355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Эдгар Аллан По » Полное собрание сочинений в одном томе » Текст книги (страница 29)
Полное собрание сочинений в одном томе
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 19:20

Текст книги "Полное собрание сочинений в одном томе"


Автор книги: Эдгар Аллан По


Жанры:

   

Ужасы

,

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 89 страниц)

Не закладывай чёрту своей головы

«Сon tal que las costumbres de un autor» – пишет дон Томас де Лас Торрес [638]638
  Торрес Томас де Лас– испанский поэт, автор книги «Рассказы в стихах» (1828).


[Закрыть]
в предисловии к своим «Любовным стихам», – «sean puras у castas, importa muy poco que no sean igualmente severas sus obras», что в переводе на простой язык значит если нравственность самого автора не вызывает сомнений, неважно, что за мораль содержится в его книгах. Мы полагаем, что дон Торрес за это утверждение находится сейчас в чистилище. Поэтической справедливости ради стоило бы продержать его там до тех пор, пока его «Любовные стихи» не будут распроданы или не покроются на полках пылью из-за отсутствия читателей. В каждой книге должна быть мораль; и, что гораздо важнее, критики давно уже обнаружили, что в каждой книге она есть. Не так давно Филипп Меланхтон [639]639
  Меланхтон Филипп(1497–1560) – немецкий богослов-протестант, сподвижник Мартина Лютера.


[Закрыть]
написал комментарий к «Войне мышей и лягушек» [640]640
  «Война мышей и лягушек»(«Батрахомиомахия») – древнегреческая героикомическая поэма, одно время ошибочно приписывавшаяся Гомеру.


[Закрыть]
, где доказал, что целью поэта было возбудить отвращение к мятежу. Пьер Ла Сен [641]641
  Ла Сен Пьер(1590–1636) – итальянский писатель и филолог.


[Закрыть]
пошел дальше, заявив, что поэт имел намерение внушить молодым людям, что в еде и питье следует соблюдать умеренность. Точно таким же образом Якобус Гюго [642]642
  Гюго Якобус(XVII в.) – французский теолог.


[Закрыть]
утверждает, что в лице Эвнея [643]643
  Эвней– царь Лемноса, привозивший, как рассказывает в «Илиаде» Гомер, для греков под Трою вино и припасы и скупавший у них военную добычу.


[Закрыть]
Гомер изобразил Жана Кальвина [644]644
  Кальвин Жан(1509–1594) – религиозный деятель Реформации, основатель кальвинизма.


[Закрыть]
, в Антиное [645]645
  Антиной– в «Одиссее» Гомера самый наглый из женихов Пенелопы; убит Одиссеем.


[Закрыть]
– Мартина Лютера, в лотофагах [646]646
  Лотофаги– согласно Гомеру, мифический народ, питающийся лотосами.


[Закрыть]
– вообще протестантов, а в гарпиях – голландцев. Новейшие наши схоласты столь же проницательны. Эти молодцы находят скрытый смысл в «Допотопных» [647]647
  «Допотопные»– поэма американского писателя Джеймса Макгенри (1785–1845). «Допотопные, или Погибший мир» (1839), на которую По в феврале 1841 г. опубликовал рецензию в том же журнале, где появился этот рассказ.


[Закрыть]
, нравоучение в «Поухатане» [648]648
  Поухатан(ок. 1550–1618) – вождь союза индейских племен, известный по имени своего племени. Его собственное имя было Вахунсонакоок.


[Закрыть]
, новую философию в «Робине-Бобине» [649]649
  «Робин-Бобин»– английская детская песенка.


[Закрыть]
и трансцендентализм в «Мальчике-с-пальчике». Словом, они доказали, что если уж кто-нибудь берется за перо, то обязательно с самыми глубокими мыслями. Так что авторам теперь не о чем беспокоиться. Романист, к примеру, может совершенно не думать о морали.

Она в книге есть – где именно, неизвестно, но есть, – а в остальном пусть критики и мораль позаботятся о себе сами. А когда пробьет час, все, что хотел сказать этот господин (я имею в виду, конечно, романиста), и все, чего он не хотел сказать, все предстанет на суд в «Дайеле» или в «Даун-Истере» [650]650
  «Даун-Истер»– в американской литературе прозвище глупого и неуклюжего янки. В 1833 г. американский писатель Джон Нил выпустил роман под таким названием.


