355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Э Хоффер » Истинноверующий: Мысли о природе массовых движений » Текст книги (страница 9)
Истинноверующий: Мысли о природе массовых движений
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 01:04

Текст книги "Истинноверующий: Мысли о природе массовых движений "


Автор книги: Э Хоффер



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

фанатизм – социализма, коммунизма, сталинского национализма и стремления к мировому владычеству.

Развенчивая фанатическую веру или предрассудок, мы фанатизм не вырываем с корнем. Мы только мешаем ему появляться в одном месте, и в результате он появляется в другом. Таким образом, осуждая и разрушая принятые взгляды и авторитеты, воинствующий «человек слова» бессознательно создает в разочарованных массах жажду веры, ибо большинство людей не может выносить бесплодной и бесполезной жизни, если у них нет чего-то такого, чему они могли бы быть горячо преданными, с чем они могли бы слиться. Вот почему критический «человек слова», часто вопреки самому себе, становится предтечей новой веры.

Настоящий «человек слова» сам по себе может спокойно жить без веры в абсолютное. Он ценит поиски истины не меньше самой истины. Он получает удовольствие от борьбы и столкновений мысли. Если он формулирует какую-нибудь философию или доктрину, то это больше проявление ума и упражнение в диалектике, чем программа действий и догматы веры. Правда, тщеславие часто побуждает его защищать свои умозаключения яростно и зло, но обычно обращается он при этом к разуму, а не к вере. Но фанатики и жаждущие веры массы эти умозаключения часто принимают как положения некоего священного писания и делают их первоисточником новой веры. Вот почему Иисус не был христианином, а Маркс – марксистом.

Подведем итог: воинствующий «человек слова» подготовляет почву для появления массового движения: 1) путем дискредитации общепринятых взглядов и устоев, путем уничтожения преданности им народа; 2) (160:) невольным созданием жажды веры в сердцах тех, кто не может жить без веры, так что когда появляется новая вера, то она находит незамедлительный отклик у разочарованных масс; 3) составлением доктрины и лозунгов новой веры; 4) путем подрыва убеждений «лучших людей общества» – тех, кто может жить и без веры: когда новый фанатизм появляется на горизонте, они бессильны оказать ему сопротивление – не видят смысла умирать за свои подорванные убеждения и принципы и подчиняются новому порядку без борьбы[155].

Итак, когда критический, беспокойный интеллигент сделал свое дело:

«Лучшим не хватает убежденности, Худшие полны страстной устремленности, Должно быть, какое-то откровение вот-вот появится, Должно быть, Второе Пришествие вот-вот придет»[156]. Сцена для фанатиков приготовлена.

109.

Трагическими фигурами в истории массового движения часто становятся его интеллигентные предтечи, доживающие до падения старого порядка под давлением масс.

Мнение, что массовые движения, в частности революции, рождаются из решимости масс ниспровергнуть порочную угнетающую тиранию и завоевать себе свободу 155 Демаре Бэсс приводит слова голландского банкира, жившего в 1941 году в Голландии «Как и большинство наших современников, мы не стремимся стать мучениками» («The Bitter Fate of Holland», SaturdayEveningPost, February 1, 1941).

156 Yeats William Butler. The Second Coming // Collected Poems (New York Macmillan Company, 1933).

действия, слова и совести, берет начало в той словесной шумихе, которую поднимают интеллигенты из числа зачинателей движения в своей стычке с существующим порядком. То обстоятельство, что поднявшееся массовое движение часто дает меньше личной свободы[157], чем давал вытесненный движением строй, – обычно приписывается властолюбивой клике, которая в критический момент обманом захватывает движение и лишает массы завоеванной свободы. Но в действительности обмануты (161:) только интеллигенты из числа предвестников движения. Они первыми поднялись против установленного порядка, они раскритиковали его глупость и неспособность, они изобличили его в незаконности и несправедливости и выступили с требованием свободы действия и свободы слова. И они, само собой разумеется, считают, что массы, ответившие на их призыв и последовавшие за ними, хотят того же самого, что и они. Однако свобода, к которой стремятся массы, это не свобода слова и действий, а свобода от невыносимо тяжелого бремени самостоятельного существования. Они хотят свободы от «страшного бремени свободы выбора»[158], свободы от трудной ответственности за бездействующее «я», свободы от необходимости принять на себя вину за собственную бесполезность. Массам не нужна свобода совести, а нужна вера, слепая авторитарная вера. Они сбрасывают старый порядок не для того, чтобы создавать общество свободных и независимых людей, а чтобы установить единообразие, индивидуальную безличность и новую систему совершенного единства. Массы восстают не против порочности старого режима, а против его слабости; не 157 См. раздел 27.

