис в воздухе рядом с ней, паря на своих громадных крыльях, подхватил клювом ее сосуд и вернул его назад полным черной воды.

Но Венера продолжала держаться принятой ей линии; конечно, здесь ее нельзя не упрекнуть в обычной глупости. Действительно, все, что она ни делала, привело ее только к одному – впредь она была вынуждена поступать по-прежнему. На этот раз она вручила Психее шкатулку, с которой та должна была отправиться в царство мертвых и попросить у Прозерпины немного ее румян. Она должна была рассказать Прозерпине, что Венере они нужны потому, что, ухаживая за сыном, она очень подурнела. Как всегда послушная, Психея отправилась отыскивать дорогу в Аид. Хорошим советчиком для нее оказалась богиня, мимо которой она намеревалась пройти. Она дала Психее подробные указания насчет того, как попасть во дворец Прозерпины. Сначала нужно было проникнуть через расщелину в земле, затем – спуститься до Стикса, где перевозчику Харону надо было заплатить грош за перевоз через эту реку. Потом дорога сама должна была привести Психею во дворец. Ворота охранял страшный трехглавый пес Кербер, но, когда Психея бросила ему пирожок, он, успокоившись, пропустил ее.

Естественно, все произошло именно так, как предсказала богиня. Прозерпина не отказала Венере в услуге, и обрадованная Психея, неся шкатулку, возвратилась к Венере гораздо быстрее, чем ходила в Аид.

И тут из-за своего любопытства и, более того, тщеславия она навлекла на себя еще одну беду. Ей захотелось посмотреть, что за румяна находятся в шкатулке, и, быть может, попользоваться ими. Она, как и Венера, хорошо знала, что едва ли похорошела после всех своих мытарств, и в то же время ее не покидала мысль, что она может неожиданно встретить Купидона. Если бы только ей удалось сделаться покрасивей! Не в силах сдержать искушение, она открыла шкатулку, но, к ее глубокому разочарованию, не увидела там ничего. Шкатулка казалась пустой. И вдруг она почувствовала сильную усталость и погрузилась в глубокий сон.

В этот страшный момент на сцену выступил сам Купидон. Он уже излечился от ожога и устремился на поиски Психеи. Ведь удержать под замком Любовь довольно трудно. Венера, конечно, заперла дверь, но ведь в помещении были и окна. Купидону оставалось только взлететь и начать искать свою супругу. Она лежала на земле неподалеку от дворца, и он обнаружил ее тотчас же. В мгновение ока Купидон стер волшебный сон с ее глаз и поместил его назад в шкатулку. Затем он разбудил ее, ласково пощекотав наконечником стрелы, пожурил за любопытство и приказал снести шкатулку своей матери, одновременно заверив, что в дальнейшем у них все пойдет на лад.

Пока обрадованная Психея спешила выполнить это поручение, бог вознесся на Олимп. Он хотел быть уверенным, что в дальнейшем Венера не доставит ему никаких хлопот, и направился прямо к самому Юпитеру. Отец богов и людей сразу же согласился на все, о чем просил Купидон. «Хоть ты и причинил мне в прошлом большой вред, – заявил он, – серьезно подпортил мое доброе имя и задел мое достоинство, заставляя меня превращаться то в быка, то в лебедя, отказать тебе я не могу».

А потом он созвал богов и объявил всем, включая Венеру, что Купидон и Психея сочетаются браком, и предложил даровать бессмертие невесте. Меркурий ввел Психею во дворец богов, и сам Юпитер подал ей амброзию, сделавшую ее бессмертной. Это, естественно, в корне меняло положение вещей. Венера не могла возражать против невестки-богини; этот брак она уже не могла рассматривать как мезальянс. Кроме того, она несомненно не могла не понимать, что Психея, живущая на небесах с мужем и детьми, о которых она должна заботиться, едва ли будет часто бывать на земле, чтобы кружить головы мужчинам и сильно интересоваться преклонением смертных перед ней как перед богиней.

Итак, все завершилось благополучно. Любовь и Душа (так с греческого переводится имя Психея) искали и после ряда печальных происшествий нашли друг друга, и их союз никогда не может быть разрушен.

