Текст книги "Истинноверующий: Мысли о природе массовых движений "

Автор книги: Э Хоффер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Глава X. Скучающие

41.

Нет, пожалуй, лучшего показателя того, что общество созрело для массового движения, чем распространение безысходной скуки. Почти во всех описаниях периодов, предшествовавших подъему массовых движений, упоминается о сильной скуке; и массовое движение в своих первых фазах скорее находит сочувствие и поддержку не столько среди эксплуатируемых и угнетенных, сколько у скучающих. Для того, кто подбивает массы на восстание, данные о скучающих должны быть одинаково приятны и ободряющи, как и данные о страдающих от невыносимых экономических и политических злоупотреблений.

Когда люди скучают, это значит, что они надоели сами себе. Сознание своего бесплодного, бессмысленного существования – главный источник скуки. Люди, не чувствующие себя независимыми, как, например, члены тесно связанного коллектива: церкви, партии и т. д., недоступны скуке. Независимый человек свободен от скуки только в том случае, если он занят творческой работой, каким-нибудь поглощающим его делом или же целиком поглощен борьбой за существование. Растрачивание жизни в погоне за удовольствиями и наслаждениями – никуда не годное средство против скуки. Трудно придумать, к каким фантастическим и отчаянным способам могут прибегнуть люди, чтобы придать смысл и цель своей жизни там, где они живут независимо и притом недурно, но без возможностей или наклонностей к творческой работе или к другой полезной деятельности. (70:)

Именно скука – причина того, что при зарождении массовых движений в них принимают участие старые девы и женщины «переходного возраста». Даже в движении ислама или в нацистском движении, которые неодобрительно относились к женской деятельности вне дома, мы встречаем женщин известного типа, игравших значительную роль на ранней стадии этих движений.

Замужество дает женщинам много такого, что заменяет им массовое движение. Оно дает им новую цель в жизни, и новое будущее, и новую индивидуальность (новое имя). Скука незамужних женщин и женщин, которые уже не могут находить радость и удовлетворение в замужестве, появляется от сознания своей бесплодной жизни. Посвятив себя «священному делу» и направив всю свою энергию и средства на его развитие, они находят для себя в этом новую жизнь, полную смысла и удовлетворения. Гитлер целиком использовал «дам высшего света, жаждущих приключений, скучающих от пустой жизни, уже не испытывающих удовольствия от любовных историй»[51]. Гитлера финансировали жены некоторых крупных промышленников задолго до того, как их мужья услышали о нем[52]. Мириам Бирд рассказывает о подобной роли, которую сыграли скучавшие жены дельцов накануне Французской революции: «они умирали от скуки и меланхолии; от нечего делать они приветствовали новаторов»[53]. (71:)

51 Rauschning Hermann. Hitler Speaks. p. 268.

52 Ibid. p. 258.

53 Beard Miriam. A History of the Businessman (New York: Macmillan Company, 1938). p. 462. (193:)

Глава XI. Грешники

42.

Злое замечание о том, что патриотизм – это последнее прибежище для негодяя, имеет и менее отрицательное значение. Горячий патриотизм, как и религиозный и революционный энтузиазм, часто служит прибежищем от угрызений совести. Хотя это и странно, но в массовое движение от неполноценной жизни бегут и оскорбленный, и оскорбитель, и пострадавший, и причинивший страдания другому. И угрызения совести, и чувство обиды хотя и разные по существу, но гонят людей в одном и том же направлении.

Иногда кажется, что классовые движения созданы как бы по заказу для преступника, и не только для очищения его души, но и для развития его наклонностей и применения его талантов. Методика массового движения направлена на то, чтобы вызвать у своих приверженцев настроение и состояние кающегося преступника[54]. Полное самоотречение, которое является (как будет показано в части третьей) источником единства и энергии массового движения, есть не что иное, как жертва, акт искупления; но искупления не может быть без острого чувства греха. В этом, как и во всем другом, методика массового движения заключается в заражении людей, так сказать, болезнью, после чего, собственно, движение 54 «…Сказываю Вам, что так на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии» (Евангелие от Луки 15:7). См. также Талмуд (Цитата из книги: Klausner Joseph. JesusofNazareth. p. 380): «Там, где стоит кающийся, праведники стоять не достойны».