158 Dostoyevsky Fedor. The Brothers Karamazov Book V Chap. 6.

против его притеснений, а против его неумения сковать их воедино, в крепкое могучее целое. Сила убедительности демагога-интеллигента не в том, что ему удается доказать порочность существующего порядка, а в том, что ему удается продемонстрировать бессилие этого порядка. Непосредственный результат массового движения обычно соответствует тому, чего хотят народные массы. В этом их никто не обманывает.

Причина трагической судьбы акушеров массового движения – интеллигентов – в том, что они, сколько бы не проповедовали и ни прославляли объединенное усилие, остаются, в сущности, индивидуалистами. Они верят в личное счастье и в ценность личного мнения и личной инициативы. Но как только движение становится на (162:) рельсы, власть переходит в руки тех, кто не верит в личность и не уважает ее. Эти люди побеждают не столько потому, что их неуважение к человеческой личности придает им жестокость, сколько потому, что их сущность вполне соответствует главной страсти масс. (163:)

Глава XVI. Фанатики

110.

Когда назрел момент, только фанатик может разбудить подлинно массовое движение. Массовое недовольство, вызванное воинствующими «людьми слова», без фанатика остается ненаправленным и может вылиться только в бессмысленный бунт, который легко подавить. Без фанатика начатые реформы, даже очень крутые и решительные, не меняют старого образа жизни и всякая перемена государственной власти обычно сводится только к переходу правления от одних «людей действия» к другим. Без фанатика, видимо, действительно новые начинания невозможны.

Когда старый порядок начинает распадаться, многие из горластых «людей слова», которые так давно молились о наступлении таких дней, падают духом; первые признаки анархии пугают их насмерть. Они забывают все, что говорили о «бедном простом народе», и бегут просить помощи у сильных «людей действия» – у монархов, генералов, администраторов, банкиров, землевладельцев, – бегут к тем, кто умеет обращаться с чернью, умеет сдерживать подступающий хаос.

Фанатик совсем иной. Хаос – его стихия. Когда старый порядок начинает трещать, фанатик, очертя голову, бросается в борьбу, чтобы покончить с ненавистным настоящим. От вида конца мира он приходит в восторг. Долой реформы! Все существующее – хлам, и какой смысл этот хлам реформировать. Свое стремление к анархии фанатик объясняет внешне весьма правдоподобным утверждением, что никакого нового начинания быть не может, пока на земле старый беспорядок. Испуганных, (164:) оставшихся еще «людей слова» он отталкивает в сторону, хотя продолжает превозносить их доктрины и изрекать их лозунги. Только фанатик знает сокровенное стремление масс к действию: стремление к взаимному общению, к сплоченным рядам, к растворению проклятого индивидуализма во славу великого могучего целого. Парадом начинает командовать будущее, и горе тем, кто – в самом ли движении или вне его – цепляется за настоящее.

111.

Откуда берется фанатик? Большей частью из рядов нетворческих «людей слова». «Люди слова» делятся на две группы: на тех, кто находит удовлетворение в творческой работе, и на тех, кто его не находит. Творческий «человек слова», как бы резко ни критиковал и ни высмеивал существующий порядок, по сути, привязан к настоящему. У него желание исправить, а не разрушать. Когда массовое движение целиком попадает в его руки, он делает его более мягким. Намеченные им реформы – неглубокие, и жизнь движется без неожиданных остановок. Такое движение жизни возможно только тогда, когда нет анархических действий масс, которые немыслимы, потому что старый порядок уступает без борьбы или потому, что «люди слова» соединились с сильными «людьми действия» в момент, когда угрожал разразиться хаос. Когда же борьба со старым порядком принимает ожесточенный и хаотический характер и победа над ним может быть одержана с помощью тесной сплоченности и самопожертвования, тогда творческий «человек слова» обычно выбрасывается вон и дело переходит в руки нетворческих «людей слова», – в руки вечных неудачников, фанатично отрицающих настоящее[159].