Глава 2
Восемь коротких мифов о влюбленных

Этот миф можно найти только у Овидия. Как писателя миф характеризует его наилучшим образом: он хорошо написан, содержит несколько риторических монологов и, как бы между прочим, короткое эссе о любви.

Когда-то в давние времена темно-красные ягоды шелковицы имели совсем иной цвет. Они были белыми как снег. Свой цвет они изменили по удивительной и печальной причине. Этой причиной была смерть двух юных влюбленных.

Пирам, самый красивый юноша, и Фисба, самая прелестная девушка на всем Востоке, жили в Вавилоне, городе царицы Семирамиды. Их дома были построены так близко друг от друга, что даже одна стена была у них общей. Подрастая вместе, Пирам и Фисба полюбили друг друга. Они собирались пожениться, но их родители воспротивились этому. Но ведь любить не запретишь! Чем больше стараться приглушить это пламя, тем ярче оно будет гореть. И любовь всегда проложит себе путь. Едва ли можно было разделить этих двоих, сердца которых пылали таким жарким пламенем.

В стене, разделяющей их дома, была небольшая трещина. Раньше ее никто не замечал, но разве существует что-нибудь такое, чего не могло бы не заметить любящее сердце. Молодые люди, конечно, обнаружили щель и через нее шептали друг другу нежные слова: Пирам – по одну сторону стены, Фисба – по другую. Ненавистная стена, раньше разделявшая их, теперь стала средством их взаимного общения. «Кроме тебя, нам некого ласкать и целовать, – говорили влюбленные, – но зато ты позволяешь нам говорить друг с другом. Благодаря тебе наши любовные слова достигают любящих ушей. И мы благодарны тебе за это». Так они вознаграждали стену, и когда приходила ночь и им приходилось расставаться, каждый запечатлевал на ее поверхности поцелуи, которые, к сожалению, не могли дойти до губ, ожидавших их с другой стороны стены.

Каждое утро, когда рассвет изгонял с неба звезды и солнечные лучи осушали росу на траве, Пирам и Фисба прокрадывались к щели и, встав перед нею, произносили слова страстной любви и жаловались на свою горькую судьбу, но всегда делали это шепотом. В конце концов настал день, когда терпеть разлуку они уже больше не могли. Они уговорились, что в этот же вечер они попытаются ускользнуть из дому и пробраться через весь город за городские стены, где они наконец смогут безбоязненно увидеться друг с другом. Они уговорились встретиться в условленном месте, у гробницы царя Нина, под высокой шелковицей, покрытой снежно-белыми ягодами, близ которой журчал холодный источник. План восхитил их обоих, и им казалось, что этот день уже не кончится никогда.

Наконец солнце стало садиться. Уже в темноте Фисба выбралась из дому и тайком пробралась к гробнице Нина. Пирама еще не было; она стала ждать его – ее любовь придавала ей смелости. И тут совершенно неожиданно для себя она увидела в лунном свете львицу. Свирепый зверь только что загрыз свою очередную жертву; челюсти львицы были еще обагрены ее кровью. Она шла к источнику утолить жажду. Львица была довольно далеко от Фисбы, и та еще могла спастись бегством, но, убегая, она уронила свою накидку. А львица, возвращаясь в свое логово, схватила ее и порвала на части, а потом скрылась в чаще. И вот что увидел Пирам, появившись на месте встречи несколько минут спустя. Перед ним валялись окровавленные куски накидки, а на песке четко отпечатались следы львицы. Его выводы были однозначными. Он и не сомневался, что понял все. Фисбы уже не было в живых. Он позволил своей любви, нежной девушке, одной прийти в это полное опасностей место и не пришел первым, чтобы защитить ее. «Это я, я убил ее», – повторял он. Он поднял с затоптанного песка лохмотья, оставшиеся от накидки Фисбы, и, осыпая их поцелуями, понес к шелковице. «А теперь, – произнес он, – ты выпьешь и мою кровь». С этими словами он вытащил меч и вонзил его себе в бок. Его кровь хлынула на ягоды, окрасив их в темно-красный цвет.