предлагается как единственное лекарство от этой болезни. «Что за задача, – жалуется один американский священник, – стоит перед американским духовенством, когда ему приходится проповедовать благую весть Спасителя людям, которые чаще всего лишены чувства греха?»[55].Всякое действенное массовое движение культивирует (72:) идею греха. Оно изображает независимое человеческое «я» не только как бесплодное и бесполезное, но и как низменное и подлое. Исповедоваться и раскаиваться – значит сбрасывать с себя свою особенность, свое отличие от других и находить спасение, растворяя собственное «я» в священном единстве конгрегации[56].

Все массовые движения стараются привлечь к себе преступников. Св. Бернар – духовный вождь второго крестового похода – так обращался к рекрутам: «Разве это не редкая и бесценная возможность спасения (из рук самого Бога), когда Всемогущий всемилостиво призывает к служению Ему как невинных, так и убийц, насильников, прелюбодеев, клятвопреступников и всех других, кто совершил любое преступление?»[57]Революционная Россия тоже как-то снисходительно относилась к уголовникам, хотя безжалостно расправлялась с идеологическими еретиками – «уклонистами». Очень возможно, что преступник, отдавая себя «священному делу», скорее готов рисковать своею жизнью и прибегать к крайностям при защите этого дела, чем люди, которых сдерживает неприкосновенность жизни и собственности.

55 Письмо Р. С. Ольдрича в журнале Лайф от 23 декабря 1946 года.

56 См. раздел 45 о признаниях на Московских процессах.

57 Цитата из книги: BrooksAdams. The Law of Civilization and Decay (New York: Alfred A. Knopf, Inc., 1943). p. 144.

Преступление до некоторой степени заменяет массовое движение. Там, где общественное мнение и закон не слишком строги, а бедность не абсолютна, там скрытые силы неудовлетворенных и не нашедших в жизни своего места часто выливаются в преступления. Замечено также, что с момента возбуждения, вызванного массовыми движениями, будь то патриотическими, религиозными или революционными, количество уголовных преступлений сокращается. (73:)

Часть третья. Объединенная акция и самопожертвование

Глава XII. Вступление

43.

Сила и энергия массового движения берут свое начало в склонности его последователей к объединенным действиям и к самопожертвованию. Когда мы приписываем успех движения его вере, доктрине, пропаганде, умелому руководству, жестокости и т. д. и т. п., этим мы только перечисляем инструменты для объединения и средства воспитания готовности к самопожертвованию. Понять природу массовых движений, пожалуй, невозможно, если не признать за факт, что главная забота этих движений – культивировать, усовершенствовать и навсегда закреплять умение к объединенным действиям и способность к самопожертвованию. Понять процесс того, каким образом это достигается, – значит постигнуть внутреннюю логику основных положений и действий активного массового движения. За немногими исключениями[58], каждая группа или организация, пытающаяся по той или иной причине создать и сохранить в своих рядах единство, цельность и постоянную готовность к самопожертвованию, обычно проявляет особенности – возвышенные или низменные – массового движения. С другой стороны, массовое движение неизбежно теряет свои – отличительные от других видов организаций – черты, когда его коллективное единство ослабевает и движение начинает допускать естественную законность личной заинтересованности. В периоды мира и благоденствия демократическое государство представляет собой объеди58 См. раздел 64 об армиях.

нение с твердо установленными порядками, состоящее из более или менее свободных личностей. Но во время кризиса, когда государство под угрозой, оно старается (75:) укрепить народное единство и вызвать готовность к самопожертвованию, – и все это в известной степени придает ему характер массового движения. То же самое относится к религиозным и революционным организациям: их сходство с массовыми движениями зависит не столько от проповедуемых ими доктрин и не от предлагаемых программ, сколько от степени заботы о единстве и от готовности их последователей к самопожертвованию.

