Текст книги "По ту сторону китайской границы. Белый Харбин"

Автор книги: Е. Полевой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Отдельные хунхузские базы и их временные убежища соединяются между собою так называемыми „хунхузскими тропами“, известными только одним хунхузам. Эти тропы тщательно маскируются близ постоянных становищ шаек, где они протаптываются в один след. Далее они вливаются обыкновенно в более явные тропы звероловов, огородников или зимние и проселочные дороги и потому представляют собою скорее направления передвижения, а не особые тропы. Тропы хунхузов имеют и некоторые внешние признаки: на перекрестках дорог, на перевалах и вообще в тех местах, где можно потерять направление, хунхузская тропа отмечается особыми знаками „шу-хуа“ („языка тайги“). Эти знаки – засечка разных фигур, затеска коры на стволах, перевязка веревочками и тряпочками на шестах, надписи на верстовых и телеграфных столбах и т. д. – незаметны для несведущего; для хунхузов – это график их движения, сигнал об опасности или о том, что путь свободен.

В местах наиболее интенсивного передвижения хунхузов можно встретить иногда сооружаемые ими кумирни в виде помещенного на высоком столбе небольшого домика, к внутренней стороне которого приклеивается изображение божества. Внутри помещается чаша с пеплом, куда втыкаются курительные палочки, кладутся монеты и другие знаки жертвоприношения. В тайге такие кумирни устраиваются в дуплах деревьев на вершинах сопок, с которых удобно наблюдать за окрестностью. В эти дупла ставятся чашечки с пеплом, а в честь местных духов гор вокруг дупла прикрепляются красные тряпочки или бумажки с текстом заклинаний. Иногда такою кумирнею хунхузы пользуются и как почтовым ящиком для переписки о выкупе пленников и местом, куда должен быть положен такой выкуп. Все это обеспечивает хунхузов от преследователей, которые в подавляющем большинстве случаев лишены возможности точно ориентироваться в направлениях передвижения хунхузских шаек, не умеют пользоваться их „языком тайги“ и очень часто теряют их след или сами попадают в хунхузскую ловушку.

И конечно в тех условиях насквозь прогнившей атмосферы политического авантюризма, в которых живет сейчас Северная Маньчжурия, хунхузничество никогда не будет изжито. Оно исчезнет только тогда, когда под ударами постепенно нарастающих сил трудящихся Китая окончательно падет твердыня уже совершенно разложившегося китайского феодализма и китайский рабочий и крестьянин возьмут власть в свои руки, чтобы навсегда уничтожить тот уклад жизни, который заставляет тысячи людей бросать все и бежать от кабалы и насилия китайских толстосумов к „независимым храбрецам“ в их суровые таежные логовища.

ВОЙСКА, ПОЛИЦИЯ, АДМИНИСТРАЦИЯ

Довольно затруднительно ответить прямо и односложно на вопрос о том, есть ли в Китае регулярная армия. И да, и нет. Да, потому что фактически такая армия вербуется, обучается, одевается в военную форму, охраняет границы, марширует по улицам, занимает казармы, делится на трафаретные армейские части, даже воюет на многочисленных внутренних фронтах страны. Нет, потому что все то серое скопище людей, которое носит китайскую военную форму, едва ли может быть серьезно названо регулярной армией.

Объясняется это тем, что Китай никогда не имел и до сих не имеет необходимого количества своих квалифицированных военных специалистов, которые могли бы строить его армию без посторонней помощи, и потому его армия строится и обучается в конце концов не столько самими китайцами, сколько иностранными инструкторами. А эти инструктора – французские, английские, американские, японские офицеры – конечно, всегда продолжают оставаться верными агентами тех генеральных штабов, которые их командируют на ответственную работу инструктажа. Само собой разумеется поэтому, что они строят и обучают эту армию не так, как это представлялось бы необходимым Китаю, стремящемуся оградить свою международную независимость, а так, как это выгодно генеральным штабам пославших их империалистических держав, никогда не отказывавшихся от мысли превратить Китай в свою колонию или полуколонию.

Генеральным штабам этих держав, агенты которых неустанно инструктируют создание новой китайской армии, нужна конечно не сильная боеспособная и спаянная хоть каким бы то ни было единством армия суверенного Китая, а только пародия на нее, нечто такое, что могло бы немедленно развалиться от первого серьезного толчка.

Понятно в связи с этим, что питаемый такими заданиями инструктаж верных слуг империализма дает и соответствующие плоды.