Фисба, хотя и напуганная львицей, еще больше боялась потерять своего любимого. Осмелев, она пробралась к дереву, под которым они с Пирамом уговорились встретиться, под шелковицей, покрытой снежно-белыми ягодами. Но найти его она не смогла. Дерево стояло на месте, но на его ветках ничего ослепительно белого она не обнаружила. Когда Фисба разглядывала дерево, что-то на земле зашевелилось. Содрогнувшись, она сделала несколько шагов назад и в тот же момент поняла, кто же лежит на земле. Это был Пирам, омываемый собственной кровью и умирающий. Она устремилась к нему и обхватила его шею руками. Она целовала его в холодеющие губы и просила хоть раз взглянуть на нее, поговорить с ней. «Это же я, твоя Фисба, твоя любовь», – выкрикивала она. При звуках ее голоса он приподнял тяжелеющие веки и взглянул на нее. А потом смерть закрыла их навсегда.

Фисба увидела меч, выпавший из его руки, а рядом с ним свою окровавленную и порванную накидку и поняла все. «Тебя убила твоя собственная рука, – произнесла она, – и твоя любовь ко мне. Но я тоже могу быть храброй. Только смерть могла разделить нас, но теперь она этого не сможет». С этими словами Фисба вонзила себе в сердце меч, еще влажный от крови Пирама.

В конце концов боги сжалились над влюбленной парой, да и их родители тоже. Вечным же напоминанием о трагической судьбе влюбленных служат темно-красные ягоды шелковицы. Пепел же влюбленных, которых не могла разделить даже смерть, захоронен в одной урне.

Об участии Орфея в походе аргонавтов рассказывает только Аполлоний Родосский, греческий поэт, творивший в III в. до н. э. Остальную часть мифа лучше всех передают два римских поэта, Вергилий и Овидий (приблизительно в одном стиле). Поэтому здесь и употребляются латинские имена. Замечу, что все сказание в целом мог бы изложить каждый из трех названных поэтов.

Самыми первыми музыкантами были сами боги. Афина, правда, не отличилась в этом искусстве, но зато изобрела флейту, хотя и не играла на ней. Гермес смастерил лиру и подарил ее Аполлону, и тот сумел извлекать из нее настолько мелодичные звуки, что, когда он впервые заиграл на Олимпе, боги забыли обо всем. Для себя Гермес сделал пастушью свирель и наигрывал на ней очаровательные песенки. Пан же изобрел тростниковую дудочку, певшую сладко, как весенний соловей. У Муз не было особо любимого ими инструмента, но их голоса уже сами по себе несомненно были совершенны.

Следующими по таланту и мастерству исполнения можно считать нескольких смертных, дстигших в своем искусстве такого совершенства, что в этом отношении они почти сравнились с богами. Из них самым выдающимся являлся несомненно Орфей. Он был сыном одной из Муз и фракийского царя. Его мать передала ему свой музыкальный дар, а взлелеяла его сама Фракия, ведь фракийцы были самым музыкальным народом в Греции. Орфей не имел равных себе ни в своей стране, ни где-нибудь еще, за исключением одних только богов. Когда он играл и пел, его возможностям предела не было. Противостоять ему не мог никто и ничто.

 
В чащах лесных на фракийских горах
Орфей двигал деревья, двигал и скалы
Своею волшебною лирой. Даже звери по зову ее
Сами шли из лесу.
 

За ним могло следовать все: и живые существа, и неодушевленные вещи. Он передвигал утесы на склонах гор и изменял течение рек.

О жизни Орфея до его несчастной женитьбы мало что известно, хотя из-за нее он стал известен гораздо больше, чем благодаря своему музыкальному дарованию. Тем не менее известно, что он принял участие в одной прославившей себя на всю Грецию экспедиции, в которой, быть может, принес гораздо больше пользы, чем остальные ее участники. Имеется в виду его путешествие с Ясоном на Арго.Когда плывшие на Аргогерои уставали или грести становилось особенно трудно, Орфей ударял по струнам своей лиры, и гребцы обретали новые силы, и их весла двигались в такт наигрываемой им мелодии. Если же возникала угроза ссоры, его лира начинала звучать так нежно, так мирно и дружелюбно, что самые горячие головы охлаждались и забывали про свой гнев. Он спас героев и от Сирен. Когда аргонавты услыхали плывущее над морскими просторами чарующее пение, оставлявшее у них только одно желание – слышать его больше и больше, они повернули свой корабль к берегу острова Сирен. Орфей же подхватил свою лиру и заиграл такую чистую, такую трогающую сердца мелодию, что в ушах героев она просто заглушила звуки фатальных для них песнопений Сирен. Аргонавты вернули корабль на прежний курс, и ветры отогнали его от опасного острова. Если бы на нем не было Орфея, то греческие герои наверняка сложили бы свои кости на острове Сирен.

