Текст книги "Я был Цицероном"

Автор книги: Э. Базна

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

В одной из телеграмм говорилось:,

«Если Турция вступит в войну на нашей стороне, освободятся эскортные суда, столь необходимые для операции „Оверлорд“».

Тегеранская конференция проходила с двадцать восьмого ноября по первое декабря тысяча девятьсот сорок третьего года. Русские требовали, чтобы после окончания войны немецкий генеральный штаб был ликвидирован.

Черчилль сказал, что в связи с проведением операции «Оверлорд» его беспокоит не столько сама высадка, сколько то, что может произойти месяцем позже, после того как немцы соберут силы и средства для нанесения контрудара. В этот период Красная Армия должна сковать силы немцев на Восточном фронте, в то время как западные державы сделают это в Италии. Если бы турки избрали этот момент для вмешательства, победа союзников была бы обеспечена.

В телеграмме сэру Хью из министерства иностранных дел говорилось:

«В Египте дислоцируется семнадцать эскадрилий. Они необходимы для противовоздушной обороны в том случае, если турки почувствуют, что им угрожает немецкая авиация. Кроме того, на территории Турции могут быть размещены три полка зенитной артиллерии».

Черчилль заявил по этому поводу следующее:

«Нам нужны авиационные базы в Смирне и Бадраве… Когда получим их и разместим там эскадрильи, прогоним немцев в воздушном пространстве… Немецкие гарнизоны на островах мы должны уморить голодом. Если Турция примет в войне активное участие, острова сдадутся сами по себе. В таком случае не придется атаковать даже Родос. Гарнизоны островов должны снабжаться немцами, и, если мы будем иметь авиационное прикрытие с турецкой территории, наши эсминцы перехватят немецкие конвои, что невозможно сделать теперь из-за того, что немцы господствуют в воздухе. Турецкие базы дадут нам возможность оказывать постоянное давление на Германию. Это и будет подготовкой к операции „Оверлорд“».

Итак, немцы знали, что их противники думали и планировали.

В своей комнате я вел воображаемый разговор с государственными деятелями мира.

Какое отношение, спрашивал я самого себя, имеет ко мне операция «Оверлорд»? Если одна-единственная немецкая бомба упадет на Анкару и попадет в меня, какая польза будет мне от ваших семнадцати эскадрилий в Египте?

Я знал, что в английском посольстве в Анкаре имелся подвал. Вполне вероятно, что это было бомбоубежище.

Какая мне польза, думал я, от того, что на острове Родос немцы умрут от голода? Голод может прийти и в Турцию.

Каждый новый день жизни был для меня интересным спектаклем, который, однако, я должен был смотреть до конца. Одним из главных действующих лиц был английский посол, которого я, кавас, будил каждое утро в половине восьмого. Другим действующим лицом была леди Нэтчбулл-Хьюгессен, жена посла, которая едва замечала приветствие каваса, когда проходила мимо него по коридору. Кавас гладил брюки посла, готовил ему ванну. Роль каваса играл я.

Все мы были тенями: двигались, не замечая друг друга. Какой же странной была жизнь!

Я направлялся в комнату посла. Его там не было, руках у меня был пылесос. Он служил мне пропуском для прохода на чужую территорию.

Телефон в кабинете сэра Хью был единственным, не подключенным к коммутатору.

Я набрал номер немецкого посольства и попросил к телефону Мойзиша.

– Говорит Пьер, – начал я. Он знал, что это означало очередную встречу.

– Как насчет завтрашней игры в бридж? – Это означало свидание в десять часов вечера сегодня на месте, обусловленном во время предыдущей встречи.

– А нельзя выбрать другое время? – неожиданно спросил он.

– Нет. Молчание.

– Где я могу вас найти? Можно ли вам позвонить?

Я усмехнулся:

– Конечно. Звоните хоть сейчас. Я в кабинете шефа. Сказать вам номер телефона?

Мойзишу потребовалось всего несколько секунд, чтобы прийти в себя.

– Вы болтун, – пробормотал он. – Хорошо, договорились. Будем играть в бридж завтра.

Мойзиш бросил трубку так резко, словно обжег пальцы об английский телефон.