Человек, имеющий желание написать великую книгу или великую картину, или создать архитектурный (165:) шедевр, или стать великим ученым, но в то же время знающий, что свое сокровенное желание он не выполнит во веки вечные, – такой человек не может найти покоя в любом прочном общественном строе – старом или новом. Он видит, что жизнь его непоправимо исковеркана и в мире тоже всегда что-нибудь не так. Только в хаосе он чувствует себя как дома. Даже тогда, когда он подчиняется железной дисциплине или когда навязывает ее другим, – он только подчиняется инструменту для постоянного изменения и становления или сам создает такой инструмент. Только занимаясь переменой, он ощущает свободу и чувствует, как растет и развивается сам. А так как он никогда не может быть доволен самим собой, то боится всякой определенности и прочного порядка вещей. Марат, Робеспьер, Ленин, Муссолини, Гитлер – выдающиеся примеры фанатиков, вышедших из среды нетворческих «людей слов». Петер Вирек указывает, что у большинства нацистских главарей были неудовлетворенные художественные и литературные амбиции. Гитлер пробовал заниматься живописью и архитектурой, Геббельс пробовал драму, роман, поэзию, Розенберг – архитектуру и философию, Бальдур фон Ширах – поэзию, Функ – музыку, Штрейхер – живопись. «Почти все были неудачники, не только в смысле обычного успеха, но и в смысле собственной художественной оценки». Их художественные и литературные амбиции «вначале были гораздо глубже, чем их политические амбиции: их ху159 См. раздел 37. (198:)

дожественные амбиции были интегральной частью их личности»[160].

Творческий «человек слова» в атмосфере активного движения чувствует себя неловко. Он чувствует, что водоворот движения и разгоревшиеся страсти подрывают его творческую энергию. Пока он чувствует в себе творческий поток, он не найдет удовлетворения в руководстве миллионами людей и в одержании политических (166:) побед. Вот почему, как только движение становится на колеса, творческий «человек слова» сам добровольно уходит или его устраняют. Более того, поскольку настоящий «человек слова» не может искренне и долго подавлять свои критические способности, он неизбежно попадает в еретики. Таким образом, если творческий «человек слова» не задушит новорожденное движение в союзе с «людьми действия» или если сам не умрет в нужное время, то он, наверно, кончит в одиночестве, или в ссылке, или под пулями у стенки.

112.

Для развития массового движения фанатик опасен тем, что не может остановиться. После победы, когда новый порядок начинает выкристаллизовываться, фанатик превращается в элемент напряженности и разложения на составные части. Вкус к сильным ощущениям гонит его на поиски тайн, еще не разгаданных, секретных дверей, еще не открытых. Он продолжает тянуться к крайностям.

Таким образом, буквально на следующий день после победы большинство массовых движений оказываются в тисках разногласий. Страстность, находившая себе выход 160 Viereck Peter. Metapolitics (New York: Alfred A. Knopf, 1941). p. 156 and 170.

вчера в борьбе не на жизнь, а на смерть с внешним врагом, начинает проявляться в ожесточенных диспутах и фракционной борьбе. Выработалась привычка ненавидеть, и, когда для уничтожения не остается под рукой внешних врагов, фанатики обрушивают свою ярость на других. Гитлер – сам фанатик – с точностью ставил диагноз умонастроений фанатиков, замышлявших против него заговор в рядах национал-социалистской партии. После чистки Рема в 1934 году в приказе новому начальнику штурмовых отрядов Гитлер говорит о тех, кто не желал остановиться: «…Не сознавая этого, они нашли в нигилизме конечное исповедание веры… Их (167:) беспокойство и тревога могут удовлетвориться только в конспиративной деятельности ума, в постоянных интригах против любого существующего порядка, каким бы он ни был»[161]. Как это часто случалось с Гитлером, его обвинения по адресу противников (как внутри рейха, так и вне его) часто были откровениями. Он сам, особенно в последние дни, находил в нигилизме свою «последнюю философию и свое прощальное слово»[162].