[Закрыть]
, равно как и то, что он должен был хотеть, и то, что он явно собирался хотеть, – словом, в конце концов, все будет в порядке.

Итак, нет никаких причин для обвинений, возведенных на меня некоторыми неучами, – что я якобы не написал ни одного морального рассказа или, вернее, рассказа с моралью. Не этим критикам выводить меня на чистую воду, не им читать мне мораль, – впрочем, тут я умолкаю. Пройдет совсем немного времени, и «Североамериканское трехмесячное обозление» [651]651
  «Североамериканское трехмесячное обозление»– имеется в виду известный американский журнал консервативного толка «Североамериканское трехмесячное обозрение», издававшийся с 1815 по 1940 г.


[Закрыть]
заставит их устыдиться собственной глупости. Тем временем, чтоб избежать расправы – чтоб смягчить выставленные против меня обвинения – я предлагаю вниманию публики нижеследующую печальную историю, историю, мораль которой совершенно ясна и несомненна, ибо всякий, кто только захочет, может узреть ее в заглавии, напечатанном крупными буквами. Прошу воздать мне должное за этот прием, гораздо более остроумный, чем у Лафонтена и всех прочих, что приберегают нравоучение до самой последней минуты, а потом подсовывают его вам в конце, словно изжеванный окурок.

Defuncti injuria ne afficiantur [652]652
  Правонарушение мертвого неподсудно (лат.).


[Закрыть]
– таков был закон двенадцати таблиц [653]653
  Законы двенадцати таблиц– сборник древнейших римских законов, написанный в 451–450 гг. до н. э. на двенадцати таблицах специально избранными для того законодателями.


[Закрыть]
, а De mortuis nil nisi bonum [654]654
  О мертвых ничего, кроме хорошего (лат.) – Диоген Лаэртскийприписывает эти слова одному из семи древнегреческих мудрецов – Хилону (VI в. до н. э.).


[Закрыть]
– тоже прекрасное изречение, хоть покойный, о котором идет здесь речь, возможно, всего лишь покойный старый диван. Вот почему я далек от мысли поносить моего почившего друга, Тоби Накойчерта. Жизнь у него, правда, была собачья, да и умер он, как собака [655]655
  …умер он, как собака… – По обыгрывает строчку из «Элегии на смерть бешеной собаки» в романе О. Голдсмита «Векфилдский священник» (1766), глава 17.


[Закрыть]
; но он не несет вины за свои грехи. Они были следствием некоторого врожденного недостатка его матери. Когда он был еще младенцем, она порола его на совесть: выполнять свой долг всегда доставляло ей величайшее наслаждение – на то она и была натурой рационалистической, а дети – что твои свиные отбивные или нынешние оливы из Греции – чем больше их бьешь, тем лучше они становятся. Но – бедная женщина! – на свое несчастье она была левшой, а детей лучше вовсе не пороть, чем пороть слева. Мир вертится справа налево, и если пороть дитя слева направо, ничего хорошего из этого не выйдет. Каждый удар в нужном направлении выколачивает из дитяти дурные наклонности, а отсюда следует, что порка в противоположном направлении, наоборот, вколачивает в него определенную порцию зла. Я часто присутствовал при этих экзекуциях и уже по тому, как Тоби при этом брыкался, понимал, что с каждым разом он становится все неисправимее. Наконец, сквозь слезы, стоявшие в моих глазах, я узрел, что он отпетый негодяй, и однажды, когда его отхлестали по щекам так, что он совсем почернел с лица и вполне сошел бы за маленького африканца, я не выдержал, пал тут же на колени и зычным голосом предрек ему скорую погибель.

Сказать по правде, он так рано вступил на стезю порока, что просто диву даешься. Пяти месяцев от роду он нередко приходил в такую ярость, что не мог выговорить ни слова. В шесть я поймал его на том, что он жует колоду карт. В семь он только и делал, что тискал младенцев женского пола. В восемь он наотрез отказался подписать обет трезвости. И так из месяца в месяц он все дальше продвигался по этой стезе; а когда ему исполнился год, он не только отрастил себе усы и ни за что не желал их сбрить, но и приобрел недостойную джентльмена привычку ругаться, божиться и биться об заклад. Это его в конце концов и погубило, как, впрочем, я и предсказывал. Склонность эта «росла и крепла вместе с ним» [656]656
  «…росла и крепла вместе с ним…»– слова из философской поэмы английского поэта А. Попа (1688–1744) «Опыт о человеке» (1732–1734), II, 135.