Нам неизвестно, когда он впервые встретил и при каких обстоятельствах предложил руку и сердце Эвридике, девушке, которую он полюбил. Тем не менее не возникает сомнений, что ни одна девушка, которой он делал бы такое предложение, не могла бы устоять перед чарами его музыки. Они поженились, но их супружеские радости были недолгими. Вскоре после свадьбы, когда Эвридика гуляла со своими подругами на лугу, ее укусила гадюка, и она умерла. Горе Орфея было неописуемым. Вынести разлуки он не мог и решил спуститься в царство мертвых, чтобы вернуть Эвридику. Себе же он сказал:

 
Своею лирой
Смогу зачаровать я дочь Деметры
И вместе с ней и самого Аида.
Растроганным их сердце
Вижу я моей игрою,
И выведу я супругу молодую
Из Аида.
 

Орфей осмелился сделать ради своей любви то, на что еще не осмеливался ни один другой мужчина. Он спустился в Аид, и когда коснулся струн своей лиры, то все, кто находился там, в безмолвии замерли. Кербер забыл, что он должен охранять адские врата, остановилось колесо Иксиона, присел отдохнуть на своем камне Сизиф, и впервые увлажнились слезами лица ужасных Фурий. Сам владыка Аида вместе с супругой подошли поближе к Орфею, чтобы лучше слышать его игру. Орфей же, обращаясь к ним, пел:

 
О, вы, божества, чья вовек под землею обитель,
Здесь окажемся все, сотворенные смертными! Если
Можно, отбросив речей извороты лукавых, сказать вам
Правду, дозвольте. Сюда я сошел не с тем, чтобы мрачный
Тартар увидеть, не с тем, чтобы чудовищу, внуку Медузы,
Шею тройную связать, с головами, где вьются гадюки,
Ради супруги пришел. Стопою придавлена, в жилы
Яд ей змея пустила и похитила юные годы.
Горе хотел я стерпеть. Старался, но побежден был
Богом любви: хорошо он известен в пределах наземных, —
Столь и здесь – не скажу; уповаю, однако, что столь же.
Если не лжива молва о былом похищенье – вас тоже
Соединила любовь! Сей ужаса полной юдолью
Хаоса бездной молю и безмолвьем пустынного царства:
Вновь Эвридике моей заплетите короткую участь!
Все мы у вас должники: помедлив недолгое время,
Раньше ли, позже ли – все в приют поспешаем единый,
Все мы стремимся сюда, здесь дом наш последний; вы двое
Рода людского отсель управляете царством обширным.
Так и она: ей положенные годы созреют,
Будет под властью у вас – возвращенья прошу лишь на время,
Если же милость судеб в жене мне откажет, отсюда
Пусть я и сам не уйду; порадуйтесь смерти обоих.
 

Никто, услышав голос и лиру Орфея, не смог бы ему ни в чем отказать. И

 
…ни царица-супруга,
Ни властелин преисподней мольбы не исполнить не могут.
 

Царственные супруги приказали привести Эвридику и отдали ее супругу, под одним условием: когда она последует за ним, он не должен оборачиваться до тех пор, пока они не достигнут верхнего мира. Через ворота Аида супруги вышли на дорогу, которая повела из адской тьмы к свету, поднимаясь все выше и выше. Орфей знал, что Эвридика – где-то позади него, но ему все время хотелось бросить на нее хоть мимолетный взгляд, чтобы убедиться, что она здесь. И вот они уже почти завершили свой путь – тьма стала рассеиваться, и Орфей с огромной радостью сделал первый шаг в мир света и тотчас же обернулся, чтобы взглянуть на супругу. Но слишком рано – он увидел ее еще в туманной дымке и простер руки, чтобы удержать ее, но в тот же миг Эвридика исчезла, скользнув назад, во тьму преисподней. Он услышал только едва различимое «Прощай!».