Если дать фанатикам волю, они могут расколоть движение, вызвать схизмы или ереси, угрожающие его существованию. Даже когда фанатики не содействуют разногласиям, они все еще могут разрушить движение, увлекая его включиться в неосуществимое. Только появление практичного «человека действия» может спасти достижения движения. (168:)

161 Gisevius Hans Bernd. To the Bitter End (Boston: Houghton Mifflin Company, 1947). p. 121–122.

162 Trevor-Roper H. R. The Last Days of Hitler (New York: Macmillan Company, 1947). p. 4.

Глава XVII. Практичные «люди действия»

113.

Дорогу массовому движению прокладывают «люди слова», осуществляют движение фанатики, закрепляют «люди действия».

Для движения выгодно, да, пожалуй, и необходимо для его продолжения, чтобы эти роли выполняли разные люди – один за другим по порядку. Когда случается, что движение с его зачатия до зрелости возглавляется одним и тем же человеком или одними и теми же людьми (или людьми одного и того же типа), то движение обычно кончается крахом. Фашистское и нацистское движения не имели последовательного изменения в руководстве и оба окончились катастрофой. Фанатизм Гитлера, его неспособность остановиться, неспособность к роли практичного «человека действия» погубили движение. Умри Гитлер в середине 1930-х годов, – движение, без сомнения, возглавил бы «человек действия» типа Геринга и движение выжило бы.

Существует, конечно, возможность перемен в характере вождя: «человек слова» может превратиться в настоящего фанатика и практичного «человека действия». Но, как показал опыт, такие метаморфозы бывают обычно временными: рано или поздно он превращается в того, кем был с самого начала. Троцкий был типичным «человеком слова» – тщеславным, блестящим индивидуалистом до мозга костей. Катастрофическое крушение Российской империи и могучая воля Ленина привели Троцкого в лагерь фанатиков. Во время гражданской войны он проявил необыкновенные таланты организатора и военачальника. Но когда в конце гражданской войны (169:) напряжение спало, Троцкий снова стал «человеком слова» – без жестокости, без подозрительности, с расчетом на слово, а не на грубую силу и позволил хитрому фанатику Сталину устранить себя.

Сам Сталин – комбинация фанатика и «человека действия» с преобладанием черт фанатика. Его грубые, с тяжелыми последствиями ошибки – бессмысленная ликвидация «кулаков» и их потомства, террор «чисток», пакт с Гитлером, бестактное вмешательство в творчество писателей, художников и ученых, – все это грубые ошибки фанатика. Пока фанатик Сталин у власти, очень мало шансов на то, что русские вкусят прелести жизни.

Гитлер тоже был главным образом фанатиком, и этот фанатизм свел на нет его удивительные достижения как «человека действия».

Существуют, конечно, такие редкие вожди, как Линкольн, Ганди, даже как Ф. Д. Рузвельт, Черчилль, Неру: они, не колеблясь, запрягли в колесницу «священного дела» и голод, и страх людей, но, в отличие от Гитлера и Сталина или даже в отличие от Лютера и Кальвина[163], они не поддались искушению использовать души недовольных для строительства нового мира. Уверенность в собственных силах этих редких вождей происходит от веры в человечество, – и она сливается с этой верой 163 Оба, Лютер и Кальвин, «стремились установить новую церковную власть, которая была бы более могущественной, более абсолютной и требовательной и гораздо более усердной в преследовании еретиков, чем католическая церковь» (Jerome Frank, FateandFreedom. New York: Simon and Schuster, Inc., 1945. p. 283).

воедино, ибо они знали или знают, что никто не может быть достойным человеком, если сам не уважает человеческого достоинства.

114.

«Человек действия» спасает движение от убийственных противоречий и безрассудства фанатиков. Но его появление в роли руководителя движения обычно означает конец динамичной фазы движения. Война с настоящим закончена. Истинный «человек действия» стремится уже не к обновлению мира, а к обладанию им. Движущими (170:) силами движения в его активной фазе были протест и стремление к коренной перемене; в своей конечной фазе движение занято главным образом администрированием и сохранением достигнутой власти.