[Закрыть]
, так что, возмужав, он что ни слово, предлагал биться с ним об заклад. Нести что-нибудь в заклад он и не думал – о нет! Не такой он был человек, надо отдать ему должное, – да он скорее стал бы нести яйца! Это была просто форма, фигура речи – не более. Подобные предложения в его устах не имели решительно никакого смысла. Это были простые, хоть и не всегда невинные, присказки – риторические приемы для закругления фразы. Когда он говорил: «Готов прозакладывать тебе то-то и то-то», – никто никогда не принимал его всерьез, и все же я счел своим долгом вмешаться. Привычка эта безнравственна – так я ему и сказал. Вульгарна – в этом он может положиться на меня. Общество ее порицает – это чистейшая правда. Она запрещена специальным актом Конгресса – не стану же я ему лгать. Я уговаривал – бесполезно. Я выговаривал – тщетно. Я просил – он скалил зубы. Я умолял – он заливался смехом. Я проповедовал – он издевался. Я грозился – он осыпал меня бранью. Я дал ему пинка – он кликнул полицию. Я взял его за нос – он сморкнулся мне прямо в руку и заявил, что готов прозакладывать голову черту: больше я этого опыта не повторю.

Бедность была другим пороком, коим Тоби Накойчерт обязан был врожденному недостатку своей матери. Он был беден до отвращения, а потому, естественно, в риторических его фигурах никогда не слышался звон монет. Я не припомню, чтоб он хоть раз сказал «Бьюсь об заклад на доллар». Нет, обычно он говорил – «Готов спорить на что угодно», или «Пари на что угодно», или «Пари на любую ерунду», или, наконец, что звучало, пожалуй, гораздо внушительнее, – «Готов заложить черту голову!»

Эта последняя формула, видно, нравилась ему больше других, возможно, потому, что риску тут было всего меньше, а Накойчерт в последнее время стал крайне бережлив. Поймай его даже кто-нибудь на слове, что ж – невелика потеря! Ведь голова-то у него тоже была невелика. Впрочем, все это просто мои догадки, и я отнюдь не уверен, что поступаю правильно, приписывая ему эти мысли. Как бы то ни было, выражение это с каждым днем нравилось ему все больше, несмотря на чудовищное неприличие ставить в заклад, словно банкноты, собственные мозги, но этого мой друг не понимал – в силу своей испорченности, несомненно. Кончилось тем, что он отказался от всех других формул и предался этой с таким усердием и упорством, что я только диву давался. Впрочем, все это немало меня сердило, как сердят меня любые обстоятельства, которых я не понимаю. Тайна заставляет человека думать – а это вредно для здоровья. Признаюсь, было нечто неуловимое в манере, с которой мистер Накойчерт выговаривал эту ужасную фразу, – нечто неуловимое в самом произношении – что поначалу меня занимало, но понемногу стало приводить в смущение – за неимением лучшего слова, позвольте назвать это чем-то странным, хоть мистер Колридж назвал бы это мистическим, мистер Кант – пантеистическим, мистер Карлейль – казуистическим, а мистер Эмерсон – сверхвопросическим. Мне это не нравилось. Душа мистера Накойчерта была в опасности. Я решил пустить в ход все свое красноречие и спасти его. Я поклялся послужить ему так же, как святой Патрик [657]657
  Святой Патрик(ок. 372-ок. 460) – ирландский епископ, считающийся покровителем Ирландии.


[Закрыть]
в ирландской хронике послужил жабе, то есть «пробудить в нем сознание собственного положения». Я тотчас приступил к этой задаче. Снова я прибегнул к уговорам. Опять я собрал все свои силы для последней попытки.

Как только я закончил свою проповедь, мистер Накойчерт повел себя самым непонятным образом. Несколько минут он молчал – только смотрел с любопытством мне в лицо. Потом склонил голову набок и вздернул брови. Потом развел руками и пожал плечами. Потом подмигнул правым глазом. Потом повторил эту операцию левым. Потом крепко зажмурил оба. Потом так широко раскрыл их, что я начал серьезно опасаться за последствия. Затем приложил большой палец к носу и произвел остальными неописуемые движения. Наконец подбоченился и соблаговолил ответить.