Важно, что у очень неудовлетворенных людей стремление к объединенному действию и готовность пожертвовать собой возникают непосредственно. Поэтому если проследить самопроизвольное зарождение стремления к объединенному действию и к самопожертвованию у неудовлетворенных, то можно будет получить кое-какие данные для понимания самой природы этих склонностей и техники их воспитания. Что беспокоит неудовлетворенных? Сознание непоправимо изуродованного «я». Их главное желание – бежать от своего «я», – а это желание и проявляется в склонности к объединенным действиям и самопожертвованию. Отвращение к нелюбимому «я», желание забыть о нем, спрятать его, сбросить его с себя, потерять его – все это вызывает готовность принести свое «я» в жертву и растворить его в коллективном целом, теряя при этом свои личные особенности. К тому же этот отказ от самого себя обычно сопровождается рядом различных, внешне не связанных взглядов на жизнь и импульсов, которые при более тщательном рассмотрении оказываются основными факторами процесса объединения и самопожертвования. Иными словами: неудовлетворенность вызывает не только стремление к единству и готовность к самопожертвованию, но и создает механизм для их реализации. Такие различные свойства, как недооценка существующего, способность принимать все на веру, склонность к ненависти и подражанию, легковерие, готовность браться за невозможное и многое (76:) другое, которыми изобилуют сильно неудовлетворенные умы, – все это, как мы дальше увидим, содействует объединению и побуждает к опрометчивости.

В разделах 44-103 будет сделана попытка показать, что, когда мы стараемся воспитать в людях стремление к объединенному действию и способность к самопожертвованию, мы делаем все возможное – вольно или невольно, – чтобы вызвать и поощрять в них отчуждение от самих себя. Кроме того, мы стараемся вызвать и развивать в них многие из перечисленных взглядов и импульсов, которыми у неудовлетворенных сопровождается самопроизвольный отказ от себя. Короче, мы попытаемся показать, что техника активного массового движения состоит в основном во внедрении и культивировании склонностей и реакций, характерных для неудовлетворенного ума.

Думаю, что читатель этой части книги будет со многим не согласен. Ему, вероятно, покажется, что многое здесь преувеличено, а многое упущено. Но книга эта – не учебник. Это книга размышлений, и она не избегает полуправд, если они могут подсказать новый подход к проблеме и поставить новые вопросы. «Иллюстрируя принцип, – говорит Bagehot, – вы должны многое преувеличить, а многое упустить».

Способности к объединенному действию и самопожертвованию почти всегда движутся вместе. Когда мы слышим о группе, презирающей смерть, то обычно имеем основание заключить, что это тесно связанная и крепко объединенная группа[59]. И с другой стороны, когда мы встречаем члена тесно сплоченной группы, имеем основание предполагать, что он презирает смерть. И объединенное действие, и самопожертвование требуют самоуничижения. Чтобы стать частью единого целого, личности приходится от многого отказаться. Она должна отказаться от частной жизни, от своего мнения, а часто – и от (77:) личного имущества. Таким образом, подготовка человека к объединенному действию – есть не что иное, как подготовка его к актам самоотречения. Человек, практикующий самоотречение, как бы сбрасывает с себя твердую скорлупу, отделяющую его от других, чтобы соединиться с ними. Все, что объединяет, способствует самопожертвованию и наоборот. Факторы, способствующие тому и другому, в последующих разделах книги для удобства разделены, но двойственная функция каждого из них подразумевается.

Здесь стоит еще набросать план следующих разделов – 44–63, посвященных теме самопожертвования.

Техника выработки готовности к борьбе и смерти состоит в том, чтобы отделить личность от ее внутреннего «я», т. е. чтобы не разрешать личности быть собой. Это достигается полным слиянием личности с коллективом (разделы 44–46) или наделением ее воображаемым вторым «я» (раздел 47); или внушением ей презрения к существующему настоящему и устремлением ее на несуществующее будущее (разделы 48–55); затем – путем создания завесы, отделяющей личность от действитель59 Те из североамериканских индейцев, которые были самыми воинственными, имели самые острые чувства единения. Sumner W. G. War and Other Essays (New Haven: Yale University Press, 1911), p. 16.

ности (доктрина) и непроницаемой для фактов (разделы 56–59); или путем нарушения внутреннего равновесия индивидуума, разжигая в нем разные страсти (разделы 60–63). (78:)

Глава XIII. Факторы, способствующие самопожертвованию

Отождествление с коллективным целым.