Полный отчаяния, Орфей бросился за ней, мчась по уже пройденному им пути все дальше и дальше, все ниже и ниже, но в Аид его уже не пропустили. Боги не разрешили ему, живому, второй раз войти в пределы царства мертвых. Ему пришлось вернуться на землю одному, в глубоком горе. После этого Орфей стал избегать общества людей. Он бродил по диким, безлюдным местам Фракии, не имея при себе ничего, кроме лиры. Он не переставал перебирать ее струны; и ему с радостью внимали скалы, реки и деревья, его единственные слушатели. Но однажды ему встретилась компания менад. Они были в таком же безумном состоянии, как и те, которые так жестоко расправились с Пенфеем. Они разорвали несчастного Орфея на части и бросили его изувеченную голову в быстрые воды Гебра. Ее вынесло из устья реки, и она была найдена на берегу Лесбоса. Она совсем не пострадала от морской воды; ее окружили Музы и похоронили в святилище на острове. Части его тела они собрали и тоже похоронили в могиле у подножия Олимпа. И над этой могилой соловьи поют гораздо слаще, чем где-либо еще.

Лучше всего этот миф изложен у Овидия. Преувеличения в описании шторма типичны для римского автора. Детальное же описание жилища бога сна свидетельствует о возможностях Овидия как бытописателя. Имена богов, естественно, римские.

Фессалийский царь Кеик был сыном светоносца Люцифера – звезды, возвещающей приход дня, и его лицо повторяло прекрасный лик его отца. Его жена Алкиона также была высокого происхождения; она была дочерью повелителя ветров Эола. Супруги преданно любили друг друга и никогда добровольно не разлучались. Но однажды Кеик был вынужден покинуть супругу и отправиться в далекое морское путешествие. У него приключились неприятности, и он собирался попросить совета у оракула, этого прибежища попавших в беду людей. Когда Алкиона узнала о его планах, она крайне обеспокоилась, даже испугалась. Рыдая, она говорила ему, что о бедствиях, происходящих на море, о мощи ветров она знает, как никто другой. Ведь во дворце своего отца она наблюдала за ними с детства, видела штормы, которые они вызывают, черные тучи, которые они гонят по небу, и ужасные желто-красные молнии. «И столько же раз, – рассказывала она, – я видела на берегу обломки кораблей, выброшенные волнами. О, не езди никуда! А если я не могу тебя убедить, то хоть возьми меня с собой. Я же вынесу все, что только может с нами случиться».

Кеик был глубоко тронут ее словами. Он знал, что она любит его не меньше, чем он ее, но ему не хотелось отказываться от своих намерений. Он, кроме того, был уверен, что должен получить совет оракула, и поэтому и слышать не хотел о том, что она будет делить с ним все связанные с путешествием опасности. Алкионе пришлось уступить и отпустить его одного. Когда она прощалась с ним, на сердце у нее было так тяжело, словно она предвидела все, что им предстоит. Она простояла на берегу, пока его корабль не скрылся из глаз.

В эту же ночь на море разразился ужасный шторм. Все ветры, встретившись вместе, устроили между собой сумасшедшую схватку и поднимали волны высотою с гору. Дождь лил такой стеной, что казалось, будто все небо изливается в море, а море собирается добраться своими волнами до неба. Все, кто плыл на этом утлом и уже потрепанном волнами суденышке, были охвачены ужасом. Все, кроме одного, который думал только об Алкионе и радовался, что она – в безопасности. И ее имя было у него на устах, когда корабль утонул и над ним сомкнулись волны.

А Алкиона считала дни. Она, стараясь занять себя, соткала мужу ко дню его предполагаемого приезда новые одежды. Себе она тоже соткала одежды, чтобы выглядеть такой, какой Кеик в первый раз увидел ее. Много раз в день она молилась за него богам, больше всего Юноне. Богиня была тронута этими молитвами, которые тем более возносились за мертвого человека, как за живого. Она позвала к себе вестницу богов Ириду и приказала ей отправиться в жилище бога сна Сомна и просить его послать Алкионе сон, из которого она узнает правду о Кеике.