Мне припоминаются лишь основные пункты этой речи. Он будет миг очень признателен, если я буду держать язык за зубами. Ему мои советы не требуются. Он презирает все мои инсинуации. Он уже не мальчик и может позаботиться о себе сам. Я, видно, думал, что имею дело с младенцем? Мне что – не нравится его поведение? Я что – решил его оскорбить? Я что – совсем дурак? А моей родительнице известно, что я покинул домашний очаг? Он задает мне этот вопрос как человек чести и почтет своим долгом поверить мне на слово, Еще раз – он требует от меня ответа: знает ли моя матушка, что я убежал из дому? Мое смущение меня выдает – он черту голову готов прозакладывать, что ей это неизвестно.

Мистер Накойчерт не стал дожидаться моего ответа. Он круто повернулся и без дальнейших околичностей покинул меня. Оно и к лучшему: чувства мои были задеты. Я даже рассердился. Я готов был, против обыкновения, поймать его на слове – и с удовольствием отплатил бы ему за оскорбление, выиграв для Врага Человеческого небольшую головку мистера Накойчерта, – конечно, маменька моя прекрасно знала о сугубо временном характере моей отлучки.

Но Khoda shefa midehed – Господь ниспошлет облегчение, – как говорят мусульмане, когда наступишь им на ногу. Я был оскорблен при исполнении долга, и я снес обиду, как мужчина. Однако мне все же казалось, что я сделал все возможное для этого несчастного, и я решил не докучать ему более своими советами, но предоставить его самому себе – и собственной совести. Впрочем, хоть я и решил воздерживаться от увещеваний, все же я не мог вовсе оставить его на произвол судьбы. Мало того, я даже потакал некоторым из наименее предосудительных его склонностей и подчас, со слезами на глазах, хвалил его злые шутки, как хвалит привереда-гурман злую горчицу, – до того сокрушали меня его нечестивые речи.

В один прекрасный день, взявшись под руки, мы отправились с ним прогуляться к реке. Через реку был переброшен мост, и мы решили пройтись по нему. Мост, для защиты от непогоды, был крытый, в виде галереи, в стенах которой проделано было несколько окошек, так что внутри было жутковато и темно. Войдя с яркого солнечного света под сумрачные своды, я почувствовал, как у меня сжалось сердце. Однако несчастный Накойчерт был по-прежнему весел и тут же предложил заложить свою голову черту в знак того, что я просто нюня. По всей видимости, он находился в чрезвычайно приподнятом расположении духа. Он был необыкновенно говорлив – что невольно навело меня на самые мрачные подозрения. Не исключено, думал я, что у него припадок трансцендентализма. Впрочем, я недостаточно знаком со всеми признаками этой болезни для того, чтобы с уверенностью ставить диагноз; и, к несчастью, поблизости не было никого из моих друзей из «Дайела». Я упоминаю об этом прежде всего потому, что у бедного моего приятеля появились, как мне показалось, некоторые симптомы шутовской горячки, заставившей его валять дурака. Ему зачем-то понадобилось перепрыгивать через все, что ни встречалось нам по пути, или подлезать вниз на четвереньках, то вопя во весь голос, а то шепча какие-то странные слова и словечки, – и все это с самым серьезным выражением лица. Я, право, не знал – жалеть мне его или надавать пинков. Наконец, пройдя почти весь мост до конца, мы увидели, что путь нам преграждает довольно высокая калитка в виде вертушки. Я спокойно толкнул перекладину и прошел, как это обычно и делается. Но для мистера Накойчерта это было, конечно, слишком просто. Он, разумеется, заявил, что должен через нее перепрыгнуть, да еще и сделать курбет в воздухе. По совести говоря, я был уверен, что он этого сделать не может. Лучшим прыгуном-курбетистом через всякого рода заборы был мой друг мистер Карлейль, но я-то твердо знал, что он так прыгнуть не может, куда уж там Тоби Накойчерту. А потому я прямо ему заявил, что он жалкий хвастун и сделать этого не сумеет. В чем я впоследствии раскаялся – ибо он тут же объявил, что сумеет, пусть черт возьмет его голову.