Китай не знает ни всеобщей воинской повинности, ни установленной законом обязательной военной службы. Его армия или, точнее и ближе к истине, его армии набираются отдельными генералами-сатрапами, сидящими в различных провинциях. Поэтому в Китае вы постоянно слышите не о китайской армии, а о мукденских, нанкинских или кантонских войсках, о войсках цицикарского генерал-губернатора, об охранных войсках КВЖД, об армии У Пей-фу или Фын Юй-сяна. Каждый из местных китайских сатрапов вербует свои войска и затем ревностно охраняет их от всяких перебросок за пределы его сатрапии. Это его капитал, которого он никому не желает давать в долг. При этом и самая вербовка таких армий поставлена чрезвычайно примитивно. Солдат иногда нанимают, а чаще берут принудительно без всякой системы и заставляют служить. Для этого иногда устраиваются целые облавы, во время которых захватывается то или иное количество мужчин, способных носить оружие и превращаемых в солдат. Никаких иных регулярных способов пополнения армии не существует.

Само собою разумеется, что в результате таких приемов комплектования никакой регулярной армии получиться не может, а получается совершенно случайный военный сброд. Навербованные в таком порядке войска не имеют ни внутренней спайки, ни достаточной дисциплины, ни даже простого сознания какого бы то ни было служебного долга, ни ясного представления о том, для чего они навербованы и превращены в солдат.

Все это определяет конечно и боевую ценность такой армии. Армия, в которой отсутствуют какие бы то ни было признаки устойчивой и определенной организации, уже не армия, а простое скопище вооруженных и одинаково одетых людей, обученных военным приемам. Такое скопище могло бы быть сильно и обороноспособно не отсутствующей у него организованностью, а только индивидуальными качествами составляющих его людей.

Каковы же эти люди?

Китайцы вообще в подавляющем большинстве своем созерцательный и исключительно мирный народ, не числящий никакого пристрастия к войне и воинственности ни в числе своих добродетелей, ни в числе своих пороков. Поэтому среди них почти нет людей, которые шли бы в армию добровольно, избирали бы военную службу своей профессией. В армию идет только тот, кого к этому принуждают и кто не имеет возможности или умения откупиться или как-нибудь отвертеться от такого принуждения. Понятно, что при таких условиях в ее ряды попадает самый примитивный и некультурный элемент.

Это относится почти в одинаковой степени как к солдатам, так и к офицерам. В Китае почти нет грамотных людей. Отсутствие звуковой азбуки и головоломная китайская иероглифика, при которой среднеграмотному человеку нужно знать до 6 тысяч иероглифов, сокращает число умеющих читать до самого мизерного минимума. И потому сплошь и рядом оказываются неграмотными, совершенно не умеющими даже читать не только солдаты (таких в свое время и у нас было достаточно), но и китайские офицеры.

На какие же боевые свойства такого первобытного и темного человека, принудительно втиснутого в европеизированный военный мундир и не озаренного никакой идеен, за которую он мог бы сознательно бороться, можно рассчитывать при таких условиях? Разве только на его примитивную жестокость и дикость. И действительно, находясь в совершенно скотских условиях хлевоподобной китайской казармы, отделенной каменной стеной от каких бы то ни было намеков на культурные влияния, китайские солдаты превращаются в дикарей, которые мгновенно возбуждаются и звереют до полного беспамятства и потому бывают способны на что угодно без всяких рассуждений, но конечно до тех пор, пока они не встречают соответствующего отпора. Серьезно воевать, подставлять себя под выстрелы, рисковать своей жизнью, жертвовать ею ради завербовавших их генералов они не охочи. И эти генералы великолепно учитывают такие их свойства. Они отлично знают, что их солдаты, как волки, постоянно смотрят в лес и не выносят запаха пороха. Поэтому они и воевать стараются по-особенному, по-китайски.

В 1924 г. во время очередной генеральской свалки между Чжан Цзо-лином и У Пей-фу по Харбину ходил следующий рассказ, выдававшийся за соответствовавший в полной мере действительности.

В составе войск Чжан Цзо-лина участвовал отряд русских белогвардейцев под командой генерала Нечаева, который занимал один из участков фронта. Однажды стоявшие против этого участка войска У Пей-фу перешли в наступление, и Нечаев тотчас же получил от китайского штаба приказ:

– Стреляй!

Нечаевцы молчали, и противник медленно продвигался вперед. Штаб повторил свой приказ:

– Стреляй!!