Я спокойно положил трубку и стер пыль с телефона, чтобы у сэра Хью не было причины упрекнуть своего каваса в пренебрежительном отношении к своим обязанностям.

Мы встретились в районе Какатепе, на углу улицы Акай. Мойзиш рвал и метал.

– Вы, должно быть, сошли с ума, позвонив по личному телефону посла! – резко сказал он.

– Езжайте прямо, – спокойным голосом проговорил я.

Он ехал так, будто хотел сорвать зло на машине.

– Гораздо хуже уйти из посольства в такое время дня, когда я по долгу службы должен работать с пылесосом.

– А если бы вас застали за телефоном?

– Сказал бы, что разговариваю с девушкой. Если бы я сказал, что говорю с немцем, мне никогда не поверили бы. – С моей точки зрения, это звучало вполне логично. – Ничего со мной не случится, – сказал я, усаживаясь поудобнее на заднем сиденье.

Я передал ему катушку фотопленки, а он протянул мне деньги. Через несколько минут Мойзиш дал мне сделанную по моей просьбе копию ключа от черного ящичка.

– Думаю, подойдет, – пробормотал он.

– Испробую его сегодня же вечером, – спокойно ответил я.

Он как-то странно посмотрел па меня.

– Иногда из-за вас меня бросает в дрожь, – заметил Мойзиш.

Я улыбнулся. Мне было приятно, что иногда я производил на него такое впечатление.

Мы ехали по темным, пустынным улицам. Вдруг позади нас мелькнул свет. Я опустил боковое стекло. Прохладный воздух освежил нас.

– Почему англичанин убил вашего отца?

Вопрос Мойзиша застал меня врасплох. Я стиснул зубы: «Почему он продолжает донимать меня своими вопросами?»

– Это никого не касается.

– Берлин хочет знать, – тихо сказал он. – Там до сих пор пе верят вам до конца.

– Мне все равно.

Вдруг нас ослепил яркий свет фар машины, шедшей позади.

– Теперь, когда мы знаем, почему вы работаете на нас, Берлин по-другому стал смотреть…

– Какое отношение имеет ко всему этому смерть отца? Ведь я мог наврать вам?..

– А я и не верю вам. Так почему же англичанин убил вашего отца?

– Его застрелили. Это был несчастный случай, который произошел на охоте, – сказал я. – В горах Македонии. Следствие по данному делу было прекращено.

Чтобы избавиться наконец от его вопросов, я сказал первое, что пришло мне в голову.

– Вам известно имя этого англичанина?

– Я никогда не видел эту свинью, но знаю его имя. В этот момент Мойзиш остановился у тротуара.

– Что случилось?

Он не ответил. А через минуту поехал снова и повернул на соседнюю улицу. Эта улица была пуста. В окнах – ни огонька. Этот бедный квартал должен был быть благодарен ночи за то, что она прикрыла его нищету. Яркий свет фар неизвестной машины отразился в находившемся передо мной зеркале. Мойзиш изо всех сил погнал машину. Мною же овладел смертельный ужас.

– Нас преследуют! – воскликнул я.

По тому, как сидел Мойзиш, можно было заключить, что и он сильно волновался. Он на полном ходу завернул за угол. Машину со скрежетом бросило в сторону.

– Теперь вы понимаете, почему не следовало звонить по телефону посла?! – почти закричал он.

Мойзиш сбавил скорость. Машина, идущая за нами, тоже пошла медленнее. Когда Мойзиш остановился, преследующая нас машина тоже стала. Затем началась бешеная ночная погоня за нами. Мы никак не могли оторваться от преследователей.

«Я нарушил покой мертвого ложью и теперь должен заплатить за это страхом», – думал я.

– Если всему конец, вина ваша! – закричал на меня Мойзиш.

В какой-то степени я сознавал свою вину.

– Но они следят не за мной. Ведь нас стали преследовать не сразу. Это следят за вами, – заметил я.

С головокружительной скоростью мчались мы по узким, кривым улицам, рискуя разбиться.

– Поезжайте к английскому посольству, – закричал я.

– Я выскочу, как только вы завернете за угол.