Несмотря на прежнее свое решение, я открыл было рот, чтобы пожурить его за божбу, как вдруг услышал у себя за спиной легкое покашливание, словно кто-то тихонько произнес «Кхе!» Я вздрогнул и с удивлением огляделся. Наконец взгляд мой упал на небольшого хромого господина преклонных лет и почтенной наружности, стоявшего в укромном уголке у стены. Вид у него был самый достойный – он был облачен во все черное, рубашка блистала белизной, уголки воротничка были аккуратно подвернуты, высокий белый галстук подпирал подбородок, а волосы были расчесаны, как у девушки, на ровный пробор. Руки он в задумчивости сложил на животе, а глаза закатил под самый лоб.

Вглядевшись пристальнее, я заметил, что ноги у него прикрыты черным шелковым фартуком, и это показалось мне странным. Не успел я, впрочем, и слова сказать об этом удивительном обстоятельстве, как он остановил меня, снова промолвив: «Кхе!»

На это замечание я не тотчас нашелся что ответить. Дело в том, что на рассуждения такого лаконичного свойства отвечать вообще практически невозможно. Мне даже известен случай, когда одно трехмесячное обозрение растерялось от единого слова: «Вранье!» Вот почему я не стыжусь признать, что тут же обратился за помощью к мистеру Накойчерту.

– Накойчерт, – сказал я, – что с тобой? Ты разве не слышишь, этот господин сказал «Кхе!»? – С этими словами я строго взглянул на своего друга, ибо, признаюсь, я вконец растерялся, а когда растеряешься, приходится хмурить брови и принимать суровый вид, чтобы не выглядеть совсем дураком.

– Накойчерт, – заметил я (это прозвучало как ругательство, хоть, смею вас заверить, у меня этого и в мыслях не было). – Накойчерт, – проговорил я, – этот господин говорит «Кхе!»

Я не собираюсь утверждать, что слова мои отличались глубоким смыслом, но впечатление от наших речей, как я замечаю, далеко не всегда пропорционально их смыслу в наших глазах. Швырни я в мистера Накойчерта пексановскую бомбу [658]658
  Пексановская бомба– изобретение французского генерала Анри-Жозефа Пексана (1783–1854), участника русского похода 1812 г., усовершенствовавшего осадную и морскую артиллерию.


[Закрыть]
или обрушь я на его голову «Поэтов и поэзию Америки» [659]659
  «Поэты и поэзия Америки»– антология американской поэзии, выпущенная под редакцией Руфуса Грисволда (1815–1857) в 1842 г. и затем неоднократно переиздававшаяся. В июне 1842 г. в том же журнале, где появился этот рассказ, По опубликовал рецензию на эту антологию. В первой публикации рассказа упоминание об этой книге отсутствовало.


[Закрыть]
, он и тогда не был бы так огорошен, как услышав эти простые слова: «Накойчерт – что с тобой? – ты разве не слышишь – этот господин сказал „Кхе!“».

– Не может быть, – прошептал он, меняясь, в лице, словно пират, завидевший, что их настигает военный корабль. – Ты уверен, что он именно так и сказал? Что же, я, видно, попался – не праздновать же мне теперь труса. Остается одно – кхе!

Услышав это, пожилой господин просветлел – бог знает, почему. Он покинул свое укромное местечко у стены, подковылял, любезно улыбаясь, к Накойчерту, схватил его за руку и сердечно потряс ее, – глядя все это время ему прямо в лицо с выражением самой искренней и нелицеприятной благосклонности.

– Накойчерт, я совершенно уверен, что вы выиграете, Накойчерт, – проговорил он с самой открытой улыбкой, – но все же надо произвести опыт. Пустая проформа, знаете ли…

– Кхе, – отвечал мой приятель, снимая с глубоким вздохом свой сюртук, повязываясь по талии носовым платком, опуская концы губ и подымая очи к небесам, отчего лицо его приняло самое невероятное выражение, – кхе! – И, помолчав, он снова промолвил: «кхе!» – другого слова я так от него больше и не услышал. – Ага, – подумал я, не высказывая, впрочем, своих мыслей вслух, – Тоби Накойчерт молчит – такого еще не бывало! Это, несомненно, следствие его прежней болтливости. Одна крайность влечет за собой другую. Интересно, помнит ли он, как ловко он меня допрашивал в тот день, когда я прочел ему свое последнее наставление? Во всяком случае, от трансцендентализма он теперь излечился.

– Кхе, – отвечал тут Тоби, словно читая мои мысли, с видом задумчивым и покорным.

Тут пожилой господин взял его под руку и отвел в глубь моста, подальше от калитки.