Обитель Сомна была расположена неподалеку от мрачной страны киммерийцев, в глубокой долине, куда никогда не заглядывает солнце, и все окутано мглой вечных сумерек. Там не кричат петухи, не лают сторожевые псы, не шуршат под ветерком ветки, мирную тишину не нарушает ни один разговор. Единственные звуки здесь – это тихое журчание манящих ко сну струй Леты, реки забвения. Перед входом в жилище Сомна цветут маки и множество усыпляющих трав. А внутри его на мягком-премягком ложе, покрытом черными простынями, возлежит сам Сомн. Именно туда и направилась Ирида, одетая в свой многоцветный плащ, соскользнув по радуге на землю, и затемненное жилище Сомна сразу озарилось радужным сиянием, распространившимся от ее одеяния. Но даже и при свете ей было очень трудно заставить бога поднять свои тяжелые веки и понять, что от него требуется. Как только Ирида удостоверилась, что он действительно пробудился и ее поручение выполнено, она поспешила прочь, боясь, что в этом жилище и она может навеки заснуть.

Старый Сомн разбудил своего сына Морфея, умевшего принимать вид любого из человеческих существ, и передал ему приказание Юноны. На бесшумных крыльях Морфей устремился на землю и предстал перед ложем Алкионы, приняв облик утонувшего Кеика. Нагим, со стекающей по его телу водой он склонился над Алкионой.

– О, моя бедная жена! – произнес он. – Взгляни, я – твой супруг. Узнаешь ли ты меня или меня так страшно изменила смерть? Меня уже нет в живых, Алкиона. Когда волны уже совсем захлестывали меня, на моих устах было твое имя. Никаких надежд у меня нет. Подари только мне свои слезы, не оставь меня неоплаканным.

Алкиона застонала во сне, простерла руки к своему мнимому супругу и воскликнула:

– Подожди! Я пойду с тобой!

От своего крика Алкиона пробудилась. Окончательно проснувшись, она пришла к убеждению, что ее супруг погиб и она видела не сон, а его самого. «Да, я видела его, вот на этом самом месте, – говорила она себе. – Несчастный, как жалко он выглядел. Он умер, и я тоже скоро умру. Могу ли я оставаться дома, когда тело моего мужа носит по волнам? Я не оставлю тебя, супруг мой; я не хочу больше жить!»

С первыми лучами солнца Алкиона отправилась на берег, на мыс, на котором стояла, провожая мужа в плавание. Пока она стояла и смотрела в море, где-то в синей дали показался какой-то странный предмет; волны гнали его все ближе и ближе к берегу, и она поняла, что это – мертвое тело. Исполненная жалости и страха, она не отводила от него глаз, а оно медленно приближалось к берегу. И вот оно уже почти у мыса, почти рядом с ней. Она узнала его: это был Кеик, ее супруг. С криком «О, муж, любимый!» она помчалась к нему и бросилась в воду. И тут случилось чудо: она не утонула в морских волнах, а поплыла по ним. У нее появились крылья; ее тело покрылось перьями – она превратилась в птицу. Боги были добры к супружеской чете. В птицу был превращен и Кеик. Когда Алкиона доплыла до места, где должно было плавать его тело, то не обнаружила его. Кеик же с радостью приветствовал ее в своем новом обличье. Их любовь осталась неизменной. Их всегда можно видеть вместе плывущими или резвящимися среди волн.

В конце каждого года бывает семь дней, когда на море царит полный штиль, оно – тихое и спокойное, над волнами – ни ветерка. Волны – словно зачарованные. Это те дни, когда Алкиона высиживает птенцов в своем плавающем по волнам гнезде. После того как выведутся птенцы, эти чары пропадают. Но дни с идеально тихой погодой приходят регулярно каждую зиму; их так и называют по имени супруги: алкионовыми, или, что чаще, просто «днями зимородка».

В эти дни зимородки качаются на зачарованных морских волнах ^{17} .