44.

Для того чтобы человек созрел для самопожертвования, он должен быть лишен своей индивидуальности и своих особенностей. Он должен перестать быть Джорджем, Иваном или Тадао, перестать быть человеческим атомом, существование которого ограничено его рождением и смертью. Наиболее прямой путь для этого – растворение личности в коллективном целом. Полностью ассимилированная личность ни себя ни других не считает за отдельных самостоятельных людей. Когда такого человека спрашивают: кто он такой? – тот автоматически отвечает, что он немец, русский, японец, христианин, мусульманин, член такого-то племени и семьи. У такого человека нет целей, ценностей и судьбы вне коллектива; и пока коллектив этот живет, живет и человек.

Для человека, совершенно лишенного чувства принадлежности к чему-либо, значение имеет только его личная жизнь. Это единственная реальность в вечном Ничто, и он цепляется за нее с бесстыдным отчаянием. Достоевский описал это состояние в «Преступлении и наказании» (часть 2, глава 6). Студент Раскольников в невменяемом состоянии бродит по улицам Петербурга. Несколько дней тому назад он топором убил двух старух. Он чувствует себя отделенным от всего человечества. Когда он проходит возле Сенного рынка через квартал, где живут проститутки, то думает: «Если бы пришлось ему жить где-нибудь на высоте, на скале, и на такой узенькой площадке, чтобы только две ноги можно было поставить, – а кругом будут пропасти, океан, (79:) вечный мрак, вечное уединение и вечная буря, – и оставаться так, стоя на аршине пространства, всю жизнь, тысячу лет, вечность, – то лучше так жить, чем сейчас умирать! Только бы жить, жить и жить! Как бы ни жить, – только жить!».

Личные особенности должны быть стерты дотла. В каждом поступке, как бы он ни был незначителен, человек должен любым способом связывать себя с конгрегацией, с племенем, партией и т. п. Его радости и печали, его гордость и уверенность должны исходить из будущего и из возможностей целой группы, а не из его личных перспектив и способностей. Самое главное – он никогда не должен чувствовать себя одиноким. Даже выброшенный на пустынный остров, он должен чувствовать на себе взгляд своей группы. Быть выброшенным из группы для него – быть отрезанным от жизни.

Это, конечно, примитивная форма бытия, и наилучшие примеры его можно найти в среде примитивных племен. Массовые движения стараются приблизиться к такому примитивному совершенству, но мы этого не видим, хотя чувствуем, что антииндивидуалистические тенденции современных массовых движений ведут назад, к примитивизму.

45.

Чем сильнее личность отождествляет себя с группой, тем выше ее способность противостоять насилию. Люди, легче пережившие нацизм, были членами или единой партии (коммунисты), или церкви (священники и высшее духовенство), или тесной национальной группы. Индивидуалисты, какой бы они не были национальности, не выдерживали. Западноевропейский еврей оказался самым беззащитным: отвергнутый неевреями (даже в концлагерях) и не имея связей с еврейской общиной, он оказался перед своими палачами один-одинешенек, (80:) покинутый всем человечеством. Теперь понятно, что средневековое гетто было для евреев скорее крепостью, чем тюрьмой: без ощущения крепкого единства и особенностей, налагавшихся на них гетто, евреи не смогли бы выдержать насилия и унижений тех темных столетий. Когда средние века вернулись на короткое десятилетие в наше время, они настигли еврея без древних мер защиты и раздавили его.

Неизбежный вывод, очевидно, таков: когда человек стоит перед лицом пыток и гибели, он не может надеяться на свои собственные силы. Единственно возможный для него источник силы – не в том, чтобы быть самим собою, а в том, чтобы быть частью чего-то могучего, великого и неистребимого. Вера тут, прежде всего, – процесс отождествления – процесс, когда личное перестает быть самим собой и становится частью чего-то вечного. Вера в человечество, в потомство, в судьбу «моей» религии, народа, расы, партии или семьи – это не что иное, как светлое видение того вечного, к которому мы присоединяем свое «я», неизбежно обреченное на истребление.

Страшно подумать, что современные диктаторы пользуются этим источником отчаянной храбрости не только для укрепления духа своих последователей, но и для того, чтобы сломать дух своих противников. В своих «чистках» старых большевистских вождей Сталину удалось превратить гордых и храбрых людей в раболепных трусов, лишив их возможности отождествлять себя с партией, которой они служили всю свою жизнь, и с народными массами России. От человечества за пределами России они – старые большевики – отрезали себя давным-давно. Они питали бесконечное презрение к прошлому и истории, которую продолжало творить капиталистическое человечество. От Бога они отреклись. У них не было ни прошлого, ни будущего, ни памяти, (81:) ни славы вне границ Святой Руси и коммунистической партии, которые целиком и безвозвратно были в руках Сталина. Они чувствовали себя, по словам Бухарина, «изолированными от всего, что составляет суть жизни». Поэтому-то они и «сознавались». Но, унижая себя перед коллективом верующих, они как бы вырывались из своей изоляции. Они возобновили общение с вечным целым тем, что оговорили себя, обвинили себя в чудовищных и невероятных преступлениях, – этим они как бы публично сбрасывали с себя свои личные «я».

Те же самые русские, раболепствующие перед сталинской тайной полицией, проявили – в одиночку или группой – невероятное мужество перед лицом вторгшихся нацистов. Причина этого, на первый взгляд, противоречивого поведения не в том, что «органы» Сталина были более жестокими, чем армия Гитлера, а в том, что перед лицом сталинских палачей русский человек чувствовал себя только маленьким индивидуумом, тогда как перед лицом немцев он чувствовал себя членом могучей расы, со славным прошлым и еще более славным будущим.

То же самое и в случае с евреями: по их поведению в Европе невозможно было представить их поведение в Палестине. Политика британских колониальных чиновников в Палестине была логична, но не проницательна. Они рассуждали так: если Гитлер сумел истребить шесть миллионов евреев, не встретив при этом серьезного сопротивления, то будет не так уж трудно справиться с шестьюстами тысячами евреев в Палестине. Но они убедились, что евреи в Палестине, когда бы они туда ни попали, оказались страшными врагами: храбрыми, стойкими и находчивыми. Еврей в Европе стоял перед врагом одинокой, изолированной личностью, живой пылинкой в вечном «Ничто». В Палестине – он чувствовал себя не человеческим атомом, а членом вечной расы, с (82:) историческим прошлым и захватывающим дыхание будущим.

46.

Кремлевские теоретики, вероятно, знают, что, для того, чтобы держать русские массы в состоянии подчинения, нельзя этим массам давать возможность отождествлять себя с каким-либо коллективом вне России. Цель «железного занавеса», вероятно, – больше для того, чтобы лишить народные массы СССР возможности тянуться к внешнему миру даже мысленно, чем для предотвращения проникновения в СССР шпионов и диверсантов. Это и физический, и психологический занавес. Полная невозможность эмиграции (не выпускают даже русских женщин, вышедших замуж за иностранцев) делает представление о людях внешнего мира весьма туманным. С таким же успехом можно мечтать и думать о бегстве на другую планету. Психологический барьер тоже очень важен: бесстыдная пропаганда Кремля старается внушить русским, что за пределами Святой Руси нет ничего достойного и вечного, ничего заслуживающего уважения и преклонения, ничего, с чем стоило бы людям отождествлять себя.

Притворство.

47.

Умирать и убивать легче, когда это часть ритуала, церемонии, драматического представления или игры. Чтобы встретить смерть бесстрашно, требуется некое притворство. Для наших реальных обнаженных «я» нет ничего ни на земле, ни на небе такого, ради чего стоило бы умирать. Только тогда, когда мы видим себя как бы со стороны, актерами в поставленном (а потому нереальном) спектакле, тогда смерть утрачивает свой ужас, свое (83:) значение конца и становится актом притворства и театральным жестом. Одно из главных качеств настоящего вождя – умение скрывать от своих последователей жестокую реальность смерти или убийства с помощью иллюзии участия в грандиозном спектакле: в торжественном, веселом или драматическом представлении.

Гитлер одел 80 миллионов немцев в костюмы и заставил играть в грандиозной, героической и кровавой опере. В России, где даже для строительства общественных уборных требуется от людей доля самопожертвования, вот уже 30 лет жизнь идет, как непрерывная душераздирающая драма, и ей не видно конца. Жители Лондона во время второй мировой войны вели себя героически под градом бомб, потому что Черчилль наделил их ролями героев. Они исполняли свои героические роли перед гигантской аудиторией – из предков, современников и потомков, – на сцене, освещенной пожарами горящего мирового города, под музыку лающих зениток и воющих бомб. Очень сомнительно, чтобы в нашем современном мире с его индивидуальным дифференцированием можно было бы добиться всеобщего самопожертвования без тетрального представления и фейерверка. Поэтому трудно себе представить, как правительство Рабочей партии в Англии сможет провести в жизнь свою программу социализации, требующей от каждого британца известного самопожертвования, в серой и совсем не драматической атмосфере социалистической Великобритании. Отсутствие качеств актерства у большинства вождей английских социалистов подтверждает их честную прямоту и целостность, но оно мещает им проводить национализацию, которая, несомненно, является главной целью их жизни[60].

Необходимость театра в мрачной обстановке смерти и убийства особенно наглядна в армии. Мундиры, флаги, (84:) эмблемы, парады, музыка, тщательно разработанный порядок чинов и ритуал – все это существует для того, чтобы отгородить солдата от плоти и крови его собственного «я», чтобы скрыть от него неумолимую реальность жизни и смерти. Ведь мы даже говорим: «театр военных действий» или «батальная сцена». В боевых приказах военачальники неизменно напоминают солдатам, что взоры всего мира устремлены на них, что их предки следят за ними, а потомство услышит о них. Великий пол60 См. раздел 90 на ту же тему.

ководец может создать аудиторию даже из песков пустыни и волн океана.

Слава – это, в первую очередь, театральное понятие. Стремления к славе не может существовать без яркого представления о некой аудитории – без мысли о том, что о наших славных подвигах узнают современники или же «те, кто придет». Мы готовы жертвовать нашим живущим, но преходящим «я» ради мнимого вечного «я», которое мы сами героическими подвигами создаем в представлении и воображении других.

В практике массовых движений «театр для себя» играет, пожалуй, более постоянную роль, чем какой-либо другой фактор. Даже когда исчезают вера и возможности убеждения или принуждения, театр сохраняется. И нет сомнения, что постановки массовых движений – демонстрации, парады, церемонии, ритуал – в каждом сердце находят отклик. Зрелище массового спектакля захватывает даже наиболее уравновешенных людей. Не только участников его, но и зрителей. Очень возможно, что неудовлетворенные люди сильнее реагируют на мощь и блеск массового спектакля, чем люди, духовно удовлетворенные. Желание убежать от своего неполноценного «я» или хотя бы замаскировать его развивает у неудовлетворенных людей актерство и одновременно – готовность отдаться полностью импонирующему им массовому зрелищу. (85:)

Недооценка существующего.

48.

При возникновении массового движения кажется, что оно борется за настоящее против прошлого. Оно рассматривает существующие порядки и привилегии как вмешательство дряхлого отвратительного прошлого в чистое настоящее. Но чтобы освободиться от мертвой хватки прошлого, требуется предельное единство и безграничное самопожертвование. Это значит, что народ, призванный свергнуть прошлое для освобождения настоящего, должен с энтузиазмом навсегда и во всем отказаться от настоящего. Абсурдность такого положения очевидна. Поэтому с дальнейшим развитием неизбежен перенос ударения: первоначальная цель – настоящее снимается со сцены, а его место занимает потомство – будущее. Больше того, настоящее отталкивают назад, как нечисть, и валят в одну кучу с ненавистным прошлым. Таким образом проводится граница борьбы между тем, что было и что есть, с одной стороны, и тем, что будет, – с другой.

Потерять жизнь – значит потерять только настоящее, а когда теряется исковерканное, ничего не стоящее настоящее, то ясно, что теряется немногое.

Массовое движение не только изображает настоящее чем-то ничтожным и жалким, но и умышленно делает его таким. Оно выкраивает образчик индивидуального существования – сурового, тяжелого, полного запретов и скучного; осуждает удовольствия и комфорт и превозносит суровую жизнь. Массовое движение рассматривает самое обыкновенное настоящее как нечто тривиальное и даже недостойное, а поиски личного счастья изображает чем-то безнравственным. Наслаждаться – по установке массового движения – значит иметь дело с врагом, т. е. с настоящим. Главная цель проповедуемого (86:) большинством движений аскетического идеала – распространение презрения к настоящему. Кампания против семьи и обыкновенных человеческих желаний – это очередные попытки оторвать пальцы человека от настоящего, за которое он цепко держится. И когда такая жизнь, безрадостная в личном отношении, проходит на ярком и драматическом фоне грандиозного коллективного зрелища, – это еще больше подчеркивает никчемность и ничтожность личной жизни.

Невыполнимость многих целей, которые ставит себе массовое движение, тоже является частью похода против настоящего. Ведь все, что практически возможно и выполнимо, есть часть настоящего. И предлагать что-нибудь практически выполнимое – значит обещать что-то в настоящем, т. е. примирять нас с ним. Вера в чудеса, например, заключает в себе отказ от настоящего и вызов ему. Когда Тертулиан сказал о Христе: «И Он был похоронен и потом воскрес; это – правда, ибо такое невозможно», – тем самым он показал кукиш настоящему. Наконец и мистицизм массового движения – тоже средство принижения настоящего. Мистицизм этот рассматривает настоящее как смутное и искаженное отражение огромной неизвестной жизни, которая находится позади нас; настоящее же – тень и иллюзия.

49.

Пренебрежительного отношения к настоящему не может быть без твердой надежды на лучшее будущее. Как бы ни жаловались на низость нашего времени, мы неизбежно вынуждены мириться с нашим существованием, каким бы трудным и убогим оно ни было, если наше будущее не обещает быть лучше настоящего.

Все массовые движения стараются унизить настоящее, изображая его ничтожным шагом к славному будущему, простым половичком на пороге золотого века. Для (87:) религиозного движения настоящее – что-то вроде места ссылки, юдоль печали, ведущая в царство небесное; для социальной революции – это убогая почтовая станция на пути к Утопии; для национального движения – это недостойный эпизод, предшествующий конечному триумфу.

Конечно, верно, что позитивная надежда, вызываемая яркой картиной великолепного будущего, более могучий источник смелости и самозабвения, чем негативная критика настоящего. Массовое движение даже тогда, когда оно не ведет борьбы не на жизнь, а на смерть с существующими порядками и положениями, настраивает сердца и умы своих последователей на будущее. Самопожертвование, требующееся для объединенных действий и взаимной помощи, невозможно без надежды. Если у нас ничего нет, кроме настоящего, мы захватываем все, что можем, и стараемся это удержать. Мы плаваем по океану, имя которому Ничто, цепляемся за любую крохотную щепку так, как будто это древо жизни. С другой стороны, когда у нас все еще впереди, нам легче делиться тем, что имеем, и отказываться от общедоступных преимуществ. Поведение членов группы Доннера[61] во времена, когда у них была надежда, и позднее, когда они ее утратили, хо61 В 1846 г. группа эмигрантов, включая семью Доннера из штата Иллинойс, решила переселиться в Калифорнию, но застряла в снегах Сьерра Невады. Из 87 человек выжило только 47. – Прим. переводчика. (88:)

рошо иллюстрирует зависимость духа коллективности и солидарности от надежды. Те, у кого нет надежды, разделены и гонимы к крайнему эгоизму. Общее страдание само по себе, когда оно не сопровождается надеждой, не объединяет и не вызывает взаимного сочувствия. Евреи в египетском рабстве были «сбродом задир и сплетников», и чтобы их объединить, Моисей должен был дать им надежду на обетованную землю. Тридцать тысяч отчаявшихся людей в концлагере Бухенвальда не смогли создать никакой формы объединенного действия и не проявили никакой готовности к самопожертвованию. Там, в Бухенвальдском концлагере, было больше жадности и безжалостного эгоизма, чем в отравленном жадностью свободном обществе. «Вместо выяснения способов, какими можно было бы помогать друг другу, они употребляли всю свою изобретательность на то, чтобы властвовать и угнетать друг друга»[62].