Нечаевцы опять молчали, а противник все приближался. Китайский штаб в третий раз отдал свой приказ:

– Стреляй!!! Скорее!!

Приказ снова не был исполнен, – нечаевцы молчали. И только тогда, когда противник подошел на очень близкое расстояние, они открыли но нем из своих окопов беглый огонь: значительная часть нападавших легла на месте, остальные разбежались.

Из штаба немедленно прискакал ординарец.

– Шима ваша не исполняй приказа? Шима раньше не стреляй?!.

– Потому что раньше стрелять было бесцельно. Наша тактика сводится к тому, что мы подпускаем противника на возможно близкое расстояние и затем расстреливаем его почти в упор. Это дает значительно больший эффект.

– Ваша ничего не понимай! – был ответ. – Так не можно, так очень много убивай! Убивай не надо, мало мало пугай надо!

Si non e vero, e ben trovato. Китайские генералы знают свойства своих солдат, они хорошо понимают, что очень быстро останутся без войска, как только начнут настоящую войну. И потому в своей междоусобной войне они всячески избегают крупных кровавых столкновений и занимаются главным образом только тем, что пугают войска своих противников, чтобы не слишком запугать своих собственных солдат.

Лица, прибывшие из Харбина в СССР уже после разрыва международных сношений между СССР и Китаем в июле 1929 г., рассказывают характерные эпизоды, связанные с отправкой китайских воинских частей из Харбина к границам СССР. Во избежание недоразумений оружие таким частям выдавалось только накануне отъезда. Но и эта предосторожность не помогала. Сплошь и рядом от начальника отправившегося эшелона с одной из ближайших станций получалось сообщение, что из числа отправленных с ним 500 человек у него осталось только 50. Остальные предпочитали не добираться до опасных границ, где меткая пуля советского пограничника могла уложить их при попытке воинственного начальства перебросить их через границу. Поэтому они забирали с собою только что выданное им оружие и уходили в сопки, чтобы влиться там в бродящие по окрестности шапки хунхузов. Лучше стать „независимым храбрецом“, чем превращаться в пушечное мясо маршала Чжан Сюэ-ляна и его присных.

Все эти большие маршалы и маленькие маршалята хороши для них только до тех пор, пока за них не приходится рисковать своей жизнью и они бесплатно кормят, одевают, дают хотя бы и хлевоподобную, но бесплатную квартиру (в отношении жилья и пищи рядовой китаец крайне нетребователен), а иногда даже и платят хотя бы самое мизерное жалованье, не посылая ни на какую войну. В такое мирное время им можно послужить верой и правдой, а при этом и себя не обидеть.

Армии китайских генералов в значительной степени существуют на весьма своеобразном принципе „самоокупаемости“. Принцип этот выражается прежде всего в том, что любое предприятие и даже любой гражданин, проживающий на территории Китая, могут нанять себе военный караул для охраны своей личности и имущества. В Харбине перед подъездами домов очень многих состоятельных людей, опасающихся попыток со стороны хунхузов похитить их, вы можете натолкнуться да таких специально нанятых ими для своей охраны солдат. Практическая роль этой охраны сводится в большинстве случаев к тому, что такой солдат очень недурно кормится на своем охранном посту, а в случае нападения на того, кого он призван охранять, так же недурно сверкает пятками, первым удирая от нападающих. Но такие посты дают все-таки довольно солидный доход.

Однако принцип „самоокупаемости“ далеко этим не ограничивается. Никому из китайских генералов не интересно кормить всю завербованную ими солдатскую ораву за счет тощей государственной казны, которая к тому же в каждой провинции рассматривается ими как своя собственная. Поэтому они всячески поощряют, чтобы их солдаты кормились сами за счет населения.

И солдаты превращаются в связи с этим методом их кормления в форменных мародеров, на которых к тому же нельзя найти решительно никакой управы. Там, где появляются солдаты, мирное население впадает в панику. Солдаты, как саранча, опустошают бахчи и огороды, грабят, насилуют и вообще часто ведут себя много бесцеремоннее и хуже подлинных хунхузов, которых их круговая хунхузская этика не допускает до такой полной и безудержной моральной распущенности. Эта же никем и ничем не сдерживаемая распущенность еще более превращает китайского солдата в зверя, вклинивая в него постепенно сознание, что ему все можно и что никто и никогда не призовет его к порядку и не воспрепятствует ему в совершении любых безобразий.

В 1925 г. на одной из станций южной линии КВЖД имел место следующий случай.

В комнату дежурного по станции вошел китайский солдат, который пытался говорить по телефону. Наблюдая за ним, дежурный по станции заметил, что солдат совершенно не умеет обращаться с телефоном и легко может его поломать, а потому после нескольких минут безрезультатной возни солдата с телефонной трубкой сказал ему:

– Ваша не умей говори по телефону. Зови кто умей, а то телефона фангули (сломаешь).

Солдат матерно выругался по-русски (все китайцы в полосе отчуждения КВЖД, даже не умеющие двух слов связать по-русски, в совершенстве заучили самую отборную русскую брань и употребляют ее даже в разговоре друг с другом по-китайски) и вышел. Но минут через пять он вернулся снова в сопровождении еще четырех солдат, которые, не говоря ни слова, набросились на дежурного по станции, свалили его на пол, выволокли из комнаты и зверски избили, сломав кстати и злополучный телефонный аппарат.

Когда этот инцидент был доведен до сведения генерального консула СССР в Харбине (поскольку избитый был советским гражданином), то на соответствующее его представление харбинский дипломатический комиссар ответил, что, как установлено произведенным расследованием, при входе пяти солдат в комнату дежурного по станции, последний бросился на них с перочинным ножом и пытался их убить, вследствие чего они и вынуждены были обороняться. Этой нелепой версией было покрыто все, и солдаты остались безнаказанными.

Не следует ни минуты воображать, что этот инцидент является единственным в своем роде или хотя бы одним из немногих. Он просто один из наиболее характерных. Без подобных инцидентов не обходился почти ни один день, и линейные служащие дороги ежечасно рисковали быть избитыми или изуродованными китайскими солдатами. Почти каждая попытка снять с поезда солдата, едущего зайцем (а солдаты почти никогда не берут билетов), кончается избиением железнодорожников, и случаи этих избиений регистрируются не единицами и не десятками, а сотнями в год. В этой области китайские солдаты, сильно не долюбливающие войны, великие мастера своего дела и действуют всегда упрямо, напористо и не задумываясь, будучи заранее убеждены в своей полной безнаказанности.

Мирное китайское население, да и все местное население ОРВП Китая вообще достаточно хорошо знает, что защиты от такой армии оно не дождется, и предпочитает обеспечивать свое благополучие собственными средствами без вмешательства воинских частей. Это и является причиной тех договорных перемирий, которые в довольно значительном количестве заключаются населением с хунхузскими шайками, устройства крестьянских фанз в виде миниатюрных крепостей и тому подобных явлений. Загнанное ранее в очень тяжелые условия, хунхузничество расцветает на этой почве пышным цветом, потому что такие регулярные войска не способны на серьезную борьбу с ним и, наоборот, часто даже сами пополняют его ряды.

Таково китайское „регулярное“ войско. Зависимость от военного опыта, а следовательно и усмотрения капиталистических хищников, заинтересованных в возможно большем разложении Китая, лежит на нем тяжким проклятием. Немногим отличается от современного китайского „регулярного“ войска и китайская полиция.

Основные китайские кадры этой полиции конечно те же, что и в войсках, но они как бы переведены на более привилегированное положение, чище одеты, лучше оплачиваются и несколько более вымуштрованы и подогнаны под образец полиции капиталистических стран. В остальном разницы нет, и горе конечно тому, кто по незнанию или по наивности вздумает прибегнуть в тяжелую минуту к защите этой полиции.

Для характеристики этого, казалось бы, парадокса достаточно будет упомянуть о двух случаях, имевших место в 1925 г. на диаметрально противоположных и находящихся друг от друга на расстоянии 1¹/₂ тысяч километров концах КВЖД.

На станции Маньчжурия в садике около одного из железнодорожных домов играл шестилетний ребенок. Через этот сад заблагорассудилось почему-то пройти китайскому полицейскому, который, увидя мальчика, ни с того, ни с сего начал его избивать висевшей у него на боку шашкой. На крик ребенка прибежал его отец, который вырвал мальчика из рук озверевшего китайского полисмэна и тотчас же позвонил по телефону в полицейское управление, прося убрать из сада столь усердного блюстителя порядка. Из полицейского управления явился вскоре наряд полиции, который тут же на месте и начал свой соломонов суд. Пока расспрашивали отца ребенка, избивавший его полицейский юркнул за угол и оборвал там две пуговицы на своем мундире (эти пуговицы там же и были вскоре найдены), а затем заявил, что, когда он проходил через сад, мальчик бросился на него, начал его бить и оборвал у него пуговицы. В результате полицейский остался безнаказанным, а отец и его шестилетний мальчишка немедленно были арестованы и посажены в полицейский клоповник, в котором они провели около трех недель.

Почти одновременно с этим инцидентом на станции Пограничная китайскими полицейскими был зверски избит и брошен в каталажку русский рабочий. Железнодорожному врачу путем ряда мытарств удалось добиться того, что через три дня в очень тяжелом состоянии избитый был перевезен к себе на квартиру; но уже через два дня он получил предложение явиться в полицейское управление на допрос. Никакие протесты и указания врача на то, что больной совершенно не может двигаться, не помогли, и больного потащили на допрос и продержали в полицейском управлении целый день. После этого, вернувшись домой, он впал снова в бессознательное состояние, и положение его стало угрожающим. Несмотря на это, на следующий день полиция объявила, что он должен быть отправлен для следующего допроса на станцию Ханьдаохедзы, находящуюся приблизительно на полдороге от станции Пограничная до Харбина. Лечивший больного врач категорически заявил, что такого переезда больной не выдержит, и просил отложить его отправку до выздоровления. В ответ на это в квартиру больного явился полицейский (между прочим русский белогвардеец), поднял его с постели, погнал на вокзал и увез в Ханьдаохедзы. Избивавшие рабочего полицейские ни на одну минуту не были арестованы и не понесли никакого наказания.

И опять – это не единственные в своем роде и не единичные случаи. Это только два случая из многих сотен других, почти ничем от них не отличающихся по возмутительности своей обстановки.

Один довольно крупный харбинский коммерсант подал однажды жалобу на своего знакомого, обвиняя его в оскорблении, а затем почему-то не явился к разбору дела. Судья обязал его личной явкой и повестку об этом послал ему через полицию. В назначенный для заседания день утром на квартиру жалобщика явился китайский полицейский, который, не говоря худого слова, вынул из кармана веревку, привязал его по китайскому обычаю к руке жалобщика повыше локтя и, несмотря на все протесты последнего и заверения его, что он сам пойдет в суд, повел его на веревке через весь город в камеру судьи, разбиравшего дело.

Понятно, что и все эти явления, свидетельствующие о полной никчемности, систематическом развале и крайней примитивности современного китайского административного аппарата, в конечном итоге упираются в ту же первопричину – своеобразную политику империализма, несколько видоизменившего старую римскую формулу „разделяй и властвуй“ и преобразовавшего ее в китайских условиях в новую формулу „разлагай и властвуй“.

Поддерживая беспрерывною смуту в Китае, сажая и свергая по своему усмотрению в его отдельных провинциях своих царьков и сатрапов, своих халифов на час или на на год, агенты империализма достаточно зорко следят за тем, чтобы и административный аппарат Китая не окреп в той мере, в какой он мог бы уже представлять собою угрозу их интересам и дальнейшим успехам закрепления их влияния на китайской территории. И потому они делают все возможное для того, чтобы администрация Китая была такой же беспомощной и примитивной, как и его регулярная армия.

Единственное радикальное средство, которое помогает иногда в сношениях с китайской администрацией и полицией, – это всемогущая взятка, но и это средство только лишний раз подчеркивает общую зараженность атмосферы миазмами разложения. При помощи взятки в Китае можно сделать почти все, и нет, кажется, ни одного китайского чиновника, от самого маленького до самого большого, который умел бы обходиться без взяток. Полиция конечно не составляет в этом отношении никакого исключения. Она ведь является только одной из составных частей всего административного аппарата.

Китайские администраторы в подавляющем своем большинстве вообще смотрят на взятку как на свой нормальный доход, без которого не стоило бы и быть администратором. Административная карьера рассматривается ими как своеобразное коммерческое предприятие, которое было бы бессмысленно, если бы оно не приносило никаких прибылей. Это доходит даже до мелочей.

При таком состоянии административного и полицейского аппарата не приходится конечно удивляться ничему. А в частности становятся вполне понятными и все те зверства, которые, возмещая неудачи китайских войск в их столкновениях с ОДВА на границах СССР, творили китайская администрация и полиция ОРВП над советскими гражданами, арестуемыми и бросаемыми в концентрационные лагеря, особенно, если вспомнить, что вся соответствующая тактика систематически подогревалась неустанным нажимом белогвардейцев, окончательно распоясавшихся после международного разрыва Китая с СССР.