– Любезный друг, – сказал он, – для меня дело чести предоставить вам нужный разбег. Подождите здесь, пока я не займу своего места у калитки, откуда мне будет видно, насколько изящно и трансцендентально вы возьмете этот барьер, – и не забудьте про курбет в воздухе. Конечно, все это пустая проформа… Я сосчитаю «раз, два, три – пошли». При слове «пошли» бегите, по никак не раньше. – Затем он занял свою позицию у калитки, минутку помолчал, словно в глубоком раздумье, а затем взглянул вверх и, как мне показалось, легонько усмехнулся. Потом потуже затянул свой фартук, потом пристально посмотрел на Тоби Накойчерта и, наконец, произнес условный сигнал:

– Раз, два, три – пошли!

На слове «пошли», не раньше и не позже, мой бедный друг сорвался в галоп. Калитка была не так высока, как стиль мистера Лорда [660]660
  Лорд Вильям(1819–1907) – американский поэт, выпустил в 1845 г. сборник своих стихов, вызвавших резкую критическую оценку По в журнале «Бродвей джернал» 24 мая 1845 г. В первом издании рассказа был назван (вместо Лорда) Хью А. Пью, автор книги «Грамматика английского языка», на которую в июле 1841 г. По опубликовал рецензию в «Грэхемс мэгезин».


[Закрыть]
, но и не так низка, как стиль его критиков. В целом я был совершенно уверен, что он без труда ее перепрыгнет. А если нет? – вот именно, в том-то и дело, – что, если нет? – По какому праву, – сказал я про себя, – этот господин заставляет других прыгать? Да кто он такой, этот старикашка? Предложи он мне прыгнуть, я ни за что не стану – это уж точно, плевать мне на этого старого черта. Как я уже сказал, мост был крытый, в виде такой нелепой галереи, и все слова отдавались в нем пренеприятнейшим эхом, – обстоятельство, которое я особо отметил, произнеся последние два слова.

Но что я сказал и что я подумал и что я услышал – все это заняло лишь миг. Не прошло и пяти секунд, как бедный мой Тоби прыгнул, выделывая ногами в воздухе всевозможные фигуры. Я видел, как он взлетел вверх и сделал курбет над самой калиткой, но по какой-то совершенно необъяснимой причине через нее он так и не перепрыгнул. Впрочем, весь прыжок был делом одного мгновения; предаваться глубоким размышлениям у меня попросту не было времени. Не успел я и глазом моргнуть, как мистер Накойчерт упал навзничь с той же стороны калитки, с какой прыгнул. В тот же миг я заметил, что пожилой господин со всех ног бежит, прихрамывая, прочь, поймав и завернув в свой фартук что-то, тяжело упавшее сверху, из-под темного свода прямо над калиткой. Всему этому я немало поразился; впрочем, времени размышлять не было, ибо Накойчерт лежал, как-то особенно притаясь, и я решил, что он обижен в лучших своих чувствах и нуждается в моей поддержке. Я поспешил к нему и обнаружил, что ему, как говорится, был нанесен серьезный урон. Сказать по правде, он попросту лишился своей головы, и как я ни искал, мне так и не удалось ее нигде найти. Тогда я решил отвести его домой и послать за гомеопатами. Меж тем в голове у меня мелькнула одна мысль – я распахнул ближайшее окошко в стене и тут же узрел печальную истину. Футах в пяти над самой калиткой шла поперек узкая железная полоса, укреплявшая, как и ряд других, перекрытие на всем его протяжении. С острым ее краем, как видно, и пришла в непосредственное соприкосновение шея моего несчастного друга.

Он ненадолго пережил эту ужасную потерю. Гомеопаты давали ему недостаточно малые дозы, да и то, что давали, он не решался принять. Вскоре ему стало хуже, и, наконец, он скончался (да послужит его кончина уроком любителям бурных развлечений). Я оросил его могилу слезами, добавил диагональную полосу к его фамильному гербу [661]661
  …диагональную полосу к его фамильному гербу… – то есть геральдический знак незаконного происхождения.


[Закрыть]
, а весь скромный счет на расходы по погребению отправил трансценденталистам. Эти мерзавцы отказались его оплатить – тогда я вырыл тело мистера Накойчерта и продал его на мясо для собак.

Сентябрь, 1841

пер. Н. Демуровой


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю