Текст книги "Страх. Как одна эмоция объединяет"

Автор книги: Эбигейл Марш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Эбигейл Марш
Страх: Как одна эмоция объединяет

ABIGAIL MARSH

The Fear Factor

This edition is published by arrangement with The Peters Fraser and Dunlop Group Ltd and The Van Lear Agency LLC

© 2017 by Abigail Marsh

© Козырев А. В., перевод на русский язык, 2019

© Издание на русском языке, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2019

***

Научный детектив, действие которого происходит в самых темных и древних уголках нашего сознания.

Wall Street Journal

Наберитесь мужества и пройдите вслед за автором до последней страницы этой книги, и вы узнаете, что страх может быть как орудием темных и злых деяний, так и основой для добрых свершений.

New York Times

Люди, стремящиеся разобраться в основах своих страхов, найдут эту книгу незаменимым источником знания.

Science

Прекрасный пример глубокого исследования, демонстрирующего, как мозг определяет нашу жизнь и наши страхи. Это дерзкий анализ с ворохом уникальных примеров и невероятными выводами.

Forbes

Истории психопатов темны и тревожны, истории альтруистов необычайны, и где-то между ними читатель сможет найти себя.

Popmatters

Пролог

Крайне сомнительно, что ребенок доброжелательных родителей, проявляющих сочувствие к окружающим, будет более воспитан, чем дети родителей эгоистичных и ненадежных. Тот, кто был готов пожертвовать жизнью, насколько дикарь способен на это, вместо того чтобы предавать своих соплеменников, обычно не оставлял потомства, чтобы продолжить свою выдающуюся природу.

Чарльз Дарвин,

«Происхождение человека и половой отбор»

Больше всего я люблю, когда другие люди говорят:

«О, я никогда бы так не смог». Конечно, это вранье.

Донор почки Гарольд Минц о донорстве

В 1934 году французский энтомолог Антуан Маньян решил написать учебник для школьников, объясняющий полет насекомых. Однако он столкнулся с пустяковой проблемой. После проведения необходимых расчетов, которые были сделаны при помощи инженера Андре Сен-Лагю, Маньян пришел к заключению, что по всем законам термодинамики насекомые вообще не должны летать. В поглотившей его депрессии он написал: «Я применил закон сопротивления воздуха к насекомым и пришел к выводу с мистером Лагю, что полет невозможен».

Но насекомые-то летают.

Такие очевидные противоречия часто используются теоретиками, чтобы объявлять естественные науки, в том числе биологию, обанкротившимся направлением. Приверженцы религиозных взглядов провозглашают подобные несостыковки проявлением высшей силы. Однако ученые терпеливы, и время всегда на их стороне.

После ознакомления с утверждением Маньяна энтомологи не спешили соглашаться, что полет насекомых – это иллюзия или результат действий сверхъестественного. И они, конечно, не называли законы аэродинамики бесполезными и не отказывались от них. Они понимали, что нужно подождать лучших методов для измерения особенностей и динамики-полета насекомых.

Всего лишь несколько десятилетий, и – о, случилось! – изобрели скоростную фотосъемку. Таким образом, головоломка была решена. Насекомые летают, потому что их крылья совершают очень быстрые движения – крылья пчелы, к примеру, делают 230 коротких, прерывистых взмахов каждую секунду, рисуя в воздухе восьмерку. Такое движение создает воронку размером с крыло насекомого, и благодаря этому генерируется достаточное количество подъемной силы, чтобы поддерживать в воздухе пухленькое тельце. По такому же принципу можно сделать роботизированное крыло, которое будет наглядно показывать, что полет насекомых и законы физики не входят в противоречие.

Но есть еще одно очевидное противоречие законов природы, и оно может озадачить даже больше, чем полет насекомых, – это альтруизм.

Теория эволюции человека, которая, как известно, произошла путем естественного отбора, укоренилась в истории очень прочно, как и любые научные законы. По расчетам Чарльза Дарвина, отца этой теории, все альтруисты уже давным-давно должны были вымереть как тупиковая ветвь. Любой человек, кто жертвует собой ради спасения ближнего, совершает чудо, при этом о своем выживании он не заботится. То есть на протяжении истории существования человеческого вида олухов, которые добровольно выбирали пожертвовать своим местом в эволюционном развитии ради других, должны были полностью вытеснить их «нормальные» корыстолюбивые братья. Тем не менее альтруизм существует.

Я знаю это по собственному примеру. Когда мне было девятнадцать лет, меня спас какой-то альтруистичный незнакомец. Он не получил никакой выгоды, рискуя собой, чтобы я осталась жива. И он не один такой. Каждый год десяткам американцев присваиваются медали Фонда героев Карнеги – тем, кто рискнул своей жизнью, чтобы спасти жизнь незнакомых людей. Более ста американцев ежегодно ложатся под нож хирурга, чтобы пожертвовать почку незнакомцу, чаще всего анонимно. Миллионы людей в мире становятся донорами костного мозга и крови; конечно же, это не такие глобальные жертвы, однако они не стремятся за это что-либо получить – просто им хочется помочь тем, кто в этом нуждается.

До недавнего момента такому поведению не было научного объяснения. Начиная с Дарвина, биологи пытались разрабатывать теории и модели, чтобы объяснить альтруистичное поведение, но эти труды больше относились к альтруизму в помощь хорошо знакомым, близким людям, членам той же социальной группы.

Например, альтруизм по отношению к родственникам объясняется так называемой совокупной приспособленностью, согласно которой альтруистичное поведение проявляется чаще и охотнее, если тот, на кого оно направлено, обладает одинаковыми с альтруистом генами, чтобы компенсировать риск «дающего».

Этим фактом можно объяснить, почему существа, живущие группами или колониями, например суслики, бьют тревогу, если приближается хищник (также проявление альтруизма).

Сигнальные звуки привлекают внимание крупного животного, и тот, кто эти звуки подает, подвергает себя опасности, однако близкие родственники в колонии могут сбежать или спрятаться. Благодаря совокупной приспособленности люди все же предпочитают жертвовать свои органы членам семьи, а не незнакомцам или друзьям. Если стать донором почки для родной сестры, она потом родит вам племянников и племянниц, и часть ваших генов перейдет другому поколению, будет жить дальше. Сами вы не сможете воспользоваться своей щедростью, однако от этого выиграют ваши гены, и с точки зрения эволюции риск считается оправданным.

Но что же делать с альтруизмом по отношению к дальним родственникам или вообще не связанным родственными узами людям? Одна из форм такого альтруизма – взаимный альтруизм. Иными словами, мы надеемся, что бенефициар (принимающий) когда-нибудь окажет нам соразмерную услугу. К примеру, вампировые летучие мыши, как известно, отрыгивают кровь в пасть даже неродственным особям в колонии, которым не удается найти еду и которые могут погибнуть от голода. И жертва воздается. Более чем вероятно, что «альтруистичная» мышь получит пищу при необходимости от того, с кем щедро поделилась в прошлом. В мире людей такие случаи происходят постоянно, ну только не отрыгивания, конечно. Наверняка вы делились с соседями сахаром или покупали коллеге кофе, а те потом возвращали вам должок. Взаимный альтруизм почти всегда приносит выгоду социальной группе: те, кто рядом, смогут ответить добром позже с большей вероятностью, чем случайные люди. В действительности это форма отложенной благодарности, потому что альтруист в конечном счете обязательно получит личную выгоду. Этакий вклад в собственное будущее.

И альтруизм для близких родственников, и альтруизм для членов сообщества являются распространенными и очень важными биологическими стратегиями. Жизнь социального существа без них невозможна. И большинство книг об альтруизме расписывают в конкретнейших деталях именно эти формы. Однако обе по своей сути эгоистичны. Либо мы нацелены на выгодное продолжение рода, сохранение наших генов, либо на получение личной выгоды. Поэтому такими видами альтруизма нельзя объяснить, почему анонимные доноры почек или спасший меня мужчина пошли на жертвы. Они намеренно и безвозмездно рискнули свой жизнью, чтобы спасти не родственника, не друга, а чужого им человека. Они не надеялись на соизмеримую компенсацию ни генетически, ни в личном плане. За свои добрые поступки они часто дорого платят. Так как же объяснить их действия?

Как и в случае с полетом насекомых, предполагаемое противоречие между альтруизмом и известными законами науки заставляет людей искать иные объяснения. Некоторые называют альтруизм иллюзией. Вне зависимости от того, насколько альтруистичным было действие, насколько огромными были риски для жизни альтруиста и насколько незначительным оказывалось возмещение, скорее всего, да, это действительно замаскированный эгоистичный интерес к наживе. По их логике, героические спасатели просто ищут приключений на свою голову, а доноры почек – публичного признания. Другие считают альтруизм проявлением сверхъестественных сил. Они называют героев ангелами-хранителями, а доноров-альтруистов – святыми. Метафорично это или нет, но такие термины убивают желание что-то научно объяснять. Но ученые достаточно терпеливы, да и время на их стороне.

За последние несколько лет было разработано несметное количество технологий для изучения человеческой психологии и поведения, включая методы измерения и контроля внутримозговой активности, перехода генетической информации, сравнения деятельности животных и людей. Большая часть таких работ появляется на пересечении устоявшихся дисциплин, при этом создаются абсолютно новые области, такие как социальная нейронаука и когнитивная нейробиология. По тому же принципу, как и с мгновенными фотографиями и возможностью с помощью робота смоделировать полет насекомого, обилие современных технологий позволяет ответить на вопрос о человеческом альтруизме.

Мое собственное спасение воодушевило меня принять во внимание эти новейшие подходы и, наконец, понять происхождение феномена альтруизма. Когда со мной произошло то неприятное событие, я была студенткой колледжа, и в скором времени после своего спасения решила увести свою академическую специализацию в сторону психологии. В колледже Дартмута, еще в качестве бакалавра, я впервые провела лабораторное исследование в этой сфере, и еще раз – будучи докторантом в Гарвардском университете. Пока я работала над своей диссертацией в Гарварде, я, по счастливой случайности, сделала одно открытие. До этого момента мои попытки выявить особенные черты альтруистичных людей терпели крах. Однако я выяснила, что альтруизм напрямую связан с тем, как люди относятся к страхам других людей. Те, кто в состоянии точно выбрать фотографии, на которых лицо человека испугано, обычно оказываются в числе тех, кто жертвует большую часть денег на медицинские лабораторные исследования или становятся волонтерами и посвящают большую часть времени, помогая другим людям. Умение распознать страх предсказывает проявление альтруистичного поведения лучше, чем пол альтруиста, его настроение или то, какими альтруисты видят самих себя, – и эта связь продолжает появляться в дальнейших научных экспериментах. И возникает вопрос: но почему же?

Я начала находить ответы на этот вопрос по мере того, как продолжала исследование в лаборатории Доктора Джеймса Блэра в Национальном институте психического здоровья (НИПЗ). В лаборатории Бетесда в штате Мэриленд было положено начало изучению визуализации мозга для того, чтобы понять, почему у психически больных людей появляются тики. Для проведения исследований, связанных с альтруизмом, необходимо было прибегнуть к магнитно-резонансной томографии (МРТ), чтобы выявить в мозге подростков возможность развития психопатии. Результаты исследований показали, что у выбранных молодых людей были найдены дисфункции в миндалевидном теле (амигдале), находящемся глубоко в структуре мозга и отвечающем за важные социальные и эмоциональные функции. Подростки, проявлявшие незначительное сочувствие к другим людям, имели невосприимчивую амигдалу, не способную создать образ страха другого человека. Из-за этой дисфункции они не могли найти лица, искаженные страхом. То есть если нарушения в данной области приводят человека к тому, что он больше не способен к сочувствию, а люди с чувствительной амигдалой, напротив, альтруистичны, то эта особенность может быть частью изучения феномена альтруизма. Иными словами, почему альтруисты рискуют своей жизнью.

Ради ответа на данный вопрос понадобилось бы найти альтруистов по духу и «просветить» их мозги, а такого не делал еще никто.

По завершении моего постдокторского исследования в НИПЗ я начала преподавать в Джорджтаунском университете. Там же была сформирована группа из девятнадцати людей, пожертвовавших свою почку незнакомому человеку. Некоторые из них отвечали на объявления о поиске почки, кто-то звонил в местные центры трансплантации и предлагал анонимно передать почку тому, кто в ней нуждается, без каких-либо вопросов. Никто из них не получал деньги за переживаемую боль и, пусть и невысокий, но риск серьезных повреждений или даже смерти, о чем предупреждали хирурги. Им даже не компенсировали дни отсутствия на работе или затраты на дорогу. Все эти люди были разными: и мужчины, и женщины, разных возрастов, с разными религиозными взглядами и политическими предпочтениями, приезжающие из разных частей Америки, да и их истории о том, почему они решились на донорство, тоже были разными. Однако наше исследование показало, что у них все-таки была одна одинаковая черта: реакция амигдалы на картинки с изображением человеческого страха была особенно сильная, как и сама возможность определить эту эмоцию.

Страх глубоко проникает в человеческий мозг и определяет как проявления альтруизма, так и возможность психических отклонений. Результаты моего собственного исследования, сливаясь с развивающимися областями нейро-визуальзации и генетики, дали новое понимание происхождения эмпатии, психопатии и альтруизма. В этой книге тема того, как представители нашего вида стали способны заботиться о ближнем, рассмотрена через анализ проявлений альтруистичного поведения в современных людях, но без исторического экскурса не обошлось. Почему у некоторых первобытных людей появилось желание воспитывать потомков, вместо того чтобы отпустить их на все четыре стороны? Такое желание завязано на действии химического вещества под названием окситоцин. Особенно много окситоцина находится как раз в миндалевидном теле, поэтому, возможно, благодаря ему у человека появляется желание разделять страдания других людей и улучшать их состояние. К слову, по новым данным, психопатия может быть результатом расстройств в мозговых процессах, возникших из-за особенностей воспитания родителями.

Принимая во внимание этот факт, мы с коллегами из НИПЗ разработали метод, с помощью которого окситоцин можно было вводить интраназально участникам экспериментов в рамках исследований, при условии, что они сами пришли на расширенную программу клинического центра. Мы оценили, каким образом это вещество может влиять на глубинные социальные составляющие личности, заложенные в основе альтруизма, такие как чувствительность к эмоциям другого человека и реакция на выражения лиц младенцев. Чтобы подкрепить наши исследования, я проследила за жизнью млекопитающих, от львов до золотистых ретриверов, за всеми, за кем замечали особенное проявление родительской заботы в процессах воспитания потомства. Понимание того, как львы и собаки могут становиться защитниками антилоп и белок, на которых они обычно охотятся и которых в нормальных условиях убивают, может стать ключом к осознанию таких же маловероятных проявлений альтруизма у людей – и возможности способствовать таким поступкам. С помощью этой книги вы узнаете, может ли лев находиться рядом с антилопой, и как мы, люди, можем научиться быть более альтруистичными по отношению друг к другу – и нужно ли нам это.

Глава 1
Спасение

Уже утром за завтраком после моего спасения мама, лишь взглянув на меня, поняла, что со мной что-то не так. Я решила опустить подробности: «Мам, я врезалась в собаку на дороге». И это было правдой. Основную же часть этой истории я рассказывать не стала, просто не могла себе этого позволить – боялась, что мама впадет в панику.

Я ехала домой в Такому, штат Вашингтон, после вечера в Сиэтле, проведенного с другом детства. Было лето, погода была ясной, движение – свободным, а я была трезвой. Все эти составляющие представляют хорошую сторону медали. Автомобиль, в котором я ехала, внедорожник моей мамы, крайне неустойчив на крутых поворотах. Но таких препятствий на моем пути не ожидалось, ведь это дорога из Сиэтла к самому центру Такомы. Разве только короткие участки над рекой Пуйаллап и у стадиона Такомы.

Я не знаю, откуда появилась эта собака. Автострада проходит через промышленные районы, где не должно быть домов, из которых могло бы сбежать животное. То есть более неподходящего места для того, чтобы наткнуться на собаку, и придумать нельзя, но со мной это все-таки произошло. Я врезалась в нее. Старалась избежать столкновения, выворачивала руль как могла, как только заметила испуганную собаку, бегущую через трассу. Выкручивать руль с моей стороны было неверным решением – в таких ситуациях эксперты советуют просто отпустить ситуацию. Но я поддалась инстинкту: ни в коем случае не сбить животное. У меня не было времени обдумать и побороть это стремление. Я люблю собак. Я безумно хотела собаку, когда училась в начальной школе, я даже мечтала быть слепой – тогда бы у меня была собака-поводырь… Я все еще дрожу, когда вспоминаю, как переднее колесо слегка приподнялось, когда переехало бедное создание.

Дальше – хуже. Резкий поворот и занос при наезде на пса привели к дестабилизации автомобиля. Его потащило влево вдоль двух полос, потом вправо, в то время как я старалась справиться с управлением. На третьей попытке выровнять автомобиль тяга колеса стала слишком сильной, и я абсолютно потеряла управление. Машина начала вращаться. Передо мной пролетала страшная последовательность картинок, пока внедорожник вычерчивал круги на автостраде: ограждение… фары… ограждение… задние ходовые огни… ограждение… и… фары. Наконец автомобиль остановился, освещаемый передними огнями встречных машин.

Я посмотрела перед собой и поняла, что нахожусь на крайней левой полосе дороги – самой скоростной. Но для меня она была правой, ведь я стояла «лицом» к встречному транспорту. Так как я была почти наверху эстакады, автомобилисты на этой полосе могли увидеть меня, только когда поднимались наверх… и у них оставалось мало времени меня объехать. Некоторые проезжали настолько близко, что мой внедорожник содрогался от создаваемых потоков воздуха.

Как выбираться? Я находилась в паре дюймов от ограждений. Но самое ужасное, что заглох мотор. Разве вращение автомобиля выводит его из строя? Я помню, как размышляла, уставившись на приборную панель, на которой замигал сигнал о необходимости проверить двигатель. Мой брат со своими друзьями, будучи подростками, потратили немало дней, вырисовывая «пятаки» на стоянках, но я не припомню, чтобы от этого глох двигатель.

Снова и снова я поворачивала ключ в надежде привести машину хоть в какое-то движение, но она упрямо не желала заводиться. Я понимала, что, если что-нибудь не сделаю, в меня обязательно врежется другой автомобиль, это просто вопрос времени. Включила аварийные огни. В 1996 году у меня не было мобильного телефона, и я не могла позвонить кому-нибудь и попросить о помощи. Нужно ли мне выйти из машины и осторожно отойти от нее по узкой разделительной полосе подальше? А что потом? Перебегать через все полосы до съезда? Или лучше остаться внутри, где я хотя бы была защищена слоями металла, стекловолокна и подушками безопасности?

Я не знаю, как долго там просидела, взвешивая одинаково непривлекательные варианты дальнейших действий. Когда думаешь о том, что можешь умереть, течение времени замедляется. Но тут я услышала тихий стук по наполовину опущенному окну со стороны пассажирского сиденья; этим боком машина была почти прижата к ограждению эстакады. Увидев человека, который стоял и смотрел на меня, я вздрогнула. Я не была уверена, насколько его появление могло изменить ситуацию к лучшему. В то время в Такоме опасно. Эпицентром преступности считался район Хилтоп, и он был как раз немного западнее от того места, где я застряла. В газетах писали, что в отделениях реанимации двух больниц города боролись за жизнь жертвы перестрелок, устроенных хилтопской бандой. Жители Такомы старались избегать криминального местечка, а этот тип, что стоял и смотрел на меня, никак не походил на героя. На нем были солнечные очки, несмотря на полночь, и большое количество золотых украшений. Мне показалось, что, когда он заговорил, я заметила сверкание золотого зуба.

– Кажется, тебе нужна помощь, – сказал он; голос был низким и гулким.

– Эм… думаю, да, – ответила я, чувствуя ком в горле.

– Хорошо, тогда я должен сесть на твое место. – Он жестом показал на водительское сиденье.

«О боже! – подумала я. – И что дальше? Он хочет залезть в мою машину, где нахожусь я?» Моя мама настаивала, чтобы даже мои друзья не смели садиться за руль (ее вполне можно было понять); что бы она сказала, если бы узнала, что машину ведет этот тип? Но у меня не было выбора.

Выдержав небольшую паузу, я кивнула.

Он обошел машину спереди и некоторое время следил за движением на дороге. Его голова слегка поворачивалась влево, когда он провожал взглядом пролетавшие машины. Он был сосредоточен, пытаясь прочувствовать ритм движения машин. Как только в сплошном потоке появилась пауза, его движения стали быстрыми. За миллисекунду он оказался у моей двери и дернул за ручку. Я так же быстро переместилась на пассажирское сиденье, он запрыгнул на водительское место и захлопнул за собой дверь. Потом взялся за руль и повернул ключ.

Ничего не произошло.

– Машина не заводится, – сказала я.

Он снова повернул ключ – по-прежнему никаких результатов.

Его взгляд медленно пополз по приборной панели и дальше, пока не остановился на коробке передач. Он переставил ручку в нейтральное положение и снова попробовал повернуть ключ. Сработало! Незнакомец дернул рычаг, чтобы сдать назад, снова дождался паузы в потоке движения, надавил на газ и плавно развернул машину. Уже спустя секунду мы были спасены: машина остановилась на аварийной полосе съезда.

Мужчина вышел, намереваясь идти к своему черному BMW, отливающему оранжевым цветом под натриевыми лампами. С того момента, как он сел в мой внедорожник, он ни разу не посмотрел на меня и не сказал ни слова. А теперь он повернулся, вероятно, чтобы попрощаться.

Мое лицо было напряженным, ноги бесконтрольно тряслись.

– Ты доберешься домой сама? Или тебя нужно немного проводить? – Он, конечно же, заметил мое состояние.

Я помотала головой.

– Нет, все будет хорошо, я доеду до дома.

Поблагодарила ли я его? Не уверена. Думаю, я как-то забыла.

– Ладно, тогда будь осторожна.

И он ушел. Сел в свою машину, и летняя ночь поглотила его.

***

Я не знаю его имени. Я ничего о нем не знаю. Был ли он из хилтопской банды, а может, он был адвокатом, проповедником или продавцом? Все, что я действительно знаю, – он ехал по трассе I-5 в районе полуночи. Был ли он уставшим? Торопился ли куда-нибудь? Человек ехал и увидел развернутый внедорожник с аварийными огнями. Мог ли он разглядеть меня внутри машины? Если да, то лишь на секунду. Большинству проезжающих едва хватало времени, чтобы успеть отклониться и объехать меня. Но в тот промежуток времени, когда он увидел мою машину и остановился, он принял невероятное решение: попытаться спасти мою жизнь. Для этого он остановился на аварийной полосе на противоположной стороне, пробежал около пятнадцати метров через четыре полосы одной из самых загруженных трасс в штате Вашингтон, в темноте ночи, – и все это, чтобы добраться до меня. Понимал ли он, что делает, хотя бы на секунду, когда смотрел на пролетающие мимо легковые автомобили и грузовики? Если и так, он не уступил страху.

И он снова испытал удачу, целых два раза: когда садился на водительское место и когда отгонял машину из слепой зоны, пересекая все полосы эстакады. Незначительный просчет или неудачное стечение обстоятельств могли привести его – и меня – к преждевременной гибели. И все-таки он совершил этот поступок. Он сделал это, чтобы помочь девушке, которая посчитала его внешность отпугивающей, и даже не смогла собраться, чтобы элементарно его поблагодарить. Он явно был способен на великую храбрость, и это был пример выдающейся самоотверженности. Не может быть, чтобы он рассчитывал на какую-либо награду – даже на упоминание в короткой заметке газеты Tacoma News Tribune. Он не сказал мне свое имя, и никто никогда не узнает, что́ он сделал. Он был героем во всех смыслах этого слова, и я по сей день сожалею, что не могу сказать ему об этом и поблагодарить за свою жизнь.

После той ужасной ночи меня мучили страх и сожаление: как у меня получилось не столкнуться ни с одной машиной, пока мой внедорожник вращало по всей трассе? Что бы случилось со мной, если бы незнакомец не приехал? Лежала бы я в отделении интенсивной терапии в больнице Хилтопа? Была бы я мертва?

Мой желудок скручивало всякий раз, когда я думала о собаке, с которой началась вся эта цепочка событий. Испуганное, беспомощное существо… Я также думала о глупости своих действий – хотела спасти жизнь собаке, но убила ее. Могла ли собака выжить? Надеюсь, что нет. Я не могла выбросить все эти мысли из головы. Недели спустя я все еще видела пучки шерсти, вдавленные в асфальт, когда проезжала по мосту над рекой Пуйаллап.

С течением времени у меня развился новый вид мучений. Не столько эмоциональных, сколько интеллектуальных. Я снова и снова прокручивала в голове вопросы о моем спасителе и о невероятности того, что он сделал.

Конечно же, он такой не один. Героические спасения происходят везде и постоянно. Фонд героев Карнеги ежегодно награждает десятки людей. Все слышат в новостях истории о том, как кто-то прыгнул в реку, чтобы спасти тонущего ребенка, или ворвался в горящее здание, чтобы вызволить пожилую женщину. Но эти истории обычно какие-то отдаленные и блеклые. Слушая их, мы недооцениваем риски и боль, которую спасители могут испытывать – ледяная вода реки, жар пламени, – и нам трудно представить их ощущения. Для большинства людей, даже тех, кто способен максимально реалистично представить такие сцены, недоступно то, что происходит в голове у спасателей в эти минуты. Что они чувствовали? Были ли испуганы? И если были, то как они противостояли страху и действовали так смело? Трудность осмысления риска, страдания и смерти ради незнакомца заставляет задуматься над тем, что сознание героев имеет ряд принципиальных отличительных черт.

В моем случае я оказалась в той же ловушке: я не могла представить, как это – принять решение, которое принял мой спаситель, как это – рискнуть своей жизнью ради незнакомого человека, причем сделать этот выбор за доли секунды. Я начала думать об этом, и это был замкнутый круг, проблема без видимого решения, даже без намека на то, где вообще может находиться решение.

Но случилось так, что в моей жизни произошли изменения, которые и направили меня по пути к долгожданному ответу. За год до случившегося я поступила в колледж на медицинские подготовительные курсы. Это не было моей мечтой – я поступила туда по инерции, и это было ужасно. Я быстро обнаружила, что активно борюсь с собой, чтобы не уснуть на биологии. Чтобы взбодриться, я приносила с собой протеиновые хлопья «Чириос» и каждые пару секунд съедала горстку. Это работало, но я понимала, что моя учеба – это большой провал. Что я только ни делала, чтобы выучить темы, которые были мне скучны до невозможности.

Но мне повезло – в этом же семестре я поступила на курс введения в психологию. И с первой же пары меня зацепило. Мы разбирали вопросы о том, что значит быть личностью, причем кое-что приходило мне в голову и раньше, а о чем-то я даже не задумывалась. Что такое сознание? Как мы видим цвета? Почему мы что-то забываем? Что такое сексуальное влечение? Где зарождаются эмоции? Я все еще помню впечатляющую фигуру моего преподавателя, похожего на Дамблдора, – Роберта Клека, шагающего вниз и вверх по проходам нашей аудитории и задающего вопросы типа: «Правда ли, что высокие люди добиваются в жизни большего, чем низкие?» После драматической паузы следовало: «Ну так что?» – и я отчаянно думала, напрягая все свои извилины. (Это действительно так.)

Я тонула в книгах, украшая их закладками, оставляя пометки, ставя восклицательные знаки и звездочки почти на каждой странице. На одной из отмеченных страниц речь шла об обучении обезьян языку жестов, и во время чтения я поняла: психологические исследования – это то, за что люди действительно получают деньги, этим действительно можно зарабатывать. Я захотела стать таким человеком.

***

В 1999 году я решила осуществить свою мечту. Я переехала в Сомервилл, штат Массачусетс, чтобы начать учебу по докторской программе в области социальной психологии в Гарвардском университете. Обучение по программе (ранее ее курировал Департамент социальных отношений) проходило в самой настоящей башне из слоновой кости – шестнадцатиэтажный белокаменный маяк в океане поведенческой науки под названием «Уильям Джеймс Холл»; это здание возвышалось над всеми другими в Кембридже. Свое имя башня получила от учредителя департамента, которого также считают основателем современной психологии. Среди его студентов были Теодор Рузвельт и Гертруда Стайн. Джеймс был первым из многих видных психологов, работающих в Гарварде; среди других можно отметить Б. Ф. Скиннера и Тимоти Лири, лидера исследований влияния психоделических веществ, прежде всего ЛСД, на человека, которые он проводил в 1960-е годы, во времена контркультурных движений. Не все «дети Гарварда» прославили свое имя благими исследованиями. Например, Генри Мюррей, в 1950–1960-е годы проводил серию унизительных экспериментов, чтобы изучить реакцию человека под влиянием стресса на допросах (по некоторым версиям, его исследования спонсировало ЦРУ). В числе двадцати двух студентов Гарварда, которые добровольно согласились стать «подопытными» Мюррея, был Тед Казински, рассылавший взрывчатку по почте выбранным жертвам.

Однако все это происходило задолго до того, как я приступила к своей выпускной работе. Мне помогали два консультанта, Налини Амба-ди и Дэниел Вегнер, оба были крупными специалистами в сфере социальной психологии.