С появлением на сцене «человека действия» взрывчатая сила движения бальзамируется и скрепляется священными установлениями. Религиозное движение кристаллизуется и каменеет в церковной иерархии и ритуалах; революционное – в органах бдительности и администрации; националистическое – в правительственных и патриотических учреждениях. Основание церкви означает конец проповеднического духа; органы восторжествовавшей революции ликвидируют революционный дух и революционную методику; правительственные учреждения новой или возрожденной нации кладут конец шовинистической воинственности. Учреждения замораживают формы для объединенного действия. После оформления единого коллектива предполагается, что действовать он будет как один человек: до своего оформления, до своего узаконения коллектив состоял из людей, добровольно вошедших в него, но после оформления коллектив стал состоять из разных людей. Их объединяет уже только общая принадлежность к коллективу и общее нерассуждающее послушание – всякая личная непосредственность кажется подозрительной, и потому долг ценится выше преданности.

115.

Главная забота «человека действия» после того, как он взял в свои руки руководство восторжествовавшим движением, – закрепить единство и сохранить самопожертвование участников движения. Его идеал – автоматически работающее компактное могущественное целое. Для достижения этой цели полагаться на энтузиазм нельзя, ибо энтузиазм – это нечто эфемерное и (171:) непостоянное. Метод убеждения тоже ненадежен. Поэтому «человек действия» приходит к выводу, что полагаться надо главным образом на принуждение и муштровку. Он считает, что утверждение «все люди – трусы» более подходяще, чем «все люди – дураки». По словам сэра Джона Майнарда, «человек действия» предпочитает строить новый порядок скорее на шеях людей, чем в их сердцах[164]. Настоящий «человек действия» – это не человек веры, а человек закона. Тем не менее он благоговеет перед огромными достижениями непосредственной веры в ранний период движения, когда словно из ничего на свет появилось могучее орудие власти. И так как память обо всем этом очень жива, «человек действия» делает все, чтобы в новых учреждениях власти сохранить внушительный фасад веры, и поддерживает беспрерывный поток пламенной пропаганды, хотя на самом деле 164 Maynard John. Russia in Flux (London: Victor Gollancz, Ltd., 1941). p. 19.

полагается больше на убедительность силы. Его приказы и постановления излагаются старыми словами веры, старые формулы и лозунги не сходят у него с языка, символы веры тщательнейшим образом сохраняются, и им положено поклоняться. «Люди слова» и фанатики – участники движения раннего периода – канонизируются. И хотя стальные руки принуждения дают о себе знать повсеместно и во всем: делается ударение на послушание в плане дисциплины, благочестивые фразы и горячая пропаганда придают принуждению видимость убеждения, а привычке – видимость добровольности.

Новый строй всячески представляется как великое завершение надежд и борьбы раннего периода движения. Чтобы придать новому порядку крепость и долговечность, «человек действия» широко пользуется заимствованными методами. Заимствует он отовсюду: и из близкого и далекого, и от друзей и врагов. Он даже обращается к прошлому и порядку, свергнутому его движением, и широко пользуется многими старыми (172:) методами для сохранения режима, тем самым невольно устанавливая связь с прошлым. Приемы абсолютной диктатуры очень характерны для этого этапа движения и являются не столько методом, сколько жаждой власти. Византизм в движении обычно встречается дважды: при подъеме и в период упадка. Он является выражением желания добиться устойчивых форм и может быть применим для того, чтобы придать форму бесформенному или чтобы удержать вместе то, что распадается на части. Непогрешимость папы римского была предложена Иринеем во II веке – в самом начале папства и потом папой Пием IX уже в 1870 году, когда папство, казалось, было на краю ликвидации.

Таким образом, порядок, создаваемый «человеком действия», – работа лоскутная, вроде лоскутного одеяла. Сталинская Россия состоит из лоскутов большевизма, царизма, национализма, панславизма, диктатуры, из заимствований у Гитлера и монополистического капитализма. Гитлеровский Третий рейх был конгломератом из национализма, расизма, пруссачества, диктатуры и заимствований у фашизма, большевизма, синтоизма, католицизма и древнего иудаизма. Христианство – то же самое: после конфликтов, распрей и раздоров первых пяти веков выкристаллизовалось в единую авторитарную церковь и стало лоскутной смесью из старого и нового, из заимствований у друзей и врагов. Христианство скопировало свою иерархию с бюрократического аппарата Римской империи, частично переняло античный ритуал, разработало положение об абсолютном вожде и делало все возможное, чтобы усвоить все существующие элементы жизни и власти[165].

116.

Под руководством «человека действия» массовое движение перестает быть убежищем от агонии и тяжести (173:) индивидуального существования, а становится средством осуществления стремлений честолюбивых. Движение начинает сильно привлекать людей, захваченных своей личной карьерой, а это ясно указывает на крутую перемену в характере движения и на то, что оно примирилось с настоящим. Ясно, что наплыв «карьеристов» ускоряет превращение движения в предприятие. Гитлер, у которого было ясное представление о ходе дви165 Symonds John Addington. The Fine Arts «Renaissance in Italy» series (London: Smith, Elder & Company, 1906). p. 19–20.

жения в целом, когда он еще нянчил свое детище, национал-социализм, – предупреждал, что движение может сохранить свою силу лишь до поры, пока оно ничего не может предложить в настоящем, а только «честь и славу в глазах потомков», но когда оно наводнено людьми, которые хотят извлечь из настоящего как можно больше, то «миссия такого движения кончена»[166].

Что касается неудовлетворенных, то движение в этой стадии заботится о них, но не затем, чтобы пользоваться их недовольством в смертельной борьбе с настоящим, а в целях примирить их с настоящим и сделать их терпеливыми и послушными. Движение предлагает неудовлетворенным надежду на далекое будущее, мечту-видение[167]. Таким образом, в конце своего активного периода движение превращается в орудие власти для преуспевающих людей – с одной стороны, и в опиум для народа – с другой. (174:)

166 Hitler Adolph. Mein Kampf. p. 105.

167 См. раздел 25.

Глава XVIII. Хорошие и плохие массовые движения

Непривлекательность и бесплодность активной фазы.

117.

В этой книге рассматривается главным образом активная фаза массовых движений, во время которой в движении доминирует истинноверующий. Именно в этой фазе массовых движений всех типов обычно проявляются те общие черты, которые мы пытались описать. Теперь видно, что как бы ни была благородна первоначальная цель движения, каким бы благотворным ни выглядел конечный результат движения, активная фаза его отталкивает нас, как неприятность, если не зло. Фанатик, олицетворяющий эту фазу движения, обычно весьма непривлекательный тип. Он жесток, мнителен, ханжа, спорщик, мелочен и груб. Он часто приносит в жертву своему «священному делу» родственников и друзей. Абсолютное единство и готовность к самопожертвованию, придающие активному движению непреодолимую энергию, позволяющие ему браться за невозможное, обычно достигаются ценой гибели многого из того, что так ценно и так радует в отдельной человеческой личности. Добрым движение быть не может, какой бы возвышенной ни была вера, как бы достойна ни была цель движения, если его активная фаза тянется слишком долго, в особенности если она продолжается и после того, как движение полностью овладело властью. Массовые движения, которые мы считаем более или менее благотворными – Реформация, Пуританская, Французская и Американская революции и многие из национальных движений за последние сто лет, – имели сравнительно короткую активную фазу, хотя (175:) и носили в разной степени отпечаток фанатизма. Вождь массового движения, приносящий пользу своему народу и всему человечеству, умеет не только поднять движение, но знает подобно Ганди, как и когда закончить его активную фазу.

Там, где массовое движение в течение поколений сохраняет формы, созданные в период его активной фазы (как, например, у воинствующей церкви в течение средних веков), или где ортодоксальность движения не уменьшается благодаря все новому и новому пополнению фанатических новообращенных (как в случае ислама[168]), – там наступают застой и темные времена. Где бы мы ни находили периоды подлинного творчества, связанные с массовыми движениями, – это, почти везде и всегда, – перед активной фазой движений или, чаще всего, после нее. Когда активная фаза движения не слишком длинна и в течение ее не было чрезмерных кровопусканий и разрушений, ее окончание, особенно неожиданное, часто освобождает силы для творческого взрыва. Это происходит в случаях и когда движение кончается триумфом (например, восстание за независимость Голландии), и когда оно кончается поражением (например, Пуританская революция). Причины любого культурного возрождения, которое может возникнуть вслед за массовым движени168 См. раздел 85.