Мойзиш не ответил, но повернул к холмам Канкайи, где находилось английское посольство.

Я надеялся, что неизвестные преследуют Мойзиша, а не человека, который сел в машину на улице Акай. Однако надежда была слабой. Страх, что моей игре пришел конец, оказался сильнее.

– Готовьтесь выпрыгнуть!

Взволнованный голос Мойзиша заставил меня вздрогнуть. Впереди в свете фар показался переулок. Мойзиш круто повернул вправо. Я сжался в комок. Затем он так сильно затормозил, что мы чуть не вылетели из своих сидений. Я рывком открыл дверцу и выпрыгнул из машины. Упав на мостовую, я несколько раз перевернулся и через мгновение очутился у забора.

Еще не угас звук машины Мойзиша, когда мимо промчались преследователи.

Но в машине был только один человек. На какую-то долю секунды мне показалось, я увидел лицо этого человека. Молодое холеное лицо.

Прошло какое-то время, прежде чем я пришел в себя и привык к зловещей тишине. Где-то в темноте ночи продолжалась погоня. Я же был один.

Тогда я не энал, что смогу узнать это лицо среди тысячи других.

Усталый и измученный, я повалился на кровать. Голова у меня трещала.

А что, если они подозревают меня? Знает ли человек с молодым холеным лицом, кого он преследовал? Знает ли сэр Хью, чем я занимаюсь? Если да, то как он узнал об этом? Зачем я вернулся в посольство? Может быть, лучше было бы убежать отсюда и спрятаться?

Я так и не нашел подходящих ответов на эти вопросы. Теперь надо было найти какой-то способ избавиться от страха.

В руках я сжимал копию ключа от черного ящика. В какое-то мгновение мне захотелось выбросить его в окно. Но я знал, что никогда не сделаю этого. Стремление испробовать ключ оказалось сильнее.

Но почему вдруг у меня возникло такое стремление? Тяжело дыша, я встал. Руки и ноги не подчинялись мне. Приготовив фотоаппарат, я ввернул в патрон стоваттную лампочку. Медленно, автоматически. Ловкость, которой я так гордился, исчезла.

Вышел в коридор. Тишина. В одних носках прошел мимо портрета короля Георга VI.

В тот момент я не мог действовать иначе. Страх, однако, не покидал меня.

Бесшумно, без всяких колебаний открыл дверь спальни посла, закрыл ее за собой и направился к кровати. Остановился, чтобы послушать дыхание посла. Затем подошел к тумбочке, на которой стоял черный ящик.

Итак, я был в логове льва. Посол в любую минуту мог открыть глаза. Я не осмеливался посмотреть даже в его направлении, боясь истерически закричать.

Узкая полоска слабого света перерезала черный ящик. Видимо, окна были неплотно задернуты шторами.

Я вставил ключ в замочную скважину и повернул его. Ящик открылся мягко и бесшумно. Я нащупал бумаги и взял их. Возле ящика стоял стакан с водой. Теперь он был пуст. Посол, видимо, принял снотворное. А что, если он хочет заманить меня в ловушку? Но в тот момент я был не в состоянии раздумывать над такими вещами.

Вскоре я вышел из спальни.

Вернувшись в свою комнату, я посмотрел на документы – и внезапно все мое тело пронизала дрожь. Я лег на кровать и стал ждать, пока перестанут дрожать руки.

Был ли посол в постели? Или постель была пуста? Ответить на этот вопрос я не мог.

Я сфотографировал документы, но вникнуть в их содержание не смог. Только одна фраза проникла в мое сознание. Я узнал почерк сэра Хью. Это была телеграмма, составленная им самим. Завтра утром ее должны были зашифровать и отправить в министерство иностранных дел в Лондон.

Я прочитал следующее: «Папен знает больше, чем следует знать».

Итак, они знают, что Папену известно многое… Но знают ли они, откуда ему все это известно?

Выключив свет, я понес документы в спальню посла. Вдруг мне отчетливо представилось, что посол все знает, и я похолодел.

Открыв дверь, прислушался. Из глубины комнаты доносилось ровное дыхание спящего человека. Полоска света, которая пробивалась через неплотно задернутые шторы, пересекала кровать. Я увидел бледное, утомленное лицо посла.

Я быстро положил бумаги обратно в ящик – и затем случилось нечто ужасное. Вынимая ключ из замочной скважины, я задел стоявший рядом стакан, который упал на пол и разбился на мелкие кусочки.

Я похолодел. Но удивительно: в тот момент я не испытывал ни страха, ни чувства ужаса. Я наклонился и заглянул спящему в лицо.

Сэр Хью шевельнулся и опять затих. Я пристально смотрел на него, и мне казалось, что во сне он ощущал нависшую над ним угрозу.

5

С некоторых пор я начал подозревать Мару. Высокомерие и презрение, с которым я относился к ней, должны были показать ей, как мало значила она теперь для меня.

Мы сидели у себя дома. Все комнаты нашего домика буквально утопали в цветах. Где-то пела слепая канарейка. Продавец сказал нам, что канарейки поют лучше, когда они слепые. Был у меня и кальян, купленный Марой на мои деньги. Приятная музыка, льющаяся из приемника, щебетание канарейки, покрытый пылью кальян и непременно бутылка виски под рукой – таков был домашний уют в представлении Мары.

Я тщательно изучал ее, стараясь найти какие-нибудь признаки того, что она предала меня.

А что, если она выдала меня мистеру Баску? Возможно, она не сказала ему всего, но намекнула, что знает кое-что.

Все, что она хотела сделать, – это по-женски отомстить мне. Но для меня это могло иметь гибельные последствия.

– Как чувствует себя ребеночек Басков? – спросил я, делая вид, что меня это очень интересует.

– Хорошо, – коротко ответила она.

Мара очень изменилась. Бывало, она без умолку рассказывала мне о ребенке, стараясь отвлечь меня. Теперь же она как-то странно смотрела на меня. Или это мне показалось.

– У тебя неприятности с послом? – неожиданно спросила она.

Ее вопрос ошеломил меня. Я пристально посмотрел на нее, пытаясь угадать, что она имеет в виду.

– Нет, – ответил я. – Почему они должны у меня быть?

– Ты какой-то странный в последнее время.

Она говорила это не глядя на меня, полируя ногти.

Когда-то ее руки восхищали меня. Теперь же они казались мне костлявыми. Ее глаза, некогда голубые, стали пустыми и невыразительными, а грубый голос потерял для меня всякое очарование.

– Ничуть не странный, – сердито проговорил я.

У меня на самом деле не было никаких неприятностей с послом. Утром, как и обычно, я вошел к нему в спальню. Раздвинул шторы, пожелал ему доброго здоровья и подал апельсиновый сок.

На полу лежали осколки стакана. Если бы я убрал их ночью, сэр Хью догадался бы, что ночью в комнате кто-то был.

Он выпил апельсиновый сок. А когда ставил стакан на тумбочку, увидел на полу осколки разбитого стакана.

Я заволновался. Сэр Хью нахмурил брови, словно пытаясь что-то вспомнить.

– Я, видимо, разбил его во сне, – проговорил он.

Я сделал вид, что заметил разбитый стакан только сейчас, поспешно нагнулся и начал собирать осколки.

– Смотрите не порежьте себе пальцы, – сказал он мне и начал читать утренние газеты, которые я ему принес.

Весь этот день я внимательно наблюдал за сэром Хью, но ничего необычного в его поведении не заметил. Правда, я знал, что днем он послал в Лондон телеграмму, которую я сфотографировал прошлой ночью.

Почему он не подает вида, что знает что-то? Ему следовало бы удивляться, откуда это фон Папен берет такие сведения. Он должен был бы почувствовать недоверие к людям, которые окружают его. Если бы он стал задавать мне вопросы, пытаясь уличить меня во лжи, и если бы он хоть чем-нибудь выдал свое подозрение, это выглядело бы естественнее, чем его теперешнее обычное отношение ко мне.

Сэр Хью был дипломат. Он всю жизнь вынужден был контролировать свои чувства. Он научился всегда быть хладнокровным и вежливым – на пикниках, во время объявления войны, при смене правительства. Но так или иначе, его невозмутимость вывела меня из себя.

Ужасное состояние неопределенности раздражало меня, и я срывал зло на Маре.

– Ты когда-нибудь кончишь чистить ногти? – вырвалось у меня.

Мара, ничего не ответив мне, расставила пальцы и подула на них.

– Хотела бы я знать, что это на тебя нашло, – недовольно сказала она и задвигалась на стуле, усаживаясь поудобнее.

Это окончательно вывело меня из терпения. Но я взял себя в руки и, чтобы отвлечься, решил позвонить Мойзишу и встретиться с ним.

На этот раз мы встретились на улице. Вокруг все было спокойно, и я влез в «опель».

– Как вы добрались? – спросил я Мойзиша.

Он пожал плечами и недоверчиво осмотрелся, как бы не веря, что вчерашнего преследователя здесь нет.

– Он исчез, – ответил он.

Какое же найти объяснение этому? Как человек мог заметить, что меня в машине больше нет? Он определенно хотел узнать, кто я, но на этот раз у него ничего не вышло. Другими словами, ничего страшного не произошло.

Я передал Мойзишу пленку.

– Я проник в спальню посла, – едва слышно произнес я, стараясь произвести впечатление. – Все это не так уж сложно. Он ведь, как и обычно, принял снотворное.

– Что?! – воскликнул Мойзиш. – Вы фотографировали этой ночью?

– А почему бы нет? У англичан нет оснований считать, что в посольстве есть шпион, работающий на немцев. И все-таки, что же произошло?

Мойзиш связал мой вопрос со вчерашним преследованием.

– Может быть, вы и правы, – заметил он. – Вполне возможно, что они и не подозревают ни о чем, а вчерашняя погоня за нами – чистая случайность. Человек, может быть, как следует выпил и стал преследовать нас просто так, из-за чудачества. Не исключена возможность, что я попал под обычное наблюдение. Не думаю, чтобы англичане в самом деле верили, что я торговый атташе.

– Я имею в виду пе вчерашнее преследование, – сказал я, – а телеграмму, которую вы прочтете, когда проявите пленку.

Я рассказал Мойзишу о замечании английского посла. Но он не мог сказать мне, что же так насторожило англичан.

Мойзиш не смог найти правдоподобного объяснения, чтобы прогнать все мои страхи.

Объяснение я нашел много лет спустя в мемуарах фон Папена. Он, оказывается, отправился к турецкому министру иностранных дел Нуману Менеменджоглу, имея сведения, полученные от меня. Фон Папен был дипломатом и политиком. Он ясно представлял себе общую картину событий и, конечно, должен был предпринять что-то. Он, очевидно, хотел сделать предупредительный выстрел, чтобы помешать туркам осуществить их намерение присоединиться к англичанам. Я, конечно, не знал этого. Из-за сомнительной репутации меня боялись вовлечь в большие дела государства. Фон Папен писал следующее:

«Ряд английских телеграмм вынудил меня немедленно обратиться к Нуману. Мне нужно было только напомнить о телеграмме, в которой предлагалось установить радарные установки в европейской Фракии, с тем чтобы английские бомбардировщики могли бомбить румынские нефтяные вышки с еще большей точностью. С моей точки зрения, тогдашняя ситуация требовала немедленного и решительного вмешательства. Поэтому я должен был дать Нуману понять, что у меня имеются кое-какие сведения об английских планах на этот счет. Я рассказал ему, что английский военно-воздушный атташе или его коллега намекнул об этих планах представителям нейтральных государств. Моей обязанностью было привлечь его внимание к той серьезной опасности, которая может возникнуть, если о размещении этих радарных установок станет известно Берлину. Если это случится, я вряд ли смогу предотвратить налет немецкой авиации на Стамбул. Нумана очень удивила обширность моих сведений. Пораженный всем этим, он поведал содержание нашего разговора английскому послу. На следующий день на моем столе лежала телеграмма, в которой сэр Хью сообщал об этом в министерство иностранных дел! „Папен знает больше, чем ему следует знать“».

Итак, сам Папен насторожил дремлющих англичан.

Но в то время я, конечно, не знал об этом. Мне не было известно, что предпринял Папен. Все, что я знал и чувствовал тогда, так это страх, панический страх.

Я попросил Мойзиша подвезти меня к моему домику. Мара сидела в кресле и занималась своими ногтями, окруженная канарейкой, кальяном, цветами и виски. Идиллическая картина. От всего этого кровь закипала в моих жилах.

– Только что получил письмо от родственника, – сказал я ей.

– Ну и что?.

Ей это было неинтересно, и она продолжала заниматься своими ногтями и слушать музыку. Из приемника лилась «Жизнь в цвету» – модная французская песенка.

В то утро я получил письмо от своего дальнего родственника – Мехмета.

«Дорогой Эльяс, все мы надеемся, что ты пребываешь в полном здравии», – писал он. Письма от родственников, которые не писали тебе целую вечность, но которые хотят чего-нибудь от тебя, начинаются именно так.

«Ты помнишь нашу маленькую Эзру? – продолжал Мехмет. – Она хорошо учится, и мы очень довольны ею. Отметки у нее отличные…»

В письме было много о маленькой Эзре, которую я никак не мог вспомнить. Когда я последний раз видел кузена Мехмета, у него было много маленьких дочерей.

«Сможешь ли ты что-нибудь сделать для Эзры в Анкаре? Мы будем очень благодарны тебе. Она ведь кончила коммерческий колледж…»

Я отложил письмо в сторону и перестал думать о нем.

Родственники никогда не интересовали меня. Кузен Мехмет, видимо, думал, что если я работаю в посольстве, то могу творить чудеса.

Я посмотрел на Мару и злобно усмехнулся.

– Мы освободим одну комнату, – обратился я к ней. – Эзра будет жить с нами.

– Кто эта Эзра? – недовольно спросила она. Я ухмыльнулся:

– Родственница. Я и сам едва помню ее. Она кончила школу и…

– Она приедет и будет жить здесь?

Мара рассуждала так, будто это был ее дом.

– Я должен помочь ей, – спокойно ответил я. – Она дочь моего кузена, которому я многим обязан.

В действительности я ничем не был обязан Мехмету.

– Что ей здесь нужно?

О небо! Откуда я могу знать это? Анкара – как-никак столица. Девочка хочет стать на ноги. У меня есть связи, и я могу помочь ей.

Первые дни после этого разговора Мара буквально кипела от злости и стала очень ревнивой. Потом успокоилась и начала убеждать, что Эзра будет мешать нам в нашем маленьком уютном гнездышке.

Я слушал нежные причитания Мары, но уши мои были словно заложены ватой.

То, что она говорила, звучало правдиво. Она, видимо, еще любила меня и не могла предать.

Дышать стало легче. Вместе с симпатией к Маре ко мне вернулись уверенность и чувство превосходства.

Однажды, когда мы слушали музыку, Мара тихо, будто невзначай, сказала:

– Эзра не приедет сюда и не будет здесь жить. Ты работаешь на немцев. Теперь я знаю все.

Мара угрожала мне.

Я сильно ударил ее по лицу.

Случилось так, что Мара подслушала разговор между мистером Баском и его женой. Первый секретарь, как и все сотрудники посольства, был обеспокоен. Он рассказал жене, что немцы, наверное, имеют прекрасный источник информации, возможно, даже в личной резиденции посла.

Мара сразу все поняла.

Я вытащил из нее по капле все, что она знала.

– Я подслушала этот разговор совершенно случайно и клянусь тебе, что это все, что мне известно, – сказала она.

Я не знал, верить ей или нет.

Она клялась в своей любви и уверяла, что у нее не было намерения угрожать мне или шантажировать меня и что она рассказала все, что знала.

Я мучил ее своим недоверием, но так и не смог ни избавиться от страха, ни убедиться в том, что она теперь мой враг.

Когда на следующее утро я шел на работу в посольство, то заметил на другой стороне улицы высокого, стройного человека, который поглядывал на вход в посольство. Он закуривал, прикрыв спичку ладонями. Может быть, он пытался спрятать свое лицо? Или наблюдал за мной? У него было молодое неприятное лицо. Лицо моего преследователя. Я впал в панику.

Я стал терять самообладание, и все попытки взять себя в руки были напрасны.

Я свернул ковер в своей комнате. Деньги были расстелены по полу как другой ковер, самый дорогой, какой только можно представить. Я поднял несколько банкнот и похрустел ими.

Иногда я думал, что оставлять деньги под ковром, рискованно. Можно было хранить их под ступеньками в подвале, где вынимался камень, но моя гордость, а также мысль, что кто-нибудь может случайно найти их, удержала меня от такого шага. К тому же я имел удовольствие каждый вечер смотреть на них.

Я проклинал свою неспособность принять определенное решение. Я также проклинал и свой страх, для которого я не мог найти оправдания.

На кухне я встретился с Маноли Филоти. Заставил себя улыбнуться.

– Что ты скажешь об отце, который хочет доверить мне свою дочь? – спросил я его.

В горшке у Маноли лежала курица.

– Сколько девушке лет?

– Ей, должно быть, около семнадцати.

– В таком случае, ее отец самый настоящий дурак, – заключил Маноли с ухмылкой.

– Посмотри, может быть, тебе удастся устроить ее служанкой у леди Нэтчбулл-Хьюгессен, – вмешался в разговор Мустафа.

– Неплохая идея, – сказал Маноли с улыбкой. – Я всегда ночую дома, она вполне может спать в моей комнате.

– И в какой-то вечер ты наверняка не пойдешь домой, – заметил я.

Мы продолжали шутить. Я громко смеялся.

– Твоя Эзра красива? – спросил Маноли.

– В семнадцать лет трудно быть другой, – ответил я. – Я и вправду поговорю с леди Нэтчбулл-Хьюгессен.

Только после этих слов я понял, что действительно было бы неплохо найти для Эзры работу в посольстве. Опа могла бы стать моей помощницей.

– Она может оказаться полезной для всех нас, – сказал я, улыбнувшись.

Маноли и Мустафа ухмыльнулись.

Теперь я не переставал думать об Эзре, и это связывалось с мыслью, что угрожающие тени существовали только в моем воображении и что нет причины не продолжать начатое.

В одно прекрасное утро я отправился к леди Нэтчбулл-Хьюгессен.

Я рассказал – ей, что одна моя родственница, молоденькая девушка, на днях приезжает в Анкару и ей негде остановиться. Не нужна ли она случайно леди Нэтчбулл-Хьюгессен?..

Она холодно выслушала меня. Служанка ей не нужна, но девушка на несколько дней может остановиться в посольстве, пока не найдет чего-нибудь подходящего. Она сказала это с видимым безразличием.

– Очень благодарен вам, мадам, – сказал я и, поклонившись, вышел из комнаты.

Во время разговора с леди Нэтчбулл-Хьюгессен я тщательно изучал ее. Как жена посла будет реагировать на мою просьбу? Но было ясно, что она ни в чем меня не подозревала. Никто не знал, что Цицероном был я. В тот день я чувствовал себя на седьмом небе. После второго завтрака посол, как и обычно, играл на рояле. В тот день он позвонил и спросил стакан фруктового сока. Я принес его и несколько минут почтительно слушал музыку.

– Ваше превосходительство, вы прекрасно играете, – позволил себе заметить я.

– Благодарю, вас, – ответил он с улыбкой.

Я закатил глаза и, приложив руку к сердцу, начал петь арию из «Летучего голландца».

Как я уже сказал, в тот день я чувствовал себя на седьмом небе. В середине фразы я остановился с виноватым выражением лица.

– Извините меня, ваше превосходительство. Сэр Хью улыбнулся и кивнул.

– У вас неплохой голос. Похоже, что вы учились.

– Да, ваше превосходительство, я учился в стамбульской консерватории.

Сэр Хью взял несколько аккордов и улыбнулся. Я сразу узнал знакомую мелодию. Положив руку на рояль, я запел:

 
In einem Bächlein helle, da schoss in froher Eil,
die launische Forelle vorüber wie ein Pfeil…
 

Посол аккомпанировал превосходно. Он вел мой голос, как настоящий музыкант.

Нет, он, конечно, не подозревает меня.

 
Ich stand an dem Gestade und sah in süsser Ruh,
das muntere Fischleins Bade im klaren Wasser zu.
 

Музыка унесла нас далеко-далеко. Комнату заполнили чудесные звуки.

 
Doch plötzlich war das Wasser trübe,
und eh'ich mich's versah…
 

Песня кончилась. Каждый из нас расточал комплименты другому. Выйдя из гостиной с пустым стаканом, я решил, что у меня нет причин бояться посла.

Он играл более часа. Музыка разливалась по всему дому. За это время я успел сфотографировать несколько документов. В одном из них упоминалось, что 14 января 1944 года должен быть произведен налет авиации союзников на Софию.

Выйдя из своей комнаты, я неожиданно натолкнулся на Мару. Посол все еще играл.

Она стояла у служебного входа с коляской, в которой барахтался ребенок Басков.

Я строго посмотрел на нее: она ведь никогда раньше не бывала здесь.

Мара склонилась над ребенком:

– Вот где работает твой папочка…

По-прежнему склонившись над ребенком, она взглянула на меня. Я заставил себя улыбнуться и сделал вид, что заинтересовался ребенком, и даже поиграл с ним двумя пальцами.

– Какая ты стала большая! – воскликнул я. Мара заулыбалась.

Затем тихим, сдавленным голосом она сказала, что слышала, как мистер Баск сказал жене, что из Лондона только что прибыли несколько агентов секретной службы.

Я потрепал щечку ребенка, и Мара медленно пошла за коляской.

Итак, она предупредила меня.

Я потерял счет времени с тех пор, как начал играть в опасную игру. Тогда была осень, а теперь уже зима. Я не замечал, как одна за другой бежали недели. Для меня все дни были похожи один на другой. Я жил в постоянном нервном напряжении. У меня в жизни не было ничего, кроме безумной жажды денег, риска и страха.

Стоял январь. Тепло укутанный ребенок с румяными от мороза щечками напомнил мне о том, как быстро идет время.

Я поспешил в свою комнату, собрал деньги, пленку, приспособления для фотографирования, прикрыл все это фраком посла, к которому пришил несколько пуговиц, и спрятал все это под лестницей.

Теперь, когда под ковром денег не было, я впервые почувствовал ничтожность всего того, что я сделал.

Мара предупредила меня вовремя.

Когда сэр Хью позвонил мне, в его кабинете находились еще три человека. Когда я вошел, двое оценивающе посмотрели на меня и потом долго, внимательно рассматривали меня с профессиональным недоверием. Третий сидел на корточках в углу. Там находился хорошо замаскированный сейф, который он, видимо, исследовал.

– Принесите, пожалуйста, нам кофе, – сказал сэр Хью. Тон его голоса был, как и обычно, дружелюбный.

Интересно, думал я, эти три агента только что прибыли или же давно находятся в доме? А что, если сэр Хью просто умышленно задержал меня в гостиной у рояля, чтобы эти люди могли спокойно обыскать мою комнату?

Когда я подавал им кофе, все они, как мне показалось, испытующе смотрели на меня.

– Сколько времени вы уже служите у меня, Эльяс? – по-французски спросил меня сэр Хью.

– Три месяца, ваше превосходительство.

– Я им очень доволен, – пояснил он по-английски. Все трое молчали.

Один из них сказал мне по-английски:

– Принесите молока, пожалуйста. – Хорошо, – ответил я.

– И сахару, – добавил он по-немецки.

Я уже собирался дать понять ему, что понял его, по в последний момент сообразил, что это была ловушка. Я тихо сказал по-французски.

– Прошу извинить меня, сэр, я с трудом понимаю по-немецки. – Я посмотрел сэру Хью прямо в глаза и добавил: – Я только знаю слова из некоторых немецких песен, но не знаю, что они означают.

Сэр Хью подтвердил это взглядом.

– Принесите еще сахару для джентльмена, – сказал сэр Хью по-французски. Он, как я понял, не одобрил подобных неделикатных методов, которыми пользовалась секретная служба.

Я принес сахар, хотя его и без того было вполне достаточно. Мне с трудом удавалось сдерживать дрожь своих рук.

Я назначил свидание с Мойзишем.