ем, кроются не в идеях и внутреннем пыле движения, а, скорее, во внезапном смягчении общей дисциплины и в освобождении личности от удушающей атмосферы слепой веры, презрения к собственному «я» и настоящему. Страстное стремление заполнить образовавшуюся после «священного дела» пустоту подчас становится творческим импульсом[169].

Активная фаза движения сама по себе бесплодна. Троцкий знал, что «периоды высокого напряжения социальных страстей оставляют мало места для созерцаний и размышлений. Всем музам – даже плебейской музе журнализма, (176:) несмотря на крепкие ноги, – во время революции трудно ходить»[170]. С другой стороны, Наполеон[171]и Гитлер были подавлены убогостью произведений литературы и искусства в годы их героических эпох и требовали шедевров, соответствующих великим делам своего времени. Они не имели ни малейшего представления о том, что атмосфера массового движения калечит и душит творческие таланты. Мильтон, который еще в 1640 году был многообещающим поэтом – уже носил в кармане первый вариант своего «Потерянного Рая», – потратил 20 бесплодных лет на писание памфлетов, потому что был по горло погружен в «море шума и споров до 169 Укажем, например, на карьеры Мильтона и Буньяна, Кестлера и Силоне.

170 Trotsky Leon. The History of the Russian Revolution (New York: Simon and Schuster, Inc., 1932). Preface.

хрипоты»[172], которым и была Пуританская революция. Когда революция окончилась, а сам Мильтон попал в немилость, он написал «Потерянный Рай», «Возвращенный Рай» и «Самсон-борец».

118.

Активное массовое движение по-разному глубоко мешает творческому процессу. 1) Оно разжигает страсти и тем самым отводит энергию от творческой работы – страстное участие в массовом движении для творчества подобно беспутному образу жизни. 2) Творческую работу подчиняет целям движения – литература, искусство, наука становятся или пропагандой, или обязаны служить узко практическим целям. Истинноверующий писатель, художник или ученый творит не для того, чтобы выразить самого себя, или чтобы спасти свою душу, или открыть новую истину и красоту; его задача, как он ее сам понимает, – предостерегать, советовать, уговаривать, прославлять или осуждать. 3) Творческая энергия уходит и туда, где массовое движение открывает широкое поле для деятельности (война, колонизация, индустриализация). 4) Фанатичное состояние ума само по себе душит все виды творческой работы; презрение фанатика к настоящему не позволяет видеть все сложности и (177:) неповторимости жизни; все, что волнует творческую фантазию, фанатику кажется обыкновенным или вредным. «Наши писатели должны шагать в сомкнутых рядах, тот, кто сходит с дороги и рвет цветы, – дезертир». Эти слова Константина Симонова, как эхо, отражают мысли и подлинные слова фанатиков всех веков. В IV веке после 172 John Milton // Encyclopedia Britannica.

Р. X. раввин Иаков говорил: «Тот, кто по дороге к цели… прерывает изучение Торы, чтобы сказать: «как это дерево прекрасно!» или «как изумительно это запаханное поле!» – тот виноват перед своей душой»[173]. Св. Бернар Клервоский целыми днями ходил по берегу Женевского озера и не замечал его. В своей книге «Тонкость искусства» Давид Юм рассказывает о монахе, «из окна кельи которого открывался живописный вид, и который поэтому поставил условие своим глазам – никогда не смотреть в ту сторону». Слепота фанатика, с одной стороны, – источник силы (он не замечает препятствий), но, с другой стороны, – причина его умственной бесплодности и эмоциональной серости.

Фанатик уверен, что все знает, поэтому не способен на новое. В основе его взглядов лежит убеждение, что жизнь и вселенная укладываются в простую формулу, ему известную. Поэтому у фанатика не бывает таких благотворных моментов, когда человек как бы останавливается, чтобы оглядеться вокруг, когда ум его как бы погружается в некий химический раствор, в котором получает способность к новым реакциям, новым соединениям и начинаниям.

119.

Если случается, что активное массовое движение проявляет оригинальную особенность, то особенность эта обычно – в размерах движения и в применении методов. А принципы, методы, техника и т. п. – все, что применяет и чем пользуется массовое движение, являют173 Aboth Pirke. The Sayings of the Jewish Fathers (New York: E. P. Dutton & Company, Inc., 1929). p. 36.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю